Электронная библиотека » Мария Корелли » » онлайн чтение - страница 26


  • Текст добавлен: 19 октября 2020, 10:40


Автор книги: Мария Корелли


Жанр: Литература 19 века, Классика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Глава 34

Утро дня моей свадьбы выдалось ясным и свежим, хотя сильный ветер после ночи еще не утих и быстро гнал по синему небосводу обрывки белых облаков, словно корабли на регате. Воздух был чистый, свежий и бодрящий, и толпы людей, пребывавших в приподнятом настроении, заполонили Пьяцца-дель-Пополо и виа Толедо, готовые предаться буйному веселью масленичного четверга. Через некоторое время множество небольших групп людей устремились к собору, стараясь по возможности занять места внутри или около капеллы Святого Януария, чтобы увидеть роскошные наряды немногих избранных, приглашенных на церемонию моей свадьбы. Она была назначена на одиннадцать часов, и где-то около половины одиннадцатого я сел в свой экипаж, сопровождаемый герцогом Мариной, выступавшим моим шафером, и отправился к месту венчания. Одетый в великолепно пошитую фрачную пару, с аккуратно причесанными волосами и бородой, с тщательно разыгранным выражением серьезности и веселости на лице, я мало чем напоминал изможденного и измученного человека, смотревшего на меня из зеркала всего несколько часов назад.

Меня охватило какое-то странное потаенное веселье, некая полубезумная радость, то и дело грозившая прорваться сквозь маску строгой торжественности, которую мне приходилось носить. В некоторые моменты я готов был рассмеяться, завизжать и запеть с неистовством пьяного сумасшедшего. И тогда начинал без умолку говорить, и мои слова были приправлены горькой иронией и язвительным сарказмом. Несколько раз мой друг герцог бросал на меня изучающие и вопрошающие взгляды, словно считал мое поведение напускным или неестественным.

Кучеру приходилось ехать довольно медленно из-за толп, собравшихся на каждом углу и перекрестке. Крики ряженых, прыжки уличных клоунов, хлопки игрушечных пистолетов и резкие взрывы разноцветных шаров, которые веселые гуляки раскачивали в разные стороны и запускали в воздух, часто пугали впряженных в мой экипаж лошадей, заставляли их подпрыгивать и опасно бить копытами, тем самым привлекая к моей повозке еще большее внимание. Когда наконец мы подъехали к двери капеллы, я удивился множеству собравшихся возле нее зевак. Там стояла целая толпа фланеров, попрошаек, детей и обывателей со всего города, которые с огромным интересом и нетерпением поджидали моего приезда.

В соответствии с моими указаниями от самого края тротуара до подножия алтаря вела темно-красная ковровая дорожка, под шелковым навесом выстроилась крохотная аллея из пальм и тропических цветов. Все взгляды с любопытством впились в меня, когда я вышел из экипажа и вошел в капеллу бок о бок с герцогом, и мой путь сопровождался восторженным шепотом о моем богатстве и щедрости. Какая-то старуха совершенно отвратительного вида, но с огромными темными сверкающими глазами – последними угасающими следами былой красоты – усмехалась и бормотала, вытягивая тощую шею, чтобы получше меня рассмотреть:

– Ай-ай! Пресвятые угодники знают, что ему нужно быть богатым и щедрым, бедняге нужно кормить ее ротик. Маленький, алый, жестокий ротик, всегда открытый, который поглощает деньги, как спагетти, и смеется над страданиями бедняков! Ай-ай, как нехорошо! Ему надо быть богатым, чтобы ее ублажить!

Герцог Марина уловил эти слова и быстро посмотрел на меня, но я сделал вид, что ничего не слышал. Внутри капеллы собралось огромное множество народа, но приглашенные мною гости числом не более двадцати-тридцати расселись на отведенных им местах у алтаря, который отделялся от зевак шелковым шнуром, перегораживавшим проход. Я поздоровался почти со всеми приглашенными, получив в ответ их поздравления, потом твердой походкой приблизился к алтарю и стал ждать.

