Текст книги "Коварство Золушки. Современные рассказы о любви (сборник)"

– Это как?

Лада сердится:

– С удовольствием, – и бросает трубку. Своей головы не приставишь.

В общем, в командировки Валера отправляется без Златы. И сестра страшно беспокоится: как он там, что он там и с кем? Поэтому и едет к маме. Там ее отвлекают от всепоглощающего, неуемного горя.

– Саня с Танечкой дерутся, – докладывает Ладе мама. В трубку доносятся возня и детские крики. На заднем фоне слышен и плач. – У Кирюши режутся зубки, – вздыхает мама.

– А папа? – строго спрашивает дочь. Она встревожена.

Мама снова вздыхает:

– В кабинете.

– Работает? – Тревога ослабевает.

– Нет. Лежит с полотенцем на голове.

– Дай мне Златку. Я ее убью.

– Лада, не кипятись!

– Как это? Сколько можно потакать этим набегам? Она – взрослая женщина и должна понимать, что у вас тоже есть собственные занятия помимо служения ее испорченному настроению из-за отъезда драгоценного Валерочки. У папы, между прочим, процессы, выступления. Ему нужен отдых. А если не отдыхать, так работать он должен в тишине и покое, а не на поле боя.

– Ох, Лада, Лада… – Мама почему-то не проявляет должной солидарности.

– Разве я не права? – Дочь спрашивает, хотя на самом деле в собственной правоте ни капли не сомневается.

– Права. Только, понимаешь, любовь – это такая жертвенная штука…

– …что жертвовать все время приходится вам с папой. А дочь тоже готова жертвовать. Только не для родителей, а для Валерочки.

– Такова жизнь. Она и для своих детей будет жертвовать. Закон природы.

– Неправильный закон!

– Ну-ну. Это люди, моя дорогая, подчас ошибаются, когда придумывают законы. А в природе все гораздо гармоничнее. Чем сердиться, лучше расскажи, как у тебя?

– Все в порядке, – с удовольствием рапортует Лада. О ней беспокоиться не надо. У нее не случается приступов панической хандры. Она не склонна вешать на родителей свои проблемы и заставлять папу-адвоката вместо работы развлекать трех шумных малышей. А еще всегда знает, чем заняться. Вот, например, сегодня…

– Чем занимаешься? – Мама будто услышала мысли.

– Собираюсь почитать.

– Что-нибудь историческое?

– Ну да. Сегодня же среда.

Такой порядок. По понедельникам – поэзия, по вторникам – философия, по средам – история, по четвергам – иностранный язык. Английский с французским давно освоила. Теперь пыхтит над итальянским.

– Зачем? – удивляется Злата. – Собираешься осилить труды Цезаря в подлиннике?

– Цезарь писал на латыни. – Лада не злится. Знает та имя Цезаря – и то хорошо.

– А зачем тогда?

– Для саморазвития.

– Поня-я-ятно, – тянет младшая таким тоном, чтобы стало очевидно: непонятно ей ровным счетом ничего.

А Ладе и не надо, чтобы кто-то что-то понимал. Достаточно того, что понимает она сама. Есть раз и навсегда заведенный порядок, и незачем его нарушать. Языки, кстати, и в работе не помешают. Вот пару лет назад разводилась женщина с мужем-французом, так они в суде начали по-французски отношения выяснять. Лада, конечно, и возмутилась, и молоточком постучала, но за те мгновения, что шла перепалка, успела узнать, что за непримиримыми противоречиями, указанными в графе «причина расторжения брака», скрывалась на самом деле привычка жены приводить в супружескую спальню барышень. Супруг был разъярен. Но не самим этим фактом, а тем, что драгоценная женушка оставила его в стороне от этих утех. Она же не оставалась в долгу и кричала (разумеется, по-французски), что не собирается делиться уловом и пусть ловит рыбку в своем пруду. Если бы Лада могла, отправила бы эту буйную пару мириться, но оба требовали развести их окончательно и бесповоротно, что та и сделала, отправив мужа рыбачить на берегах Сены.

