Текст книги "Роман о двух мирах"

– Скоро он будет закончен, – сказал Челлини, снова закрывая мольберт. – Позировать вам больше не придется, что только к счастью, ведь вам так необходимо уехать. А теперь взглянете еще раз на «Жизнь и смерть»?

Я подняла взгляд на эту грандиозную картину, открывшуюся мне в тот день во всей своей красе.

– Лицо Ангела Жизни, – спокойно проговорил Челлини, – слабое подобие Той, которую я люблю. Вы знали, что я обручен, мадемуазель? – Я смутилась и попыталась найти ответ на этот вопрос, а он продолжал: – Не трудитесь объясняться, ведь я-то понимаю, как вы об этом узнали. Но давайте о главном. Вы покинете Канны завтра?

– Да. Утром.

– Тогда прощайте, мадемуазель. Если мы больше никогда не увидимся…

– Никогда не увидимся?! – перебила его я. – Почему? Что вы хотите сказать?

– Я имею в виду не вашу судьбу, а свою, – сказал он ласково. – Мой долг может отозвать меня отсюда раньше, чем вы вернетесь, – и наши пути разойдутся, разные обстоятельства могут воспрепятствовать встрече, так что повторяю: если мы больше никогда не увидимся, надеюсь, в воспоминаниях о нашей дружбе вы будете помнить меня как человека, которому было горько наблюдать ваши страдания и он стал для вас скромным средством достижения здоровья и счастья.

Я протянула ему руку, и мои глаза наполнились слезами. В нем чувствовались нежность и благородность и в то же время теплота и сочувствие. Мне и правда казалось, что я прощаюсь с одним из самых верных друзей, которые у меня когда-либо были.

– Надеюсь, ничто не заставит вас покинуть Канны до моего возвращения, – сказала я с искренней серьезностью. – Хочу, чтобы вы оценили мое восстановившееся здоровье.

– В этом не будет необходимости, – ответил он. – Я узнаю о вашем полном выздоровлении от Гелиобаса.

Он тепло пожал мою руку.

– Я принесла книгу, что вы мне давали. Мне хотелось бы иметь и собственный экземпляр. Можно ли ее где-нибудь достать?

– Гелиобас с удовольствием подарит вам такую же, – ответил Челлини. – Только скажите. Эта книга не продается. Ее напечатали для частного пользования. А теперь, мадемуазель, нам пора расстаться. Поздравляю вас с утешением и радостью, что ожидают вас в Париже. Не забудьте адрес – отель «Марс», Елисейские Поля. Прощайте!

Снова с теплотой пожав мне руку, он встал у двери и смотрел, как я выхожу и начинаю подниматься по лестнице, ведущей в мою комнату. Посреди ступеней я остановилась и, оглянувшись, увидела, что он все так же стоит на месте. Я улыбнулась и помахала ему рукой. В ответ он сделал то же самое, один раз, два – и, резко повернувшись, исчез в дверях.

В тот же день я объяснила полковнику и миссис Эверард, что решила проконсультироваться у известного парижского врача (имени которого, однако, не называла) и должна съездить к нему на несколько дней. Услышав, что я знаю хорошо зарекомендовавший себя дамский пансион, они не стали возражать и согласились остаться в отеле Л. до моего возвращения. Я не сообщала им никаких подробностей насчет своих планов и, конечно же, не упоминала в связи с отъездом имени Рафаэлло Челлини. Возбужденная и ужасно взволнованная за ночь, я более чем когда-либо была настроена испробовать предложенные мне средства лечения. На следующее утро в десять часов я выехала экспрессом из Канн в Париж. Перед самым отъездом я заметила, что ландыши, подаренные мне Челлини для танцев, совсем засохли, несмотря на мои заботы, и даже почернели от гнили – так сильно, что, казалось, были опалены вспышкой молнии.

