Текст книги "Большая книга ужасов – 90"

– Он добегаться так не боится, Витёк твой?

– Боится, наверное. Мы все чего-нибудь боимся, правда? Это ж не повод отказывать себе в развлечениях.

Тут я был готов с ним согласиться. А всё равно звучало по-дурацки: куклы какие-то, ведьмы-ветеранки. Не хотелось мне верить Рыжему. Потому что если поверишь, то хана.

Я представил, как через несколько лет иду с этой куклой, например, в армию. В ранец убрать нельзя – задохнёшься, придется нести так. Засмеют – полбеды, но ведь каждому захочется потрогать, повертеть в руках, а у меня потом синяки будут. А если скажешь: «Не дам», – покажешь слабину, то всё. Будут забавляться, как мелкота над Егором с его банками. Выкрадут и начнут швырять по казарме от одного к другому, а ты бегай между ними, как дурак, потому что разобьётся кукла – и ты разобьёшься. Или без затей нечаянно сядут сверху, тогда вообще никто не поймёт, от чего ты умер. Правильно Рыжий сказал: игла Кощеева, только ещё хуже.

– И как мне теперь?

Рыжий опять потрогал шею.

– Да прикопаем по правилам – и всё. Только тебе придётся подождать, новолуние ещё не скоро… – Он увидел мою перекошенную физиономию и добил: – И не забудь, что Контуженая будет искать куклу, почти наверняка. Я точно не знаю, но скорее всего она за ними возвращается в тот перелесок. Иначе я бы больше находил.

Я вспомнил топот на лестнице и как там кто-то потянул меня за рюкзак. Может быть, то и была ведьма? Да ну, бред, откуда ей знать, что кукла у меня?! Хотя кому она ещё нужна… А кто тогда приходил ко мне ночью в лагерь, когда никакой куклы ещё не было?

– Слушай, а у этой Контуженой ноги большие?

– Не приглядывался. А что?

Я рассказал ему про след «ведьминого копыта» в лагере и в больнице. Рыжий крепко задумался. Минут пять в реку плевал с отрешённой физиономией и всё трогал шею. Я уже решил, что он забыл, но тут он очнулся:

– Знаешь, я что думаю? Жертвы проклятий становятся ближе к миру мёртвых. Могут слышать голоса или видеть что-нибудь странное. Мёртвые к ним тянутся, потому что уже держат за своих, понимаешь?

– Обнадёжил!

– Да ладно тебе! Сказал же, прикопаем, и забудешь… А мертвяки только в сказках страшные. В жизни – наоборот: могут, например, предупредить об опасности или даже спасти, если у тебя протекция хорошая.

– Чего?!

– Ну в семье ведь умирал кто-нибудь, правда? Бабушка там…

– Была бабушка! Только я её почти не помню…

– А она тебя помнит. И очень заботится, чтобы ты, балда, не лез, куда не надо, и не делал, чего не надо… Предупреждает, понимаешь?

– Что-то я её не видел.

– Вот дурной! Она что тебе, должна явиться и сказать прямым текстом?! Это просто, что ли, по-твоему?! Нет, дорогой, она предупредит так, как сочтёт возможным, с помощью знаков, знамений, просто попросит тех, кто умер где-то поблизости и недавно…

– Так следы-то откуда?

– Следы, может быть, и ведьмины. А вот то, что ты выходил и она тебя не застала…

– Понял-понял! Это меня, значит, мертвяки выманили. – Как-то складно у Рыжего всё получалось. – А ты меня не дуришь?

Вместо ответа Рыжий взял у меня свёрток, развернул. На колени ему выпал кусок глины с волосами. В нём с трудом можно было разглядеть фигуру человечка, но Рыжий осторожничал, будто у него в руках и правда что-то живое. Он взял глиняную руку и несколько минут дышал на неё, чтобы разогреть. Я смотрел, не вмешивался. А Рыжий: раз! Резко, двумя пальцами согнул там, где у бесформенной кукольной руки должно было быть запястье.

– Жди.

