Текст книги "Паучье княжество"

Мария Понизовская
Паучье княжество

© Понизовская М., текст, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Иллюстрация на обложке Mystical Buttons

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

Ходячие магазины, заводные куклы, расписные пряники и сиротки, растворяющиеся в паутине княжеского дома.

Мрачная история, затягивающая в декорации альтернативной Российской империи. Здесь сложно пройти мимо одного только мира, ужасно эстетичного и кинематографичного в своих жутких деталях. Психологический триллер, приютские разборки и вкусные нотки народных мотивов.

Mystical Buttons, художник

Загадка вместо пролога

 
В комнаты, где нет дверей,
Бросают спящих матерей,
Отцов, сестёр и сыновей…
И долог сон, а их тюрьма
Темна, сыра
И холодна.
 

Дом

Пожалуй, в приюте не было никого лживее Маришки Ковальчик. Выдумки выходили у той до того складно, что сперва нельзя было в них не поверить. Младшегодки до сих пор ловили каждое её слово. Отец – воздушный пират, расстреливающий в небе торговые дирижабли? Маменька – одна из знатных господарочек, что вынуждены прятать результаты своего порока в сиротских домах? Мелюзге очень нравились Маришкины выдумки, а вот остальных… этот нескончаемый поток бредней, разъедающий уши, ужасно злил.

* * *

Протяжный скрежет тормозов – он едва не оглушил их всех. А затем омнибус наконец-то замер. Прямо у высоких и кованых ворот. Гомон приютских, поднявшийся ещё на подъезде к усадьбе, затихнув на миг, воротился с новой небывалой силой. И губы учителя, сидевшего впереди всех, надломились в улыбке.

Не предвещающей ничего хорошего.

Подопечные словно совсем позабыли о нём. Липли носами к стеклу, гудели и ёрзали. Толкали друг друга, переругивались. Они были будто разворошённый пчелиный улей. Взбесившиеся насекомые.

А учитель тем временем неторопливо промокнул лоб платком. Поднялся. Так же неспешно повернулся к возбуждённым воспитанникам. И не громче, чем говорил обыкновенно, прошипел:

– Тиш-ш-шина.

И дважды повторять не пришлось.

Сначала замерли первые ряды, за ними затих и остальной омнибус.

Лишь невнятное испуганное бормотание всё ещё доносилось с дальнего конца кузова.

– Настасья… – голос Якова Николаевича был нарочито ласков.

Маришка пихнула локтем подругу. Бедняжка так была встревожена пустошью, раскинувшейся на многие вёрсты вокруг, что не заметила перемены.

Но наконец умолкла и она.

– Выходим по двое, – приказал учитель, стоило последнему голосу испуганно стихнуть. – Парами! Парами, чтобы я мог сосчитать!

Они высыпали на гравийную дорожку и выстроились, как было велено. Тридцать сирот разного роста и возраста. Те, что помладше, обриты почти наголо, остальные коротко стрижены. Головы их были что щетинистые свиные бока. Все, кроме разве старшегодок, – среди них и Маришка с Настасьей. Им по зрелости лет предстояло вскоре покинуть приют, потому разрешалось отращивать волосы.

Маришка сжимала в руках маленький саквояж, легко уместивший всё её добро, и зябко переминалась с ноги на ногу. На улице было холодно, особенно после духоты омнибуса. Холодно совсем не по-осеннему. А ведь всё ещё стоял ноябрь.

«В Ирбите было теплее», – тоскливо подумалось ей.

Яков Николаевич наспех пересчитал подопечных. И пока вёл счёт, на его лице перекатывались желваки.

– Восславим же Императора за то, что щедро одарил вас новым домом, – сказал учитель, надевая шляпу-котелок. – Только взгляните на это место…

Он умолк. И хотя больше ничего он так и не произнёс, Маришка явственно уловила, что в неоконченной фразе потерялось какое-то важное продолжение. Она нахмурилась, одаривая его смазанным взглядом. Долговязый, с солдатской выправкой и проступившей проседью на висках, Яков Николаевич напомнил своим статным видом Маришке, как в её «молочные годы» даже нравился ей.

Ковальчик задрала голову, прогоняя ненужные мысли.

Парадный фасад тёмного камня навис над ними, будто голова василиска.

– Да хранят Всевышние Императора, как родители хранят сыновей своих! – прочистив горло, Яков Николаевич поднял руки, и сироты заученно вторили его движению. – Истинно!

– Истинно! – прокатилось по толпе приютских.

– Истинно! – выдохнула Маришка.

Порыв ледяного ветра унёс их слова далеко в пустошь. Маришка старалась на неё не смотреть. Не замечать этих мёртвых, покрывшихся сизой сморозью земель вокруг.