Окружавшая меня великолепная стенная роспись, казалось, жила своей таинственной жизнью: строгие лики святых и великомучеников обратились ко мне, будто вопрошая: «Следует ли тебе это совершить? Нет ли в тебе прощения?»

Мой твердый и суровый ответ гласил: «Нет, даже если потом мне суждено вечно корчиться в неугасимом пламени! Но теперь, пока я живу, я буду отмщен!»

Истекающий кровью Христос с укором смотрел на меня с креста своими полными терпения и вечной муки глазами, которые, казалось, говорили: «О, заблудший муж, терзающий себя преходящими страстями, разве твой конец не близится? И какое утешение найдешь себе в последний час?»

Я про себя ответил: «Никакого! Не суждено мне ни капли утешения, никакой радости, кроме свершившегося мщения! И оно пребудет со мной, пусть разверзнутся небеса и земная твердь под ногами! Ибо измена женщины хоть раз получит наказание, хоть раз свершится столь редкое и необычное правосудие!» И душа моя вновь погрузилась в мрачное задумчивое безмолвие.

Лучи солнца торжественно падали сквозь витражные окна: синие, золотистые, алые и лиловые отблески ослепительного сияния сверкали яркими мерцающими узорами на белоснежном мраморе алтаря, а в напоенном ароматом ладана воздухе медленно, мягко и величественно, словно поступь ангела, звучала музыка. Невидимый органист играл возвышенный пассаж из мессы Палестрины[6]6
  Палестрина, Джованни Пьерлуиджи да (1525–1594) – итальянский композитор эпохи Ренессанса. – Примеч. ред.


[Закрыть]
, и округлые ноты мягко изливались одна на другую, словно стекающий на цветы фонтан.

Мне вспомнилась моя первая женитьба, когда я стоял на этом самом месте, полный надежд, опьяненный любовью и счастьем, когда рядом был Гвидо Феррари, впервые испивший ядовитую чашу искушения красотой моей жены, когда я – жалкий глупец! – думал, что скорее Бог солжет, чем кто-то из любимых мною обманет меня. Я достал из кармана обручальное кольцо и посмотрел на него: оно ярко сверкало и казалось новым. Но оно было старым – тем самым, которое я днем ранее снял с пальца своей жены. Искусный ювелир лишь заново его отполировал, на нем не было ни малейшего следа носки, словно его только что купили.

Огромный колокол пробил одиннадцать, и, когда с колокольни донесся последний удар, двери капеллы открылись еще шире. Затем послышался тихий шелест одежды, я оглянулся и увидел свою жену. Она приближалась, слегка опершись на руку старого шевалье Манчини, который, не изменяя свой всегдашней учтивости, с готовностью принял на себя обязанности посаженого отца невесты.

Меня не удивил шепот всеобщего восхищения, пробежавший среди собравшихся, когда самый дивный шедевр дьявольского творения медленно и грациозно шагал по проходу. На ней было облегающее платье из белого бархата самого простого покроя, с головы до пят ниспадала бесценная, тонкая, как паутина, накидка, подаренные мною драгоценности искрились и отбрасывали солнечные зайчики с ее волос, груди и обнаженных рук.

Поскольку она считала себя вдовой, подружек у нее не было. Шлейф поддерживал красивый мальчик, одетый в лилово-золотистый костюм пажа шестнадцатого века. Это был младший сын герцога Марины. Перед невестой шли две маленькие девочки пяти и шести лет, разбрасывая белые розы и лилии, а затем изящно отступая назад, словно при шествии королевы. Они походили на двух фей, ускользнувших из полночного сна, в своих просторных платьицах из золотистого плюша и венках из луговых нарциссов на пышных курчавых волосах. Нина с ними все тщательно отрепетировала, и, дойдя до алтаря, они тихонько встали по обе стороны от нее, а хорошенький паж занял место у нее за спиной, по-прежнему держа край шлейфа с очаровательным детским самодовольством.

