Текст книги "Мёд и немного полыни"

Глава 12
Прерванная весна

В середине апреля тюльпаны выбросили из земли широкие листья, а масло стало жёлтым, оттого что скот вдоволь наедался свежей травы. В один из дней резко похолодало. С потемневшего неба вперемешку с косым дождём посыпались белые хлопья, как мука из мешка щедрой хозяйки. К вечеру снег стал сухим, колючим и пошёл плотной стеной. Пурга накрыла Каратал.

Пока Акбалжан мыла посуду, Кожабай взялся вырезать для детей свистульки. За окном завывала метель.

– Бесқонақ[20]20
  Бесқонақ (каз. «пять гостей») – резкая смена погоды после наступления весеннего тепла в середине апреля. С этим природным явлением связано несколько легенд, которые в каждой местности рассказывают на свой лад.


[Закрыть], – проговорил он.

– Что такое бесқонақ? – с любопытством спросила Райса.

– А вы не слышали? – Кожабай прищурил один глаз, примеряя, где сделать отверстие в деревянной заготовке. – Однажды в апреле пятеро путников возвращались из дальнего аула, где гостили у сватов. Оделись легко, с утра было тепло. Но тут начался сильный буран. Дорогу замело. Они так и не добрались до дома. В это время лучше не выезжать далеко.

Этой весной Акбалжан хотелось сказать доброе слово каждому. Всё радовало: зелёные листочки, на которые раньше не обращала внимания, весеннее солнце и даже этот рассказ под завывание вьюги и потрескивание дров в печи.

В Каратале в тот год беременные, приметив друг друга, смеялись: и ты тоже? Бабы перестали бегать к повитухе, чтобы изгнать нежеланный плод. Рожай и не думай – еды хватает.

Через неделю небо расчистилось и вновь засияло. Снег стаял, будто устыдившись, что пошёл не вовремя.

Райса с Куантаем целыми днями носились босиком по поляне недалеко от дома. Перед сном Акбалжан отмывала чумазых детей в большом тазу. Волосы мыли настоем золы. Воду грели в казане – Кожабай установил его на печь во дворе.

– Жизнь налаживается, – довольно потирал он ладони. – Скоро будем варить много мяса, встречать гостей, как раньше в доме моего ата.

Подросшая Августина паслась на лугу с другими коровами, перед закатом возвращаясь в сарай. Завидев хозяйку, улыбалась своим пятном. Та не могла дождаться, когда же тёлочка начнёт давать молоко.

Кожабай брал на себя часть работы жены. Приходил поздно. Акбалжан ждала его, снова и снова разогревая самовар. Когда хлопала калитка, подбегала к окну и, завидев мужа, выбегала на крыльцо. Он проводил ладонью по её щеке, заходил в дом и громко звал детей. Обходил весь дом, будто не мог отыскать их. Райса и Куантай прятались под нарами, хихикая. А потом хохотали, когда Кожабай наконец залезал под нары и щекотал им ножки:

– А-а-а, попались!

Наступил июнь. Дети захватили мелководье Урала. Плескались, зажмуривая в восторге глаза. Акбалжан в просторном лёгком платье прогуливалась у берега. Маленький Куантай сначала осторожно ходил по горячим камням, но вскоре запрыгнул в воду и стал бултыхаться на мелкоте.

Дома Акбалжан накормила детей и уложила спать. Подошла к Кожабаю. Он читал газету, привезённую из райцентра. Приобнял жену и погладил округлый живот:

– Жаным[21]21
  Душа моя (каз.).


[Закрыть], думаю, у нас родится дочка, похожая на тебя! Будешь заплетать ей косички, а я научу скакать на лошади.

Утром, когда Кожабай одевался, в дверь громко постучали. Это был помощник управляющего.

– Михалыч сказал – срочно в контору! – крикнул парнишка и побежал дальше.

– Что там стряслось? – Кожабай торопливо собрался и ушёл.

Акбалжан почувствовала внутри беспокойные толчки. Посидев немного, поспешила в коровник. Вскоре вернулся Кожабай, непривычно хмурый.

– Что случилось?

Он помедлил и глухо ответил:

– Война…

Слово отдалось холодом внутри.

– Какая война? Где?

Кожабай обхватил Акбалжан. Обычно они не проявляли чувств перед чужими, но тут она прижалась к мужу.

– Далеко, но дело серьёзное.

– А что теперь будет?

– Пока не знаю…

– Ай, – она схватилась за живот.

