Текст книги "О гномах и сиротке Марысе"

IV

Солнце поднялось уже высоко и его лучи заглянули в бурьян, когда Хвощ, очнувшись от сна, сел и прислушался. Ему показалось, что его разбудил какой-то звук. Он насторожился, не понимая спросонья, спит он ещё или бодрствует, тем более что вокруг никого не было. Но ветер действительно доносил какие-то звуки – не то мушиное жужжание, не то комариный писк, не то гудение пчелиного роя.

И вот эти звуки слились в какую-то странную песенку. Ни птичья, ни человечья, ни тихая, ни громкая, ни грустная, ни весёлая, она так хватала за душу, что хотелось плакать и смеяться.

Хвощ – а он был большим любителем музыки – весь обратился в слух. Сообразив, откуда доносится звук, он пошёл прямо на него. Скоро он выбрался из бурьяна на лесную полянку, окружённую соснами.

Над полянкой тоненькой струйкой подымался дым от небольшого костра, на котором что-то варилось в котелке, распространяя соблазнительный запах. Хвощ потянул носом и хотел подойти поближе – он ведь был охотник поесть, – как вдруг маленькая собачонка, шнырявшая по полянке, заворчала и залаяла. Услышав лай, цыган, лежавший у костра, – это он и играл на варганчике[1]1
  Варган – старинный народный музыкальный инструмент в виде лиры с продольным стальным язычком.


[Закрыть], уча танцевать обезьянку, посаженную на цепочку, – вскочил и быстро огляделся по сторонам. Хвощ, у которого утреннее происшествие отбило всякую охоту иметь дело с людьми, быстро юркнул за терновый куст и, притаившись, стал ждать, что будет.

Не заметив ничего подозрительного, цыган опять развалился у костра и принялся дрессировать обезьянку. Зазвенит варганчиком, подёргает за цепочку – и обезьянка прыгает то вправо, то влево. Но двигалась она так тяжело и неуклюже, что цыган то и дело награждал её тумаками, чтоб шевелилась живее. «Бедная зверюшка!» – подумал сердобольный Хвощ и осторожно высунулся из кустов.

Глянул и остолбенел. Да ведь это Чудило-Мудрило собственной персоной пляшет на цепочке под цыганский варганчик! Не в силах побороть жалость и удивление, Хвощ шагнул вперёд и воскликнул:

– Ты ли это, великий учёный?

Чудило-Мудрило тоже узнал его и закричал:

– Помоги, братец Хвощ, ради бога!

Они бросились друг другу в объятия и расцеловались. Цыган разинул рот и выронил варганчик. Смотрит – и глазам не верит. «Что за чертовщина? – думает. – Обезьяны – не обезьяны… Тьфу ты пропасть! Да они лопочут, как настоящие люди!» Струсил цыган, чуть цепочку из рук не выпустил. Но тут его осенила счастливая мысль. Быстро стащив с головы шляпу, он накрыл ею обоих человечков. Потом привязал Хвоща на верёвочку и, довольный собой, рассмеялся.

– Ну, теперь зашибу деньжат на ярмарке! – сказал он. – Не медью, а серебром да золотом буду брать за такое представление! Обезьяны, которые плачут, разговаривают и целуются, как люди, – да такое раз в тысячу лет, а то и реже бывает!

Он наскоро поел кулеша, который варился в котелке, засыпал угли золой и, посадив учёного летописца на одно плечо, а Хвоща – на другое, быстрым шагом двинулся в город.

Горько заплакал Чудило-Мудрило: до такого позора дожить – представлять обезьяну на ярмарке! Но Хвощ незаметно подтолкнул его и шепнул:

– Не горюй, учёный! Ещё не всё потеряно!

– Ах, братец! – простонал Чудило-Мудрило. – Прощай теперь моя слава! Что я значу без книги!

– А что с ней?

– Пропала!

– А перо?

– Сломалось!

– А чернильница?

– Разбилась!

– Н-да! – печально сказал Хвощ. – Это верно: какой же ты учёный без книги, пера и чернильницы. Но слушай, что я тебе скажу. Позабудь, что ты мудрец, и выпутывайся из беды, как самый обыкновенный простак, вроде меня. Вот увидишь, всё ещё обернётся к лучшему.

