Текст книги "Мёд и немного полыни"

Глава 6
Дорога в Каратал[11]11
  Посёлок в Кувандыкском районе Оренбургской области. Название переводится как «Чёрная ива» (каз. қара – «чёрная», тал/тала – «ива»).


[Закрыть]

Дед Оспангали, управляя лошадью, поглядывал на путников и едва заметно качал головой. Потом не выдержал:

– Ох, дочка, еду и думаю: вот старый глупец! Куда тебя с детишками везу? Оставлю одну в чужом краю. А вдруг кто обидит? И муж твой узнает, спасибо не скажет.

Акбалжан молчала.

– Видел я много, – Оспангали вздохнул. – Другой бы тебя осудил: как это – женщина от мужа ушла? А я думаю, у каждого на лбу доля написана. Никто не угадает, что правильно, а что нет для другого. Ты, видно, хочешь писать судьбу сама. Хватит ли сил? – он внимательно посмотрел на неё.

Акбалжан отвела взгляд, кутаясь в тёплую фуфайку, хотя припекало солнце. Прижала губы к щеке спящего сына.

– Ладно, отвезу тебя в Каратал, – сказал Оспангали. – Там хорошие места, речка рядом, голодными не останетесь. И казахов много.

Акбалжан кивнула.

– Мама, куда мы едем? – потеребила её за руку Райса.

– Приедем – узнаешь!

Проезжая мимо родного Кос-Истека, Акбалжан сложила руки в молитве. Мысленно попросила родителей благословить её. Эх, что же там впереди?

Оспангали ездил в сторону Оренбурга[12]12
  Хотя в 1940 году Оренбург официально именовался Чкалов, в народе его продолжали называть Оренбургом, по-казахски Орынбор.


[Закрыть] выменивать шкуры. Рассказывал соседям, что там уже нет такого страшного голода, как здесь. Случайно услышанные слова запали Акбалжан в душу, и в то утро она уговорила старика взять их с собой. Побежала домой, собрала в узелок вещи, взяла воду, немного курта, не смея забрать всю еду.

К вечеру маленький Куантай стал надрывно плакать. У Акбалжан кончилось молоко. Она не ела с утра. Подсоленный курт отдала Райсе. Совала младенцу пустую обмякшую грудь, а он не унимался, покраснел от натуги.

Старик остановился у ручья. Достал из-за пазухи нож, верёвки. Велел собирать сухие ветки и разжигать костёр.

Акбалжан напоила детей из ладони. Набрала кучку ветвей, подожгла. Райса издали наблюдала за Оспангали. Он то припадал к земле, то бежал, то прыгал.

Вскоре старик притащил двух подбитых сусликов. Освежевал. Вытащил закопчённый котелок, бросил туда крошечные тельца. Сварили пахучую сорпу.

После еды Акбалжан почувствовала прилив молока. Куантай припал к груди и наконец засопел. Переночевали в степи. Утром снова отправились в путь.

Солнце вставало, окрашивая небо бледно-розовыми всполохами. Зелень вокруг росла тучная, словно на другой, сытой земле. Проезжали посёлки, крупные, мелкие. В каждом Оспангали останавливался, одни мешки выгружал с телеги, другие приносил.

После полудня поднялись на высокий холм и увидели в низине ряды домов. Сбоку нёс воды Урал. Казахи называли его Ақ Жайық – Белая река.

– Вот и Каратал, – произнёс Оспангали.

На просторной поляне бегали дети. Подбрасывали вверх шарики, скатанные из шерсти, и смеялись. Райса приоткрыла рот. Дети в их ауле играли тихо, без шума и радости. Здесь же, казалось, нет ни голода, ни горя.

У дороги переговаривались о чём-то своём селянки, на вид русская и казашка. Они с любопытством уставились на приезжих.

Телега подъехала к белёному домику с красным флагом на крыше.

– Сельсовет, – сказал Оспангали. – Пойдём.

Акбалжан, держа сына на одной руке, а другой сжимая ладошку дочери, прошептала «Бисмилля»[13]13
  «Во имя Аллаха» (араб.) – одно из значений слова – «начало всего благого и доброго».


[Закрыть] и пошла за ним.

Управляющий, крепкий седой мужчина, энергично потряс вошедшим руки. Акбалжан отпрянула, не привыкшая к такому приветствию.

– Устроится пока у Сычихи, – сказал Дмитрий Михалыч. – А то бабка вечно жалуется, что одна. И языку научит. Сегодня выпишу килограмм зерна. Коров доить умеешь?