В общем, знание языков никому еще не повредило. Лада, кстати, и Челентано любит послушать, и Мирей Матье. А чем плохо понимать, о чем поют любимые артисты? По пятницам у нее как раз вместо чтения в программе музыка. Чаще всего она просто заходит в магазин и покупает какой-нибудь новый диск. А потом слушает дома каждую песню по два раза. Первый раз просто воспринимает мелодию, а во второй уже придирчиво разбирает слова. Если больше чем в половине песен текст отвечает ее представлениям о качественной поэзии, диск занимает почетное место на полке. Нет – отправляется в корзину. Не в мусорную, конечно. А в ту, где ждут своего часа вещи, созданные не для Лады, а для ее сестры, или мамы, или Лели, или еще кого-нибудь менее привередливого. Иногда ходит на концерты. Но не слишком часто. Во-первых, это дорогое удовольствие. Во-вторых, тяжело найти концерт, на который хотелось бы пойти. И в-третьих, это замечательное событие должно выпасть на пятницу. Других вариантов нет.

По субботам уборка. А после Лада, как выжатый лимон. Иногда Леля зовет «прошвырнуться». Но подруга чаще отказывается, чем соглашается. Отнекивается, говорит:

– Устала.

– Где пахала?

– Дома. Убиралась.

– Подумаешь, пылесосом да тряпкой пройтись, – фыркает обычно та, но уговаривать не пытается. Знает – ничего не получится. Лада решений не меняет.

А подруга на недовольство не обижается. Если только пылесосом и тряпкой, то и впрямь ничего особенного. Но у Лады каждая уборка – генеральная. Она моет окна, холодильник и протирает верх шкафов. Двери полирует, занавески отстирывает, кастрюли отдраивает. И только потом, когда ни в квартире ни пылинки, ни в душе ни соринки, позволяет себе отдохнуть. Тут и доходит дело или до комедии, или до мелодрамы. Да, ну и чай с вареньем, конечно. Это обязательно. В субботу всенепременно.

Воскресенье – свободный день. В расписании значится либо музей, либо галерея, либо родители, либо друзья. Как раз хватает на четыре воскресенья в месяц. В общем, у Лады очень разнообразная жизнь. Подчинена расписанию? Ну и что? Так удобнее все успевать и ничего не забывать. И не забывает, кстати, не только Лада, но и другие. Вот и мама, например, помнит, что по средам дочь читает исторические книги. Что тут плохого?

– Читаю о взятии Бастилии, – доложила в трубку.

– Разумеется, на французском?

– Конечно. Справляюсь без словаря.

– Молодец, – но в голосе похвалы не слышно. Еще бы. У нее в квартире смертным боем лупят друг друга внуки. Какое ей дело до успехов старшей дочери? – Лад, а может, ну его, это твое расписание, а? Приезжай к нам.

– Что-то случилось? – пугается Лада.

– Нет. Просто то, как ты живешь…

«Ах, вот оно что! Значит, дело не в детях и не в усталости. Дело в ней – в Ладе – и в том, что мама снова пытается внести хаос в ее упорядоченную жизнь. Значит, и похвала – вовсе не похвала». Дочь начинает закипать.

– Опять? – спрашивает воинственно, и мама тут же сдается:

– Нет.

– Приеду через две недели, – говорит железобетонным тоном. – Завтра позвоню.

– Кто бы сомневался, – откликается мама. – Ровно в восемь пятнадцать.

Лада кладет трубку, почти взбешенная недовольством матери. Сама жалуется на Златку, которая то трезвонит по пятнадцать раз на дню, то на три дня пропадает. А теперь решила обидеться на Ладу, которая звонит каждый день как штык в одно и то же время.