Тут он замолчал, потому что сзади послышался гомон догонявшей их толпы. Это были цыгане – они тоже спешили в город на ярмарку. Шли загорелые, оборванные цыганки, неся в платках за спиной грудных младенцев; ковыляли старухи с трубками в зубах; шагали мужчины с котелками на палках; вприпрыжку бежали цыганята, полуголые, с курчавыми волосами и плутоватыми глазёнками.

Цыган с Хвощом и учёным летописцем присоединились к толпе. Дойдя до города, цыгане рассыпались: кто свернул налево, кто направо, и каждый стал своей дорогой добираться до базарной площади. Ярмарка была уже в разгаре.

Денёк был погожий, людей – видимо-невидимо; лошади, телеги, скот запрудили просторную, широкую площадь. Мужики толпились в рядах, где продавались сапоги и шапки, крестьянки торговали горшки да миски, девчата покупали ленты и бусы, а ребятишки, держась за материнские юбки, свистели в глиняных петушков или грызли пряники. С телег, из плетёных коробов вытягивали шеи гуси и утки; толчея, суматоха, кудахтанье, гогот, гомон. Но настоящее столпотворение было у балагана. Перед ним, подбоченясь, стоял цыган и орал во всё горло:

– Эй, честны́е христиане, подивитесь на чудеса в балагане! Слушайте, смотрите – денежки платите! Две учёных обезьяны – прямо с луны на шарабане! Честное цыганское слово! Прямо с луны! Хлеб едят, как люди говорят, песенки играют, народ потешают! Эй, честные христиане, полюбуйтесь на чудеса в балагане!

Народ бросал медяки и протискивался к балагану, где Чудило-Мудрило бил в бубен, а Хвощ играл на свирели. Пользуясь тем, что все обступили балаган, цыгане стали шнырять среди телег: где тулуп стянут, где платок, где кадушку масла, где яичек или курочку. Никто ничего не замечал – все уставились на балаган, поглощённые удивительным зрелищем. Только Хвощ всё видел. Когда Чудило-Мудрило, всем на удивление, отбарабанил свой номер, Хвощ поднёс к губам свирель, но, вместо того чтобы играть, запел:

 
Берегись! Ворище по телегам рыщет!
Берегись! Ворище по телегам рыщет!
 

Зрители переглянулись с недоумением, а Хвощ как ни в чём не бывало опять запел:

 
Берегись! Ворище по телегам рыщет!
Берегись! Ворище по телегам рыщет!
 

Тут один крестьянин оглянулся на свой воз, а тулупа-то нет. У другого только что купленные сапоги исчезли. Не успели мужики взять в толк, что происходит, как женщины крик подняли: у старостихи узорчатый платок пропал. Народ бросился догонять воров, а цыгана поколотили так, что он и про цепочку, и про верёвочку забыл. Воспользовавшись суматохой, Хвощ и Чудило-Мудрило исчезли, будто в воду канули.

V

Уже за полдень перевалило, когда гномы, еле переводя дух, добежали до леса и бросились на траву – отдохнуть немного. Особенно устал Чудило-Мудрило. Цепь, к которой приковал его цыган, немилосердно натирала ему ногу и мешала идти. Учёный стонал и охал от боли, пока Хвощ не разбил цепь камнем и не приложил к ноге свежую травку. Но лечить Чудилу-Мудрилу было не так-то просто. Он отчаянно сопротивлялся, утверждая, что все эти простонародные средства годятся разве что для мужиков, но никак не для учёных. Однако, почувствовав облегчение, сразу умолк. А Хвощ, внимательно оглядевшись, радостно воскликнул:

– Да ведь это та самая полянка, где нас цыган поймал! Ура! Значит, и кулеш тут!

И бросился искать потухший костёр. Обнаружив его очень скоро, он разгрёб золу, подложил хвороста и стал дуть изо всех сил. Угли разгорелись, повалил дым, по хворосту запрыгали искры, и наконец вспыхнул яркий, весёлый огонёк. Скоро в котелке забулькал вкусный кулеш. Друзья поели и закурили. Посидев немного, они уже собрались было в путь, как вдруг Хвощ наткнулся ногой на что-то твёрдое. Нагнувшись, он поднял варганчик, оглядел его со всех сторон и заиграл.