Глава VI
Отель «Марс» и его владелец

Было где-то около четырех часов дня, следующего за ночью моего прибытия в Париж, когда я оказалась у дверей отеля «Марс» на Елисейских Полях. До этого я уже успела убедиться, что пансион мадам Дениз соответствует всем моим требованиям. Когда я вручила рекомендательную карточку Рафаэлло Челлини, maitresse de la maison1515
  Хозяйка дома (фр.).


[Закрыть] приветствовала меня с сердечной радостью, доходящей до исступления.

– Ce cher Cellini! – воскликнула веселая и приятная маленькая женщина, ставя передо мной восхитительно приготовленный завтрак. – Je l’aime tant! Il a si bon coeur! et ses beaux yeux! Mon Dieu, comme un ange! 1616
  Дорогой Челлини! Как же сильно я его люблю! У него такое доброе сердце! И красивые глаза! Боже мой, он словно ангел! (фр.)


[Закрыть]

Как только я уладила различные мелочи относительно своей комнаты и прислуги, то тут же сменила дорожную одежду на сдержанный наряд для похода в гости и отправилась в обитель Гелиобаса.

Погода стояла очень холодная: я уехала из каннского лета, чтобы застать царящую в Париже зиму. Дул резкий восточный ветер, а с хмурого неба то и дело валили хлопья снега. Дом, в который я отправилась, располагался на крупном перекрестке, выходящем на Елисейские Поля. Это было величественное здание. Ведущие ко входу широкие ступени с обеих сторон охраняли скульптуры сфинксов, каждый держал в своих массивных каменных лапах по щиту с древнеримским приветствием для странников: «Salve!» Над портиком был начертан свиток. На нем заглавными буквами выгравировано «отель “Марс”» и монограмма «К. Г.».

Я нерешительно поднялась по ступеням и дважды тянула руку к звонку, желая и в то же время боясь его разбудить. Я заметила, что он электрический и его нужно не тянуть, а нажимать. Наконец, после долгих сомнений и тревожных мыслей я очень осторожно приложила пальцы к маленькой кнопке. Едва я это сделала, как огромная дверь тут же без малейшего шума открылась. Я выискивала слугу – но его не было. На мгновение я замерла – дверь оставалась призывно открытой, и сквозь нее я мельком увидела цветы. Решив быть смелее и больше не колебаться, я вошла. Как только я переступила порог, дверь за мной мгновенно закрылась с прежней стремительностью и бесшумностью.

Я оказалась в просторном светлом зале с высокими потолками и беломраморными колоннами с каннелюрами. В центре мелодично журчал фонтан, время от времени выбрасывая высоко вверх струи сверкающих брызг, а вокруг его чаши росли редчайшие папоротники и экзотические растения, источавшие тонкий и нежный аромат. Холод сюда не проникал: воздух был такой же теплый и ароматный, как в весенний день в Южной Италии. Между мраморными колоннами в разных углах стояли легкие индийские стулья из бамбука с шикарными бархатными подушками – я села на один из них, чтобы передохнуть минуту и поразмыслить, что же мне делать дальше и не выйдет ли ко мне хоть кто-то, чтобы узнать о причине визита. Вскоре мои размышления прервало появление совсем юного мальчишки: он пересек зал с левой стороны и подошел ко мне. Это был красивый юноша лет двенадцати или тринадцати, одетый в простой греческий костюм из белого льна, украшенный широким шелковым поясом малинового цвета. На его густых черных кудрях покоилась плоская малиновая шапочка – он грациозно и учтиво приподнял ее и, поприветствовав меня, почтительно сказал:

– Мой господин готов принять вас, мадемуазель.

Я встала, не говоря ни слова, и последовала за ним, стараясь не думать о том, откуда его господин вообще узнал о моем прибытии.

