Текст книги "Большая книга ужасов – 90"

– Почему полдня? – усмехнулся Лом. – После обеда я подойду к тебе и скажу «А-А-А-А-А-А!» – и ты опять будешь ходить в мокрых штанах!

– Вы что там, утонули? – За спиной возникла Ирина и потащила нас в землянку сушиться.

У лесника была керосиновая лампа и портянки на печке. Он как будто сошёл со страниц детских сказок. Маленькую буржуйку мы с Толстым тут же завесили своими шмотками, она стояла как навьюченный осёл. Ирина выдала нам по миске картошки с тушёнкой, и несколько минут в землянке стояло разноголосое чавканье. Ну а потом все полезли к леснику с расспросами:

– Дядь Саш, а правда, что поляна аномальная?

– Я в суеверия не верю, я просто знаю, откуда они берутся. Там место нехорошее. Кто там заночевал, либо в ту же ночь пропадает, либо долго потом не живёт.

– Почему?

– А шут его знает! Только я здесь не первый год за лесом гляжу. Что видел, то рассказываю. Полянка уж очень привлекательная: ни ветра, ни ухабов, ручей недалеко. Палатку поставить, костёр разжечь – милое дело. Вот и находят ее на свою голову туристы. Лет десять назад парочка заночевала, а утром пропала – как не было. Палатка стоит – людей нет. Тогда же студенты приезжали из города: одного через месяц застрелили, про остальных не знаю. В прошлом году парень пропал из соседней деревни. Точно так же: лёг спать на поляне, а утром не нашли.

– А вы сами там ночевать не пробовали?

– Днём-то я туда хожу. Деревья сухие мне покоя не дают – вредитель там, что ли, какой завёлся? А ночью, детки, надо спать. – Он притушил керосинку и разлёгся на огромном сундуке, как бабка из кино про войну.

Ночевать пришлось снаружи: с Ириной не спорят. Я засупонился в спальник, чтобы один нос торчал, и наконец-то согрелся. Толстый справа от меня ворочался, как гора, Лом слева без умолку болтал о покойниках.

– Вы правда думаете, что это место аномальное, покойнички кричат, люди пропадают? Я читал о таких местах, но чтобы у нас…

– А что мы, рыжие? – возмутился Толстый.

– Может, и не рыжие. В том году две старухи из леса не вышли. В позапрошлом… Может быть, они бродят до сих пор в тех сухих соснах, а выйти не могут. Нестабильная топография, я читал.

– Не выдумывай. Тайга есть тайга. Каждый год кто-нибудь да уходит.

– А почему уходит-то, ты не думал? Эти старухи здесь тысячу лет прожили, небось каждую травинку знают…

– Это невозможно!

– Всё равно. Опытный человек так просто в лесу не заблудится. Тут нужен ещё какой-нибудь фактор.

– Аномальная зона с нестабильной топографией, потревоженные покойнички… Ещё инопланетян приплети!

– Инопланетяне, может, и ни при чём. А такие зоны если и бывают, то на заброшенных погостах или просто местах, где кого-то убили. Мёртвые не хотят, чтобы их тревожили, вот и водят-плутают, глаза тебе отводят. И ходишь как дурак в трёх соснах, и не можешь выйти… Откуда, думаете, бабкины сказки про лешего? Ещё в древности это заметили, придумали себе объяснение: леший, мол, водит. А то не леший. То, может, покойничек, убитый сто лет назад, свежей крови хочет! – Лом взвыл и кинулся через меня на Толстого.

Спальник мешал мне вскочить и навалять обоим. Я шевельнулся, ненароком заехав Толстому в глаз…

Глупые мы, в общем, были тогда. А я был самый глупый, потому что, когда эти двое достали меня со своей вознёй, я вылез из палатки и, завернувшись в спальник, пошёл к ручью. Сел, умылся, попил. Посмотрел в темноту на ту поляну, но без фонаря ничего не увидел. Они бесились, а мне было как-то странно тревожно. Вот так, без видимой причины.

Мать рассказывала, как ещё в студенчестве пришла она как-то вечером в общежитие. В комнате никого, обе соседки куда-то ушли. И как-то ей нехорошо стало, непонятный страх какой-то накатил. Вроде всё знакомо, всё привычно, людей вокруг полно, только в стену стукни – прибегут. А всё равно… Всю ночь, говорит, так и просидела, трясясь. А утром узнала, что в комнате прямо над ней убили парня. Там какая-то глупая история была, с пьянкой и поножовщиной. Главное, никто ничего не слышал, вот странность! А она чувствовала. И я тогда, сидя у ручья, кажется, чувствовал что-то похожее.