На звуки варганчика, разбудившие лесное эхо, сразу отозвались из кустов дрозды, зяблики, синицы, пеночки и другие птицы, будто там был спрятан целый оркестр, который только и ждал сигнала.

Один щегол заливался так сладко, что дерево, где он сидел, всё покрылось розовым цветом, а полевые маргаритки, шиповник и лиловые колокольчики зашептали: «Весна… Весна… Весна!..» Опустив варганчик и опёршись на палку, Хвощ с упоением слушал. Но вот к пению птиц и шёпоту цветов присоединилась другая, печальная мелодия.

Сначала она доносилась издалека, потом зазвучала ближе. На опушку вышла измождённая, бедно одетая женщина. Она собирала лебеду, то и дело утирая рукой слёзы, и пела, думая, что её никто не слышит:

 
Ой, весна, весна в поле,
Ой, ты горькая доля!
В закромах ни крупинки
И в хлеву ни соринки!
 

Жалобное эхо вторило ей, далеко разнося песню по лесу.

 
В доме хлеба ни крошки,
Деткам супу ни ложки!
Ой, луга зацветают,
Детки слёзы глотают!..
 

И снова из лесной чащи отозвалось эхо.

 
Ой, с росой солнце встало –
Мои слёзы застало.
Ой, с росой закатилось –
Я слезами умылась!.. –
 

всё пела женщина, собирая лебеду.

Слушал Хвощ эту песню, и сердце у него сжималось от жалости. Представилась ему весна в деревне, когда у бедняков кончаются хлеб и мука, скот дохнет от бескормицы, матери кормят детей лебедой, а кто может испечь лепёшку из отрубей, считается счастливцем. Когда песня смолкла, он сказал со вздохом:

– Теперь я знаю, что весна пришла! Птицы поют, цветы расцветают, а голодные плачут.

Тут он вспомнил, что сор из Хрустального Грота на земле превращается в деньги. И, прокравшись тихонько к тому месту, где женщина рвала лебеду, вывернул оба кармана и стал их вытряхивать. На земле сразу что-то заблестело.

– Клад! Клад! – закричала женщина, увидев серебряные монетки. – Слава богу! Теперь не помрём с голоду! Выбьемся из нищеты!

Она набрала пригоршню монет и, упав на колени, стала горячо молиться. Потом подняла глаза к небу, и градом катившиеся слёзы были красноречивей молитвы.

Глядя на неё, Хвощ тёр кулаком глаза: лицо у него сморщилось – вот-вот сам заплачет. Смиренно поцеловав землю, женщина поднялась и ушла в лес.

– Ну, больше нам тут нечего делать! – сказал Хвощ, когда женщина скрылась в лесу. – Весна на дворе! Надо скорее сообщить королю!

Но, едва сказал, на дороге послышались шаги. Глядь – а это цыган, который их на ярмарке показывал, за своим варганчиком и котелком воротился. Не растерявшись, Хвощ поднял с земли суковатую палку – для защиты. Чудило-Мудрило вскочил и хотел уже было дать тягу. Но Хвощ схватил его за рукав и сказал:

– Не бойся! Плясали мы под его дудку, теперь он под нашу попляшет! В твоей книге сказано, что в минуту страшной опасности мы, гномы, можем превратиться в великанов. Говори скорей, что для этого надо сделать?

Но Чудило-Мудрило только зубами щёлкал от страха и не мог вымолвить ни слова.

– Ну говори же! – торопил его Хвощ.

А цыган уже добежал до полянки.

– На… на… надо, – заикаясь, лепетал Чудило, дрожа как в лихорадке, – на… назвать что-нибудь… большое! Самое большое…

Но тут цыган их заметил и закричал:

– Ага, попались, голубчики! Погодите, сейчас я расквитаюсь с вами!

– Гора! – поспешно воскликнул Хвощ дрогнувшим голосом.

Но не вырос и на полдюйма.

– М… м… мудрость! – пролепетал Чудило-Мудрило.

Но и это не помогло.

– Сила! – в ужасе заорал Хвощ, потому что цыган уже протянул к нему руку. Но остался таким же, каким был.