Мы быстро покинули зал – тут юноша остановился перед великолепной портьерой из темно-красного бархата, богато обшитого золотом. Он потянул за висевший рядом витой шнур – тяжелые царственные складки бесшумно разошлись в разные стороны, и я увидела восьмиугольную комнату, столь изысканно обставленную и украшенную, что смотрела на нее, как на редкую и прекрасную картину. В ней никого не было, и мой юный спутник, поставив для меня стул у центрального окна, сообщил, что «месье граф» появится немедленно, после чего удалился.

Оставшись одна, я в замешательстве разглядывала окружавшую меня красоту. Стены и потолок были расписаны фресками. Деталей я рассмотреть не могла, лишь различала лица необыкновенной красоты, улыбающиеся из-за облаков и выглядывающие между звездами и полумесяцами. Мебель, судя по всему, очень древнего арабского образца: каждый стул – настоящий шедевр резьбы по дереву, инкрустированный золотом. Вид малого концертного рояля с откинутой крышкой вернул меня к осознанию, что я все же живу в современности, а не в одном из снов арабских ночей: лежащие на приставном столике парижская газета «Фигаро» и лондонская «Таймс» – оба номера свежие – со всей ясностью говорили, что сейчас девятнадцатый век. Повсюду в доме стояли цветы – в изящных вазах и в помпезных корзинах из ивовых прутьев, – а совсем рядом со мной высился странный покосившийся кувшин в восточном стиле, почти до краев наполненный фиалками. Однако в Париже царила зима, и цветы были редкостью и роскошью.

Оглядевшись, я заметила прекрасный кабинетный портрет Рафаэлло Челлини в старинной посеребренной раме: я поднялась рассмотреть его поближе, ведь это было лицо моего друга. Разглядывая его, я услышала вдалеке звуки органа, тихо воспроизводящего старую и знакомую мелодию церковного песнопения. Прислушалась. Внезапно вспомнились три моих видения, отчего меня обуяли волнение и страх. Гелиобас… Стоило ли мне приезжать ради его совета? А вдруг он обычный шарлатан? Не окажутся ли опыты надо мной бесполезными или даже роковыми? Мне пришла мысль сбежать, пока еще есть время. Да! Во всяком случае, сегодня я его не увижу, напишу ему записку и все объясню. Эти и другие бессвязные мысли все сильнее наполняли голову, и, поддавшись охватившему меня беспричинному порыву страха, я действительно развернулась, чтобы выйти из комнаты, когда увидела, что красная бархатная портьера снова разделилась на два ряда правильных изящных складок, и вошел сам Гелиобас.

Я стояла молча и неподвижно. Я хорошо его знала: это был тот самый человек, что явился мне в третьем, последнем, видении, – те же благородные, наполненные спокойствием черты, та же гордая и уверенная осанка, те же ясные зоркие глаза, обворожительная улыбка. Ничего необычного в облике не было, за исключением величественного стана и красивого лица: одежда – как у любого состоятельного джентльмена наших дней, манеры – без притворной таинственности. Он подошел и учтиво поклонился, а затем, дружелюбно глядя на меня, протянул руку. Я подала свою.

– Значит, вы юная музыкантша? – сказал он теплым мелодичным голосом, который я уже слышала и который так хорошо помнила. – Мой друг Рафаэлло Челлини писал мне о вас. Слышал, вы страдаете от депрессии?

Он говорил так, как мог бы говорить любой врач, интересующийся здоровьем пациента. Это удивило меня и успокоило. Я готовилась к чему-то мистическому и мрачному, почти каббалистическому, вот только ничего необычного в поведении этого приятного и красивого джентльмена не было – он пригласил меня сесть, сам устроился напротив и наблюдал за мной с тем сочувственным и добрым интересом, который счел бы своей обязанностью продемонстрировать любой благовоспитанный врач. Я стала вести себя совершенно непринужденно и ответила на его вопросы полно и со всей откровенностью. Он самым обычным манером пощупал мой пульс и внимательно изучил лицо. Я описала свои симптомы, а Гелиобас с величайшим терпением меня выслушал. Когда я закончила, он откинулся на спинку стула и несколько секунд сидел в глубокой задумчивости. Затем заговорил:

– Вы, конечно же, знаете, что я не врач?