Вся процессия представляла собой живописное зрелище, как того и хотела Нина: она обожала театральные эффекты. Дойдя до алтаря, она томно мне улыбнулась, опустилась на колени рядом со мной и стала молиться. Музыка зазвучала с удвоенной торжественностью, появились священники и алтарники, началось венчание. Положив кольцо на Библию, я украдкой взглянул на невесту: та кротко наклонила голову и казалась поглощенной молитвами. Священник совершил обряд окропления святой водой, я взял кольцо и во второй раз надел его на нежную белую ручку жены: согласно католической традиции, сначала на большой палец, затем на указательный, потом на средний и, наконец, на безымянный, где и оставил его, после чего пробормотал: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь!» Я не был уверен, узнала ли она кольцо, которое так долго носила! Но, скорее всего, не узнала: ее спокойствия не нарушила ни малейшая дрожь, она демонстрировала самообладание довольной собой, красивой, тщеславной и совершенно бессердечной женщины.

Обряд собственно венчания вскоре завершился. Затем последовала торжественная месса, во время которой мы, новобрачные, согласно церковному ритуалу, должны были причаститься. Я вздрогнул, когда совершавший таинство священник дал мне вкусить тела Христова. Что мне делать с внутренней чистотой и миром, которые это поминовение Христа должно вселять в наши души? Мне показалось, что Христос снова посмотрел на меня полными боли глазами и изрек: «Сим ставишь на себя клеймо проклятия!» А вот она, истинная убийца, изощреннейшая лгунья, приняла причастие с лицом невинного ангела. Сам священник, похоже, был тронут взглядом этих поднятых вверх честных, широко распахнутых глаз, видом благоговейно приоткрытых нежных губ, полным и нерушимым спокойствием на ее белом челе, сиявшем, словно ореол над головой святого!

«Если я проклят, то она трижды проклята! – безрассудно сказал я самому себе. – Надеюсь, в аду хватит места, чтобы содержать нас порознь, когда мы туда попадем».

Так я успокоил свою совесть и решительно отвернулся от взывавших ко мне со стены ликов, выражения горя, отрешенности, смерти или боли у которых теперь, казалось, сменились другим – удивлением оттого, представлялось мне, что такой мужчина, как я, и такая женщина, как она, нашли друг друга на просторах мира и им дозволено преклонить колени перед алтарем Господним без того, чтобы быть пораженными за свое богохульство!

Ах, святые угодники, живи вы в наши дни, вам, наверное, пришлось бы подвергнуться гораздо большим страданиям, чем кипящее масло или четвертование! То, что испытали вы, – всего лишь физическая боль от разорванных мышц и горящей плоти, которая не могла длиться долго. Но души ваши были облачены в величие и силу и сияли в свете любви, веры, надежды и милосердия ко всем людям. Мы совершеннейшим образом изменили занимаемое вами положение! Мы в какой-то мере научились и продолжаем учиться, как заботиться о наших горячо любимых телах, как их холить, лелеять и защищать от холода и болезней. Однако души наши, святые угодники, души, которые для вас были всем, – их мы порочим, сжигаем, четвертуем, пытаем и уничтожаем, попираем их ногами, пока не выбьем из них образ Божий. На них мы плюем, над ними мы глумимся, их мы распинаем и топим! Есть разница между вами, сильными и мудрыми, жившими в старые благодатные времена, и нами, жалкими и тщедушными слабаками, порождениями современного рафинированного века.

Если бы вы, святая Доротея или святое дитя Агнесса, жили в наши дни, вы бы испытали нечто более острое, чем меч палача. За жизнь в чистоте вас бы назвали худшими из женщин. За вознесение молитв вы бы прослыли лицемерками. За верность вас бы заподозрили во всех грехах. За ваше любящее сердце вы бы подверглись большим насмешкам, чем Христос от поносивших его воинов Понтия Пилата. Однако вы были бы свободны – свободны высказывать свое мнение, поскольку наш век есть век свободы. И все же как хорошо, что вы умерли, не дожив до наших дней!