– Умеет, умеет! – заверил Оспангали.

– Ну тогда завтра выходи, доярки нужны. На рассвете жду! Работать надо много, – предупредил управляющий.

Акбалжан вопросительно посмотрела на Оспангали. Тот перевёл слова Дмитрия Михалыча.

– Скажи ему, буду много работать! – воскликнула она так громко, что ребёнок на руках заплакал.

Подкатили к землянке. Оспангали вошёл внутрь, переговорил с хозяйкой и позвал:

– Заходите!

Акбалжан осторожно ступила через порог. Её встретила пожилая женщина в ситцевом платке, с руками в боках:

– Боже, какая маленькая! Проходи.

Усадила гостей за стол, сколоченный из досок, принесла зелёные щи. Разлила по чашкам, раздала деревянные ложки. Акбалжан, принюхавшись к незнакомому аромату, сглотнула слюну. Строго глянула на Райсу, которая с жадностью начала есть.

– Да не стесняйся, – произнесла Сычиха. – В еде стыда нет. Кушайте! Мы тоже голодали. Слава богу, сейчас лучше!

Акбалжан догадалась, о чём сказала хозяйка. Хотела в благодарность поклониться, но сдержалась: вдруг здесь так не принято.

Оспангали засобирался:

– Ну, теперь, дочка, я спокоен. Приеду ещё навестить тебя. Будь счастлива!

– Рақмет, ата![14]14
  Спасибо, дедушка! (Каз.)


[Закрыть] – глаза защипало, и Акбалжан наклонилась снять невидимую нитку с платья.

На следующий день она встала рано. Наказав Райсе смотреть за Куантаем, поспешила к конторе.

Глава 7
Сказка о смелой старухе

Работать и вправду приходилось много. После дойки работницы чистили навоз, таскали корм. Ездили на лошадях за глиной. Высыпали её из телеги на землю, делали горку с углублением, как для теста, наливали воду и месили босыми ногами. Добавив к жиже солому, мазали стены скотных баз.

Когда платье и платок становились грязными, Акбалжан стирала их на ночь, сушила, а утром надевала, иногда полусырыми. Приходила домой поздно. За детьми присматривала баба Дуся. Так на самом деле звали Сычиху. Поначалу Куантаю давали коровье молоко, которое приносила соседка, да варёную картошку, завёрнутую в тряпочку. Потом он быстро выучился есть то же, что и взрослые. Акбалжан не увидела первого шага сына, а однажды удивилась, что он сам грызёт морковку.

Потихоньку она училась говорить по-русски. Баба Дуся показывала, как готовить щи из капусты с травами, отыскивать на полянах дикий щавель, горный лук с лебедой, ягоды. Деревенские мальчишки делились с ними рыбой. Вечером приходили соседки. Щёлкали семечки, сплёвывая шелуху на земляной пол. Перед сном подметали его чилижным[15]15
  Чилига – кустарник, разновидность акации.


[Закрыть] веником.

Порой Акбалжан терзали мысли: правильно ли поступила с Жангиром? Успокаивала себя тем, что сделала для него лучше. Женился он, потому что велели родители. Жену не выбирал, нежности не испытывал, значит, страдать не будет. Да и она не скучала по прежней жизни. А детей сама вырастит.

К концу лета приехал дедушка Оспангали. Рассказал, что Жангира чуть не посадили. Увезли в райцентр, но отпустили, помог зять Аман. Акбалжан вздохнула. Не желала мужу зла, что бы он ни сделал. Старик признался, что пришлось открыть, где она. Акбалжан прикусила губу. Сдержанно ответила, что, если Жангир хочет увидеть детей, пусть приезжает, а нет – его выбор. Она не вернётся.

Вечером за чаем разоткровенничалась с бабой Дусей, рассказала про мужа, корову.

– Да, деточка, время такое, – баба Дуся подула на горячий чай. – У меня тоже была семья. Наши предки крепостные. Как дали вольную, отправились в Сибирь, осели там.

Глаза бабы Дуси заблестели, она хлебнула чай и уронила кружку. Вскочила, начала трясти подол.

– Обожглась? – Акбалжан схватила тряпку.

– Да нет, – баба Дуся подвернула платье с мокрым пятном и всхлипнула. – Как пришла советская власть, один сынок ушёл с войском Колчака, второй – в Красную армию попал. Оба сгинули. А мужа моего убили, не давал дом поджечь.