И тут донёсся тихий голос, словно листва зашелестела:

– Добро!

Это сказала бедная женщина, которая шла по лесу, радуясь своему счастью, а эхо повторило за ней.

Цыган побледнел и остановился как вкопанный. Крохотные гномики стали расти, расти у него на глазах, а он всё пятился, пятился, шепча побелевшими от страха губами:

– Сгинь, пропади, нечистая сила! Сгинь, пропади!

Но гномы переросли его уже на целую голову, на две, на три; вот они сравнялись с соснами и предстали перед ним грозными, могущественными великанами. Теперь он сам рядом с ними казался карликом. Цыган упал на колени и, сложив руки, взмолился:

– Простите, господа великаны! Я думал, вы обезьяны, а вы, оказывается, волшебники! Простите бедного цыгана, могучие чародеи!

Хвощ-великан нахмурил брови и сказал басом:

– Ладно, так и быть, помилую. Сегодня я добрый! Но за это ты отнесёшь нас через лес и реку к Хрустальному Гроту. Только смотри, если хоть раз тряхнёшь, или веткой оцарапаешь, или в воде замочишь, берегись! Мигом в водовозную клячу превращу! Да о еде позаботься! Корми нас посытней да почаще!.. А что это у тебя в торбе?

В торбе оказалась лепёшка, которую цыган стянул с лотка на ярмарке, кусок колбасы и сыр.

– Мало! Очень мало! Никуда не годится! – ворчал Хвощ, выгребая припасы из торбы.

Цыган, не вставая с земли, захныкал:

– Уж лучше водовозной клячей быть, чем таких двух верзил, как ваша милость, на себе таскать, да ещё кормить досыта! Всё одно погибать!

И он начал стонать и всхлипывать. Эхо постепенно стихало, замирая в лесу, и великаны стали уменьшаться.

– Не бойся, цыган! – сказал Хвощ. – Встань! Ты видел нашу силу и могущество. Теперь мы опять станем маленькими гномиками, и тебе легко будет нас нести. Только смотри, чтоб еды было вдоволь! Сколько нужно для двух великанов.

Поднял голову цыган, а перед ним два карлика. Смеясь и плача, кинулся он целовать им руки, а потом, когда они поели и закурили трубочки, посадил к себе на плечи и двинулся в путь.

Нёс их цыган до вечера, нёс всю ночь – полная луна ярко светила. Ноги у него уже подкашивались от усталости, но он не смел жаловаться, боясь, как бы эти могущественные волшебники снова не превратились в великанов. Лепёшки и сыра своего ему даже попробовать не пришлось: Хвощ то и дело лазил в торбу и уплетал за обе щёки. Он ел, ел, пока не раздулся, как пузырь. Цыган кряхтел от тяжести; плечо, на котором сидел Хвощ, совсем онемело. Не в силах терпеть, он всё время менял гномов местами, пересаживая их с плеча на плечо.

На другой день к обеду они пришли к Хрустальному Гроту. Вход был завален камнем, но оставалось отверстие, достаточное, чтобы пролезть гному. Чудило-Мудрило легко прошёл бы через него: учёные ведь всегда худые. Зато Хвощ так растолстел за время путешествия, что ему и думать об этом было нечего. Попробовал он одним боком протиснуться, попробовал другим – не выходит. Тогда он крикнул цыгану:

– Эй, ты! Не видишь: камень вырос и завалил вход! Отвали-ка его!

Но цыган, видя, что путешествие подошло к концу, расхрабрился.

– Могучий господин! – сказал он. – Твоё слово – закон. Но сначала мне хотелось бы взглянуть на мой варган. Цыган без варгана – всё равно что нищий без клюки. Послужил я вам верой-правдой, теперь верните мне моё.

– Уж не можешь не выцыганить чего-нибудь напоследок! – сказал Хвощ и вытащил варган. – Отваливай камень, да живо, я спешу к королю.

Цыган поднатужился, приналёг на камень, да так сильно, что сам со своим варганом покатился вслед за камнем под горку. В Грот заглянуло солнце, залив его теплом и светом.

– Здорово, братцы! – крикнул Хвощ.

В ответ раздались сотни голосов:

– Солнце! Солнце! Солнце!