Я уже догадывался, чего конкретно ждать, и уселся нарочито смирно, положив руки на колени. Если я так буду сидеть и никуда не рыпаться, то ничего не случится. Я медитативно уставился на воду, а потом и вовсе закрыл глаза. Никуда не залезу, ни с кем не подерусь, запястье будет цело, и Рыжий обломается со своим розыгрышем. И тут меня хлопнули по спине:

– Вот ты где?! А я его ищу! Отец твой сказал… – Дальше я уже не слушал. Потому что от неожиданности клюнул носом реку. Вынырнул, схватился за бревно. Подтянулся и уже почти вылез, но в последний момент поскользнулся и больно мазнул по бревну запястьем. Левым. Тем самым, которое согнул Рыжий.

Первым делом я стянул мокрую майку и запустил в Кита. Будет знать, как подкрадываться. Рыжий вскочил с бревна и теперь суетливо заворачивал куклу в бумагу с котятами, опасался, что Кит увидит. Правильно, я сам не очень-то верю пока, а то, что Кит не поверит, – можно не сомневаться.

– И тебе здравствуй. – Кит поймал мою майку, тряхнул-расправил и повесил на куст. – Мы тебя в лагере ждём-ждём, я уже и у отца твоего побывал…

Рыжий исподтишка протянул мне свёрток:

– Только не забудь, это очень важно. Я, пожалуй, пойду. – Он трусливо глянул на Кита и так драпанул от нас по берегу, что песок летел из-под пяток. А Кит как будто и не заметил его.

– Видок у тебя бледноватый после больницы. Идём уже, в лагере обсохнешь!

Я не стал спорить, в лагерь так в лагерь. К тому же в больнице я жутко соскучился по нашим.

Глава VIII
Лес

У корпуса нас окружили ребята. Все наперебой расспрашивали о больнице, а Сашка и Клязьма делились новостями:

– Лёха нас сегодня в лес ведет, прикинь? Прямо на него не похоже!

– Да это Лена придумала! Представляю, сколько ей пришлось его уговаривать!

Лена – воспитатель девчонок. Девчонки в первую смену не пропадали, поэтому Лёхиной паранойей она не страдала. Зато отличалась активностью и занудством, я уверен, что Лёха поддался её уговорам, чтобы только отвязаться.

Ребята уже собирались у корпуса с рюкзаками, как будто не в лес ближайший, а пешком в Москву собрались.

– Ой, а ты чего мокрый? – заметил Сашка.

Я уже сам успел забыть. Солнышко хорошо припекало, и мне было нормально в мокрых штанах, а майка в руке уже почти высохла.

– В реку свалился от радости, когда меня увидел, – ответил за меня Кит и подтолкнул меня в спину. – У меня там на кровати спортивки валяются.

Я кивнул и пошёл переодеваться. В палате уже никого не было. Я быстро скинул мокрые штаны, отнёс в сушилку, к обеду высохнут. А когда вернулся в палату, на моей кровати сидел какой-то пацан. Пацан как пацан, мне ровесник. Новенький, что ли? В середине смены?

– Привет, – говорю. – Ты новенький?

Пацан смотрел на меня такими круглыми глазами, будто у меня нос на боку или там третья рука…

– Не. Я тут… По соседству.

– Из другой группы, что ли? Ну давай знакомиться. Я Васька или просто Кот.

Пацанчик пожал протянутую руку, но имени своего называть не спешил. Он вообще был какой-то зашуганный. Не приняли его, что ли, в другой группе, вот и драпанул к соседям? Всякое бывает. Новеньких и у нас в школе любят потравить.

– Я Володя, – выдал он спустя полминуты. – Ты куда-то собираешься?

– В лес идем.

– А это у тебя что? – Он кивнул на мой свёрток. Мне на секунду стало даже не по себе: что это все так интересуются моим свертком?!

– Так, деталь одна для отцовой машины… А хочешь, с нами пойдём? В лес, а? Скажи, из какой ты группы, я договорюсь?

– Не… – Пацан встал и направился к выходу. – Я пойду лучше, ты собирайся.

– Как хочешь. Ну заходи тогда.

– Ага. Если что, я тут, по соседству.

– Да в какой ты группе-то?

– Рядом. Мы скоро увидимся. Только деталь свою здесь оставишь, и увидимся. – Он быстро вышел, а я так и стоял со штанами Кита в руках, соображая, что это было. Парень из местных, что ли? Похоже, если номер группы не назвал. А чего хотел? Ненормальный какой-то.

Тогда я, наконец, оделся и повертел в руках пакет с куклой: брать с собой, не брать? Да ну, в лесу ещё потеряю… Звери сожрут. Уже тумбочку открыл, хотел сунуть свёрток туда, но в последний момент меня что-то остановило. Вот как будто за руку взяли: «Не клади». Тогда я сунул куклу в карман штанов и пошёл.