И главное, ладно бы сама по себе такой выросла: организованной и дисциплинированной. Так ведь нет. Ее этим качествам научили, прививали с детства. «Убери! Не трогай! Взяла – положи на место. Всему свое время. Обед в 14.00, и не кусочничай! Нет, мультфильмы смотришь по пятницам. По вторникам – библиотека». Это лишь то немногое из череды нравоучений, которыми ее засыпали родители. Они где-то вычитали, что детям очень важны ритуалы, и почему-то решили, что важны они не только младенцу, но и ребенку более старшего возраста. Конечно, если бы сами не были четкими и организованными людьми, у них никогда не получилось бы сделать Ладу такой. Но папа всегда и во всем любил порядок. Испортить ему настроение могла даже чуть криво лежащая на его столе бумага. Стоит ли говорить о капле жира на плите или (о, ужас!) разбросанных детских игрушках? Папа не кричал и не ругался, но расстраивался так красноречиво, что и Ладе, и маме хотелось провалиться от стыда сквозь землю за неряшливость и неаккуратность. В общем, Ладе привили любовь к порядку буквально с материнским молоком.

А с рождением Златы наступили совсем другие времена. Книги старорежимного доктора Спока предлагалось чуть ли не сжигать на Красной площади. Теперь детям следовало давать гораздо больше воли: кормить по требованию, носить привязанными к себе, как маленьких мартышек, избегать прививок и давать ребенку столько свободы, сколько он потребует. Естественно, Златина неаккуратность называлась теперь милой небрежностью, непунктуальность – женской пикантностью, а постоянно царивший в ее доме бардак гордо именовался творческим беспорядком. Надо ли говорить, что посещение квартиры сестры и вовсе не значилось в Ладином расписании. Обе предпочитали встречаться на нейтральной территории, где могли закрыть глаза на недостатки друг друга, которые каждая, естественно, считала своими достоинствами.

Именно поэтому невысказанное возмущение матери заставляло Ладу негодовать. Почему тот стиль жизни, который она так искусно, почти любовно создала, которого легко придерживается и которым даже гордится, вместо восхищения вызывает недовольство? У матери, которая лет десять назад на каждом углу трубила о том, сколько книжек прочитала Ладочка, какую очередную научную степень получила, в какие музеи ходит, на скольких языках говорит и какую должность занимает. Теперь на юбилеях и дружеских посиделках солировала Злата. Так же упоенно, как некогда старшей, мама хвасталась неуемной тягой младшей дочери к материнству, ее кулинарными способностями и, конечно же, внешностью.

– Сохранить такую фигуру с тремя детьми – просто подвиг.

Лада всегда кривилась. Подвиг – это у Александра Матросова или у Зины Портновой. А поплавать в бассейне, полежать на массажном столе или покататься на фитболе – это приятное времяпрепровождение. Интересно, с каких пор внешнее стало важнее внутреннего? Вот Ладе, например, совершенно все равно, как она выглядит. Кстати, когда смотрит в зеркало, понимает, что при желании из нее может получиться очень даже симпатичная женщина: выщипать брови, замазать черные точки на носу, сменить удобную оправу очков на модную, распустить и завить волосы, не забыв, конечно, закрасить седину, ну и, разумеется, чего уж душой кривить, надеть корректирующее белье. И перед вами – незнакомка лет на десять моложе и на пару размеров поуже.

Но Лада не хочет быть незнакомкой. Она желает оставаться самой собой. Да и времени на все эти преображения жалко. Любой поступок, с ее точки зрения, должен совершаться ради чего-то или ради кого-то. Ей меняться совершенно незачем. На работе ценят и уважают независимо от внешнего облика. Появись в нем легкомысленность – еще неизвестно, что из этого получится. Иди потом доказывай, что ты хороший судья, а не чья-то безмозглая протеже. Нет, Лада была решительно не согласна с пушкинским героем. С ее точки зрения, «быть дельным человеком и думать о красе ногтей» было совершенно невозможно. Она бы очень удивилась, если бы узнала, что практически на всех телевизионных каналах существуют передачи, в которых по-настоящему умных, образованных женщин переодевают в красоток, мозги которых, по мнению Лады, заточены исключительно на то, насколько удачно сумочка сочетается с туфлями. Она же выделять в расписании время на парикмахера и косметолога не имела ни малейшего желания. Женщина была довольна собой. А мнение окружающих мало интересовало, даже если это было мнение мамы.