Погруженный в эти странные, отчасти мрачные, отчасти умозрительные размышления, я едва заметил, как закончилась торжественная месса. Я очнулся от легкого прикосновения руки жены и вздрогнул, услышав сотрясавшие воздух звучные и мощные такты свадебного марша из оперы «Лоэнгрин». Все кончилось: моя жена стала по-настоящему моей, моей целиком и полностью, моей с помощью исключительно крепко затянутых уз двойного брака, и я мог делать с ней все что хотел, «пока смерть не разлучит нас». Сколько еще, мрачно думал я, придется нам ждать, пока смерть придет к нам и окажет нам эту великую услугу? И я тут же начал считать, рассчитывать некие отрезки времени, которые должны истечь, прежде чем… Я по-прежнему был занят вычислениями, когда машинально предложил жене руку при входе в ризницу, где мы должны были расписаться в церковной книге. Я так погрузился в расчеты, что едва было не начал произносить числа вслух, но взял себя в руки и усилием воли вернулся к действительности, изобразив на лице заинтересованность и восторг, когда шел сквозь ряды восхищенных и нетерпеливых зевак со своей прекрасной женой.

На выходе из капеллы несколько цветочниц вывалили нам под ноги содержимое своих корзин. В ответ я подал знак слуге раздать им монеты из мешочков, которые заранее заготовил для этих целей, зная по прежнему опыту, что они понадобятся. Требовалась осторожность, чтобы пройти через такие горы цветов, многие из которых цеплялись за бархатный шлейф Нины, поэтому мы шли медленно.

Мы почти уже было дошли до экипажа, когда молоденькая девушка с огромными смеющимися глазами, сверкавшими, словно алмазы, на ее правильном овальном лице, бросила передо мной на землю букет алых роз. Мною вдруг овладел прилив бешеной ярости, и я стал бешено топтать ногами ярко-красные цветы, с такой силой давя их ногами, что жена изумленно приподняла изящные брови, а теснившиеся вокруг нас люди стали пожимать плечами и смущенно переглядываться. Девушка, бросившая букет, в ужасе отшатнулась, лицо ее побледнело, когда она прошептала: «Пресвятая Мадонна! Я боюсь!» От досады я прикусил губу, внутренне проклиная себя за минутную слабость. Потом непринужденно рассмеялся в ответ на тревожный немой вопрос в глазах Нины.

– Ничего страшного – пустяковая причуда. Ненавижу красные розы! Мне кажется, что на их лепестках человеческая кровь!

Нина задрожала.

– Что за жуткие мысли? Как вы могли такое подумать?

Я не ответил, а с нарочитой заботливостью и учтивостью помог ей сесть в экипаж, потом сел сам, и мы отправились в гостиницу, где нас ждал свадебный обед.

Подобные торжества везде проходят в напряженной и натянутой атмосфере, даже на солнечном, обожающем развлечения юге. Все радуются, когда они заканчиваются, а цветистые, ничего не значащие речи и напыщенные комплименты благополучно завершаются. Среди приглашенных мною гостей, принадлежавших к лучшим и знатнейшим семействам Неаполя, царила бросавшаяся в глаза холодность: женщины были скучны и унылы, завидуя красоте невесты, ее белому бархатному платью и драгоценностям. Мужчины же были сдержанны и едва способны изображать даже видимость доброжелательности: они явно считали, что при таком богатстве, как у меня, мне было бы куда лучше оставаться холостяком. По правде говоря, итальянцы, а особенно неаполитанцы, не отличаются восторженным отношением к весьма сомнительным радостям брака. Они скорее покачают головами, воспринимая его больше как неудачу, нежели счастье. У нас очень распространена поговорка «Алтарь – это могила любви», и она очень часто себя оправдывает.