– Знаю, – сказала я. – Синьор Челлини объяснил.

– А! – Гелиобас улыбнулся. – Рафаэлло объяснил все, что мог, и все же не все. Должен вам сказать, у меня есть собственная простая фармакопея – в ней двенадцать лекарств, не более того. На самом деле для человеческого организма больше ничего полезного и нет. Все сделаны из сока растений, шесть из них электрические. Рафаэлло пробовал дать вам одно из них, не так ли?

Когда он задал этот вопрос, я заметила испытующе-проницательный взгляд, которым он за мною следил.

– Да, – откровенно ответила я, – от него я уснула, и мне привиделись вы.

Гелиобас рассмеялся.

– Что ж! Это хорошо. Теперь прежде всего я собираюсь предоставить вам то, что вы, без сомнения, найдете удовлетворительным объяснением. Если вы согласитесь довериться мне, то менее чем через две недели будете в полном здравии, однако вам придется точно следовать всем моим правилам.

Я вскочила со своего места.

– Конечно! – воскликнула я с жаром, забыв весь прежний страх перед ним. – Я сделаю все, что вы скажете, даже если захотите загипнотизировать меня так же, как синьора Челлини!

– Я никогда не гипнотизировал Рафаэлло, – серьезно ответил Гелиобас. – Он был на грани безумия и, чтобы спастись, должен был во что-то поверить. Я просто освободил его на время, зная, что он гений и сам все поймет или же погибнет в своих попытках. Я отпустил его в путешествие, полное открытий, и он вернулся совершенно довольным. Вам его опыт не нужен.

– Откуда вы знаете? – спросила я.

– Вы женщина и хотите быть здоровой и сильной, ведь здоровье означает красоту, вы хотите любить и быть любимой, носить красивые наряды, вызывать восхищение, у вас есть религия, которой вы довольствуетесь и в которую верите без всяких доказательств.

Когда он произносил эти слова, в его голосе прозвучала едва заметная насмешка. Меня охватил бурный порыв чувств. Чистота моих высоких устремлений, врожденное презрение к пошлому и обыденному, искренняя любовь к искусству, желание славы – все переполнило душу и хлынуло через край: во мне восстала и высказалась гордыня, слишком сильная для слез.

– Вы решили, что я такая хрупкая и слабая? – воскликнула я. – Вы заявляете, что знаете секреты электричества, и это все, что вы обо мне поняли? Считаете женщин одинаковыми – все на одном уровне, пригодные, только чтобы быть игрушками или рабынями мужчин? Разве вы не понимаете, что среди нас есть и те, кто презирает бессмысленность повседневной жизни, кого не заботит заведенный порядок общества и чьи сердца полны страстей, которые не может удовлетворить ни обычная любовь, ни жизнь? Даже слабые женщины способны на гениальность, и если иногда мы мечтаем о том, чего не можем воплотить по недостатку физической силы, необходимой для великих свершений, то это не наша вина, а наше несчастье. Мы создавали себя не сами. Мы не просили одарять нас сверхчувствительностью, губительной хрупкостью и возбудимостью женской натуры. Месье Гелиобас, я не сомневаюсь в вашей образованности и проницательности, но вы неверно меня поняли, если судите обо мне как о простой женщине, вполне довольной мелочной обыденностью посредственной жизни. А что до моего вероисповедания, какое вам дело, где я преклоняю колени – в тишине своей спальни или среди великолепия наполненного светом собора, ведь я изливаю душу тому, кто, знаю, точно существует, кем я довольствуюсь и в кого верую, как вы говорите, без всяких доказательств, за исключением тех, что получаю от собственного разума? И пусть, по вашему мнению, мой пол явно свидетельствует против меня, я скорее умру, чем погрязну в жалком ничтожестве таких жизней, какие проживают большинство женщин.