Мимо меня проплыло что-то непонятное. Я выловил и тут же с отвращением отбросил: волосы! Длинный седой пук мокрых волос, фу! Сполоснул руки, вернулся в палатку.

Эти двое уже притихли. Я застегнул спальник и слушал, как в землянке болтали и смеялись девчонки. Как Ирина пыталась их утихомирить, как рявкал на всех дядя Саша. Потом я уснул. Наверное. Мне снилось, что я встаю, надеваю сапоги и, завернувшись в спальник, бреду к аномальной поляне. Долго иду, продираясь через молодые сосны, низкие ветки меня царапают. Прихожу и вижу костёр. У костра старуха сидит, ворошит золу палкой, на меня не смотрит:

– Зачем ты пришёл?

– Не знаю… Захотелось.

– Уходи отсюда, здесь не место таким, как ты.

– Завтра уйду.

– Некоторые думают, что могут уйти, когда захотят. – Она подняла голову, и я увидел, что у неё нет лица. Дырка, обрамлённая соломенными волосами.

Я вздрогнул. Она крикнула:

– Беги!

И я открыл глаза.

В палатке было темно и тихо. Снаружи шелестела трава, как будто ходил кто-то лёгкий, маленький.

– Кто там?

Шаги прекратились. Ещё не проснувшись толком, я рванул на себя молнию, выскочил из палатки в темноту…

Никого не было. Приснилось, наверное.

Я никому из мальчишек не рассказывал про тот случай, про тот сон. За все три недели, что прошли от того похода до экзаменов. Разговор первым завёл Лом, он захотел ещё раз туда наведаться. Толстый поддержал, хотя боялся больше всех. И меня самого странно тянуло на ту поляну. Любопытно, и страшно, и надо наконец выяснить – может, это был просто сон и ничего больше? Поэтому, когда Лом предложил пойти туда после экзаменов, я сразу согласился.

* * *

Фонарь на улице моргнул и вырубился. То же самое сделала настольная лампа. Киря поспешно свернул файл и выключил ноут. Несколько секунд, пока машина вращала мозгами, он смотрел на фотку на заставке. Толстого сразу было видно, а вот кто из остальных двоих автор дневника… Или всё-таки это не дневник, а сочинял человек на досуге. Надо бы фотку физичке показать – может, она… Ноут мигнул и выключился, скрыв фотографию.

Засыпал Киря тяжело. Было душно и холодно одновременно, и темнота кругом, такая привычная, сегодня давила и оглушала. Внизу топал отец. Мать лязгнула заслонкой печи, шумно закрыла от котов дверь на кухню – кончен день. Киря плотнее закутался (холодно!) и думал о том парне с ноутом. Он жил в деревне, ходил в Кирину школу, физичку знал… А Киря о нём не слышал! Дело было не так давно, вряд ли парень успел сильно измениться с тех пор. Штука в том, что Киря не узнал никого из мальчишек на той фотке. Не видел он их взрослыми, нет в деревне ни похожего на парня с фотки толстяка, ни Лома, ни безымянного автора дневника. Уехали?

По комнате пробежал сквознячок. На окне колыхнулась занавеска: это отец идёт на чердак покурить. У Кири здесь маленькая комната, а весь остальной чердак – просто чердак. Там всякий хлам, инструменты и отцовская курилка. Ночью отцу лень выходить на улицу, да и холодно уже. Сейчас за стеной скрипнет ступенька, хлопнет дверь и обязательно грохнется жестяное ведро с газетами и щепками. Каждый раз отец его роняет, без этого никак. Киря прислушался: три, два, один… Тихо. Замешкался отец. Три, два, один… По комнате опять пробежал сквозняк, а дверь всё не хлопала. Окно, что ли, не закрыто на чердаке? Вот тебе и холодно!

Было ужасно лень, но Киря всё-таки встал и, стуча зубами, выбежал из комнаты. Фонарик не взял! Спотыкаясь о чердачный хлам, Киря пробрался к серому прямоугольнику окна, подёргал ручку: закрыто. Зря вставал. А сквозняк-то откуда? Киря вернулся к себе, подёргал там окно – тоже заперто. А сквозняк нагло сифонил по ногам. Крыша, что ли, прохудилась? Киря плюхнулся на кровать, закутался посильнее и закрыл глаза. Надо спать. Завтра уже в школу.