Лада еще немного позлилась. Потом отправилась на кухню и щедро намазала маслом большой кусок мягкого белого хлеба. Любой психолог сказал бы, что она заедает стресс и жизненную неудовлетворенность. Она же была уверена, что восполняет калории, потерянные в неприятном телефонном разговоре. После прочитала пятьдесят страниц из истории французской революции и, почистив зубы ровно три минуты, легла спать. Перед тем как уснуть, поежилась. Было прохладно, но взять одеяло потеплее не могла. Уже наступил апрель. И с апреля по октябрь полагалось накрываться одеялом полегче. А еще позавчера чувствовала себя совершенно разбитой и позволила себе на ночь выпить чай с вареньем, от чего, конечно, вспотела. Постельное белье теперь было явно несвежим, но менять его необходимо в субботу. «В субботу», – сказала себе Лада и уснула, чрезвычайно довольная своей стойкостью и непоколебимостью.

В здание суда на следующий день судья высшей категории Череницкая Лада Андреевна – дама строгая, дочь известного адвоката, совершенно не склонная оправдывать кого-либо, прибыла, как обычно, вовремя – ровно за пятнадцать минут до начала первого слушания. Запас времени нужен был вовсе не для того, чтобы выпить кофеек и посплетничать с коллегами. Лада включала компьютер и пять минут читала важные новости. Еще пять просматривала почту, чтобы понять, сколько времени понадобится посвятить переписке по окончании назначенных на сегодня процессов. И последние пять просто сидела с закрытыми глазами и наслаждалась тишиной. Это были последние мгновения безмятежности и покоя, где все друг друга любят и не имеют друг к другу никаких претензий. То есть Лада любит Ладу и не хочет в ней ничего менять. Она дышала глубоко и ритмично, пытаясь дыханием забрать в себя тот запас гармонии, который позволит выдержать людские дрязги и вопли, что ворвутся в ее жизнь вместе с началом очередного рабочего дня.

Первое заседание вышло таким, какие Лада любила больше всего. Это были такие дела о расторжении брака, которые попадали в ее ведение из мировых судов только потому, что один из супругов не хотел расходиться и поэтому сознательно тянул время, ходатайствуя о переносе слушания. Здесь люди не имели друг к другу никаких материальных претензий. Напротив, та сторона, что желала свободы, готова была откупаться как угодно и чем угодно. А другая говорила, что ей ничего не нужно, «был бы милый рядом». Милым сегодня был толстый плешивый дядька с дрожащими руками и оторванной пуговицей на мятом пиджаке. Он громко хлопал по кафедре потной ладошкой (почему-то Лада была уверена в том, что она потная) и требовал объяснить «этой женщине», что пламя желания быть рядом с ней в нем погасло навсегда. Ответчица – худосочная, пергидрольная блондинка – прижимала платочек к заплаканным глазам, хлюпала носом и требовала время для примирения. При этом обращалась вовсе не к Ладе, а к мужу. Тянула руки и шептала:

– Володечка! Ну, пожалуйста!

Судья испытывала брезгливость в отношении обоих супругов. К Володечке чувствовала глубокую антипатию из-за внешней расхлябанности, к жене – из-за того унижения, принимая которое, та, как казалось Ладе, невольно опускала весь живущий на Земле женский пол. Ответчица причитала и все время повторяла, что «без Володечки пропадет». Лада же думала о том, что, освободившись от такого подарочка, женщина должна, наоборот, обрести себя.

– Суд удаляется для принятия решения, – объявила и вышла из зала. О том, какое решение принять, не размышляла. Какие могут быть сомнения, если все прописано в законе. Время для примирения давно вышло, и если Володечка жаждет пуститься в свободное плавание, не в Ладиной власти его удерживать.

Она думала о вчерашнем телефонном разговоре: умела читать между строк и знала, что за маминым недовольством скрывалось настойчивое желание устроить личную жизнь старшей дочери. Мама ни за что не могла согласиться с тем, что жизнь женщины может быть полной без обязательного присутствия в ней мужа и хотя бы одного ребенка. «Надо пригласить ее на парочку заседаний. Пусть посмотрит на таких вот Володечек и поймет, почему меня от них воротит». Та, конечно, станет утверждать, что мир состоит не только из подобных экземпляров. Лада согласна. Кроме Володечек существуют еще Кирюшеньки, Миша`ньки, Шурики и многие другие. Один – маменькин сынок, другой – отъявленный садист, третий просто дурак, а какой-нибудь четвертый, пятый, десятый – ни рыба ни мясо. Она этого разнообразия насмотрелась на работе. К чему еще и дома такой? Мама бы, конечно, спросила: «А папа? А Валера?» Лада бы ответила, что таких, как папа, больше нет (и с этим мама бы спорить не стала), а по поводу Валеры можно и поразмышлять: так ли уж он хорош, как о нем думают? Да, умен. Да, образован. Да, умеет зарабатывать деньги. И от этого, кстати, ведет себя, как напыщенный индюк. Возможно, если бы хоть по выходным проявлял малейший интерес к домашней работе, их со Златой квартира не смотрелась бы как склад забытых вещей. Но муж считает, что в выходные надо отдыхать, а точнее – выходить. Вот и выходят то в ресторан, то в театр, то в клуб, то в игровые автоматы. Там (в толчее народа) Валера расслабляется и получает удовольствие. Еще бы! Ведь столько окружающих видят, какая у него симпатичная жена, какие очаровательные дети и какой он сам замечательный оттого, что так о них заботится. Вот на прошлом семейном сабантуе, например, с восторгом рассказывал, что старшие уже палочками едят суши. Мама, конечно, распахивала удивленные глаза и, хлопая в ладоши, восклицала: «Ну, надо же!» Папа кивал головой и говорил: «Славно. Славно». Только Лада сказала то, что на самом деле следовало сказать:

– Лучше бы ты им кашу по утрам варил. Овсяную. Хотя бы в выходные.

– Зачем? – не понял Валера.

Объяснять не стала. Чего словами разбрасываться? Все равно не поймет. Сказала как отрезала:

– Затем.

Тот не обиделся, сказал:

– Зануда ты, Ладка, – сказал так, что, если бы не ее сорок пять и его тридцать восемь, показал бы язык.

«Неприемлемое поведение в обществе», – заклеймила тогда шурина в своем сознании. И зачем же держать человека с таким неприемлемым поведением в своей квартире? Чтобы постоянно бороться с желанием выставить его за порог? Такая ситуация, безусловно, укрепляет силу воли, но Лада подобным способом саморазвития заниматься не желала. Жизни своей ни с Володечкой, ни с Кирюшей, ни даже с Валерой не представляла. А что до детей, эта всеобщая потребность размножаться ее и забавляла, и раздражала одновременно. В любых компаниях, где заходила речь о продолжении рода и необходимости деторождения, она рассказывала анекдот про старого еврея, который, умирая, с грустью размышлял о том, что «пить совсем не хочется».

– Выйдешь на пенсию – завоешь от одиночества, – говорила мама.

Лада посмеивалась. Пенсия, с ее точки зрения, – самое замечательное время, когда, наконец, можно включить в жизненный график те вещи, для которых сейчас не хватает ни времени, ни пространства. Она уже сейчас откладывает часть зарплаты для грядущих путешествий по миру. Кроме того, хочет написать не менее пяти учебников по юриспруденции. И еще на пенсионный возраст намечено освоение японского языка. Иероглифы – слишком сложная штука, так что одного вечера в неделю для их изучения явно недостаточно. А, предположим, родит детей? И что? Все планы коту под хвост. Только сядешь за учебник: «Мамочка, приезжай сидеть с внуками». Нет. Не дождетесь! Ни Володечек, ни Кирюшек, ни детей!

Лада с чистой совестью подарила истцу долгожданную свободу и, слушая тихое подвывание ответчицы, едва сдержалась, чтобы не покрутить пальцем у виска. Женщину вывели из зала суда подруги, и судья попросила секретаря открыть окно.

– Душно, да, Лада Андреевна? – Исполнительная девушка Маша бросилась выполнять поручение.

– Душно, – откликнулась та. – Душно от человеческой глупости.

– Вы о ней? – помощница кивнула на дверь, за которой только что скрылась ответчица.

– О ком же еще?

– Просто любит.

Лада смерила девушку сочувственным взглядом, вздохнула:

– И ты туда же. Как можно такое любить?!

– Сердцу не прикажешь, – прощебетала Маша избитую истину.

– Я в это не верю. Ладно, зови следующих.

Следующими оказалась вполне нормальная пара. Нормальная в том смысле, что ни он, ни она не вызывали никаких отрицательных эмоций. Впрочем, они вообще эмоций не вызывали. Общались сухо, по-деловому и с судом, и друг с другом. Истица просила установить для ответчика строго определенное время общения с ребенком, не предъявляя никаких вразумительных доказательств. Из чего Лада сделала вывод, что весь процесс – это, скорее, укол в адрес бывшего мужа, нежели вынужденная необходимость. Мужчина же, наоборот, представил все необходимые свидетельства того, что его работа связана с многочисленными командировками и у него нет никакой возможности навещать ребенка по расписанию. Лада истице отказала и, когда за участниками процесса закрылась дверь, сказала секретарю:

– Вот так и заканчивается большинство любовных историй: определением местожительства ребенка и расписанием свиданий с ним одного из родителей.

– Вы – пессимистка, Лада Андреевна.

– Я – реалистка. Жить, Машенька, надо головой, а не сердцем.

– Но это же так скучно!

– Скучно? – Лада не поняла эмоционального порыва юной девушки. – А мир вообще не слишком весел. И нужно быть морально готовым ко всей той грусти, что его наводняет. А еще лучше себя от этой грусти как-то огораживать. А не то…

– Что?

– Не то получится так, как со следующими гостями. Давай помолчим минут пять.

Маша с готовностью кивнула и застыла на месте, боясь шелохнуться. Душа Лады ликовала. Вот еще одно доказательство того, что пиетет и уважение она внушает и молодежи, несмотря на отсутствие на лице килограмма косметики и шпилек на каблуках. Откуда женщине было знать, что за глаза помощница называет ее «старой грымзой» и, не стесняясь, копирует манеру смотреть на свидетелей по делу поверх очков? Об этой стороне жизни Ладе было ничего неизвестно. Ей была знакома только та, в которой она сидела в смежной с залом суда комнате и дышала, дышала, дышала.

Последнее слушание было именно тем, документы по которому изучала дома. Такие дела Лада не любила. Нет, никогда не колебалась и не думала нарушить закон, но все же осадок оставался. Она не жалела женщин, не заботящихся вовремя о своем будущем, но ее угнетала мысль о невольном пособничестве жадным мужчинкам, не желающим отрезать хотя бы кусочек пирога бывшим женам и детям. Жены – ладно, дело десятое. Но разве бывают бывшие дети? Кроме того, Лада не могла не чувствовать и не осознавать, что каждая из истиц, которым приходилось отказывать в возможности поровну разделить имущество (если бы оно было, то разделила бы, конечно, но как делить то, чего нет?), уходила из суда, унося в себе, а то и изрыгая проклятья в адрес не только бывшего мужа, но и «купленной с потрохами судьи, в которой нет ничего человеческого». Хотелось крикнуть вслед каждой из них: «Я действую в рамках закона!»

Но кричать что-то после объявления заседания закрытым было не положено. Тем более судье. Вот и молчала.

– Зови! – крикнула Лада Маше и завернулась в мантию. Во время таких процессов она всегда надевала мантию, чтобы подчеркнуть: она подчиняется только закону, а не эмоциям или женской солидарности.