– Что с тобой?

– Просто испугалась.

– Ты иди. Полежи.

Акбалжан брела по дороге. Вот только всё наладилось, только зажили по-человечески…

Пришла домой и тяжело опустилась на кровать. Дети подбежали, ластясь, но она велела им выйти. Когда осталась одна, застонала и провалилась в тягучий сон. Проснулась от рези внизу живота.

Глава 13
Не уходи!

Девочка родилась недоношенной. Прожила три дня. Крохотное тельце омыли, прочитали молитву, завернули в белую ткань и похоронили.

Слёзы у Акбалжан исчезли. Только вздыхала и кусала губы. О чём думал Кожабай, одному богу было известно. Стал молчаливее. Только задумчиво брал косу жены и проводил кончиком по своей щеке.

В Каратале начались беспокойные дни. Ощущение беды придавливало невидимой силой, будто тяжёлые камни, меж которыми перетирают зерно. Снова, как в голод, стих детский смех. Люди ждали, что будет дальше.

Кожабай приходил каждый день с тревожными новостями. Увеличили планы. Ужесточили наказание за воровство – чтобы никто не посмел взять из колхоза ни капли молока, ни соломинки. Всё должно отправляться на фронт. Иначе – тюрьма.

Неделя после похорон прошла, как в белёсом тумане, что окутывал Урал по утрам. В тот вечер за ужином Кожабай долго и сосредоточенно размешивал в сорпе айран[22]22
  Кисломолочный напиток.


[Закрыть], потом медленно пил из чашки. Акбалжан любила смотреть, как он ест, и теперь, будто пытаясь вернуться в то счастливое время, когда они ждали ребёнка, рассматривала обветренное лицо мужа. Тёмные глаза, нос с горбинкой – раньше он шутил, что дочери лучше бы унаследовать носик от матери.

– Скажи что-нибудь, – попросила Акбалжан.

Он отложил ложку и наконец взглянул на неё:

– Сегодня приезжал уполномоченный, делали списки тех, кого отправят на войну.

– И? – она перестала дышать.

– Начальство пока трогать не будут, у нас бронь.

Акбалжан выдохнула.

– Но я сказал, что пойду добровольцем.

– Зачем?! – прошептала она.

– Я – мужчина. Не могу отсиживаться, если даже восемнадцатилетние мальчишки идут на фронт!

«Не уходи!» – хотелось крикнуть ей, повиснуть на муже и никуда не пускать. Уткнулась лицом ему в грудь. Вся боль, которую сдерживала в последние дни, рвалась наружу.

– Вы не пропадёте. Сказали, семьям солдат будут помогать. – Кожабай обнял её.

– Да не об этом беспокоюсь! – слёзы побежали по её щекам. – Только узнала, что такое счастье. Хочу родить ещё. Почему всё так?

– Война быстро кончится. Ещё лучше будем жить!

До утра просидели на корпешке, расстеленной на полу. Кожабай перебирал косы жены. Касался губами её лица и вдыхал запах степи и солнца.

– Не провожай, – сказал он на рассвете. – Бабы слёзы разведут. Позови бабу Дусю, пусть побудет с вами.

Дети проснулись рано, словно чуя разлуку. Кожабай поднял их на руки. Поцеловал. Опустил на пол и потрепал по загорелой щёчке Куантая:

– Ты теперь жигит! Маму с сестрой защищай!

Мальчик прильнул к матери.

Кожабай отвязал лошадь и поскакал к сельсовету, оттуда – в районный пункт сбора, где его зачислили в кавалерию.

Глава 14
Гребень

На работу Акбалжан вышла уже через день. Похудевшая, с тёмными кругами под глазами. Старалась отвлечься от тягостных мыслей. Таскала тяжёлые мешки в жару и не жалела себя. Лишь о нём думала постоянно – о Кожабае. Он вернётся, твердила себе. Мы встретимся. Я справлюсь!

Летом и осенью у каратальцев ещё оставалась еда. К зиме припасы истощились. Многие порезали последний скот. Женщины тайком собирали колоски с колхозных полей и варили затируху.

Акбалжан снова держала тёлку дома, чтобы не украли. В сундуке прятала тары[23]23
  Обработанное особым образом просо, его кладут в чай, молоко (каз.).


[Закрыть] и талкан[24]24
  Перемолотое жареное зерно (каз.).


[Закрыть], брала понемногу, чтобы надолго хватило. Закрывая еду на замок, вешала ключ на верёвочке на шею дочери, под платье.