Лёха поймал меня на выходе:

– Ты с нами, пациент? Смотри, не теряйся. Я уже позвонил твоему отцу, он дал добро. В палате есть кто ещё?

Я помотал головой и побежал к своим. Нелегко даётся Лёхе этот поход! Интересно, он всем родителям звонил или только моему? Лёха между тем пересчитал всех по головам (спасибо, хоть парами не построил), поскандалил с кем-то из опоздавших девчонок и наконец сказал, что можно идти. Сам он пристроился в хвосте (впереди шла Лена), и я чувствовал его взгляд у себя на затылке. Иногда я даже оборачивался и встречался с ним глазами. «Шаг в сторону – расстрел при попытке к бегству», – вот что читалось в его взгляде.

Сашка всю дорогу расспрашивал меня про больницу и хвастался, что сам ни разу туда не попадал. Кит цыкал на него и делился новостями из дома (кто из наших одноклассников куда поехал и как там вообще). Я сам не заметил, как мы дошли до леса.

Позади виднелись раскрашенные таунхаусы, крыша больничного корпуса и ещё малюсенький кусочек лагерного забора. Лёха вышел вперёд и выдал нам суперкраткий курс молодого туриста:

– Шаг в сторону – билет домой. Вопросы есть?

Клязьма, конечно, поумничал:

– Плацкартный или купе? А может, на самолёт? Ну если я широко шагну?

– А за широкий шаг – у нас белый билет! – крикнула Лена уже из леса.

Недосохшую майку я оставил в сушилке, о чём тут же пожалел. Оголодавшие лесные комары набросились на меня с такой яростью, будто я один тут гуляю. Лена впереди что-то вещала про север и мох, Лёха в хвосте прожигал меня взглядом. Я отмахивался от комаров, они ухитрялись прокусывать даже повязку на животе. Честно говоря, первые полчаса в лесу я только и видел, что комаров и затылки девчонок впереди. По дороге Лёха велел собирать хворост, но мне было как-то не до этого.

– А того парня, кстати, в этом лесу нашли. – Сашка ловко скакал туда-сюда за сухими веточками и ни к кому особо не обращался. А я, признаться, уже успел забыть эту историю. Вот честно! Всё-таки люди быстро забывают всё страшное.

– Какого?

– Не ори, Лёха услышит! Который в первую смену пропал, я же рассказывал, помнишь?

– Ты его тут видел? – включился Кит.

Сашка обиженно засопел, я даже не успел сообразить, о каком таком парне речь.

Девчонки между тем приглядели поляну для костра и вон то брёвнышко, чтобы сидеть. Сашка с Китом пошли за брёвнышком. Мне, как прооперированному, Лёха велел собирать хворост в поле зрения, а сам занялся костром.

Когда Сашка с Китом притащили бревно, Лена отправила их за следующим, посадочных мест явно не хватало. Мне она сказала: «Хватит хвороста, посиди», – хотя я только и успел поднять пару веточек. Рядом с Лёхой уже громоздилась приличная куча хвороста, опять всё сделали за меня. От нечего делать я стал подсовывать Лёхе бумажки из рюкзака. Он ворчал, что пока не надо, но принимал и поджигал.

Наконец костёр разгорелся. Ребята принесли ещё брёвен, и я сразу пересел к Сашке и Киту, подальше от зануды-воспитателя. Ребята не обратили на меня внимания, они шёпотом заканчивали какой-то дурацкий разговор, начатый, похоже, ещё в лесу.

– Убедился, Фома неверующий?!

– Нет, – стоял на своём Кит. – Там ничего не написано. Может, он в то дерево на квадроцикле въехал.

– По ухабам и буреломам?

– Ну и что? В этом посёлке психопатов, как деревьев в лесу. Как раз по дереву на каждого…

– Нельзя так говорить…

– Хорошо, мой впечатлительный друг, пусть это будет волк, росомаха, чёрт с ним, маньяк пусть будет. Но никакой мистики…

– А мне не хотите рассказать? – Надоело подслушивать.

Кит подпрыгнул, как будто сам чего-то маньячил и его застукали. Нет, он бы всё равно мне рассказал, но тогда почему-то растерялся.