Я умолкла, поглощенная чувствами. Гелиобас улыбнулся.

– Вот как! Вы уязвлены! – сказал он спокойно. – Готовы к бою. Так и должно быть. Садитесь на свое место, мадемуазель, и не сердитесь на меня. Я изучаю вас для вашего же блага. А пока позвольте мне проанализировать ваши слова. Вы молоды и неопытны. Говорите о «сверхчувствительности, губительной хрупкости и возбудимости женской натуры». Моя дорогая, живи вы так же долго, как я, вы бы знали, что это просто избитые фразы, по большей части бессмысленные. Как правило, женщины менее чувствительны, чем мужчины. Многие представительницы вашего пола являют собой не что иное, как комки лимфы и жировой ткани, – инстинктов у таких женщин меньше, чем у бессловесных животных, а жестокости даже больше. Есть и иные – сложите изворотливость обезьяны и павлинье тщеславие, – у этих нет другой цели, кроме осуществления своих замыслов, причем всегда мелочных, пусть не совсем подлых. Есть женщины тучные, чье существование – просто сон между ужином и чаем. Есть женщины с тонкими губами и острыми носами, и живут они только тем, что ссорятся из-за домашних неурядиц и вмешиваются в дела соседей. Есть кровожадные женщины с большими миндалевидными глазами, красивыми белыми руками и страстными красными губами, которые, не найдя кинжала или чаши с ядом, разрушат репутацию любого несколькими лениво брошенными словами, произнесенными с идеальной учтивостью. Есть женщины скупые, что не упустят из вида даже обрезков сыра c огарками и спрячут мыло. Есть женщины злобные, их дыхание – кислота и яд. Есть легкомысленные – их болтовня и бессмысленное хихиканье так же пусты, как стук сухого гороха в барабане. На самом деле хрупкость женщин до крайности переоценена, а за вульгарность им никогда не воздается по заслугам. Я слышал, как они на публике декламировали то, на что не решился бы ни один мужчина, – например, «Рицпу» Теннисона. Я знаю женщину, что спокойно произнесет каждую строчку этого стихотворения со всеми его неоднозначными намеками на глазах у всех и каждого, даже не пытаясь покраснеть. Уверяю вас, мужчины более хрупкие, чем женщины, они гораздо благороднее, гораздо свободнее во взглядах и щедрее в чувствах. Однако я не стану отрицать, что примерно четыре женщины на каждые двести пятьдесят могут быть и, возможно, являются образцами того, каким изначально и должен быть женский пол – они чистые сердцем, самоотверженные, спокойные и искренние, полные нежности и вдохновения. Видит Бог, моя мать была именно такой и даже лучше! А сестра… Впрочем, давайте поговорим о вас. Вы любите музыку и, насколько я понимаю, профессиональный музыкант?

– Была когда-то, – ответила я, – пока состояние здоровья позволяло работать.

Гелиобас посмотрел на меня с дружеским сочувствием.

– Вы импровизировали и снова будете импровизировать, – продолжил он. – Наверное, нелегко заставить публику осознать ваши намерения?

Я улыбнулась, вспомнив о некоторых своих выступлениях.

– Да, – ответила я, посмеиваясь. – По крайней мере, в Англии люди не понимают, что такое импровизация. Они думают, это значит взять какую-то темку и сочинить для нее вариации – проще искусства не придумаешь. Но что значит сесть за рояль и выстроить в голове целую сонату или симфонию, одновременно играя ее, – этого они никогда не понимали и не поймут. Они приходят послушать, удивляются и уходят, а критики называют концерты пустозвонством.

– Именно! – согласился Гелиобас. – Я поздравляю вас с таким вердиктом. В Англии пустозвонством называется все, что люди не могут понять до конца – например, несравненная игра Сарасате на скрипке, мятежное величие Рубинштейна, страстный трепет и стон виолончели Холлмана – это, по мнению лондонской прессы, тоже пустозвонство, в то время как бездушно-правильное исполнение Иоакима и невыразительные интерпретации Чарльза Халле признаны «великолепными» и «яркими». Однако вернемся к вам. Сыграете мне?