Пятилетняя Райса вмиг повзрослела. Кроме присмотра за Куантаем, обязанностей прибавилось: дочка научилась подметать пол, разогревать на печи похлёбку. Мать наказала не выходить на улицу и запираться на железный засов даже днём – время опасное.

В конце января управляющий вызвал Акбалжан и сказал, что нужно съездить в Башкирию за брёвнами.

– Труд нелёгкий, путь далёкий. Мужиков в колхозе пять человек, и те заняты. Там приготовили делянку, надо успеть до февральских буранов. Возьми трёх-четырёх баб и отправляйся, будешь за старшую. Зато награду дам хорошую. Заберёшь себе два бревна. Башкирский лес ценится. Можно выменять на муку.

Акбалжан кивнула. Мука нужна. А за детьми баба Дуся присмотрит.

Собрала самых шустрых работниц и старика Потапыча – он один знал, куда ехать. Оделись потеплее и на лошадях отправились в дорогу.

Добравшись до места, стали грузить сосну наравне с мужиками.

На обратном пути измученные кони выдохлись и женщины заговорили о том, чтобы скинуть часть брёвен.

– Не доедем ведь! – запричитала Рыжая Сонька. – Ради чужого добра я тут помирать не собираюсь!

– Тихо ты! – прикрикнула Жайнаш. – Брёвна под расписку взяли. Не довезём – посадят.

– Так не нас посадят, её, – шепнула Сонька и показала на Акбалжан. – Она расписку писала.

– Дура, – процедила Жайнаш.

Подъехали к небольшому селу. Акбалжан обошла избы, утопая по колено в сугробах. Снег набился в валенки. Щёки и пальцы в рукавицах задубели от холода. Нашла председателя, выменяла одно бревно на буханку. Больше не дали. Засунула хлеб за пазуху. Увидев у председательской жены костяной гребень – бит тарақ[25]25
  Расчёска от вшей (каз.).


[Закрыть], Акбалжан предложила за него второе бревно.

Тогда у многих завелись вши. Приходилось стричься наголо. Акбалжан не хотела отказываться от длинных волос. Тело исхудало, лицо осунулось, косы – всё, что осталось от прошлой жизни.

– С ума сошла! – воскликнула Рыжая Сонька, узнав, что она сделала.

– Это мои два бревна. Колхозные довезём!

Дальше поехали быстрее. В Каратале Акбалжан сдала управляющему лес и пошла домой. Отломила детям и Сычихе по ломтю хлеба. Баба Дуся отщипнула кусочек, положила в рот и причмокнула. Остальное не взяла.

– У меня припасы в погребе. Ты знай на всякий случай.

– На какой случай?

– Да мало ли…

Райса и Куантай мгновенно съели свои куски и стали просить добавку. Акбалжан налила им надоевшую затируху, а остаток хлеба, завернув в ткань, убрала на завтра.

На жалобный взгляд Райсы и хныканье Куантая строго сказала:

– Нельзя сразу много хлеба, живот заболит, потерпите до завтра!

Сама присела к печи. Когда спина стала горячей и тело расслабилось, встала. Искупала в тазу детей. Расплела косы, помылась сама. С наслаждением вычесала гребнем из мокрых волос ненавистных вшей. Чёрные твари падали на белый платок. Акбалжан давила их и с каждым щелчком ей становилось легче. Нельзя опускать руки: Кожабай вернётся, надо выглядеть как человек.

Глава 15
Посылка с фронта

Каждый месяц Акбалжан получала в сельсовете посылки. В фанерных ящиках была крупа: перловка, пшено. Иногда – картошка. Зимой она по пути замораживалась, становилась безвкусной. Акбалжан варила её с кожурой. Мутную воду не выливала – какая-то, да похлёбка. Накормив детей, мысленно благодарила мужа за то, что оформил Райсе с Куантаем документы и записал своими. Теперь им, как детям фронтовика, выдавали пайки.

По понедельникам зычноголосая тётя Клаша привозила в Каратал почту. С раннего утра люди взволнованно кружили около конторы. Завидев повозку тёти Клаши, те, у кого воевали родные, сбегались к телеге. Кто-то радовался весточке с фронта, кого-то приходилось отхаживать после похоронки. Получила қара қағаз[26]26
  Похоронка, извещение о смерти (каз., букв. «чёрное письмо»).