Акбалжан сочувственно покачала головой. Они немного помолчали.

– Вот мы, три бабы собрались – и сюда, на Урал, – продолжила баба Дуся. – Доехала я одна. Кого здесь только нет. Русские, украинцы, казахи, башкиры, чуваши… Кто от красных пострадал, кто от белых, не разберёшь. Поэтому лишних вопросов никто не задаёт. Но, смотри, держи язык за зубами. Мне сказала, душу облегчила, больше никому. Хоть в каком народе есть люди чистые, а есть сволочи.

Ночью Акбалжан лежала возле детей, слушая их дыхание. Рассматривала в свете луны маленькие фигурки. Куантай разлёгся широко, закинув одну руку на сестру. Райса спала, свернувшись. Как же они подросли! У дочки волосы уже до пояса достают. Сынок вытянулся, ножки стали длинными.

Дни бежали легко, как колеса телеги Оспангали. Урал обмелел. Густая листва деревьев вдоль реки запестрела, словно разноцветная корпешка[16]16
  Корпешка (каз. көрпе) – традиционный вид народного творчества у казахов; одеяла, покрывала, сшитые из разноцветных лоскутов и наполненные шерстью или другими материалами.


[Закрыть]. Стало зябко, особенно по утрам. Женщины готовились к зиме. Натаскали дрова, запасли ягоды, насолили хрустящую капустку, спустили в погреб картофель. Для заварки насушили ароматную матрёшку[17]17
  Народное название душицы – травянистого растения с приятным ароматом и вкусом.


[Закрыть].

В сентябре случилась нежданная радость. Ферма перевыполнила план – урожай собрали богатый, поголовье скота выросло. Лучшим работникам выдали премии. Акбалжан достался телёнок. Хилый, безнадёжный, родился не ко времени.

Телёнка принесли в избу и устроили на соломенной подстилке. Поначалу он только лежал. Ему протягивали ладонь, и он начинал сосать пальцы, громко причмокивая. Опускали его морду в ведро с разведённым водой молоком, которое баба Дуся выменяла на картошку. Так и научился пить.

Дети гладили телёнка, обнимали за шею, хохотали, когда он мотал головой. Вскорости выяснилось, что это тёлочка. Коричневого цвета, со светлым узором на мордочке, похожим на улыбку. К удаче, как сказала баба Дуся.

С появлением тёлки в доме стало теплее. Укладывая детей, Акбалжан рассказывала сказки. Какие-то слышала в детстве, другие – сочиняла сама.

«В одном маленьком ауле жила одинокая старуха. Была у неё чёрная корова. Днём она паслась в степи с другими коровами, а ночью спала со старухой в юрте. Однажды воры решили ночью увести корову. Но умная старушка перед сном посмотрела в дырочку в пологе и увидела, что юрту окружили восемь головорезов. Тогда она ударила камнем по казану и громко выкрикнула:

Жатайық, жатайық

Қара сиырды матайық,

Ұры сегiз, бiз тоғыз

Тiрi қызыққа батайық!

(Ляжем-поляжем,

Окутаем чёрную корову.

Воров восемь, а нас девять,

Вот будет потеха!)

Услышав, что в юрте аж девять человек, воры пустились наутёк и больше не появлялись».

На последних словах Райса смеялась, а Куантай уже давно уснул.

Глава 8
Кожабай

Зоотехника Кожабая прислали в Каратал из другого района – поднимать животноводство. Неженатый, приятный лицом, грамотный. Двадцать шесть лет, ровесник Акбалжан. Непохож на большинство колхозных мужиков – не матерится, с женщинами разговаривает уважительно. Доярки заигрывали с ним, гадая, кого же выберет? Незамужних в колхозе было много.

Заглядывалась на него и Жайнаш. Высокая, смуглая, похожая на своенравную кошку, которая никого не признаёт. Когда её муж умер от лихорадки, она стала жить с его молчаливым братом по прозвищу Момын[18]18
  Момын – человек настолько кроткий, что, согласно казахской поговорке, не возьмёт травинки изо рта овцы.


[Закрыть]. Жайнаш дружила с Рыжей Сонькой, молодой незамужней бабой. В посёлке ничего не утаишь: то с солдатами замечены, то с гостями из райкома. Но от Момына Жайнаш не уходила. Он был удобным, как старая кошма[19]19
  Войлочный коврик из овечьей или верблюжьей шерсти.