– Я не касалась инструмента два месяца. Боюсь, уже потеряла сноровку.

– Тогда сегодня лучше не напрягайтесь, – любезно разрешил Гелиобас. – Я верю, что смогу помочь вам и с этим. Вы сказали, что сочиняете музыку прямо во время исполнения. Вы представляете, как мелодии или созвучия появляются в вашем мозгу?

– Понятия не имею, – ответила я.

– Вам сложно их придумывать? – спросил он.

– Нисколько. Они являются так, словно их за меня придумал кто-то другой.

– Ясно, ясно! Думаю, я определенно смогу быть вам в этом полезным, как и во многом другом. Я прекрасно представляю ваш темперамент. А теперь позвольте дать вам первое лекарство.

Он прошел в угол комнаты и поднял с пола ящичек из черного дерева, причудливо вырезанный и украшенный серебром. Открыл его. В нем было двенадцать хрустальных склянок, закупоренных золотыми пробками и пронумерованных по порядку. Затем выдвинул из ящичка боковое отделение, и я увидела в нем несколько маленьких и тонких стеклянных трубок размером с мундштук, запаянных с одного конца. Он взял две из них, наполнил из двух больших склянок, плотно закупорил и, повернувшись ко мне, сказал:

– Сегодня перед сном примите теплую ванну: вылейте в нее содержимое пробирки с пометкой «№ 1» и погрузитесь в воду примерно на пять минут. После ванны налейте жидкость из второй пробирки, помеченной цифрой два, в стакан со свежей родниковой водой и выпейте ее. А затем сразу идите в постель.

– Мне будут сниться какие-то сны? – спросила я с некоторой тревогой.

– Точно нет, – ответил Гелиобас с улыбкой. – Желаю вам спать крепко, подобно годовалому ребенку. Сегодня снов вам не видать. Сможете прийти ко мне завтра днем, в пять часов? Если у вас получится остаться на ужин, сестра будет счастлива познакомиться с вами. Но, может быть, у вас другие планы?

Я ответила, что планов у меня нет, и объяснила, где снимаю комнаты, добавив, что приехала в Париж только для того, чтобы подвергнуть себя его лечению.

– У вас не будет причин сожалеть об этом путешествии, – серьезно сказал Гелиобас. – Я могу полностью излечить вас и сделаю это. Забыл, кто вы по национальности, – не англичанка?

– Не полностью. Наполовину я итальянка.

– Ах да! Теперь вспомнил. Но вы получили образование в Англии?

– Частично.

– И я этому рад. Если бы вы учились только там, у ваших импровизаций не было бы никаких шансов. Вы бы вообще никогда не импровизировали. Играли бы на фортепиано, словно заведенная Арабелла Годдард, бедняжка. Однако в вас есть некоторый проблеск оригинальности – вам не нужно быть посредственностью, если только вы сами этого не пожелаете.

– А я не пожелаю, – сказала я.

– Вы должны быть готовы к последствиям, а они не такие уж радужные. Женщина, не шагающая в ногу со временем, считается эксцентричной, женщина, предпочитающая чаю и скандалам музыку – нежелательное знакомство, а уж женщина, читающая вместо Остина Добсона Байрона… Никто и никакими средствами не сможет измерить, насколько это невероятно!

Я весело рассмеялась.

– Я приму все последствия так же охотно, как и ваши лекарства, – сказала я, протягивая руку к завернутым в бумагу маленьким сосудам. – Очень благодарна вам, месье. Кстати… – Тут я замялась. Не следует ли нам обсудить его гонорар? Разумеется, за лекарства нужно платить?