Сквозняк тихонько просвистел мимо уха. Что-то лёгкое шмякнулось со стола и покатилось по полу – ручка, наверное, или отвёртка. Откуда ж так дует?! Киря поводил рукой у стены за головой, у пола под кроватью – ничего. Наверное, всё-таки крыша.

Шмяк! – опять что-то упало со стола. Шмяк, шмяк, шмяк… Коты, что ли, в комнату пробрались? Киря сел на кровати. Сероватый лунный свет из окна кое-как освещал стол: отвёртка, ручка, ноутбук, куча проводов, свеча, фонарик болтается над столом. Киря включил. Несколько секунд он жмурился от света, потом привык, посмотрел вокруг. Котов в комнате не было: ни под кроватью, ни под столом, Киря даже на шкаф заглянул – нету. И упавших предметов под столом не было тоже.

– Спать пора, – сказал он сам себе вслух. – И не читать на ночь дневники сумасшедших. – Выключил фонарь и нырнул под одеяло.

Шмяк! – со стола упала, судя по звуку, отвёртка и медленно покатилась в Кирину сторону. Он зашарил рукой по полу, но не нашёл.

– Коты! Уймитесь! – Котов в комнате не было, и Киря это знал. Он закутался плотнее, зачем-то плюнул в темноту и укрылся с головой. Даже сквозь одеяло он слышал, как предметы падают со стола, и говорил себе, что это от сквозняка, что они просто закатываются далеко, а завтра всё найдётся. Сон потихоньку подкрадывался, Киря уже дремал, когда услышал стук в окно.

«Ветка», – подумал он и тут же сел на кровати. Какая ветка, когда под окнами только низенькая двухметровая вишня, а тут чердак!

Стук повторился. Стучали намеренно. Рукой или палкой, конкретно так стучали, это был не случайный звук. Чердак. Метров шесть от земли. Киря торопливо продирал глаза: темно было и в комнате, и за окном. Стук. Кире показалось, что он видел, как мелькнула за окном палка. Ребятам, что ли, не спится? Не, они бы камешек кинули. Ещё стук. На этот раз Киря точно разглядел палку, вскочил, дёрнул раму на себя – что там ещё?!

– Да не пугайся уж так! – Внизу стояла фигура в тёмном дождевике с капюшоном, натянутым по самые брови. С длиннющей палкой, которой подпирают ветки деревьев. На палку бы ещё лезвие косы – и здравствуй, инфаркт!

– Разбудила? Я хотела сказать, что завтра вам к третьему уроку… – Директриса. Ночью пришла в чёрном плаще и с палкой. Настоящий кошмар школьника. – Ирина Пална заболела, и физики не будет. А я, как назло, не успела телефон зарядить, и городской не работает почему-то… Кирилл, можешь ребятам позвонить сказать, чтобы я по огородам не шастала, как смерть в ночи? – Она поправила капюшон.

Киря только заметил мелкий моросящий дождик. Он уже весь промок и торчал по пояс в окне, мокрый и ошалевший.

– Конечно, Лидь Васильна. Я в «Вотсап» напишу.

– Вот и ладно. А то я как представлю, что весь класс обхожу и стучу в окна… Спокойной ночи, Кирилл. Только не забудь, ладно? – Она быстро вышла за калитку, Киря ничего сказать не успел. Несколько секунд он смотрел, как директриса седлает велосипед и уезжает, светя тусклой маленькой фарой.

Она уехала, и Киря наконец закрыл окно. Включил фонарик над столом, набрал сообщение «Физики не будет» в классный чат. На столе валялась всё та же отвёртка, карандаш и всё барахло, какое было. На полу – ничего. Киря смел всю мелочь в ящик стола, закрыл его и улёгся спать.

Невидимые предметы падали со стола всю ночь. Иногда Киря просыпался и слышал этот звук. Под него засыпал и слышал его сквозь сон. В семь заверещал будильник, Киря переставил его (к третьему же уроку) и только тогда заметил, что предметы перестали падать.