Глава третья
Король Светлячок покидает Хрустальный Грот

I

Ночь была тихая, тёплая, ещё не рассветало. Возвращаясь с ярмарки, Пётр Скарбек вдруг увидел какой-то свет на горе, будто горит что-то. «Что за диво? – думает. – Огонь не огонь… Может, клад? Старики говорят, в старину в этих местах разбойники жили и добычу здесь зарывали: серебро, золото… Не иначе, волшебный огонёк горит, деньги в нём от крови и слёз очищаются… Сто лет гореть будет. А если сиротский грош, то и все двести… Никому тот клад не даётся, пока вся обида не выгорит… А нашёл – с бедняками, с сиротами поделись, не то впрок не пойдёт. Эх, кабы мне найти!..» Подстегнул Пётр кнутом свою клячу и поехал прямо на свет. «Погаснет или нет? – думает. – Коли не вышел срок, обязательно погаснет».

Но свет не гас; наоборот, разгорался всё ярче. Из-под камней лилось радужное сияние, словно солнце играло в каплях росы.

У Петра сердце заколотилось. Мужичонка был он бедный, как церковная мышь, а тут ещё жена померла полгода назад, оставив ему сирот – двух белоголовых мальчуганов. Ребятишки, жалкая хатёнка, кляча да телега – вот и всё его богатство.

Хоть он и занимался извозом, скитаясь по дорогам в погоне за лишней копейкой, всё равно в доме частенько не бывало хлеба. Ох, пригодились бы денежки, ещё как пригодились бы!

Едет бедняга, а сам молится про себя и мечтает: «Вот куплю у соседа полоску, картошку посажу – ребятишки сыты будут…» Вдруг видит – бегают, суетятся в этом сиянии малюсенькие человечки, от земли не видать; бороды длинные, одеты чудно́, но вроде на людей похожи.

– Гномы! – прошептал Пётр, и по спине у него забегали мурашки.

Он натянул вожжи, торопясь свернуть в сторону, чтобы на глаза им не попадаться. Да поздно! Толпа гномов окружила телегу и ну кричать:

– Эй, эй, хозяин! Подвези вещички!

И, не дожидаясь ответа, уже карабкаются на телегу. Один за дрожину уцепился, другой – за грядку, третий по спицам взбирается, четвёртый – по оглобле. Прямо напасть! Стоит Пётр, глядит, что дальше будет, а на душе кошки скребут: и страшно, и вроде стыдно бояться такой мелюзги. Как тут быть?

Но раздумывать некогда. Едва несколько гномов вскарабкались на воз, другие стали подавать им какие-то чудные ларцы, сундучки – от них-то и разливалось чудесное сияние, – швырять в телегу бруски золота и серебра, словно обыкновенное железо.

Вокруг стучало, звенело, сверкало. У крестьянина чуть в голове не помутилось – он уже и сам не понимал, во сне или наяву видит все эти чудеса. То огнём полыхнут из ларца красные рубины – камни как на подбор, каждое с перепелиное яйцо; то даже посинеет всё кругом от голубых сапфиров, ясных, как небесная лазурь; то зелёный отсвет упадёт на лица от сундучка, полного изумрудов. Перстни, ожерелья – прямо глаза разбегаются, не знаешь, на что и смотреть. И среди этих многоцветных сокровищ проворно хлопочут гномы, пёстрые, как тюльпаны весной.

Вот уже телега нагружена чуть ли не доверху. Последние сундуки и ларцы вынесены из Грота. И вдруг засиял чистый, яркий свет, будто утренняя звезда взошла. Пётр даже глаза рукой заслонил от внезапного блеска, а когда открыл, то увидел выходящего из Грота короля гномов в золотой короне, в пурпурной мантии и с золотым скипетром, в котором сиял огромный брильянт. От него стало светло как днем.

Оробел Пётр – отродясь не видывал такой важной персоны. Из царей он знал только Ирода, которого мальчишки на Рождество показывали, обходя деревню с самодельным кукольным театром. Растерялся он, не знает, что и делать: то ли поклониться маленькому королю, то ли удирать без оглядки.

Но король милостиво склонил свой скипетр и сказал:

 
– Здравствуй, добрый мужичок!
Близок путь твой иль далёк?
Подвези-ка, удружи,
Гномам службу сослужи!
 