Казалось, Гелиобас прочел мои мысли, ибо тут же ответил на невысказанный вопрос:

– Я не принимаю гонораров, мадемуазель. Чтобы избавить вас от всяких мыслей о благодарности мне, скажу сразу: я никогда не обещаю исцеления, пока не увижу, что человек, пришедший ко мне лечиться, имеет со мной определенную связь. Если она существует, я обязан служить ему или ей по установленным законам. Конечно, могу лечить и тех, кто не связан со мной по своей природе, только тогда я должен установить связь сам, а это требует времени. Иногда это такая же трудновыполнимая и грандиозная задача, как прокладка трансатлантического телеграфного кабеля. В вашем случае я действительно обязан сделать для вас все, что в моих силах, так что вы не должны чувствовать себя обязанной мне.

Это были странные слова – первая действительно непостижимая для меня речь, что я услышала из его уст.

– Я связана с вами? – удивленно спросила я. – Как? Каким образом?

– Сейчас объяснять слишком долго, – мягко ответил Гелиобас. – Если хотите, я мигом могу доказать, что связь между вашим внутренним Я и моим внутренним Я действительно существует.

– Очень этого хочу.

– Тогда возьмите мою руку, – продолжил Гелиобас, протягивая мне ладонь, – и пристально смотрите мне в глаза.

Я подчинилась, уже заранее дрожа. Пока я смотрела на него, с моих глаз упала пелена. Меня охватило чувство полной безопасности, спокойствия и абсолютной уверенности, я увидела то, что можно назвать образом другого лица, смотрящим на меня сквозь реальную форму Гелиобаса. То, другое, лицо было его и все же не его, но чем бы оно ни казалось, это были черты моего друга – друга, которого я знала давным-давно, более того – когда-то я любила его, ведь моя душа словно стремилась к той неясной дымке, где улыбался вполне узнаваемый, однако незнакомый мне человек. Это странное ощущение длилось всего несколько секунд, потом Гелиобас вдруг отпустил мою руку. Комната вокруг меня поплыла, стены будто бы закачались. Затем все остановилось и вернулось на свои места, только я была в изумлении и растерянности.

– Что это значит? – прошептала я.

– Самое простое, что может быть в природе, – спокойно ответил Гелиобас, – наши с вами души по какой-то причине находятся в одном и том же электрическом круге. Ни больше и ни меньше. Поэтому мы обязаны служить друг другу. Что бы я для вас ни сделал, в вашей власти отплатить мне за все.

Я встретила пристальный взгляд внимательных глаз, и внутренняя несокрушимая сила вдруг придала мне смелости.

– Решите за меня, как вам будет угодно, – бесстрашно ответила я ему. – Я полностью вам доверяюсь, хотя сама не знаю почему.

– Скоро вы все поймете. Вас не смущает тот факт, что мои прикосновения оказывают на вас влияние?

– Нет, никоим образом.

– Очень хорошо. Остальное я объясню вам, если того пожелаете. И потом, всему свое время. Во власти, которой я обладаю над вами и некоторыми другими людьми, нет ни гипнотизма, ни магнетизма – ничего, кроме чистой науки, которую легко и просто можно доказать и продемонстрировать. Впрочем, мы отложим все обсуждения, пока ваше здоровье полностью не восстановится. А теперь, мадемуазель, позвольте проводить вас до двери. Жду встречи завтра.

Мы вместе покинули прекрасную комнату, где состоялся разговор, и прошли по залу, а когда добрались до выхода, Гелиобас повернулся ко мне и с улыбкой спросил:

– Вас не поразили фокусы моей входной двери?

– Немного, – призналась я.

– Все очень просто. Кнопка, которую вы нажимаете снаружи, подключена к электричеству: она открывает дверь и в то же время звонит в мой кабинет, извещая о посетителе. Когда прибывший перешагивает порог, он, сам того не замечая, наступает на другое приспособление – оно закрывает за ним дверь и звонит в другой звонок, в комнате моего пажа, – и тот немедленно приходит ко мне за указаниями. Видите, как легко? Изнутри все происходит почти таким же образом.