[Закрыть] и Жайнаш. Когда сообщили, что тихоня Момын пропал без вести, она упала на колени в снег и запричитала, моля прощения у нелюбимого прежде мужа.

Акбалжан не получила ни одного письма за полгода. Всякий раз стояла молча рядом с другими. Кожабай знает, что она не умеет читать русские буквы, вот и не пишет, успокаивала себя.

В тот морозный день тётя Клаша, сняв толстые рукавицы, покрасневшими пальцами вытаскивала письма из большой заплечной сумки.

– Тебе целая бандероль! – протянула она Акбалжан запечатанный свёрток.

Руки задрожали, разрывая плотную бумагу, скреплённую сургучом. Показался кусок серо-коричневого сукна. Акбалжан замешкалась, огляделась вокруг. Вытащила какую-то одежду. Развернув, увидела – это шинель, вся в конских волосках и засохших тёмных пятнах. Из кармана торчал конверт. Сердечный стук стал таким громким, что кроме него в голове ничего не было слышно. Побледнев, Акбалжан протянула письмо тёте Клаше. Та откашлялась и начала читать вслух.

Послание написал незнакомый боец. Он извещал, что Кожабай храбро бился на поле боя, был тяжело ранен, попал в госпиталь. Сказал, что чувствует скорую смерть, и попросил товарища отослать свою шинель жене – пошить из сукна одёжки детям. Позже госпиталь разбомбили.

Акбалжан пошатнулась, но устояла. Зарылась в шинель лицом и глухо застонала, вдыхая запах лошади, пота, пороха и крови.

Ночью к ней подплыло белое облако. Когда дым рассеялся, Акбалжан увидела отца в чалме. Он гладил её по голове, пока она не уснула.

Через несколько дней, опухшая от слез, отстирала шинель, высушила её на печке. Отнесла бабе Дусе. Та сшила детские пальтишки.

Глава 16
Выжить

Телёнок! Крохотный, со следами коровьего языка, лизавшего шерсть. Когда Акбалжан пришла с работы и увидела его на земляном полу, застыла. В думах и заботах не заметила, что Августина стельная.

Дни бежали уныло, как стая голодных волков, серые, замёрзшие, злые. А впереди – ничего. Только тусклое зимнее солнце. Даёт видеть, но не сияет, не греет.

Вечерами Акбалжан подтапливала печь, отогревалась травяным чаем, закидывала в себя немудрёной еды и валилась в постель. Стопы гудели, поясница стонала, тело не слушалось. Только прикасаясь к детям, чувствовала себя живой. Поглаживая спинки, засыпала. А тут еще и телёнок, маленький, беспомощный. Эх, куда же тебя занесло, малыш?

Сдоив первое густое молоко, сварила уыз[27]27
  Кушанье, похожее на нежный сладковатый творог.


[Закрыть] из молозива. Дочь и сын с нетерпением кружили рядом, вдыхая топлёный запах.

После пресной похлёбки не было ничего слаще уыза. Пока дети ели, Акбалжан вывела телёнка в сарай, позвала скотника. Корова металась и мычала, чуть не выскочила за хозяйкой во двор.

– Мама, зачем ты увела его на улицу, там же холодно? – спросила Райса.

– Его заберёт дядя. Так надо.

Через час занесла мясо, дышащее паром. Поставила мосол вариться. Остальное посолила и спрятала в погреб. Прости, Августина, твоё дитя не прокормить.

Райса с Куантаем поспрашивали о телёнке несколько дней, да и перестали.

Прошёл год. Во вторую зиму войны в Каратале начали помирать с голоду. Некоторые ели мышей и травились падалью. Пропали кошки, собаки. Каждое утро Акбалжан проходила мимо женщины, которая, сидя у своего дома, просила поесть. Опухшая, в лохмотьях, с пустым, невидящим взглядом. Вся её родня померла, а вскоре и её самой не стало.

Когда заболел ночной сторож, Акбалжан стала выходить вместо него. Прибегала к себе, проверяла, всё ли в порядке, доила корову и убегала назад. За отработанное, как и другие колхозники, получала трудодни – чернильные чёрточки в толстой тетради, на которые осенью с урожая обещали выдать хлеб. А не сделаешь норму – засудят.

Люди с оглядкой шептались, что вдову Назиру зарезали в собственном доме. Поплатилась за припрятанный мешок зерна. Маленький сын успел спрятаться и видел, что сделали с матерью. Убили односельчане. Они были связаны с властью, поэтому все молчали. Ақыр заман – конец света, может, он наступил? Страшное время, когда могут упечь в тюрьму за десяток колосков, а убийцы гуляют на воле.