[Закрыть], безмолвно служащая хозяину. Убирал скот, сносил выходки Жайнаш, не обращал внимания на насмешки соседей. Слишком уж светлая была их дочь, не похожа ни на отца, ни на мать.

Акбалжан думала о своём, размазывая глину по стене базы. У детей обуви к зиме нет. Надо попросить соседского дедушку свалять валенки. Шерсть обещала дать бабка Маслиха.

Липкая глина быстро засыхала на пальцах, стягивая кожу. Акбалжан повернулась, чтобы взять новую горсть, и увидела скотника Артыка, толстого, с редкими волосами. Он стоял опершись на лопату и ухмылялся. Акбалжан нахмурилась: тьфу, глазеет так, что умыться хочется. Вечно рядом ошивается, бездельник.

Она подошла к тазу, чтобы плеснуть в глину воду. Артык схватил её за запястье:

– Дай помогу!

– Уйди! – Акбалжан отвела его руку.

– Что строишь недотрогу? Ладно бы девчонкой была, а то с двумя детьми и туда же!

Она добавила воду, отошла. Шмякнула горсть глины о стену.

– А может, нравится меня раззадоривать? – поддел её Артык.

Акбалжан съёжилась, представляя его мерзкую ухмылку.

– Отстань, сказала!

– Да? И что сделаешь?

– Не подходи! – она схватилась за вилы.

– Акбалжан! – к ним торопливо приближалась Саша, её новая подруга. Они жили рядом, работали в одном коровнике.

Артык, выругавшись, ушёл.

Подбежала запыхавшаяся Саша.

– Смотрю, опять он к тебе, что за дурак!

Акбалжан чистила пальцы от глины.

– Надо управляющему пожаловаться! Или Кожабаю. – Саша поглядела вслед Артыку, прищурившись.

– Ладно, давай работать. – Акбалжан скатала из глины шарик и приплюснула.

– А ты молодец, смелая!

– Да ну, какая я смелая…

Вечером Акбалжан вспоминала этот разговор, разжигая самовар. Закинула щепки. Задумалась. Полгода прошло, как они приехали в Каратал. Жангир так и не объявился. Заглянула в самовар: угли потухли. Взяла старый сапог, надела его на горлышко и стала накачивать воздух, чтобы раздуть огонь. Незаметно мысли перетекли на Кожабая. Какой он всегда разумный! Что ни случится на базе: падёж скота, драка между скотниками, воровство, всё решает спокойно, уверенно. Прищурит глаза на секунду, что-нибудь да придумает. Вот же повезёт его жене! Тут же себя одёрнула: ей-то что об этом думать? Самовар запыхтел, щёки налились жаром, как угольки.

Утром перед выходом посмотрелась в зеркальце. Поправила застиранный платок, пригладила платье со штопанными локтями, выпрямила плечи. Главное – не выдать себя, не глядеть в его сторону. Что ж она так дрожит?

Так получалось, что они с Кожабаем всё чаще оказывались вместе. То помогали корове растелиться, то лечили телёнка, сломавшего ногу в яме. Однажды нечаянно соприкоснулись ладонями. Сердце тут же ухнуло вниз. А он посмотрел на неё открыто, с мальчишеской улыбкой. Акбалжан быстро склонилась к ноге телёнка. Казалось, поднимет глаза, и он всё поймёт. Подумает, какая же она глупая…

Слава богу, Артык больше не приставал. Зато Жайнаш с Рыжей Сонькой не давали прохода.

– Приедут непонятно откуда. Где муж, от кого дети, неизвестно, – переговаривались они нарочито громко.

Акбалжан делала вид, что не слышит, но куда там! Однажды, когда терпение кончилось, выкрикнула запальчиво:

– Дети – мои! А где муж – не ваше дело!

Те переглянулись и фыркнули.

Глава 9
Разговор

– Эх, бабоньки, прозевали мы нашего красавца! – завела разговор Рыжая Сонька на утренней дойке. Первые струи молока зазвенели в пустые ведра. Акбалжан разминала тугое вымя первотёлки. Та нетерпеливо дёргала ногой.

– Стой, моя хорошая, – приговаривала Акбалжан. – Потерпи.

– Слыхали? – не выдержала молчания Сонька. – Кожабай-то наш на дочке председателя соседнего колхоза жениться собрался.

– С чего это ты взяла? – хмыкнула Жайнаш и заорала на корову: – Стой, скотина!