Все закончилось гораздо быстрее, чем предполагалось. Истица не истерила, не умоляла и не плакала, сказала, что все понимает и предполагает, что суд не сможет удовлетворить ее просьбу (она так и сказала – «просьбу»), потому что у нее нет ни малейших доказательств настоящего «богатства этого человека». Когда женщина произносила речь, она смотрела на мужа, нет, не с презрением, которое было бы вполне понятно, а с плохо скрываемой жалостью. Лада даже решила, что истица ей нравится. «Вот человек, умеющий держать удар. Знает, что погорячилась с отсутствием брачного контракта и теперь расплачивается за это, но, видимо, считает, что и муженька бывшего где-то поджидает расплата за его, мягко говоря, недостойное поведение». Сказала истица и о том, что у нее есть свидетели их с мужем прошлой обеспеченной жизни, но их слова, «ясное дело, ничто против бумажки».

– А по документам этот красавец чист, ваша честь, можете не сомневаться! – заверила женщина и замолчала.

– Я разберусь, – ответила Лада.

На секунду ей даже стало жаль, что у женщины не было адвоката. Как знать, возможно, знающий специалист откопал бы какую-то лазейку, которая дала бы возможность законным образом лишить негодяя какого-то имущества, расписанного теперь по многочисленным родственникам. Лада вполуха слушала, как ответчик распинался о том, что беден как церковная мышь. Она знала наизусть все их пламенные речи, произносимые чаще голосами дорогущих адвокатов: «Проблемы в бизнесе. Угроза банкротства. Грядущая нищета». И бла-бла-бла… В общем, туфта чистой воды. Сегодняшний ответчик, кстати, явился собственной персоной и восседал рядом с адвокатом так значительно и смотрел на всех присутствующих свысока, как только может смотреть мужчина, который ездит на машине матери, живет в квартире брата и еще часто посещает бабушку, живущую за городом. Нет-нет, не в деревне. В элитном охраняемом коттеджном поселке.

– Гол, ваша честь, гол как сокол, – сказал он, подтверждая слова адвоката белозубой улыбкой, сделанной наверняка на средства дяди, или дедушки, или кого там еще указанного в представленных суду документах.

– Чем ответчик зарабатывает на жизнь? – поинтересовалась Лада.

– У него своя компания. Очень маленькая и почти совсем не прибыльная. Но мой клиент, как честный человек, готов платить бывшей жене законные двадцать пять процентов от заработанного на содержание ребенка.

Маша положила на стол Лады документы, свидетельствующие об официальных доходах «бедняка». Та вздохнула. Прописанная в них цифра кричала о том, что на отпущенные бывшей жене средства прокормить нельзя не только ребенка, но и котенка или даже попугая.

– Ничего не получится, да, ваша честь? – неожиданно нарушила регламент истица.

Лада подняла было молоток, но тут же опустила. В словах женщины никакого неуважения к суду не слышалось. Не было в нем и надежды. Одна только всеобъемлющая и уже ставшая привычной безысходность читалась в каждом звуке, слетевшем с губ этой женщины. Что ж, во всяком случае, несмотря на допущенную оплошность (отсутствие брачного контракта), следовало признать, что голова у той все-таки была на месте. Она не питала призрачных иллюзий и отдавала себе отчет в том, что должно произойти. Лада в ее глазах – судья, следующая букве закона, а не добрая волшебница, дарующая волшебной палочкой то, что пожелается.

Так и не ответив женщине, Лада удалилась в соседнюю комнату.

– Кофе? – тут же раздался за спиной услужливый голос Маши.

– Нет, спасибо. – Женщина удивилась, насколько глухо звучал собственный голос.

– А может, чайку?

– Нет, нет, Маша, не хочется.

– А мне мама пирожков положила. С капустой, как вы любите.