Все мы испытали облегчение, когда встали из-за роскошно накрытого стола и расстались на несколько часов. Мы должны были вновь встретиться на балу, назначенном на девять часов вечера. Вот тогда начнется самое интересное: состоится последний и главный выход невесты, зазвучит музыка, начнутся веселье и танцы, поистине достойные королевского двора. Я подчеркнуто учтиво препроводил жену в приготовленные для нее роскошные апартаменты, поскольку ей, по ее словам, предстояла масса дел: например, снять свадебное платье, во всех подробностях рассмотреть свой восхитительный бальный наряд и лично проследить за тем, как прислуга упакует ее чемоданы для завтрашнего путешествия. Завтрашнего! Я мрачно улыбнулся, подумав, как ей понравится это путешествие! Затем с величайшим благоговением поцеловал ей руку и оставил ее, чтобы она отдохнула, освежилась и приготовилась к восхитительному вечернему торжеству.

Наши свадебные обычаи не столь строги, как в других странах: жених в Италии едва ли сочтет приличным везде докучать невесте своим присутствием или же требовать от нее ласк, как только они сочетаются законным церковным браком. Наоборот, если он пылает страстью, то сдерживает свой пыл и гасит его, пытаясь как можно дольше сохранить иллюзию, розовое сияние, а скорее – легкую призрачную дымку любви. Он подсознательно избегает чрезмерной фамильярности, прекрасно осознавая, что ничто так быстро и окончательно не убивает романтические чувства, как банальность и обыденность постоянной неразлучной близости. И я, как и другие люди моего круга и общественного положения, предоставил своей дважды венчанной жене свободу – последние часы свободы, которые ей выпадут. Я оставил ее заниматься пустяками, которые она любила больше всего, – мелкими деталями туалета и самолюбованием, на которые многие женщины меняют свой душевный покой и честь, отказываясь от последних принципов добродетели лишь для того, чтобы затмить других представительниц своего пола и посеять недоброжелательство, мелкую зависть, ненависть, отвращение и злобу там, где, выбери они иное, могли бы собрать куда более богатый урожай.

Легко понять чувства Марии Стюарт, когда она надевала на казнь лучший свой наряд: это был просто подвиг возведенного в абсолют тщеславия, желание очаровать, если возможно, самого палача. Можно понять любую красивую женщину, столь же храбрую, как она. Для нее ужасно выглядеть на эшафоте – еще хуже смерти. Она была исполнена решимости в полной мере использовать свои чары, пока ее жизнь не закончилась. Я думал об этой королеве, очаровательно улыбавшейся своим прекрасным ртом, когда покидал жену на несколько недолгих часов. Хоть она и была королевой и глубоко несчастной женщиной, она заслужила свою участь, ибо была предательницей – в этом нет никакого сомнения. И все же большинство людей, читающих о ней, ее жалеют, и я не могу понять почему. Вот ведь странно, как много сочувствия в мире достается предательницам!

Я не спеша прошел в одну из широких крытых галерей гостиницы, откуда мог видеть часть Пьяцца-дель-Пополо, закурил сигару и стал рассеянно смотреть на веселившуюся толпу. Продолжалось привычное фиглярство, присущее этому дню, и, похоже, оно ничуть не надоедало добродушным улыбчивым людям, которые так часто видели его прежде. Громкий хохот вызвали замечания торговца шарлатанскими снадобьями, который чрезвычайно многословно вещал что-то нескольким красочно разодетым девушкам и морякам. Я не разобрал его слов, но по донельзя неприличным жестам догадался, что он продавал «эликсир любви» – зелье, состоявшее, несомненно, из безобидной сахарной воды.

На ветру трепетали флаги, ревели трубы, гремели барабаны, импровизаторы бренчали на гитарах и мандолинах, чтобы привлечь к себе внимание, а когда им это не удавалось, весело и добродушно переругивались друг с другом. В воздухе витали перекрывавшие друг друга крики цветочниц и продавцов лимонада. То и дело из окон выливались потоки белых конфетти, будто пудрой обсыпая одежду прохожих. К ногам ясноглазых юных крестьянок щедро бросали букеты цветов, перевязанные разноцветными лентами. Крестьянки отбрасывали их или с удовольствием принимали с веселыми шутками или ироничным подтруниванием. Вертелись и плясали клоуны, лаяли собаки, звонили церковные колокола, и сквозь эту бурлящую веселящуюся толпу ползли жалкие скрюченные фигурки нищих, больных и оборванных, одетых в лохмотья, едва прикрывавшие их искалеченные руки и ноги, и выпрашивавших гроши.