Акбалжан погоняет исхудавшую лошадь. Разве помогут эти думы? Нет, надо просто ехать вперёд. Хорошо, дом по соседству с управляющим, остаётся надеяться, что к ней бандиты не посмеют зайти. Правда, на ночь лучше положить у двери топор. Говорят, у Жайнаш забрали корову. Силой. Уж на что она боевая, а всё же женщина.

Рядом, укутавшись в пуховый платок поверх фуфайки, сидит шустрая помощница Батима, ей четырнадцать. Нужно привезти с полей сено для колхозных коров. Ветер гонит позёмку, накидывает снег на сани. Повернуть назад? Да ладно, успеем, тут недалеко.

Завывает степь. Ресницы заиндевели, веки открываются с трудом. Кобыла шагает тяжело. Не видно ничего. Кругом только злющая пурга.

Руки и ноги коченеют. Нужно ехать, даже если непонятно куда. Остановишься – замёрзнешь насмерть.

Лошадь резко встаёт.

– Но! Но! – кричит Акбалжан и замолкает.

Кажется, уткнулись в стог. Они с Батимой влезают внутрь. Отсыревшее сено забивается под воротник, колет лицо.

Вьюга насвистывает свои жуткие песни. Батима тихонько сопит, у Акбалжан сна ни в одном глазу. Не убежит ли кобыла? Если потерять колхозное добро, поплатишься. А что тогда будет с Райсой, Куантаем? Надо выжить. Да, Кожабай не вернётся, но нужно жить. Ради детей. Сон склеивает глаза, а в голове стучат только два слова: надо выжить!

Когда проснулись, стихло. Раскопались и увидели лошадь, та жевала засохшую траву из стога. Загрузили сено, уселись сверху. Старая кляча отвезла их в Каратал.

На базе Акбалжан узнала, что умерла Сычиха. Во сне, никого не потревожив.

Вспомнилась их последняя встреча.

«Молодые умирают, а я живу», – сетовала баба Дуся.

«У каждого своя судьба, – вздыхала Акбалжан. – А ты нам нужна».

– У Жайнаш с голодухи дочь умирает, – прошептала, прервав её мысли, Саша.

Акбалжан вскинула голову. Вечером, подоив корову, налила кружку молока, накрыла чистой тряпицей и понесла Жайнаш. Войдя в незапертую дверь, отпрянула. На работе некогда друг друга рассматривать. А тут заметила, как сникла яркая красота соседки, впали щёки, взгляд стал безжизненным.

– Это твоей дочке. – Акбалжан поставила кружку и торопливо вышла.

– Алладан қайтсын![28]28
  Пусть от Бога тебе добро вернётся! (Каз.)


[Закрыть] – прошелестела вслед Жайнаш.

Тот февраль стал траурным. Многие ушли навсегда. Жайнаш ненадолго пережила свою дочь.

Глава 17
Вкус Победы

Одноногий солдат спустился с холма и идёт по улице, опираясь на костыли. Каратальцы вглядываются: чей? Вдова Ильинична коротко вздыхает. Небольшого роста воин, её сыновья высокие. Ни один пока не вернулся.

Старухе Нагиме некого ждать, все померли с голоду. Молоденькая Алима прищуривается, подставив ладонь ко лбу. Дрожит от лёгкого ветерка.

Дети высыпают гурьбой на дорогу. Галдят, отталкивая друг друга от солдата в выгоревшей гимнастёрке с медалями и замызганных влажной глиной сапогах.

– Это мой папка!

– Нет, мой!

Солдат расставляет костыли шире, чтобы не упасть.

Алима тихонько протискивается вперёд. Муж! Он обхватывает её одной рукой. Вместе идут мимо женщин, что поздравляют их. Алима кивает и смущённо отводит взгляд. Словно хочет быстрее уйти и спрятать свою радость, не видеть боль в чужих глазах.

В мае 1945-го в Каратале пролили больше слёз, чем за четыре года войны. Разные то были слёзы. Сладкие, терпкие, как черёмуховый мёд, – у тех, кто встретился с родными, горькие полынные – у получивших запоздалые похоронки, со вкусом солёной надежды – у тех, кто продолжал ждать.