– Мы лучше покажем. – Сашкин театральный шёпот, похоже, слышали все. – Пойдём! – Он неосторожно вскочил, и Лёха тут же среагировал:

– Куда это вы собрались?

– За хворостом. Я ему говорю, что хватит, а он…

– Хватит, – подтвердил Лёха. – Лучше вон шашлыки нанизывайте. – Он подтолкнул нам рюкзак с мясом и шампурами и продолжил рассказывать Лене какую-то ерунду, над которой смеялись только девчонки и он сам.

– Ну и глупо, – ворчал Сашка, нанизывая мясо. – Всё равно все узнают и все увидят. Сейчас кто-нибудь в кусты пойдёт…

– У Лёхи, пожалуй, сходишь, – парировал Кит. – Котяра, блин, это мои последние треники! – Он шлёпнул меня по колену, и только тогда я почувствовал жжение. Синтетические широкие штаны мирно тлели от шальной искорки, мне только тепло было, и всё. А теперь, когда палёная ткань коснулась кожи…

Я вскочил с воем и принялся хлопать по штанине руками. Кит швырял в меня землёй, кто-то из девчонок схватил первую попавшуюся бутылку, но я успел прочесть: «жидкость для розжига» – и ловко увернулся. Сашка вопил: «Снимай, снимай», – а я не слушал и всё пытался затушить штаны руками. Наконец Лена отыскала у себя бутылку минералки и щедро облила мою ногу.

Палёная синтетика воняла утюгом. Я задрал штанину, ерунда: парочка маленьких красных пятен, быстро заживёт. Нога и не болела толком… Правая, на которой штаны горели. А вот левую жгло как огнём. Я даже штанину потрогал, может, и эта занялась? Нет, порядок вроде. А нога болела. Я закатал треники: на левой ноге, которой не касался огонь, было здоровенное красное пятно, от щиколотки до колена.

– В крапиву, что ли, лазил? – буркнул Кит.

А я, уже не стесняясь никого, достал из правого кармана свой бумажный свёрток. Бумага не горела, а вот фигурка от жара, должно быть, чуть размякла с левой стороны. Глиняная нога была горячей и мягкой.

– Что это у тебя? – Кит полез руками, но я его оттолкнул и перепрятал сокровище в другой карман.

– Отсядем подальше.

– Давно пора. Ты, Котяра, малость одичал после больницы. Я тебя боюсь.

Я сказал, что сам себя боюсь, и сунул в карман кусок холодного мяса, чтобы охладить кукольную ногу. Кажется, я и правда схожу с ума. Кусок говядины со спичечный коробок величиной целиком закрывал размякшую ногу куклы. Моей собственной левой ноге от этого становилось легче и прохладнее. А кукла теперь лежала в правом кармане.

Сашка с Китом притихли. Девчонки достали гитару, кто-то уже что-то пел. Запахло шашлыком, быстро-то как. Я сидел и слушал, как отпускает больную ногу, даже комаров перестал замечать. Или они сами отстали, испугавшись дыма от костра?

– Там венок, – ни с того ни с сего поведал Сашка, когда я уже успел забыть о разговоре. Лёха протянул нам по шампуру, со смешной озабоченностью спросил меня: «А тебе-то можно?» Я с благодарностью принял и утвердительно ответил уже с набитым ртом. Лёха отвернулся, а я опять успел забыть про какой-то там венок.

– Венок с фоткой пацана в лесу, слышишь? – не отставал Сашка.

– Угу. На квадроцикле, что ли, влетел?

Кит захихикал, а Сашка посмотрел на меня, как на врага, и сказал:

– Ничего смешного. Идём. – Он потянул меня так решительно, что я подвинулся: проще посмотреть, он же не отстанет! Сунул Киту свой шампур и, пригибаясь, чтобы Лёха не увидел, драпанул за Сашкой в лес. Лёха за спиной пел что-то лирическое, перекрикивая всех остальных. Мне хотелось верить, что он закрыл глаза.

Сашка тянул меня в какие-то колючие кусты, а я всё ещё думал, что за венок такой и что за пацан. Чтобы лезть сюда на квадроцикле, надо вообще не иметь ума или подвеску иметь такую, что ума не надо. Я споткнулся о корень, чуть не влетел в тонкое деревце, на котором висел венок, и забыл про все квадроциклы.

На маленькой лиственнице висел тяжёлый венок с чёрной лентой и цветной фоткой. Пацан, мне ровесник. Лицо его мне показалось знакомым.

– Видал? – Сашка кивнул на венок.

– Знакомая физиономия…

– Дурак, это парень, который пропал в первую смену. Здесь его тело нашли, помнишь, я рассказывал? И спал он на твоём месте.

Зачем он это сказал, я не понял. Попугать, что ли, хотел? Но пацана я тотчас же вспомнил, он приходил ко мне час назад. Этот странный в палате, который не знал номера своей группы. Я прилип к фотке и целую минуту разглядывал с разных ракурсов, мало ли что? Нет, точно он.

– Чушь какая-то. У него брата не было?

– Сестра младшая. А что?

– Он ко мне в палату приходил час назад.

– Такое бывает. – Сашка кивнул с таким пониманием, будто не удивился. – Мёртвые могут наведываться к живым, чтобы предупредить о чём-нибудь… Что он тебе сказал?

– Чушь не пори! Просто похож. Да и не сказал он ничего информативного. Всё не мог вспомнить, из какой он группы. Говорил: «Я здесь, по соседству, мы скоро встретимся»…

– Вот видишь! – Сашка испуганно уставился на меня. – Точно предупреждал! Как можно встретиться с мертвяком, если сам живой? Только… Тебе что-то угрожает! Ещё что-нибудь говорил?

Я прикусил язык и поверил Сашке. Вот венок, вот фотка. Рядом с лагерем, по соседству. Скоро встретимся, значит… Нет, он сказал: «Только оставь свёрток здесь, и мы сразу встретимся». Я не оставил. В последний момент будто за руку отвели. Значит, парень и правда предупреждал?

– Чего притих? – Сашка испуганно поглядывал то на меня, то на венок. – Он должен был ещё что-то сказать, что-то конкретнее, там: «Не садись в жёлтый автобус», а? – Это звучало как полный идиотизм, но было правдой. Я отмахнулся:

– Всё нормально. Пойдём, нас, наверное, уже хватились. – И поплёлся по кустам к костру. Всё и правда было нормально, куклу я взял с собой, нигде не оставлял, мне ничто не угрожает…

– Ты не бойся! – Сашка продирался за мной и ещё пытался успокаивать: – Может, тебе показалось, может, и правда кто похожий, а?

Такой он Сашка и есть: сперва страшилок понарасскажет, а потом успокаивает.

– Может быть. – Я сказал, хотя как такое может показаться? Разве что меня кто-то разыгрывает? Ну, допустим, фотку на венке и визит парня легко устроить. Шаги на лестнице, с аппендицитом просто не повезло… Но вот ожог, ожог на левой ноге, это, извините, как? Нет. К тому моменту я уже не просто верил. Я знал, что влип, причём по уши… Из-за дурацкого разбитого стекла. Интересно, этот на фотке чем провинился?

К костру я вернулся притихший и злой. Лёха ничего не заметил, а Кит умял мой шашлык, но до этого ли мне было? Я ждал, когда Кит спросит: «Ну как?» – или что-то вроде того, но он не спросил, и хорошо. Я с чистой совестью мог молчать, смотреть на огонь и думать: когда это всё кончится? А главное – чем? Если ко мне уже мертвяки в гости захаживают, есть над чем подумать, правда? К Киту вон никто не приходил. Я вдруг подумал: «А почему? Стёкла же вместе били?» Думал-думал, и выходило, что не почему! Я не мог сказать, что насолил Контуженой больше, чем Кит, и почему я должен огребать за двоих, мне было не ясно. Может, это всё правда дурацкий розыгрыш и Кит – инициатор? Я его, конечно, сто лет знаю, но именно поэтому… Нет, ерунда, Кит бы давно спалился на какой-нибудь ерунде. Просто мне не повезло. Просто я один из нас двоих оставил кусту репейника свои волосы.

Остаток дня я почти не помню. Мы жарили шашлыки, что-то пели, во что-то играли, опять жарили шашлыки… А когда, наконец, пришли в лагерь, нас ждал сюрприз.

Сашка первый влетел в палату, да так и встал в дверях, не давая никому войти. Я по инерции наскочил на него, всё-таки протолкнул внутрь и увидел. В палате был бардак. Нет, не так: в палате явно был обыск, но полицейские вместе с понятыми нас не дождались. Перевёрнуто было всё: матрасы, тумбочки, выпотрошены сумки, и даже подушки лежали отдельно от наволочек. Содержимое сумок и тумбочек валялось на полу одной живописной кучей, тут же громоздились матрасы с кроватей и одеяла без пододеяльников. Я присел на голую кровать и увидел, что моей тумбочки нет. На её месте валялась теперь гора щепок, будто топором рубили.

– Ничего себе!

– Хорошо погуляли.

– У кого что пропало? Надо Лёху позвать…

Ребята обводили палату ошалевшими взглядами и ныряли в кучу вещей на полу, выискивая свои. А я уже знал, что ничего не пропало.

В палату влетел очумевший Лёха, огляделся и, выкрикнув: «Разберёмся!» – побежал обратно. Через секунду он вернулся, будто что-то забыл, бросил мне: «За тобой отец пришёл», – и уже сбежал окончательно.

Я не спешил. Зашёл в сушилку, переоделся, попутно осмотрев каждый сантиметр штанов и майки: вдруг там булавка или что там втыкают ведьмы, чтобы сделать тебе гадость. Сказал всем: «Пока», – хоть почти никто и не ответил, все разгребали гору барахла на полу. А когда вышел, отец с порога вцепился в мой рукав и потащил восвояси:

– Не могу связаться с матерью. Уж бабушке, деду позвонил из лагеря, никто до неё дозвониться не может. Прокатимся в город, ладно?

Глава IX
Дорога

Посёлок показался мне до безобразия длинным, я весь извертелся, ожидая, пока отец наберёт скорость. На скорости было отчего-то удобнее сидеть, рана от операции меньше болела и ожоги… И ушибленный о решётку палец, и рука… Обо мне как будто вспомнили все болячки разом, я извёлся весь, пока не выехали на шоссе. На скорости было легче.

Вдоль дороги уже загорались фонари, куда девался день? Отец нервно рулил, объезжая мизерные ямки и даже, кажется, камушки. А я отчего-то был спокоен за мать, даже странно. Ещё утром волновался, а теперь… Теперь мне казалось, что уж с родителями ничего мистического и просто плохого не может случиться. Особенно с матерью. Что может произойти с человеком, который, выходя из дома, сто раз проверит, выключен ли газ, целы ли набойки на каблуках, не истёк ли срок годности у газового баллончика и достаточно ли близко он лежит, ежели что. Да у неё топлива в машине никогда не бывает меньше чем полбака! Если стрелка показывает половину, это ужас-ужас, надо срочно заправиться, а то обсохнем прямо на шоссе. Меня эти привычки жутко бесят, а отец вообще старается с ней не ездить, но сейчас, что может случиться с таким человеком?

Вот я и ехал спокойный, как шланг: мать в городе, отец со мной, кукла… Кукла! Я пощупал карман, тот, где она была все это время, но мог бы этого не делать. На мне были узкие джинсы, в их карманы и брелок-то еле влезал. А кукла осталась в лагере в просторных трениках Кита.

В голову шибанула паника, я завопил отцу:

– Стой! – И он резко встал, будто перед ним пешеход. Несколько секунд он ещё смотрел на дорогу, похоже, и правда, высматривал невидимого пешехода. Потом вопросительно глянул на меня. И что ему сказать?

– Я кое-что важное забыл. Давай вернёмся.

Несколько секунд отец молча смотрел сквозь меня. Я знал, что в голове его открывается окно «яндекс-пробок». Час туда, час обратно, потом ещё сколько-нибудь, и утром мы въедем в самый затор…

– Что, интересно, ты мог забыть? Все документы у меня, телефон твой вот… – Он тронулся с места, чтобы прижаться к обочине, а я уже внутренне запаниковал: неужели не вернёмся!

– Это правда очень важно.

– Я тебя слушаю.

И что прикажете говорить? Наверное, надо было быстро придумать какой-нибудь чужой и очень ценный гаджет, который срочно требовалось доставить в Москву больной бабушке, но у меня как будто соображалка отключилась.

– Ну я…

– Говори уже! Хочешь до утра тут простоять?! – Это он из-за матери психовал.

– Кит просил кое-что передать домой.

– А до конца смены не подождёт его грязное белье?

– Ну, пап, это очень срочно!

– Сутки потерпит. Никто ведь не думал, что ты уедешь сегодня, правда? А если дома всё в порядке, мы все вместе вернёмся завтра-послезавтра. Устроит тебя?