Эти сцены смущали ум и поражали зрение, и я уже собирался отвернуться, поскольку это зрелище меня утомило, когда смолкнувший шум и внезапно замершая толпа заставили меня снова взглянуть на улицу. Я увидел причину этого моментального оцепенения: появилась похоронная процессия, двигавшаяся медленно и торжественно. Когда она пересекала площадь, тут и там обнажались головы, а женщины истово крестились. Процессия, словно черная призрачная змея, извивалась среди яркой разноцветной толпы – еще мгновение, и она скрылась из виду. Тягостное впечатление от ее появления вскоре рассеялось, веселящаяся толпа вернулась к веселым глупостям и безумству, визжа, смеясь и танцуя, как и прежде. Почему бы и нет?

Мертвых забывают быстро, никто не знал этого лучше меня! Лениво опершись о край балкона, я докурил сигару. Проблеск смерти посреди бурлящей жизни вызвал у меня некое удовлетворение. Довольно странно, но мысли мои обратились к давнишним способам пыток, в свое время вполне законным, которые, в конце концов, были не совсем уж несправедливыми применительно к отпетым негодяям. Например, железный гроб Лисса – хитроумно сконструированный ящик, в который клали крепко связанного преступника, а затем заставляли его смотреть, как тяжелая крышка медленно, по сантиметру опускается вниз, пока, наконец, своим огромным весом не раздавит в лепешку извивающегося внутри осужденного, который в течение долгих мучительных часов наблюдал приближение смерти. Вот мне бы сейчас такой гроб! Вздрогнув, я прервал полет своих мыслей. Нет-нет! Та, которую я жаждал наказать, была столь прекрасна, с такой нежной кожей, с такой очаровательной и грациозной фигурой, что, хоть в ней и обитала злодейская душа, должна была сохранить свою красоту. Я не собирался ее уничтожать и решил довольствоваться уже продуманным планом.

Я выбросил окурок сигары и прошел к себе в апартаменты. Позвав Винченцо, который со всем смирился и даже уже жаждал отправиться в Авеллино, я отдал ему последние распоряжения и вручил железную коробочку с замком, где, неведомо для него, лежали двенадцать тысяч франков банкнотами и золотом. Это было последнее доброе дело, которое я мог сделать: этой суммы вкупе с небольшим приданым Лиллы было достаточно, чтобы он стал в Авеллино преуспевающим садоводом. Еще он вез с собой запечатанное письмо к синьоре Монти, которое, как я ему сказал, следовало открыть только через неделю. В этом письме разъяснялось содержимое коробочки и излагались мои пожелания относительно него. В нем я также просил эту добрую женщину послать на виллу Романи за Ассунтой и ее бедным подопечным, парализованным стариком Джакомо, и обеспечить ему наиболее заботливый уход до самой его смерти, которой, как я знал, ждать оставалось недолго.

Я все тщательно продумал и уже мысленно представлял, какой мирный и счастливый дом появится в небольшом городке в горах под сенью Монтеверджине. Я знал, что Лилла и Винченцо поженятся, синьора Монти и Ассунта будут утешать друг друга воспоминаниями о прошлом и присматривать за детьми Лиллы. Возможно, некоторое время они поговорят обо мне и будут грустно гадать, куда я исчез, но потом постепенно меня забудут, чего я и желал.

Да, я сделал все, что мог, для тех, кто никогда меня не предавал. Я отблагодарил Винченцо за его любовь и преданность, и дальнейший мой путь был мне ясен. Мне оставалось сделать лишь одну вещь, закончить одно дело, которое так давно требовало завершения. Отмщение, словно манящий призрак, вело меня шаг за шагом долгие тяжелые дни и месяцы, которые казались мне кругами адских страданий. Но теперь оно остановилось, посмотрело налитыми кровью глазами прямо мне в душу и велело: «Бей!»


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8
  • 4.3 Оценок: 6

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации