Текст книги "Скорбь сатаны"

Можете ли вы представить, что до того, как мы добрались до Шамони, мы стали лучшими из друзей? Он оправдал себя и свои подлые действия, и я благородно снял с него бремя вины – мы обменялись визитками, а когда расставались, это пугало для писателей от избытка чувств и виски (он шотландец, знаете ли) поклялось, что я величайший из людей во всем мире и с радостью послужит мне, чем сможет. Тогда ему уже было известно, что я ношу титул князя, но он величал меня иными высокими титулами. «Разве вы сами… ик! … не поэт?» – бормотал он, опираясь на меня, пока не повалился на кровать. Я сказал, что нет. «Мне так жаль! – объявил он, и пьяные слезы выступили у него на глазах. – Были б вы поэтом, я бы сделал для вас великое дело – я бы прославил вас … бесплатно!» Я оставил его благородно храпеть и больше его не видел. Но думаю, Джеффри, что он меня узнает; я лично навещу его. Клянусь всеми богами! Если б он только знал, в чьих руках он был на тропе Мове-Па, между жизнью и смертью!

Я непонимающе уставился на него.

– Но узнал же, – сказал я ему. – Разве вы не упомянули, что обменялись визитками?

– Верно, но лишь впоследствии! – рассмеялся Лучо. – Уверяю вас, мой дорогой друг, что с МакУингом мы все уладим!

Его рассказ весьма заинтересовал меня – он говорил и жестикулировал с таким драматизмом, что все действо развернулось передо мной, как на ладони. Под впечатлением от увиденного я воскликнул:

– Из вас бы получился великолепный актер, Лучо!

– А откуда вы знаете, что я не актер? – спросил он, сверкнув глазами, и быстро добавил: – Нет, нет нужды гримироваться и скакать на мостках в огнях безвкусной рампы как наемный мим, чтобы история сочла тебя великим. Лучший из актеров тот, кто может безупречно отыграть комедию жизни, к чему я и стремлюсь. Достойно шагать, говорить, улыбаться, плакать, стенать, смеяться и – достойно умереть! – все это лишь игра, ведь в каждом человеке есть тупой, безобразный бессмертный истинный Дух, неспособный притворяться – он просто есть, и он упорно, хоть и бессловесно противится лживому телу!

Я ничего не сказал в ответ на его тираду – я начинал привыкать к резким переменам его настроения и странным изречениям, и они лишь усиливали ту таинственную приязнь, что я испытывал к нему, придавая его образу загадочность, в чем был некий утонченный шарм. Время от времени, чувствуя себя несколько униженным, я сознавал, что полностью нахожусь под его влиянием, и жизнь моя подчиняется его распоряжениям и советам, но оправдывал себя тем, что это послужит мне на благо, так как он намного опытнее и влиятельнее меня. В тот вечер мы ужинали вместе, как уже делали часто, и разговор наш был полностью посвящен деньгам и торговым предприятиям. По совету Лучо я сделал несколько крупных финансовых вложений, что дало нам уйму поводов для обсуждения. Вечер был морозным и свежим, подходящим для короткой прогулки, и мы направились в частный карточный клуб, где мой товарищ хотел представить меня в качестве гостя. Располагался он в конце таинственной улочки, невдалеке от респектабельной Пэлл-Мэлл, и снаружи почти ничем не выделялся, но внутри был отделан роскошно, хоть и безвкусно. По всей видимости, председательствовала здесь женщина с подведенными глазами и крашеными волосами, принявшая нас первее всех прочих в англо-японской гостиной. Ее вид и манеры безошибочно выдавали в ней одну из полусветских дам, тех «невинных женщин с прошлым», что представляются жертвами мужских пороков. Лучо что-то сказал ей вскользь, после чего она взглянула на меня с почтением и улыбнулась, а затем позвонила в колокольчик. Явился осмотрительный слуга, весь одетый в черное, и, повинуясь легкому жесту госпожи, поклонившейся мне, когда я поравнялся с ней, повел нас наверх. Мы шли по мягчайшему ковру – я заметил, что все в этом заведении поглощало шум: даже на дверях с бесшумными петлями были плотные занавески. Наверху слуга очень осторожно постучал в боковую дверь – в замке повернулся ключ, и нас впустили в длинный двухместный номер, ярко освещенный электрическими лампами, где множество людей играли в красное и черное и баккара. При виде Лучо некоторые подняли головы и приветственно кивнули ему, улыбаясь, остальные вопросительно смотрели в мою сторону, но в целом наше появление прошло малозамеченным. Лучо, взяв меня за руку, увлек за собой, сел наблюдать за игрой – я последовал его примеру, обнаружив, что мне передалось волнение, пронизывающее комнату, как безмолвное напряжение в воздухе перед грозой. Мне были знакомы лица многих известных людей, видных политических и общественных деятелей, о которых вряд ли бы подумали, что они могут почтить своим присутствием карточный клуб. Но я старался ничем не выдать своего удивления и тихо следил за игрой и игроками с почти таким же нетерпением, как и мой спутник. Я был готов играть и проигрывать, однако оказался не готов к необычайной, разыгравшейся вскоре сцене, ведущую роль в которой силою обстоятельств довелось сыграть мне самому.

X

Как только закончилась игра, за которой мы наблюдали, игроки поднялись из-за стола и с большой охотой и не скупясь на слова поприветствовали Лучо. По их поведению я инстинктивно догадался, что они видели в нем влиятельного члена клуба, того, кто может дать им взаймы денег на игру и оказать разного рода финансовые услуги. Он представил меня каждому из них, и я заметил, какое впечатление мое имя произвело на большинство из присутствующих. Мне предложили сыграть в баккара, на что я охотно ответил согласием. Ставки были губительно высокими, но колебаться не было нужды. Рядом со мной сидел один из игроков, светловолосый молодой человек приятной наружности и аристократических манер – мне представили его как виконта Линтона. В особенности я отметил то, как лихо он вдруг удваивал ставки, очевидно, просто рисуясь, а когда проигрывал – а проигрывал он часто, – то раскатисто хохотал, словно пьяный или безумный. Начав игру, я совершенно не заботился о ее исходе, о своем проигрыше или выигрыше. Лучо не стал присоединяться к нам, расположившись поодаль и наблюдая, как мне казалось, больше за мной, чем за остальными. По воле случая, удача была на моей стороне, и я постоянно выигрывал. Чем больше я выигрывал, тем сильнее распалялся, пока в скором времени мой душевный настрой не переменился и мной не завладело загадочное желание проиграть. Полагаю, некая благая часть моей натуры заставляла меня желать этого в угоду юному Линтону. Непрерывная череда моих побед буквально приводила его в бешенство, но он продолжал играть отчаянно, безрассудно – черты его юного лица заострились, исказились, глаза лихорадочно блестели. Остальные игроки, несмотря на то что делили с ним череду неудач, переносили их куда легче, а может, более умело скрывали свои чувства – так или иначе, я поймал себя на мысли о том, что искренне желаю, чтобы мое дьявольское везение изменило мне, перейдя на сторону молодого виконта. Но желания были напрасны – я снова и снова срывал банк, пока наконец все игроки не покинули стол, и в том числе виконт Линтон.

– Что ж, я разорен! – воскликнул он, громко, натянуто рассмеявшись. – Завтра вы должны дать мне возможность взять реванш, мистер Темпест!

Я поклонился в ответ.

– С удовольствием!

Он подозвал официанта, чтобы тот принес ему бренди с содовой, а тем временем меня окружили все прочие, как и виконт, наперебой предлагая реванш и настойчиво убеждая меня в необходимости вернуться в клуб следующим вечером, чтобы дать им возможность отыграться. Я с готовностью согласился и в самый разгар беседы Лучо вдруг обратился к юному Линтону.

– Сыграете еще раз со мной? – спросил он его. – Для начала я положу в банк вот это – и положил на стол пару хрустящих банкнот по пятьсот фунтов.

На какой-то миг стало тихо. Виконт жадно поглощал бренди с содовой, глядя поверх бокала алчными, воспаленными глазами, затем безразлично пожал плечами.

– Ставить мне нечего, – ответил он. – Я уже сказал, что разорен – как говорится, обчищен до нитки. Что пользы от того, что я присоединюсь к вам?

– Садитесь, садитесь, Линтон! – подначивал его один из стоявших рядом. – Я дам вам взаймы; вам хватит, чтобы сыграть.

– Благодарю, но лучше не стоит! – ответил он, слегка покраснев. – Я уже и так немало вам задолжал. Впрочем, вы весьма щедры. Продолжайте без меня, господа, а я за вами понаблюдаю.

– Позвольте переубедить вас, виконт Линтон, – сказал Лучо с непроницаемой ослепительной улыбкой. – Просто ради забавы! Если вы не считаете уместным ставить деньги, поставьте что-нибудь пустячное, ничтожное, чтобы посмотреть, не улыбнется ли вам удача – например, вашу душу!

Ответом ему был всеобщий взрыв хохота. Лучо тоже негромко смеялся вместе со всеми.

– Все мы, надеюсь, достаточно знакомы с современной наукой и знаем, что души не существует, – продолжал он. – Следовательно, предлагая ее в качестве ставки в баккара, я предлагаю поставить нечто меньшее, чем волос с вашей головы, так как волос существует, а душа нет! Ну же! Рискнете ли вы этой несуществующей величиной ради шанса выиграть тысячу фунтов?

Виконт осушил бокал с бренди до капли и взглянул на нас: в глазах его сверкали насмешка и презрение.

– Решено! – воскликнул он, после чего игроки сели за стол.

Партия была короткой; от сильного волнения все затаили дыхание. Хватило шести-семи минут, и Лучо, одержав победу, встал. Он улыбнулся, указав на жетон, представлявший собой последнюю ставку виконта Линтона.

– Я выиграл! – тихо проговорил он. – Но вы ничего не должны мне, мой дорогой виконт, так как ничем не рисковали! Мы сыграли просто ради забавы. Если бы души существовали, конечно, я бы забрал вашу; кстати, интересно, что мне с ней тогда делать?

Он добродушно рассмеялся.

– Какая чушь, не правда ли? И как благодарны мы должны быть, что живем в столь продвинутое время, когда подобные глупые суеверия сметает с пути прогресс и чистый разум! Доброй ночи! Завтра Темпест и я дадим вам шанс полностью отыграться – удача переменчива, и возможно, вы выиграете. Еще раз доброй ночи!

Он протянул руку – в его сверкающих темных глазах сквозила странная тающая мягкость, в облике – трогательная доброта. Что-то – не могу сказать, что именно – на миг словно околдовало нас и нескольких игроков за соседними столами, услышавших о необычной проигранной ставке и с любопытством следивших за нами. Виконт Линтон, однако, был весьма весел и сердечно пожал протянутую руку Лучо.

– Вы весьма милы, – поспешно пробормотал он, – и я всерьез уверяю вас, что если бы обладал душой, то сейчас охотно расстался бы с ней за тысячу фунтов. Душа, в отличие от тысячи фунтов, не принесет мне ни атома пользы. Но я убежден в том, что завтра победа будет за мной.

– Я тоже уверен в этом! – дружелюбно откликнулся Лучо. – Тем временем в лице моего друга Джеффри Темпеста вы найдете надежного кредитора – он может позволить себе подождать. Но в случае с проигранной душой я, разумеется, не могу позволить себе ждать!

Виконт слегка улыбнулся этой шутке и почти сразу вслед за тем покинул клуб. Едва за ним закрылась дверь, некоторые игроки обменялись краткими кивками и взглядами.

– Ему конец! – вполголоса сказал один из них.

– Карточных долгов ему никогда не выплатить, – добавил другой. – Слышал, что он спустил пятьдесят тысяч на скачках.

В этих словах слышалось совершенное безразличие, будто речь шла о погоде – в них не было ни сочувствия, ни напрасной жалости. Каждый игрок был эгоистом до мозга костей, и глядя на их бесчувственные лица, я чувствовал откровенное негодование – негодование, мешавшееся со стыдом. Сам я тогда еще не стал черствым и жестокосердым, хотя, оглядываясь на те дни, теперь напоминающие мне скорее сумасбродное видение, нежели реальность, я понимаю, что с каждым часом все больше превращался в бесчеловечного себялюбца. Все же тогда я был еще настолько далек от бытности злодеем, что мысленно решил в тот же вечер написать виконту Линтону и сообщить ему, что аннулирую его долг и отказываюсь от своих притязаний. Когда эта мысль внезапно пришла мне в голову, я встретился взглядом с пристально смотревшим на меня Лучо. Он улыбнулся и спустя мгновение сделал мне знак сопровождать его. Через несколько минут мы покинули клуб, оказавшись на холодном ночном воздухе, под небом, где неприветливо мерцали звезды. Немного постояв, мой спутник положил мне на плечо руку.

– Темпест, если вы собираетесь благодетельствовать и сочувствовать не заслуживающим того негодяям, мне придется с вами расстаться! – сказал он со странной смесью иронии и серьезности. – По вашему лицу я вижу, что вы задумали некий глупый безынтересный акт искренней щедрости. С таким же успехом вы можете прямо сейчас шлепнуться на мостовую и публично читать молитвы. Хотите простить Линтону долг – напрасно стараетесь. Он урожденный негодяй, и никогда не сходил с этого пути, так зачем вы ему сочувствуете? С тех пор как поступил в колледж и до сего дня он вел низменную жизнь – он никчемный развратник, и заслуживает уважения не больше обыкновенной собаки!

– Полагаю, что кто-то его все-таки любит! – ответил я.

– Кто-то его любит! – эхом отозвался Лучо, не скрывая презрения. – Ба! Он содержит трех танцовщиц, если вы это имеете в виду. Мать любила его, но она мертва – он причинял ей лишь горе. Говорю вам, что он человек дрянной – и пусть полностью платит по счетам, хотя бы и своей душой, которую ни во что не ставит. Если бы я был дьяволом, победившим в сегодняшней игре, согласно священнической традиции мне следовало бы, ликуя, развести костер для Линтона – но будучи тем, кто я есть, я скажу, что человек сам творец своей судьбы – пусть все идет своим чередом, и если он рискнул поставить все на кон, пусть заплатит сполна.

Тем временем мы медленно шли по Пэлл-Мэлл, я хотел что-то сказать в ответ, когда увидел на другой стороне улицы недалеко от клуба Мальборо знакомую фигуру, и у меня вырвалось невольное восклицание:

– А вот и он! Виконт Линтон!

Лучо крепко стиснул мою руку.

– Уж не хотите ли вы заговорить с ним?

– Нет. Но куда он идет? Его походка довольно шаткая.

– Скорее всего, он пьян!

И вновь на лице Лучо отразилось неумолимое презрение, столь часто удивлявшее меня.

С минуту помедлив, мы наблюдали за тем, как виконт бесцельно шатался от клуба к клубу, пока наконец не пришел к какому-то внезапному решению и, резко остановившись, закричал:

– Извозчик!

В тот же миг бесшумно подкатил экипаж на рессорах. Отдав какие-то распоряжения кучеру, он вскочил в него. Кэб быстро приближался, и едва он поравнялся с нами, в тишине раздался громкий пистолетный выстрел.

– Милосердный боже! – вскричал я, отпрянув на шаг или два. – Он застрелился!

Экипаж остановился, кучер спрыгнул с сиденья – бог знает откуда к месту происшествия сбежались швейцары, официанты, полицейские и масса людей – я ринулся вперед, чтобы слиться со все возраставшей толпой, но, прежде чем успел, сильная рука Лучо обхватила меня, увлекая прочь.

– Не горячитесь, Джеффри! – сказал он. – Хотите, чтобы вас привлекли к опознанию тела? Предать клуб и всех его членов? Нет, пока я здесь и могу остановить вас! Следите за своими безумными порывами, мой друг, иначе неприятностям вашим не будет конца. Если человек мертв, значит, он мертв, и всему настал конец.

– Лучо! У вас нет сердца! – воскликнул я, изо всех сил пытаясь вырваться. – Как можно сейчас следовать рассудку! Подумайте об этом! Я причина случившегося несчастья! Мое проклятое везение в баккара нанесло последний удар этому несчастному юноше, я в этом уверен! Я никогда себя не прощу…

– Клянусь, Джеффри, у вас такая нежная совесть! – ответил он, еще сильнее сжав мою руку и поспешно оттаскивая прочь, несмотря на мое сопротивление. – Вы должны попытаться закалить ее, если хотите достичь успеха в жизни. Вы думаете, ваше «проклятое везение» повинно в смерти Линтона? Да уж, применительно к везению слово «проклятое» звучит противоречиво, а что касается виконта, то он не нуждался в этой последней игре в баккара, чтобы подтвердить, как низко он пал. Вас не в чем винить. И хотя бы ради клуба я не позволю ни вам, ни себе вмешиваться в дело о самоубийстве. Следователь в своем заключении всегда с удобством расправляется с подобными случаями при помощи двух слов: «временное умопомешательство».

Я содрогнулся. Моя душа томилась при мысли о том, что в нескольких ярдах от нас лежало истекающее кровью тело человека, которого я только что видел живым и с которым говорил, и несмотря на слова Лучо я чувствовал себя убийцей.

– «Временное умопомешательство», – повторил Лучо, словно обращаясь к себе самому. – Все сожаление, отчаяние, уязвленная честь, растраченная любовь вкупе с современной научной теорией Разумного Ничто – жизнь есть ничто, Бог есть ничто – когда они доводят обезумевшее человеческое существо до обращения в ничто самого себя, «временное умопомешательство» скрывает его прыжок в бесконечность за ложным обаянием. Однако как бы там ни было, как говорит Шекспир, – этот мир сошел с ума!

Я ничего не сказал в ответ. Я был слишком поглощен своими горестными чувствами. Я шел рядом с ним, почти не сознавая, что иду, и растерянно смотрел на звезды, плясавшие перед моими глазами как светляки в туманных испарениях. Вдруг слабая надежда охватила меня.

– Быть может, он не застрелился? Просто пытался покончить с собой?

– Он был отменным стрелком, – спокойно ответил Лучо. – Это было его единственным достоинством. Он был беспринципным, но метким. Не могу представить, чтобы он промахнулся.

– Это чудовищно! Всего час назад он жил, а теперь… Лучо, это ужасно!

– Что именно? Смерть? Она и вполовину не так страшна, как жизнь, прожитая напрасно, – ответил он с торжественностью, впечатлившей меня, несмотря на обуревавшие меня чувства. – Поверьте, душевная болезнь и смятение сознательно падшего существа – пытки куда хуже тех, что изображены в церковных картинах ада. Полно вам, Джеффри, вы слишком близко принимаете все это к сердцу – вы ни в чем не виноваты. Если Линтон по своей воле мгновенно расстался с жизнью, он поступил как нельзя лучше – пользы от него никому не было и не будет. Ваша слабость в том, чтобы придавать значение такой мелочи. Вы в самом начале своей карьеры…

– Что ж, надеюсь, что моя карьера не приведет меня к трагедиям, подобным той, что случилась этой ночью, – с жаром выпалил я. – Если это все же случится, то против моей воли.

Лучо с любопытством взглянул на меня.

– Ничто не может случиться с вами против вашей воли, – заметил он. – Полагаю, вы хотите намекнуть на то, что я виноват в том, что ввел вас в этот клуб? Мой дорогой друг, вы не отправились бы туда, если бы сами не пожелали этого! Я же не вел вас туда на привязи! Вы расстроены и взволнованы – поднимемся ко мне в номера и выпьем по бокалу вина, и мужество вернется к вам!

К тому времени мы уже достигли отеля, и я охотно последовал за ним. С той же охотой я выпил предложенное вино и стоял, наблюдая за ним с мрачным восхищением, пока он скидывал с плеч свое пальто на меху. Затем он обратился ко мне: его бледное, красивое лицо было необычно решительным, строгим, а черные глаза сверкали, как холодная сталь.

– Последняя ставка Линтона… – срывающимся голосом выговорил я. – Его душа…

– В которую не верил он, и в которую не верите вы! – ответил Лучо, пристально глядя на меня. – Почему вы дрожите от столь сентиментальной мысли? Если бы фантастические идеи Бога, души и дьявола были реальными, может, и нашлась бы причина для дрожи, но будучи лишь плодами воспаленного воображения суеверного человечества, они не в силах пробудить малейший проблеск страха.

– Но вы, – начал было я, – вы же говорите, что верите в существование души?

– Я? Я сумасшедший! – горько рассмеялся он. – Разве вы еще не поняли? Знания свели меня с ума, друг мой! Наука завела меня в столь глубокие бездны открытий, что нет ничего удивительного в том, что рассудок иногда изменяет мне, и в подобные моменты умопомрачения я верю в существование души!

Я тяжко вздохнул.

– Думаю, мне пора отправляться в постель. Я устал и ужасно себя чувствую.

– Увы, несчастный миллионер! – тихо проговорил Лучо. – Уверяю вас, что сожалею о столь катастрофическом завершении этого вечера.

– Как и я! – откликнулся я мрачно.

– Представьте! – продолжил он, мечтательно глядя на меня. – Если бы моя вера, мои безумные теории чего-то стоили – а это не так – я бы мог претендовать на единственную положительную существующую часть нашего покойного знакомого виконта Линтона! Но куда и как мне прислать ему счет? Будь я сейчас Сатаной…

Я натянуто улыбнулся.

– У вас была бы причина возрадоваться! – сказал я.

Сделав два шага навстречу, он осторожно положил руки на мои плечи.

– Нет, Джеффри, – в его звучном голосе звучала странная музыка. – Нет, мой друг! Если бы я был Сатаной, мне бы, вероятно, стоило скорбеть! Ведь каждая заблудшая душа поневоле напоминала бы мне о собственном падении, о собственном отчаянии и воздвигала новую преграду между мной и небесами! Помните – сам дьявол когда-то был ангелом!

Его глаза улыбались, и все же я мог поклясться, что в них стояли слезы. Я крепко сжал его руку, чувствуя, что, невзирая на кажущуюся холодность и цинизм, участь юного Линтона глубоко тронула его. Моя приязнь к нему разгорелась с новой силой, и ко сну я отошел, примирившись с собой и обстоятельствами. За ту пару минут, что я провел, раздеваясь, я даже сумел поразмыслить о ночной трагедии с меньшей долей сожаления и большей – спокойствия, так как не было нужды сожалеть о необратимом, и в конце концов, какое дело мне было до жизни виконта? Никакого. Я начал смеяться над собой из-за собственной слабости и равнодушия и вскоре от усталости уснул крепким сном. Однако ближе к утру, в четыре или пять, я внезапно проснулся, словно от касания невидимой руки. Я дрожал всем телом и покрылся холодным потом. В темной комнате что-то странно светилось, будто облако белого дыма или огня. Я сел в постели, протирая глаза, и на мгновение уставился перед собой, сомневаясь в истинности своих чувств. Ясно и отчетливо шагах в пяти от моей кровати я различил три фигуры в темных одеждах и капюшонах. Столь бездвижными, мрачными были они – и столь плотно закутаны в свои траурные одежды, что невозможно было сказать, мужчины это или женщины, но изумление и ужас сковали меня при виде странного свечения над ними и вокруг них – призрачного, мерцающего, подобного слабым лучам зимней луны. Я попытался вскрикнуть, но язык отказывался мне подчиняться, а голос застрял в горле. Трое оставались совершенно неподвижными, и я вновь протер глаза, думая, что это сон или какая-то отвратительная оптическая иллюзия. Все мои члены содрогались, и я протянул руку к колокольчику, чтобы позвонить и позвать на помощь, когда прозвучал голос, гнетущий, низкий, и я отпрянул в страхе, а рука моя безвольно поникла.

– Горе!

Слово с металлическим лязгом прозвенело в воздухе, и я почти лишился чувств от ужаса. Одна из фигур зашевелилась, из-под одеяния показалось лицо – белее самого белого мрамора, искаженное жуткой гримасой отчаяния, и кровь застыла в моих жилах. Раздался тяжкий вздох, словно предсмертный хрип, и снова тишину сотряс все тот же голос:

– Горе!

Обезумев от страха, не понимая, что я делаю, я вскочил с постели, бросившись навстречу этим невероятным незваным гостям, намереваясь схватить их и потребовать объяснить, в чем смысл их удавшейся несвоевременной шутки, но вдруг все трое вскинули головы, открыв мне свои лица – что это были за лица! неописуемо отвратительные мертвенно-бледные лица страдальцев! и шепот, что был страшнее вопля, проник в самую глубину моего естества:

– Горе!

Один лишь яростный прыжок – и мои руки рассекли пустоту! Но я видел их так же отчетливо, они стояли передо мной, неотрывно вглядываясь в меня, пока, сжав кулаки, я бил, пронизывая плоть, что казалась телесной! И вдруг я увидел их глаза, безжалостные, пристальные, надменные, подобно колдовскому огню сжигавшие мою плоть и мой дух чудовищным откровением. Содрогаясь, почти обезумев от нервного напряжения, я в отчаянии опустил руки – я видел смерть в их жутких глазах, воистину, пришел мой последний час! И я увидел, как раскрылись губы на одном из этих кошмарных лиц, и некий сверхчеловеческий инстинкт заставил меня цепляться за жизнь – каким-то образом я догадался, что за слово сорвется с них сейчас, и вскричал, собрав последние силы:

– Нет! Нет! Только не вечная погибель! Не сейчас!

Молотя руками по воздуху, я пытался оттеснить этих неосязаемых ужасных призраков, что нависали надо мной, испепеляя душу взглядом, и задыхаясь, зовя на помощь, я провалился в темную бездну, милостиво лишившую меня чувств.

XI

Не знаю, что происходило в часы меж этим ужасным случаем и утром. Я умер для всех впечатлений. Наконец я проснулся, или, точнее, пришел в чувство, увидев, как солнечный свет приветливо льется сквозь полуоткрытые занавески на моем окне и что я лежу в кровати так безмятежно, будто вовсе не покидал ее. Было ли то, что я видел, всего лишь сном? ужасным ночным кошмаром? Если так, то воистину он был самым гнусным из тех, что когда-либо являлись из страны сновидений! Это не могло быть следствием болезни, так как я никогда еще не чувствовал себя таким здоровым. Какое-то время я лежал неподвижно, обдумывая случившееся, пристально глядя туда, где, как мне казалось, стояли три призрака, но с недавних пор я стал подвержен привычке холодного самоанализа, и к тому времени, как слуга принес мне чашку кофе, я решил, что все это было ужасной фантазией, порожденной моим воображением, распаленным самоубийством виконта Линтона. Вскоре я узнал, что не оставалось сомнений в том, что этот несчастный юный аристократ действительно погиб. В утренних газетах дали краткую заметку о происшествии, хоть и без подробностей, так как все случилось поздней ночью. В одной из газет намекали на его «финансовые трудности», но помимо этого и упоминания о том, что тело отправили в морг до следствия, нигде не говорилось ничего личного и конкретного. Я обнаружил Лучо в курительной, и он указал мне на краткую заметку, озаглавленную: «Самоубийство виконта».

– Я же говорил вам, что он был хорошим стрелком! – заметил он.

Я кивнул. По какой-то причине я утратил интерес к случившемуся. Впечатления прошлого вечера, очевидно, истощили мои запасы сочувствия, оставив лишь холодное безразличие. Замкнувшись на самом себе и собственных переживаниях, я уселся, чтобы поговорить с Лучо, и в скором времени в подробностях рассказал ему о призрачном видении, доставившем мне столько хлопот минувшей ночью. Он выслушал меня со странной улыбкой.

– Должно быть, это старое токайское оказалось слишком крепким для вас! – заключил он, когда я умолк.