Такого глупого провала у меня, пожалуй, ещё не было. Всё-таки страх способен начисто лишить рассудка. Отец уже тронулся с места, а я ещё раздумывал, как заставить его повернуть. Первый шанс я уже упустил, и теперь мне требовалось что-то совсем уж фантастическое. Отец, что отец, он собрался домой и едет себе. Чтобы развернуть его в лагерь, лагерь должен по меньшей мере гореть, а отец – везти в цистерне-прицепе последнюю в округе воду. Тогда, может, и согласился бы…

За окном мелькали фонари. Отец рассказывал какую-то ерунду, наверное, чтобы не уснуть, а я чувствовал себя как тот Кощей, у которого ларец спёрли. Со смертью, ага. Причём Иван-царевич, чтоб ему пусто было, уже в пути. И в любой момент… Я прикидывал, что такого он может мне сделать, и тихо паниковал от разнообразия вариантов. Кит может не глядя скомкать штаны и сунуть в пакет с грязным бельём. Тогда я себе что-нибудь сломаю или задохнусь. Кит может всё-таки достать пакет и банально выбросить. На помойке меня поджидают собаки, вороны или жуткая смерть под ковшом экскаватора. Куклу можно разбить (необожжённой глине много не надо) и просто нечаянно сломать так, что ни один хирург не пришьёт мне отломанного. Сжечь на той же помойке. Утопить под дождём, просто забыв пакет на улице. И, в конце концов, до куклы может добраться Контуженая. Утром увижу мать, сяду в электричку и поеду в лагерь один. Скорее доеду, а то пока отец соберётся…

Под капотом странно щёлкнуло, панель приборов засветилась всеми огоньками сразу. Отец чертыхнулся и вырулил на обочину.

«Началось!» – Я аж подпрыгнул от этой мысли. А вслух проворчал:

– Говорил же: вернёмся.

– Тебя никто за уши не тянул, – огрызнулся отец и стал нашаривать фонарик в бардачке.

Я уже знал, что нам оттуда не выехать. Поломка может быть какая угодно, да только автосервис далеко, и дурака, чтобы нас туда отбуксировать, ночью не встретишь.

– Иди держи фонарь!

И я пошёл держать фонарь. Поломку заметили сразу: ролик натяжителя разлетелся от старости, и ехать нам было не на чем. В городе это было бы ерундой: я бы сам сбегал в «Автозапчасти», выбрал нужный ролик и заменил. Не с закрытыми глазами, даже с отцом, но заменил бы. Ночью же на пустой трассе о таком даже мечтать было неумно.

Отец остался на дороге ждать чуда, а мне велел сидеть в машине и помалкивать. Он прошёл чуть вперёд по обочине и встал под фонарем, чтобы его было видно с дороги. Машин не было совсем, кто нас тут подберёт?!

Я устроился на переднем сиденье, подобрав ноги, и стал себя ругать за то, что не уговорил отца повернуть в лагерь. Нет бы сказать: «У меня живот болит», – слова абсолютно волшебные, и так они способны остановить даже пассажирский самолёт (ну если бы отец был пилотом), а с учетом того, что я на днях из больницы… Упустил. Или просто надуться, проворчать: «Ну и ладно, обойдусь», – и демонстративно уставиться в окно. Отец бы повернул в лагерь из принципа, как бы ни торопился в свою Москву, он всегда покупается на этот фокус. Ничему его мать не учит!.. И сломались бы мы тогда у самого лагеря, в посёлке, где сколько хочешь машин, а может, и магазинчик запчастей найдётся…

Отец стоял под фонарём и даже руки не поднимал: за десять минут на шоссе так никто и не появился. Вдоль обочины шевелились на ветру высоченные сосны. В темноте они казались гуще, так сразу не поймёшь: лес или просто полоса у дороги. В окно постучали.

У машины стояла девушка, лет на пять меня старше. У неё были красивые рыжие волосы и здоровенный синяк на скуле. Откуда она появилась, я не заметил. На всякий случай, глянул в зеркало: машин за нами по-прежнему не было. Девушка опять постучала в окно, мелко барабаня пальцами, как будто спешила. Я сперва опустил стекло, а уж потом подумал: может, не стоило? Ночь, трасса…

– Здравствуйте. Я тут сломалась…

Похоже, девчонка плохо разглядела меня в темноте, но всё равно было лестно, что ко мне обращаются за помощью. Лестно-то лестно, а что я сделаю-то?