Сонька заговорила с ещё большим жаром:

– Говорят, ездит он туда постоянно. А у председателя дочь красавица, молодая, но для замужества доросла…

– Он туда к родне ездит, – прервала её Жайнаш. – Я узнавала.

– Ну и что! А для чего он потом к председателю в гости ходит? Непонятно? Невестушка там! Так что…

Акбалжан никак не могла раздоить жёсткое вымя. Обычно это выходило легко. Ей поручали первотёлок. Но сегодня выдавилось только несколько капель. Корова хлестала её длинным хвостом, пыталась пнуть, увернуться.

Вытащив из кармана тряпку, Акбалжан привязала хвост к ноге коровы. Сжала вокруг коровьих сосков кулаки, начала ритмично сжимать. Пошли резкие струи. Раздутое вымя постепенно размякло, и молоко можно было сцеживать пальцами сверху донизу.

– Не расстраивайся, это ещё ничего не значит, – шепнула Саша.

– Мне какое дело? – сказала Акбалжан и прикусила губу: неужели так заметно?

Вошёл Кожабай. Поздоровался.

– Посмотри, у этой коровы совсем глаз закрылся. Промыть надо! – подозвала его Жайнаш.

– Да-а, – протянул он, осмотрев бурёнку. – Сейчас промоем.

Принёс тёмный бутылёк.

– Я буду держать, а ты лей на глаз.

Кожабай ухватился за рога. Жайнаш застыла, глядя на него, потом вздохнула.

– Такой мужчина хоть кого усмирит!

– Стой, милая моя, – приговаривала она певуче, промывая покрасневший коровий глаз.

– Кожабай, а нас на свадьбу позовёте? – влезла Рыжая Сонька.

– На какую свадьбу? – прищурился он.

– Так всё село шумит, что вы на дочке соседнего председателя женитесь.

– Дура, – процедила Жайнаш. – Вечно лезешь куда не надо.

Кожабай засмеялся. Оглядел базу.

– Как надой сегодня?

– У меня-то нормально, – пожала плечами Сонька. – А вот Акбалжан, пока я двух подоила, под одной сидит. И чего управляющий вечно её хвалит?

Кожабай подошёл к Акбалжан:

– Тяжело?

– Ничего, раздоила. – Она уже вытирала вымя следующей корове.

Он погладил бурёнку по спине.

– Разговор к тебе есть, – негромко сказал по-казахски. – Подоишь и выходи, я на улице подожду.

Акбалжан чуть не опрокинула ведро, которое удерживала коленями. Выдоив последние капли, утонувшие в пышной пене, встала. Погладила корову там, где держал руку Кожабай, и тут же отдёрнула. Зачем он её зовёт?

Когда шла к выходу, казалось, бабы съедят её взглядами.

Глава 10
Переезд

Кожабай стоял у засохшего карагача, держа в руках фуражку. Увидев Акбалжан, надел фуражку, распрямил плечи:

– Я хочу жениться.

– Будьте счастливы.

Она смотрела себе под ноги. Зачем он ей это говорит?

– А на ком, не интересно?

– Откуда мне знать?

– На самой красивой…

У неё кольнуло в груди. Да что же он издевается! Пусть женится на ком хочет, ей какое дело? Посмотрела ему в глаза, впервые за это утро. Сегодня они какие-то другие…

– Пойдёшь за меня замуж?

Она закашлялась от неожиданности и прислонилась спиной к дереву. Выдохнула полушёпотом:

– А что люди скажут?

– Пусть болтают. О детях позабочусь, не беспокойся. Ну что, пойдёшь?

Акбалжан потеребила кончик косы.

– Ты ведь не знаешь… Я ушла от мужа, но вдруг он приедет?

– А сама этого хочешь?

– Нет.

– Тогда остальное неважно.

– Хорошо, – прошептала она.

Он взял её за руку:

– Вечером приду за вами!

– Сегодня?!

– Раз решили, чего откладывать?

Домой пришла быстро. Зачерпнула из ведра воды, выпила. Присела на стул. Вскочила.

– Ты что-то сама не своя, – взглянула исподлобья баба Дуся, чистя картошку. – Случилось что?

– Ой… Замуж позвали, – выпалила Акбалжан и опустилась на лавку рядом.

Баба Дуся выронила картофелину.

– За кого это? Как так, я ничего не знаю!

– Прости! Сама не знала. Кожабай, зоотехник наш.