Глава III
Заблудишься – не приходи

В школу Киря пришёл разбитый и невыспавшийся. В тёмном классе никого ещё не было. Киря бросил рюкзак, уселся на подоконник и стал смотреть на улицу. Дома напротив школы жили своей жизнью. Во дворе завхоз белил деревья. Васькин брат в своём дворе возился с садовым шлангом. По улице трусил Кирин Пират (нагулялся), за ним, сгорбившись и странно тряся головой, быстро шла баба Таня.

Кире всегда было неловко смотреть на неё, будто он виноват, что она такая. Странно одета: джинсовая юбка в пол, какая-то бесформенная кофта, похожая на пустой мешок, на голове платок неопределённого цвета. Очень худая, и двигается нарочито неуклюже: как будто мальчишка напялил женские шмотки и кривляется, изображая старуху. Вроде у неё где-то есть дом, но она там давно не живёт. Ходит по улицам, бормочет под нос. Сердобольные соседи её подкармливают. Говорят, её сына нечаянно убили на охоте, с тех пор она такая.

– Здорово! – Васёк шумно кинул рюкзак на парту и по стульям прошёл к Кире. – Ну как твой ноут-динозавр? Труха?

Киря рассказал ему о ноуте и дневнике. Но друга, похоже, история не впечатлила:

– А дальше-то что?

– Об этом мы узнаем сегодня вечером. Придёшь ко мне?

– А как же! Машина неведомо сколько лежала в сыром подполе, и ничего ей не было? Ты гонишь! Только за тем и зайду, чтобы посмотреть на это чудо.

Но вечером Васёк не пришёл. Отзвонился и сказал, что идёт с отцом на рыбалку. Киря даже не обиделся: если хочет человек, то пусть идёт. Он уселся поудобнее, раскрыл ноутбук и стал ждать, когда включат свет.

* * *

И вот кончился последний экзамен, мы вырвались из школы с опухшей головой и ощущением праздничной лёгкости. Лом промычал: «Всё», Толстый молча достал бутерброд, а я сразу побежал домой собираться.

Дома меня уже поджидали рюкзак, сапоги и мать с тарелкой супа:

– Сделал дело – гуляй смело. Только недолго.

– Мы в поход собрались, вообще-то.

– Опять ваша Ирина неугомонная?

– Не, втроём…

– Тогда чтобы до обеда был дома! Заблудишься – лучше не приходи!

Я хихикнул из вежливости и принялся за суп.

В окно нашей кухни виден низенький дом Толстого напротив. Его бабка мыла крыльцо, отмахиваясь тряпкой от назойливого петуха. Петуху приглянулись горошины на бабкином платье, и он не думал отступать. Получил тряпкой раз, получил другой. Горошины, должно быть, выглядели очень аппетитно, петух расправил крылья и кинулся в атаку… И получил на голову ведро грязной воды. Он затряс головой, туловищем и хвостом, как собака, вылезшая из реки, воинственно шаркнул лапой, но бабка Толстого уже подхватила ведро и ушла в дом, беззвучно ругаясь.

С улицы во двор вошёл Толстый, шуганул петуха, взбежал на крыльцо и показал мне кулак. При дневном свете оттуда не видно моё место за столом, я проверял. Но Толстый знал, что я дома, обедаю и пялюсь от скуки на его двор. Поэтому он показал мне кулак, покрутил у виска, сделал «большие уши» сперва ладонями, а потом крышками от бидонов, стоявших на крыльце. При этом он корчил рожи. Красиво и самозабвенно, я так не умею. Я взял из раковины замороженную курицу, нацепил на неё посудную мочалку вместо балетной пачки и стал изображать в окне «танец маленьких лебедей». Толстый беззвучно заржал и удрал в дом.

За спиной покашляла мать:

– Поел? Давай брысь отсюда!

– Я тебя тоже люблю.

Я скинул в раковину курицу и тарелку и пошёл одеваться. За окном тянулась наша узенькая улица, конечно, она называется Центральной. В доме напротив за тёмными стёклами Толстый, как и я, собирался в поход. Через два дома (мне отсюда не видно) собирался Лом. Мы толком не знали, куда идём. Нас тянуло к неведомому и страшному, потому что мы глупые были. Сейчас пишу – и самому страшно, а тогда… Ничего мы тогда не боялись, нам было любопытно, и всё. Любопытство кошку сгубило.

В лесу кричали птицы, как будто утро, а не ночь, гулял ветерок, в общем, всё говорило о том, что мы ещё далеко от той поляны.

– Может, здесь остановимся? – ныл Толстый. – Далась вам эта аномальная поляна! Может, и нет там ничего такого. Физичка показала приманочку, чтобы резвее бежали, а вы купились.

– Вот мы и хотим это выяснить! – буркнул Лом. – Впрочем, тебя никто не держит, можешь идти домой.

Толстый обиженно засопел. Я тоже устал, но помалкивал: спорить с Ломом занятие неблагодарное. Да и место то меня тянуло к себе. Я не знаю, что это было: простое любопытство или правда магия аномальной зоны, но мне до скрежета зубовного хотелось ещё раз побывать на той поляне. И мой сон…

– Слышишь, Лом! А тебе ничего тогда не снилось? Ну в том походе, помнишь?

– Да муть какая-то.

– Старуха?

– Да вроде.

– Говорила «Уходи отсюда поскорее!»?

– Ты что, подглядывал?

– Ой! Ребят, может, не пойдём? – Толстый даже остановился. – Мне тоже снилась та старуха…

– Угу. – Лом шумно наступил на сухую ветку. – Я, если хотите, узнавал про ту поляну. Отец говорит: там жил людоед. Настоящий, из страшных сказок. Вот вам и старуха без лица. Сожрал.

– Шуточки у тебя! – ворчал Толстый.

А я поверил. Лом так просто глупости говорить не станет. И отец его тоже не из болтунов.

– В войну такое было, я читал. Когда людям жрать нечего, они как звери друг на друга кидаются.

– Не-а. Это был людоед не от голода, а от любви к искусству. Ещё до революции жил. И выходил на промысел по ночам. Мог в дом забраться так, что никто не слышал. Так встаёшь утром – а бабки нет. Или ребёнка. Только весь двор кровью изгваздан. Сперва на волков думали, да только не было в лесу волков. Как только этот дядька у леса поселился, весь зверь тут же и ушёл. И собаки каждую ночь выли, пока не околели все. Они ведь чуют.

– Ты говорил, он на той поляне жил.

– Лес тогда меньше был. А может, он и правда жил в лесу, какая разница. Людоед был, факт. Отцу его прабабка рассказывала, а она видела, как люди пропадали. Как их потом находили обглоданными, только зверя никакого не было. Зато был колдун…

– Он ещё и колдун?!

– Может, враки, – пожал плечами Лом. – Время-то какое было: если ты чем-то отличаешься от других, то сразу – колдун! А он всё травки собирал, и мясо варил, и все пытался им всех накормить. И если кто ел, тот пропадал бесследно. Съеденных находили – то, что от них осталось. А тех, кто сам у колдуна обедал, не находили вовсе.

– Ты говоришь, он был людоед… Кто ж к нему пойдёт!

– Ходили, куда деваться! За лечением, приворотами-отворотами. Колдун в деревне тогда был обычным делом. Только нашей деревне не повезло – наш ещё и людоед был.

– И что, прям видели, как он кого-то жрёт? И ничего ему не сделали?

– Я тоже не понял этот момент. Отец говорит, что людей находили обглоданных и думали все на того мужика, потому что зверя в лесу не было. Думаю, он был оборотень или вроде того. Сторонились его все. Потом в революцию его убили и дом сожгли. Поэтому то место до сих пор выжженным кажется.

Все замолчали. И лес как-то сразу стих: не пели птицы, не трещали ветки, и ветер не дул. Лом повел вокруг своим фонариком и сказал:

– Пришли.

Мы стояли аккурат в центре той поляны. Место и впрямь выглядело будто выжженное – как я раньше не понял? Я не знаю, когда мы успели сюда добраться: минуту назад вокруг были живые деревья и звуки леса. Толстый робко смотрел на оцепление из мёртвых деревьев и бубнил под нос:

– Как мы здесь оказались?

– Спокойно, Санёк! Дядя Лом всех спасёт. Здесь разожжём костёр. Нечисть боится огня, я читал. Палатку поставим поближе. Спать будем по очереди.

– Зачем? – ворчал Толстый. – Ну если ты уверен, что знаешь правду, чего тебе ещё, а?

Лом так и замер с рюкзаком на одной лямке:

– А тебе самому не интересно, Толстый? В твоей родной деревне, у тебя под толстым носом такая поляна, а ты… Может, в нашей жизни уже не будет ничего интереснее. Может, наша деревня больше ничем таким не отличится. Может, был колдун. А может, не было, может, здесь химическое оружие испытывали и завтра мы все умрём, как обещал лесник… Может, у нас тут Припять в миниатюре, а мы живём и не знаем!

– И ты хочешь проверить это не только на себе, но и на нас.

– Трусов не держу, – Лом широко повёл рукой, показывая на ночной лес.

Мы ставили палатку, Лом воевал с костром. Обычно он зажигает с одной спички, а тут возился, наверное, полчаса. Мы уже палатку поставили, а он всё возился. Поджигал бумажку, бумажка гасла. Поджигал ещё раз, бумажка загоралась, подносил к хворосту – гасло всё. При том, что ветра не было, ни ветерочка, что само по себе аномально.

– Сырое, что ли, всё? – ворчал Лом, ковыряясь в рюкзаке.

– А я говорил, пошли отсюда!

Толстого он не слушал. Он достал из рюкзака стеклянную бутылку с накручивающейся пробкой и плеснул на ветки:

– Сейчас как миленький загорится!

Запахло бензином. Костёр действительно вспыхнул. Пламя взметнулось почти на метр, но тут же осело и загорелось ровно, как надо. Поляна и мёртвые стволы озарились жёлтым светом, и наши тени у костра вымахали размером с дом. На секунду мне показалось, что их больше трёх, но пригляделся: нет, всё нормально.

– Водички принесите, – нарочито небрежно бросил Лом, и я понял, что ему тоже не по себе.

– А сам?

– За костром следить буду. Боишься – так и скажи.

– А кто не боится? Ты?

– Как вы мне надоели! – Лом взял котелок, фонарь и пошёл через поляну к ручью. Надеюсь, хотя бы в правильную сторону пошёл. Там ходу минут пять, заблудится Лом только так.

– Эй, я с тобой! – Толстый вскочил и буквально вприпрыжку пошёл за Ломом. Я сообразить ничего не успел, как остался один на этой чёртовой поляне. Вообще правильно – должен же кто-то следить за костром, но всё равно было неуютно.

Несколько минут я слушал шаги Толстого и Лома. Они чавкали по грязи, хрустели ветками, оглушительно в ночной тишине. И мне было спокойно от этих звуков. Потом мне показалось, что звук не отдаляется, и это было странно.

Он не отдалялся. Совсем, ни капельки. В десяти шагах от меня среди мёртвых деревьев хрустели ветки и чавкала грязь. Вот уже несколько минут кто-то за деревьями будто маршировал на одном месте. И идущих было больше двух!

Звук разливался по поляне, две, три, десять пар ног шагали где-то за деревьями. Ребята не оставили мне фонарик, и я вглядывался в темноту из-за костра. Костёр только поглощал свет.

Ветки уже хрустели где-то у меня за спиной, и впереди, и справа, и слева, невидимые ноги подходили ближе. Я обернулся. Вход в палатку призывно чернел, но прятаться я отчего-то побоялся. Пока я снаружи, хотя бы вижу, что происходит. Я только отодвинулся от костра к палатке, чтобы прикрыть спину, ежели что.

Шаги приближались. Быстро, ещё несколько секунд – и я увижу, кто там идёт. Точно, что не двое. Человек десять или больше быстро шли ко мне из леса.

И вдруг раздался вопль!

Оглушительный, визгливый, он разнесся по лесу и ответил сам себе эхом. Он доносился из-под земли, и я почувствовал, как она завибрировала под ногами.

Я подпрыгнул, нырнул в палатку и одним рывком застегнул молнию. Земля как будто ещё тряслась, я не сразу сообразил, что это мои собственные ноги. Я сидел на корточках в палатке у застегнутого входа, и меня трясло.

Кричали совсем рядом. Будто из-под костра или из-под меня самого. Может, это я кричал? Не…

Снаружи палатки засвистел ветер, и ветка корябнула по стенке. Сверху вниз одним резким движением, как будто собралась вспороть мою палатку… Только не было веток вокруг. Палатка стояла посреди поляны…

Шаги раздавались уже совсем рядом. Кто-то будто бродил вокруг палатки и – раз! – споткнулся о растяжку. Верёвка глухо спружинила, брякнула как струна, под чьими-то ногами часто-часто захрустели ветки, под чьей-то решительной рукой вжикнула молния…

Я выкатился в темноту навстречу невидимому врагу. Я вскочил на ноги и стал вертеть головой, как ненормальный: кто здесь?!