Акбалжан не ждала. После той посылки с шинелью ей приснился сон. Кожабай в светлом длинном чапане сел на высокого белого коня. Улыбнулся и ускакал, оставив за собой полоску света. Тогда она поняла, что в этой жизни они точно не встретятся.

В честь долгожданной радости из райцентра привезли пилёный сахар. Выдали колхозникам – по одному кубику на человека. Акбалжан досталось три. Дома она развернула кулёк из газеты. Дети уставились на белоснежные кубики. Райса понюхала один, несмело лизнула и просияла:

– Сла-а-адкий!

Куантай схватил второй кубик.

– Подождите! – остановила их Акбалжан. – Всё разом нельзя!

Забрала сахар, отколола маленькие кусочки перочинным ножом. Остальное припрятала: когда ещё доведётся есть сладкое?

Райса и Куантай, причмокивая, рассасывали свои кусочки. Глядя на исхудавшие, но счастливые лица детей, Акбалжан рассмеялась. Впервые с начала войны.

– Мама, теперь всё будет хорошо? – заглянула в глаза Райса.

– Алла қосса[29]29
  Как бог даст (каз.).


[Закрыть], – сдержанно ответила мать.

Позже Акбалжан вызвали на собрание в контору. Вместе с другими передовиками наградили медалью за труд в тылу. Она взяла металлический круг на шёлковой ленте в мозолистые руки, рассмотрела внимательно. Дома обернула бархатной красной тряпочкой и убрала в сундук.

Погладила корову и отдала ей свой кусок рафинада:

– А вот тебе, Агустин, награда. Теперь пасись вволю!

Глава 18
Кужур

Как Райса умело замешивает тесто для баурсаков![30]30
  Баурсаки (каз. бауырсақ) – пончики, обжаренные в масле, квадратной или округлой формы.


[Закрыть] Акбалжан подсыпает муку. Дочке тринадцать. Небольшого роста, крепко сбитая, с сильными руками и тугой чёрной косой. Бойкая, разговорчивая. Любит распевать весёлые башкирские песни, услышанные от соседей. Акбалжан говорит с детьми на казахском, русский они и на улице выучат.

Куантаю десять. Тонкокостный, смуглый, лицом в мать. Сдержанный, делает всё вдумчиво, аккуратно.

Самой Акбалжан тридцать пять. В зеркале жёсткий, будто чужой взгляд. Пытается смягчить, не поддаётся. Немного поправилась. Косы всё такие же длинные, правда, тоньше стали, зато по-прежнему черны, ни одного белого волоска. А говорят, седина от переживаний. Как же! Один бог знает, сколько всего в голове.

В мыслях крутится вчерашний разговор. Кужур, кто бы подумал! Столько времени работали вместе, вроде в её сторону и не смотрел, а тут сразу позвал замуж. Акбалжан опешила:

– Замуж? Я?

Попросила день на раздумья. Больше семи лет прошло с той зимы, как пришла прощальная посылка от Кожабая. Сможет ли она впустить в жизнь нового человека, сумеет ли заботиться о ком-то ещё? Первого мужа выбирать не довелось. Второго полюбила всей душой и потеряла. Может, судьбой предначертано быть одной? А ведь так хочется быть счастливой…

В колхозе Кужура уважали. Сам трудился гуртоправом на совесть и подчиненным спуску не давал. К Акбалжан относился ровно, без лишней строгости, но и без нежных взглядов и тёплых слов. Она чувствовала, что с ним будет надёжно, спокойно. Но как его примут дети, станет ли он для них заботливым отцом, как Кожабай? А если своих захочет?

Кужур родился в день, когда его дед Аманжол вернулся из Мекки. Паломники уходили в хадж в белых одеждах и долгие месяцы шли по холмам и пустыням. Многие гибли в пути от болезней, голода, жажды или от рук разбойников. А дед пришёл как раз к появлению на свет внука. Нарёк младенца Кажимухамбетом. Как и многим, мальчику дали краткое прозвище – Кужур. Иногда называли Мергеном (стрелком) – за меткость. Мог сразить лису издалека. В свои сорок ни разу не был женат. Наверное, не до того было. Только когда война и разруха отступили, решил завести семью.

Мать Кужура Разия не скрывала своего возмущения выбором сына:

– Сколько молодых ходит, бездетных, а ты эту выбрал! Чужих детей будешь растить? Ещё неизвестно, родит ли она тебе!

Кужур молча вышел из дома. Зашёл к Акбалжан узнать ответ.

– Хорошо, – не стала тянуть она. – Я согласна.