– Ах ты, господи! – баба Дуся отложила нож и вытерла о подол руки. – Ну, милая моя, в добрый час! Говорят, парень хороший.

Акбалжан улыбнулась, пошла собирать вещи. Баба Дуся постояла, опершись о косяк, всхлипнула:

– Только меня не забывайте! Приходите чаю попить. Детишек присылай, буду присматривать.

– Конечно, ты же нам как родная!

Вещи уместились в одном узелке. Сычиха побежала к деревянному сундуку, стоявшему в углу комнаты. Вытащила расшитую узорами белую скатерть. Развернула – не погрызла ли ткань моль – и протянула:

– Возьми. Давно её вышивала. Всю жизнь о дочерях мечтала, потом о внучках… Не довелось. А ты мне дочкой стала.

Акбалжан прижалась к бабе Дусе. Глянула на свой узелок и зажмурила глаза: а если он не придёт? Мало ли, пошутил, может.

Скрипнула дверь. Вошёл Кожабай. Поздоровался с бабой Дусей. Погладил по голове Райсу. Взял на руки годовалого Куантая. Тот потрогал незнакомца за гладко выбритое лицо и глянул на мать, будто спрашивая: можно?

Присели на дорожку. Акбалжан поклонилась бабе Дусе. Женщины обнялись.

– Благословляю, живите дружно.

Вышли из дома. Тёлочку повели за собой на верёвке. Баба Дуся назвала её смешным для здешних именем Августина. Потому что в августе родилась.

Акбалжан с трудом выговаривала эту кличку:

– Идём, Агустин!

– Куда мы, мама? – спросила Райса.

– Недалеко. Будешь сюда приходить…

Глава 11
Счастье

Кожабай жил один, в домике в центре села, рядом с управляющим. В просторной комнате стояли аккуратно заправленная кровать, стол, табуретка и чемодан, с которым он приехал.

– Вот моё скромное жилище, – развёл Кожабай руками. – У меня и посуды толком нет. Если что надо – скажи, раздобудем.

Позже зашла одна соседка, другая. Кто занёс чашку, кто корпешки. Потихоньку обустроились. Когда Кожабай ушёл проверить колхозных коров, пришла Жайнаш, держа накрытый кувшин. С вызовом посмотрела на хозяйку дома, огляделась. Акбалжан стирала вещи в тазу.

– Что ж, даже чаю попить не позовёшь? – усмехнулась гостья. – Я молоко принесла. Кожабай любит парное.

– От твоего молока живот заболит, – отрезала Акбалжан, не отрываясь от своего занятия.

Жайнаш развернулась, оставила кувшин у порога и вышла. Куантай побежал к посудине, но мать успела перехватить. Хотела выплеснуть молоко на землю, да рука не поднялась. Отнесла кувшин к забору соседки.

Ночью Акбалжан долго не могла уснуть. Муж давно спал, а она вдыхала его запах. Осторожно гладила по волосам. Боялась, что проснётся утром и всё окажется сном. Он просыпался, обнимал её, и она успокаивалась. С утренним светом дурные мысли казались смешными.

Кожабай носил на плечах Куантая. Для Райсы сделал деревянную куклу.

– Позже научу вас читать, – пообещал.

Справил всем документы, записал жену и детей на свою фамилию. С Жангиром Акбалжан была не зарегистрирована, не до бумажек было.

Вскоре она почувствовала, что беременна. Кожабай, услышав новость, стал ещё бережнее. Не разрешал много работать, поднимать тяжёлое.

– Да что ты, я ж не больная, – говорила она. – Не заметила, как выносила первых.

Близился Новый год. Акбалжан впервые отмечала этот праздник. Муж накануне съездил в райцентр, привёз подарки. Жене – нежную голубую ткань на платье и серебристое колечко в форме крупной капли на тонком ободке. Детям – валенки и сладкие леденцы на палочках. Акбалжан, привыкшая к тёмной грубой одежде, приложила к груди струящийся мягкий атлас и загляделась на себя в зеркало. Кожабай не отрываясь смотрел на неё. Дети радостно бегали вокруг, путаясь в ткани. Про бабу Дусю тоже не забыли. Позвали к себе и вручили ситцевый платок. Сычиха смахнула слезу.

На стол поставили горячую, еще дымящуюся варёную картошку, блестящие солёные грибы и квашеную капусту, что принесла баба Дуся. Разлили чай по жестяным кружкам. Так и встретили 1941 год.