– Тут недалеко! – Она по-своему истолковала моё молчание. – Всего пять шагов. Мне бы только машину вытащить, а дальше…

– Вы в яму, что ли, съехали?

– Ну да! – Вот тебе и синяк на скуле. А я, признаться, не видел ничего, даже не заметил, как она подошла. Может, теперь так машины грабят? Деньги-документы отец взял с собой… Хорошая мысль – позвать отца!

– Сейчас! У меня отец рядом… – Я вышел, хлопнул дверью (пусть угоняют, а я посмеюсь!). Стоя девушка была выше меня на голову и уже могла бы разглядеть, что перед ней подросток, но звать отца всё равно не захотела.

– Не надо, мы справимся. – Она взяла меня за руку и, раньше чем я успел возразить, быстро потащила вниз по склону.

У меня перед глазами только мелькали заросли лопухов, кусты, деревья. Ничего себе она улетела! Если, конечно, не врет. Вопить «пап!», когда тебя уже волокут в кусты выручать девушку, было всё-таки неловко. Я высматривал машину, но видел только деревья, мусор и ветки под ногами, даже аварийные огоньки нигде не горели.

– Эй, погодите! Надо всё-таки отца позвать, хотя толку… Мы ведь сами тут сломались…

Сзади послышался визг тормозов, жуткий грохот и почему-то бряканье цепи. Девчонка резко встала, и я влетел носом в её спину. Потом оглянулся и увидел, как тяжёленький кузов, радостно мигающий аварийкой, катится кубарем вниз по склону. Колёса мелькали, как лапы здоровенного диковинного животного. Казалось, что оно так играет. На том месте, где секунду назад стоял наш автомобиль, всё ещё тормозила фура.

Водитель выпрыгнул из кабины (мне показалось, что на ходу) и побежал вниз к нашей машине. Наверное, он думал, что там есть люди. Отец тоже бежал к машине и меня, конечно, не видел в темноте среди кустов и деревьев. Наверное, тоже думал, что я там. Я хотел крикнуть ему и почувствовал, что мою руку отпустили.

– Вот и приехали! Отец расстроится… – Я повернулся к девушке, но её больше не было. Ни впереди, ни справа, ни слева, я ещё минуты три вертел головой: куда ж она подевалась? И где её машина, которую надо вытаскивать? Я даже сделал несколько шагов дальше в заросли, пока не запутался в кустах и не понял: машина бы тут всё поломала. Не было никакой машины!

– Васька! – В пятидесяти метрах от меня отец пытался открыть помятую дверь нашей перевёрнутой легковушки. Даже фонарик не включил, иначе бы давно увидел, что меня там нет. Грохот стоял такой, будто он чеканит по двери кувалдой. Надо было бежать, чтобы успокоить его, а я стоял, как дурак, будто в землю врытый, и всё думал: «А где девчонка-то? Где машина?» Пока тормозил, ноги среагировали вперёд головы и всё-таки побежали в нужную сторону. Надо было крикнуть, но голос пропал, как в страшном сне. Я поднял руку и помахал, хотя вряд ли отец смотрел в мою сторону.

– Васька!

Я не смог выдавить из себя никакого ответа. Бежал к отцу, пока не запнулся о какую-то проволоку. Растянулся на земле и буквально носом уткнулся в еловый венок.

– Я здесь, пап! – Я всё ещё валялся на земле, уставившись на еловые лапы, переплетённые грязной лентой. На обочинах много таких венков. Без имени, без фотки и даты. Но тогда, лежа на пузе в двадцати метрах от перевёрнутой машины, я точно знал, кому повесили этот. Похоже, не в этом году дело было: вон как всё вокруг заросло.

– Васька, жив? Ты как здесь?!

– Вышел.

Отец сгрёб меня в охапку и так держал долго-долго. Я даже успел кое-как осознать произошедшее и заодно изучить лицо водителя фуры. Он стоял в шаге от нас, курил и деликатно отворачивался, что-то бормоча под нос. Вроде не пьяный, а вот не заметил машины, мигающей аварийкой…

– Посидите у меня в кабине, пока дэпээсников ждём. – Голос у него был молодой. А на вид не скажешь. Я бы дал ему лет сорок.