– А вы угощали меня старым токайским? – со смехом спросил я его. – Тогда вот и разгадка этой тайны! Нервы мои и так были расшатаны, и спиртное не пошло мне на пользу. Но что за шутки играет с нами воображение! Вы и представить не можете, как убедительна была эта призрачная троица! Видение было необычайно правдоподобным.

– Не сомневаюсь! – Его загадочные черные глаза пристально изучали меня. – Видения зачастую весьма правдоподобны. К примеру, взгляните на то, какое необычайно живое впечатление производит на нас этот мир!

– А! Но ведь этот мир реален! – отозвался я.

– Вот как? Полагаю, вы принимаете его таковым, и вещи таковы, какими кажутся каждому человеку в отдельности. Не сыщется и пары людей, что мыслят одинаково, следовательно, могут существовать противоречивые мнения о реальности или нереальности существующего мира. Но мы не станем без нужды углубляться в бесконечный спор о том, что есть, в сравнении с тем, каким оно кажется. Я предлагаю вашему вниманию несколько писем. Недавно вы говорили о приобретении загородного имения – как насчет Уиллоусмир-Корт в Уорвикшире? Я присмотрел его для вас; мне кажется, это то, что надо. Величественный, старинный, громадный особняк, частично сохранившийся с елизаветинских времен. В отличном состоянии, с живописными владениями, знаменитая река Эйвон течет здесь довольно широко, проходя сквозь охотничьи угодья, и все в целом, включая большую часть мебели, продается за сущие гроши – пятьдесят тысяч фунтов наличными. Думаю, вам следует его выкупить; оно сочетается с вашими литературными и поэтическими предпочтениями.

Показалось ли мне, или его мелодичный голос, произнося последние слова, звучал глумливо? Я не стал задумываться над тем, было ли это действительно так, и быстро ответил:

– Все, что советуете вы, следует принимать во внимание, и разумеется, я отправлюсь туда, чтобы все осмотреть. Описание звучит заманчиво, и меня всегда манила родина Шекспира. Но не хотите ли вы сами его приобрести?

Он рассмеялся.

– Я – нет! Я нигде не живу подолгу. Вечно скитаюсь, не находя счастливого приюта ни в одном из земных уголков. Но вам я предлагаю Уиллоусмир по двум причинам: первая – он очарователен, и там есть все, что нужно; вторая – если лорд Элтон узнает, что вы его купили, он будет весьма впечатлен.

– Почему?

– Потому, что имение раньше принадлежало ему, – тихо ответил Лучо, – пока не перешло в руки евреев. Он отдал им имение в качестве залога, и недавно они вступили в права владения. Продали большую часть картин, фарфора, антиквариата и прочих ценностей. Кстати, вы заметили, что мифический бог все еще защищает дом Израилев? В особенности, подлых ростовщиков, что радостно терзают несчастных христиан в своих когтях в девяти случаях из десяти? Последним небеса защиты не даруют! Еврей торжествует всегда. Не правда ли, что справедливый бог несколько противоречив?

В глазах его мелькнуло странное презрение. Вскоре он продолжил:

– Как следствие неудачной игры лорда Элтона на бирже и достойной восхищения еврейской проницательности Уиллоусмир, как я уже упоминал, выставлен на продажу, и пятьдесят тысяч фунтов сделают вас достойным зависти владельцем имения, стоящего сотню тысяч.

– Сегодня мы ужинаем у Элтонов, так? – задумчиво спросил я.

– Так. Вряд ли вы могли так скоро позабыть об этом приглашении, как и о леди Сибил! – со смехом ответил он.

– Да, я не забыл, – сказал я, немного помолчав. – И да, я куплю Уиллоусмир. Я немедленно распоряжусь насчет этого, отправив телеграмму своим поверенным. Дадите ли вы мне имена и адреса посредников?

– С удовольствием, мой дорогой мальчик!

И Лучо вручил мне письмо с подробными сведениями, касающимися продажи поместья и прочих вещей.

– Не слишком ли быстро вы приняли решение? Может быть, вам стоило сперва осмотреть имение? Вдруг что-то вызовет вашу неприязнь?