И стал взбираться на телегу, в чём ему усердно помогали придворные, увиваясь вокруг, – каждому хотелось услужить королю.

Но влезть оказалось не так-то просто. Пурпурная мантия зацепилась за борт телеги, скипетр – за чеку, корона чуть с головы не упала, а красные златотканые туфли соскользнули с ног и провалились в сено.

Король изо всех сил старался вскарабкаться на телегу, но очень уж ему мешал его паж по имени Колобок. Грузный, неповоротливый, как чурбан, он то на мантию наступит, то назад её потянет, а как стал в сене туфли разыскивать, и вовсе на короля повалился. Никакого от него проку, только зря под ногами путается.

Увидев, что гномы ничего плохого ему не делают, Пётр приободрился и даже прыснул украдкой в кулак, до того потешное было зрелище. Он не раз слышал, что с гномами надо хорошо обходиться, и того, кто им угодит, они не только не обидят, а ещё и одарят.

Дед покойный сказывал ему, что гномы любят в хатах у добрых людей селиться – по запечкам, по мышиным норкам, а ночью вылезают и всякую работу по дому делают: масло за хозяйку собьют, тесто замесят, пряжу спрядут, да такую белую, ясную – прямо серебром отливает.

Но не всегда сидят они в избе. Случается, и на конюшню заглянут: лошадям гриву заплетут в мелкие косички, скребницей вычистят, да так, что шерсть как зеркало блестит…

А во время жатвы сядет гномик на меже и качает младенца, подвешенного в платке под ивой, чтобы спал крепко и не мешал матери жать. Захнычет младенец – гномик ему песенки чудесные поёт. Потом, когда подрастёт ребёнок, песенки эти всплывают у него в памяти, словно кто их нашёптывает.

А люди, глядя на мальца, только головой качают да приговаривают:

– Что за чудо! Поёт и на свирели играет, будто кто его выучил!

И невдомёк им, что он просто песенки вспоминает, которые пели ему гномы, баюкая в поле под ивой.

Рассказывал ещё дед, что его самого гномы так же вот петь научили, и он всегда потом оставлял для них на краешке лавки хлебных да творожных крошек. С полу они подбирать не станут – брезгуют.

А когда, бывало, в хате шла праздничная стряпня, дед отщипнёт по кусочку от каждого кушанья – от пирога, от колбасы – и на лавку положит для своих маленьких помощников. И дела у деда шли хорошо – кони были рослые, что твои лоси, шерсть на овцах пышная, как соломенная стреха, а таких дойных коров, как у него, во всей деревне не сыщешь. И не диво – покойная бабка всегда гномам молочка оставляла в ореховой скорлупке.

Так и шло, пока живы были старики и отец Петра. А после их смерти взял сирот под опеку дядя – новые порядки завёл, хозяйство запустил, всё, что только можно, себе тянул. Обидел он сирот, разорил их вконец.

Тогда гномы среди бела дня, на виду у всех, вылезли из запечка, вышли из хаты и зашагали прочь. А с ними исчез и последний достаток. Ничего не осталось у сирот, но и дяде сиротское добро не пошло впрок.

Вот о чём думал Пётр, стоя в сторонке. А гномы тем временем погрузили последние сундуки и шкатулки, расстелили дорогой бархат, усадили на него короля, придворные уселись тут же, пониже, а вся остальная братия разместилась как попало и загалдела, закричала, торопя крестьянина:

 
На оглоблю, на дрожину
лез король со всей дружиной,
Сел в телегу в добрый час!
Эй, вези скорее нас!
 

– А куда везти-то? – спросил Пётр, уже совсем приободрясь и повеселев.

– Направо или налево?

А гномы в ответ:

 
Камень справа – полевей!
Камень слева – поправей!
Поезжай-ка, да живей!
 

Пётр опять спрашивает:

– Да куда везти-то?

А гномы в ответ:

 
На поля, в леса, к ручьям,
Ближе к солнечным лучам!
 

Почесал Пётр в затылке.

– А велика ли будет плата?

 
Может, головка мака сухого,
А может, и просто доброе слово… –
 

отвечают гномы.