Он коснулся ручки, похожей на ту, что была снаружи, и дверь мгновенно открылась. Гелиобас протянул мне ладонь – ту самую, что несколько минут назад обладала надо мной такой странной властью.

– До свидания, мадемуазель. Теперь вы меня не боитесь?

Рассмеявшись, я ответила:

– Вряд ли я когда-то по-настоящему вас боялась. А если и так, то все уже в прошлом. Вы обещали сделать меня здоровой, и этого достаточно, чтобы придать мне мужества.

– Хорошо, – сказал Гелиобас. – Мужество и надежда сами по себе уже являются предвестниками физической и умственной энергии. Не забудьте: завтра в пять, и не засиживайтесь сегодня допоздна. Я бы посоветовал вам лечь в постель не позднее десяти.

Я согласилась с ним, мы пожали друг другу руки и на этом расстались. Я беспечно направилась обратно на авеню дю Миди, где по прибытии нашла послание от миссис Эверард. Она писала «впопыхах», чтобы сообщить мне имена тех своих друзей, которые, как она узнала из «Американского журнала», остановились в «Гранд-отеле». Эми умоляла зайти к ним и потому приложила два рекомендательных письма. Закончила она послание такими словами:

Рафаэлло Челлини с момента твоего отъезда совсем не показывается, а наш неподражаемый официант Альфонс говорит, что он очень занят, заканчивая картину для Парижского салона, – мы ее еще ни разу не видели. Скоро я под тем или иным предлогом вторгнусь в его мастерскую и сообщу тебе все подробности. А пока доверься мне.

Вечно преданная тебе подруга

ЭМИ.

Я ответила на письмо, а потом провела приятный вечер в пансионе, болтая с мадам Дениз и еще одной маленькой веселой француженкой – дневной гувернанткой, что жила там на пансионе. У нее в запасе было несметное количество забавных историй: эта женщина обладала завидным темпераментом, благодаря которому всегда и во всем видела комическую сторону жизни. Я с упоением наслаждалась ее искрометной болтовней и выразительной жестикуляцией, и мы втроем веселились до самого отправления ко сну. Действуя по совету Гелиобаса, я пораньше удалилась в свою комнату, где по моему приказанию уже была приготовлена теплая ванна. Я откупорила стеклянную трубку «№ 1» и вылила содержащуюся в ней бесцветную жидкость в воду, которая тотчас же тихо запузырилась, словно закипев. Понаблюдав за водой минуту или две и заметив, что это бурлящее движение неуклонно возрастает, я быстро разделась и погрузилась в ванну. Никогда не забуду прекрасного ощущения, которое тогда испытала! Могу описать его только так, как бедная кукольная швея в «Нашем общем друге»1717
  Роман Ч. Диккенса.


[Закрыть] описывала посетивших ее ангелов, своих «благословенных детей», что приходили, «поднимали ее и заставляли светиться». Если бы мое тело состояло из материи не грубее огня и воздуха, я бы и тогда не почувствовала себя более невесомой, жизнерадостной и бодрой, чем в тот момент, когда по истечении предписанных пяти минут вышла из этой чудесной лечебной ванны! Готовясь ко сну, я заметила, что бурление воды совершенно прекратилось, чему было простое объяснение: если вода, как я предполагала, содержала электричество, то мое тело при соприкосновении поглотило его, что и объясняет прекращение движения. Затем я взяла вторую маленькую трубочку и приготовила ее, как мне велели. На этот раз жидкость была неподвижна. Мне показалось, ее цвет слегка отдавал янтарем. Я выпила абсолютно безвкусное содержимое. Очутившись в постели, я была не в силах раздумывать: веки тут же сомкнулись, и меня с внезапной и непреодолимой силой настиг обещанный Гелиобасом сон годовалого ребенка – больше я ничего не помнила.