Они знали, что едут далеко на восток. Они знали – давно, заранее, – что новый их дом обжился далеко-далеко от людских поселений.

Но Маришка не думала, что найдут они его здесь – прямо среди ничего.

Отчего же Император выбрал для них такое место? Мог ли он не знать, где старый княжеский дом располагался…

Или могли ли его обмануть?

Маришка задержала дыхание на мгновение. От собственных преступных мыслей по телу прокатилась дрожь. Не дóлжно ей было так думать. Она не сомневалась в своем повелителе. Она любила его. А он любил их.

На счастье, от ушедших куда-то не туда дум Маришку быстро отвлекли смешки и возня позади. Негромкие, но раздражающие ухо звуки. Нервирующие ровно настолько, насколько может муха, бьющаяся о стекло.

Приютская передёрнула плечами, веля себе не смотреть назад. Она знала, кого там увидит.

Но смех не затихал. И был неуместен сейчас. Совсем.

Кто-то из них – стоявших позади – наконец сдавленно хрюкнул. И больше не выдержав, Маришка обернулась.

«Разумеется», – пронеслось у неё в голове.

Володя и Александр – завсегдатаи учительской комнаты наказаний, прячась за девчачьими спинами, по очереди и наотмашь лупили ладонями по козырьку старенького кепи малыша Луки. Оно съезжало ему на лицо, когда он всё пытался его поправить и увернуться, но ничего не получалось – остальные младшегодки, обступив их плотным кольцом, корчились со смеху и не давали отойти. Тяжёлые удары находили Луку со всех сторон. Точно в шахматной партии старшие чередовали ходы: то Володя ударит, то Александр. И лицо мальчика становилось всё краснее и краснее – сомнений не оставалось: он вот-вот разревётся.

Настя тоже оглянулась, заметив, куда смотрит Маришка. И тут же вцепилась взглядом в Александрово лицо, обычно какое-то по-барски холёное и красивое, сейчас – перекошенное беззвучным хохотом.

Скривившись, Маришка поспешила отвернуться. А вот подружке цирковое представление, похоже, пришлось по нраву. Настя и не пыталась сдержать улыбки, разглядывая, впрочем, скорее своего ненаглядного. Будто бы и не замечая даже, что, собственно, тот вытворяет. И всё ещё демонстрируя Якову Николаевичу свой затылок.

Маришка, сконфуженная, дёрнула подругу за рукав:

«Слушай!» – указала она на учителя одними глазами.

Об имперской милости Яков Николаевич распинался долго. Маришка слышала, как от холода стучат подружкины зубы. Однако весть, завершившая его речь, бесспорно стоила того, чтобы стоять на морозе хоть целый день.

– Это шутка? – Настины светлые брови взлетели вверх.

Маришка не ответила. Она украдкой оглядывала лица остальных. По сиротской толпе бежал гул. Они были взбудоражены.

Новый дом уготовил приютским дортуары на троих. Удивительная роскошь против бараков с койками – женского и мужского, – где им приходилось спать прежде.

И весть эта была… неожиданной.

И казалось, ничто не было способно разрушить исключительность того момента. Ведь им пожаловали первую на их памяти почти собственность. Но…

– Отчего же не на двоих? – протянул за Маришкиной спиной Володя. – Какие-то непотребства, господин Яков…

И снова россыпь сдавленных смешков.

«Всевышние!» – Маришка снова обернулась. Стремительно и озлобленно в этот раз.

По её мнению, Володина цыганская кровь, придававшая ему небывалой бравады, в конце концов – там, в будущем – приведёт прямиком на кол. Она была уверена, после выхода из приюта он примется промышлять не иначе как разбоем.

Он поймал её взгляд и оскалился:

– Возьмём Наську третьей, а?

Если бы щёки Маришки и без того не горели от ледяного ветра, то она непременно покраснела бы. И с губ её почти сорвалось «мерзавец», но Настя успела предостерегающе сжать запястье.

Слова свои Володя, по обыкновению, произнёс негромко – по-крысьи, чтоб слышали только приятели. Но в этот раз всё же он просчитался.

В повисшей тишине голос его отзвучал набатным боем.

Учитель молчал.

Стихло и робкое хихиканье Володиной своры.

Разделявшее их расстояние Яков Николаевич преодолел всего в пару шагов. Удар был быстрым и хлёстким. Голова воспитанника дёрнулась, и заплатанное кепи слетело на землю, обнажая чернявую лохматую голову с клоком седых волос у виска.

– Разве дозволялось тебе, – учитель посмотрел на него сверху вниз, – открывать рот?

Тишина вокруг стала могильной.

– Я не слышу, – прошипел Яков Николаевич.

– Нет, господин.

Вернувшись к воротам, мужчина с силой толкнул створки плечом. Старые петли взвизгнули, прежде чем пустить в свои владения чужаков.