– Э, нет, так дело не пойдёт! Не согласен! Лошадь моя, телега моя, и всё добро на ней – моё!

 
Не велик у гнома рост.
Да не так-то гномик прост!
Умён, смышлён самый малый даже!
Твой конь, твой воз – не твоя поклажа! –
 

закричали гномы и забряцали саблями.

– Ну ладно, половину давайте!

– Слушай, добрый человек! – тихим голосом сказал король Светлячок. – Тебе не то что половины – миллионной доли этих сокровищ хватило бы, чтобы погибнуть. Богатство калечит хуже злой болезни. Тело становится немощным, дух слабеет, и человек сбивается с пути.

И гномы запели хором:

 
Эй, богач! Зачем живёшь,
Коли хлеб чужой жуёшь?
 

Когда они замолчали, король продолжал:

– Не все сокровища отдала мать-земля людям – она доверила их нам, своим маленьким слугам. Мы стережём их, но не богатеем. Мы не превращаем слёз бедняков в жемчуг, не покупаем и не продаём брильянтов, не чеканим из золота монеты. Мы только любуемся блеском драгоценностей, славим землю и верно храним её богатства.

– Коли вы такой добрый, скажите, откуда же взялись эти сокровища? – спросил Пётр.

– Из земли. Сокровища – это всё, что потерял и чем пренебрёг человек: пропавшая даром минута – сапфир; брошенный кусок хлеба – сверкающий жемчуг; сила, не послужившая на пользу людям, – чистое золото. Если бы люди не теряли своих сокровищ, они бы разбогатели. А так сокровища уходят в землю, и мы их стережём.

Пётр разинул рот.

– Так, значит, вы, как слепые кроты, в земле живёте? Что же вы там делаете?

А гномы хором ему в ответ:

 
Считаем, считаем
Песчинки в песке
И капли воды
В ручейке и в реке,
Капли росы,
Капли пота в жару,
Цветы на лугу,
Иголки в бору,
Заносим берёзкам
Итог на кору!
 

– Тьфу! – плюнул Пётр. – Пойми тут! Велите, король, сидеть им тихо, а то у меня голова кругом идёт! Ехать так ехать; только сперва скажите, в какую сторону и сколько вы мне заплатите.

Он взял вожжи в руки, собираясь идти рядом со своей клячей, потому что сесть ему было некуда.

– Будь покоен, добрый человек, – сказал король и поднял скипетр, – не обидим тебя, наградим за труды.

– Ладно! – отозвался Пётр. – Положусь на твоё королевское слово! Так куда же мы поедем?

Гномы закопошились, загудели, как пчелы в улье. Один предлагал одно, другой – другое. Тихий голос короля тонул в этом шуме. Тут встал Чудило-Мудрило и заявил:

– Ни одно государство не может обойтись без учёных и ни один учёный – без книг, а потому пусть этот добрый поселянин отвезёт нас туда, где много гусей; там я найду себе новое перо и покрою себя новой славой.

Тут Хвощ, который по уши провалился в сено, вскочил и закричал:

– Чепуха это всё! На что мне твои книги и твоя слава, если я голоден? Сытое брюхо важнее всего, а остальное выеденного яйца не стоит! – И, обернувшись к королю, продолжал: – Если вы хотите, ваше величество, чтобы у вас в королевстве было спокойно, позаботьтесь, чтоб не было голодных. Вот мой совет: пусть крестьянин везёт нас туда, где в горшках варится каша, а на сковородке шкварки шипят! Иначе я не согласен.

– Верно! Верно! – закричали остальные. – Мы тоже не согласны!

И зашумели в телеге, словно повздорившие горожане. Король поднял сверкающий скипетр и, чтобы положить конец спорам, сказал:

– Раз нет меж вами согласия, слушайте мой приказ. – И обратился к Петру. – Вези нас, добрый человек, куда хочешь.

Пётр ухмыльнулся, левый глаз прищурил, а правым на Хвоща покосился и подумал: «Ну погоди ты у меня, толстяк! Других уж, так и быть, свезу с королём туда, где посытнее. А тебя, я не я буду, коли в Голодаевке не высажу. Там небось похудеешь!»

Щёлкнул кнутом и тронулся в путь.