– Знаешь, что-то нет аппетита. – Сообщение о пирожках действительно не вызвало в желудке ни малейшего энтузиазма. Она взглянула на часы. Несмотря на обеденное время, есть не хотелось совершенно. Вообще ничего не хотелось. Лада подошла к окну и уткнулась лбом в холодное стекло. Там медленно кружился легкий, пушистый снег. В другое время Лада обязательно вспомнила бы, как в детстве в такую тихую зимнюю погоду они всем семейством выбирались на каток. Мама с папой ехали под руку и о чем-то переговаривались. Папа склонялся к маминому уху и что-то шептал в завиток волос, торчавший из-под вязаной шапочки, а мама хихикала, как девочка. Лада чинно ехала сзади и думала, какие же смешные люди – эти взрослые. Думала до тех пор, пока маленькая Златка не выдергивала свою руку из руки старшей сестры и не грохалась на лед. Тут же раздавался нечеловеческий вопль, шептание впереди прекращалось. Мама хватала Златку на руки и начинала безудержно целовать детские щеки, на которых инеем застывали мокрые дорожки слез. А папа смотрел на Ладу долгим взглядом и говорил укоризненно: «Э-эх». И тем не менее воспоминание это было скорее радостным, чем грустным. Ей нравилось видеть счастливых родителей, нравилось тащить по катку младшую сестренку и чувствовать в своей руке маленькую, теплую варежку. Даже папино «Э-эх» заставляло мечтательно улыбаться, а не мучиться угрызениями совести. Зачем мучиться? Она никого не роняла. Златка сама выдернула руку. Ничего не поделаешь. Сестра уже тогда не желала подчиняться правилам. Ладу это раздражало. Она ведь не подозревала, что в жизни бывают такие времена, когда не хочется ничего, кроме одного: хотя бы на мгновение, на несколько секунд позволить себе стать доброй волшебницей, а не блюстителем закона.

Лада резко тряхнула головой. Так, что из чинного пучка волос выпала шпилька. «Лезет же в голову всякий бред! Надо немедленно вытрясти!»

Через десять минут все было кончено. Закон оставил истицу с копеечными алиментами и отправился на покой до следующего дня. Лада, едва закончив процесс, и думать забыла о минутных терзаниях. Жизнь продолжала нестись по накатанной колее. Вторая половина рабочего дня была занята работой в кабинете. Сегодня Лада запланировала посетить архив. Спустившись в подвальное помещение, она с возмущением прочитала короткую и рушащую все планы надпись: «Учет».

«Черт знает что такое! Творят, что хотят. Никакой четкости. А ведь работают не где-нибудь, а в суде».

Лада бы очень удивилась, если бы узнала, что объявление о предстоящем учете висело на дверях архива с прошлой пятницы, а еще два украшали стены лифтов. Но она в архив спускалась только по четвергам, а лифтам предпочитала лестницы – это был ее способ борьбы с гиподинамией, позволяющий не отказывать себе в чае с вареньем.

В общем, без посещения архива продолжить намеченную работу было невозможно. Лада растерянно посмотрела на часы и недоверчиво спросила саму себя:

– Домой?

И автоматически кивнула. Больше идти было некуда. Она ведь еще не успела составить четкого плана. Предстояла неожиданная прогулка под пушистыми хлопьями снега. И никуда не спешить, не торопиться. Просто брести по улицам с ощущением полной свободы. От таких мыслей стало неуютно. Она стояла на крыльце здания и беспокойно озиралась, будто ждала какой-то необъяснимой помощи извне, какого-то знака, что избавит от навалившейся неопределенности.

С обычным раздражением вспомнила о младшей сестре. Вот кто на вопрос: «Что делаешь?» – всякий раз с восторгом отвечает: «Ничего». Подумаешь, полная корзина грязного белья. Можно и завтра постирать. Ужин не готов, а Валера придет голодный? Пельмени поест. Дети ползают по немытому полу? Здоровее будут. Долой стерильность! Ребенок должен знать, что такое бактерии. А Златка должна знать, что такое покой. Она и знает. А Лада вот знать не хочет. Поэтому и стоит на крыльце и думает, чем бы дельным себя озадачить. Мимо нее снуют люди. За спиной постоянно хлопает дверь. Ее обходят, огибают и обскакивают. Женщина мешается – загораживает проход. Она делает шаг в сторону, нога подгибается на обледенелой ступеньке, и через мгновение Лада уже валяется под крыльцом, охая и растирая ушибленное колено.