Вокруг была темнота. В шаге от меня тлел костёр. На тёмной поляне стояла тишина, ни ветерка, ни шевеления. Несколько секунд я стоял и слушал, вцепившись в трос палатки. Трос был не натянут. На земле поблёскивал выдернутый колышек. Мой невидимый гость споткнулся или я сам сейчас выдёрнул?

В костре шумно шевельнулись угли. Я повернулся: старуха!

Она сидела так же, как в прошлый раз: с палочкой у костра. Белая прядь выбилась из-под платка.

– Я же тебе говорила, чтобы ты сюда не совался. – Голос у нее был скрипучий, нечеловеческий. – Кто сюда придёт, здесь и останется. Беги! – Она кинула в меня головёшкой.

Я поймал, обжегся и распахнул глаза.

Я сидел у костра спиной к палатке. Земля вокруг была истоптана. Следы большие, человеческие следы, размера, наверное, сорок пятого, точно не мои. На прогнувшемся тросе болтался выдернутый из земли колышек. Я потянулся воткнуть – и увидел свою руку. В ладони, в самом центре, наливался белый волдырь ожога.

В шею мне дунуло прохладой, в ноздри ударил странный запах сухой кожи и полыни. Похоже, но не так резко пахнет от стариков. Что-то шаркнуло по моей куртке, как будто пытались схватить, но не удалось. Сзади! За спиной мирно стояла палатка. Я заглянул внутрь – пусто.

Луна была высоко-высоко. Она была полной и светила, наверное, ярче костра. Впереди замаячил огонёк фонарика. Наконец-то!

– Живой? – Лом сверкнул фонариком мне в глаза. – Ну вот и молодец. А Толстый испереживался, как ты тут без нас… – Лом болтал как ни в чём не бывало и прилаживал над костром котелок с водой. Толстый ковырялся в рюкзаке.

Через несколько минут в котелке над костром уже уютно бурлила гречка с тушёнкой. На палках вокруг сохли наши сапоги. Я сидел на брёвнышке, завернувшись в спальник, цедил чай из горячей железной кружки, чесал босые ноги о засохшую грязь и не мог поверить, что это та поляна, с которой надо бежать.

– А может, старуха – это просто старуха, – философски заметил Лом. – Померла тут где-нибудь и ходит теперь всех гоняет. Кто не своей смертью умер, те и становятся призраками.

– Думаешь, заблудилась и не вышла из леса?

– Или зверь какой задрал. Вы видели её лицо?

Мы с Толстым закивали. Я отчего-то подумал про росомаху. Видел однажды, что она делает со зверем, попавшим в капкан. Честно говоря, видел только кровь, шерсть и пару косточек. Всё остальное выела росомаха. Завалить парня вроде меня ей всё-таки слабо, а старуху, думаю, осилит. Медведь опять же… Он ещё голодный в мае, ягод нет.

Толстый задумчиво шевелил дрова в костре:

– Мне кажется, тут другое. Лес ведь каждый год кого-нибудь забирает. В том году две старухи ушли. В позапрошлом – парень из города… Да если бы они все в призраках ходили, тут бы уже было не протолкнуться!

Я молча расправлялся с кашей. Эти двое спорили об аномальных зонах и мёртвых бабках.

– Вот если, например, кого-то зарезали да ещё не похоронили – тогда да, он может стать призраком. А зверь задрал – дело житейское.

– А место-то при чём?

– Энергетика. Двести лет назад здесь кого-то убили, потом сто девяносто лет назад ещё кого-то, и это всё копится, копится… И когда земля уже хорошенько пропитана кровью…

– Да ну, фигня! Вся земля – одна большая могила.

– Ты не понимаешь. Должно так совпасть, чтобы и место, и время, и чтобы не за что, и… – Толстый сник. – Сам не знаю.

– Но местечко и правда стрёмное, – поддержал его Лом.

А мне уже было уютно, как дома перед теликом. Тепло, хорошо, и даже банальная каша с тушёнкой на воздухе в лесу в тысячу раз вкуснее.

Лес молчал. Казалось, он слушает этот глупый разговор. Ветки не шумели на ветру, не пели птицы. Когда Толстый и Лом замолкали, у меня звенело в ушах от тишины.

– …А то оказалось поместье Салтычихи, и в этом пруду она утопила кучу народу, вот тебе и стоны по ночам! Вода – она же как зеркало, портал в мир мёртвых.

Я перевернул свои сапоги над костром: ещё чуть-чуть, и высохнут. По телу разливалось приятное тепло. Я подобрал ноги под себя, плотнее завернулся в спальник. Голоса Лома и Толстого слышались издалека, будто я под водой, а они уплывают от меня на лодке. Ноздри щекотал запах тушёнки и костра. Одежда будет пахнуть им ещё долго. На голову будто надели тяжёлую мягкую шапку. Мне было тепло.

– Ну слава богу, тут люди есть! Привет, ребятки! Не возражаете? – Лом поперхнулся кашей, а Толстый вытаращил глаза. К нашему костру подсел дядька самого дикого вида: всё лицо его закрывали борода и чёлка, только два глаза поблёскивали в темноте.

– А я заблудился, думал, уже не выйду. Как вы, местные, здесь ориентируетесь?

– Здрассте. – Лом гостеприимно протянул ему ложку, а Толстый спросил:

– Вы городской?

– Не местный, – коротко ответил дядька, а я опять заметил, что даже не вижу его рта. Ложка с кашей исчезла в бороде и вернулась пустой. Дядька счастливо зажмурился:

– М-м… горяченькое. Я вас сейчас тоже угощу. – Он торопливо полез в карман, достал промасленный свёрток и развернул. В свёртке лежали раздавленные плоские пирожки, видно было, что дядька долго таскал их в кармане. – Берите-берите. Мне бабка с собой много напекла.

Отказываться было неудобно. Пирожок был слишком масляный и странно пах диким мясом. Этот запах ни с чем не спутаешь. Отец Лома иногда угощает нас котлетами из лося. Вот у них похожий запах, но не совсем то.

Лом и Толстый не глядя заглотили по пирожку, промычав «спасибо». А я уже наелся. Видя, что дядька наблюдает, отвлекал его вопросами, чтобы потихоньку выкинуть надкусанный пирожок:

– Вы охотник?

– Бывало по молодости, ходил с ребятами. Очень уважал это дело.

– А теперь что же? – Я метнул пирожок в костёр, и он вспыхнул, будто состоял из одного масла.

– А теперь я не тот, глаза не те, да что там! – Он махнул рукой и со звоном кинул ложку в пустой котелок.

Я будто проснулся от этого звона. Взглянул ещё раз на нашего гостя: странно он был одет. Вроде всё как у людей: штаны, рубашка, сапоги, а какие-то не такие, не как у всех. И еще он отбрасывал две тени.

Я подумал, это игра света, специально пересел поближе к нему: будет у меня так же или нет? Нет, у всех была одна тень, и только у нашего гостя две. А Толстый и Лом клевали носом у костра и ничего не замечали.

Проснулся я от холода. Костёр давно погас. Я лежал босиком на бревне у холодного кострища, и меня трясло. Ребят рядом не было – дрыхнут небось в палатке, не стали меня будить. Я размял замёрзшие пальцы на ногах и потихоньку встал. В ногах забегали иголочки, и голова закружилась. Уже рассвело. Часы показывали половину пятого. Птицы непривычно молчали – ах да: аномальная поляна. Чёрные деревья окружили меня. Под ногами была голая глина и ни травинки живой. Наши сапоги так и висели на рогатинах над кострищем. У самой палатки прямо на земле валялась майка Толстого. Интересно, на голую землю роса выпадает? Я подобрал майку – мокрая, с налипшей жёсткой шерстью (у Толстого жутко приставучий пес) – и пульнул в открытую палатку.

Никто не завопил. И даже не буркнул сонно: «Отвали!» Я встал на четвереньки и залез в палатку: никого не было.

Спальники ребят лежали неразвернутыми на голом тряпичном полу. У стены стояли рюкзаки. Не ложились? Ушли куда-то ночью, не взяв меня? А может быть, этот без лица, наш ночной гость?.. От растерянности я шарил руками по палатке, ища неизвестно что. Потом выскочил и завопил на весь лес:

– Толстый! Лом!

Даже эхо мне не ответило. Ноги коченели, и пальцы на руках тоже. Меня трясло.

– Отошли на минутку. Сейчас придут. – Я сказал это вслух и упёрся взглядом в торчащие над кострищем сапоги. Не ушли бы мальчишки босиком. Что-то случилось, и этот, который ночью приходил…