Учитель широким шагом направился внутрь, даже не трудясь удостовериться, следует ли за ним его сиротский выводок.

Володя наспех стёр кровь с подбородка и надел кепи обратно. Обгоняя Маришку, карикатурно коснулся пальцами козырька.

Она проводила его хмурым взглядом.

– Не бег'и в голову, – картаво шепнула ей Настя.

Маришка ничего не ответила и ускорила шаг, дрожащими пальцами заправляя за уши едва достающие до плеч волосы.

Барский дом, что возвышался над ними, когда-то был резиденцией обедневших, опальных, сосланных в дикие земли князей. Никогда и не бывший ровней дворцам древних родов, пришедший теперь в упадок, он выглядел жалко. Расколотые ступени, болтающиеся на одной петле ставни, местами разбитые стёкла – ничего здесь не пощадили ни погода, ни время.

– Никогда не подумала бы, что придётся жить в таком доме, – шепнула Насте Маришка, чуть сбавив шаг, чтобы получше разглядеть их новое пристанище.

Но подружка будто и не услышала, зачарованно таращась на фасад.

У парадного входа новоприбывших ждала шеренга просто одетых домоприслужников. Хотя шеренга – слишком громкое слово. Всего кухарка с юной помощницей (обе в застиранных, некогда белых передниках), рябой мужчина (видно, сторож или смотритель) и ещё одна женщина.

«Должно быть, горничная».

Не так уж много их было для такого большого жилища.

Никто из служителей не проронил ни слова приветствия – только молча стояли на широких каменных ступенях.

И Маришке от того сделалось неуютно.

«Будто воды в рот набрали…»

Домоприслужник распахнул перед ними высокие деревянные двери. Всё так же безмолвно.

– Чего все такие смурные? – шепнула Маришка подруге.

Но Настя снова то ли не услышала, то ли решила ничего не отвечать. Вытянув шею, подружка силилась заглянуть внутрь.

За парадными дверьми их ждала большая и совершенно голая зала. От былого величия осталась лишь лестница – вычурная, с позолоченными вензелями на перилах, устремлённая высоко вверх – туда, в тёмные потолочные своды. Она была первым, что бросалось в глаза. И не удивительно – более в зале не оказалось ничего примечательного.

На каждом этаже лестница расходилась полукруглыми галереями. Они нависали над застывшей внизу сиротской стайкой, словно театральные ложи.

– Устроим генеральную уборку, и заживёте как во дворце.

Маришка задрала голову. Лестничное полотно казалось бесконечным. Сколько здесь было этажей? Три? Над парадным входом галереи-ложи смыкались в кольцо. И Ковальчик на миг показалось, будто стоит она вовсе не в зале, а на дне колодца.

Под далёким потолочным сводом холодно позвякивали стеклянные бусины люстры, растревоженные сквозняком. Высокий мелодичный звон – как от музыкального треугольника – прозвучал здесь так неуместно…

Маришка обняла себя руками. Запоздало приметила, что вся дрожит.

Света вокруг мало – свечи на люстре не горели. И залу тускло обволакивали лишь пробивающиеся сквозь галерейные окна дневные лучи.

– Сдаётся мне, слухи об этом месте могут оказаться не пг'осто слухами, – вдруг сказала Настя. Но в голосе её вовсе не было страха, а вот возбуждённого любопытства – с лихвой.

Маришка поглядела в её восторженное лицо.

Подружке, казалось, всё нравилось. И её можно, разумеется, было понять. Барский дом, даже холодный и пропахший плесенью, был много роскошнее бывших складов, где размещался прежний приют.

Поймав на себе Маришкин взгляд, Настя слабо улыбнулась. Но не получила того же в ответ.

Нет.

Маришка её чувств не разделяла. Здесь ей было неуютно. Отовсюду веяло старостью, холодом, сыростью. Мысли о колодце никак не хотели убраться из головы.

И ещё все эти россказни…

– Третий этаж, западный флигель! – каркнул рябой прислужник голосом высоким и скрипучим. – Разбирайте спальни, да побыстрее! Вы туточки первые, так что советую выбрать места получше.

У самой лестницы до Маришки донёсся лёгкий запах жареного – видно, неподалёку располагалась кухня.

«Мясо…» – Она ощутила укол голода. И слюна во рту стала гуще.

Мясом в казённых заведениях не кормили. Вернее, раз в пару недель бывало, что им подавали потроха, но вот чтобы на столе появлялась вырезка или что-то положенное учителю и другим господам – нет, никогда. Изменится ли что-то теперь? О, ей очень бы того хотелось…

Наверх сироты поднимались почти в полной тишине.

– Паучье княжество. – Настя отдёрнула руку от перил, покрытых липкой паутиной и пылью.

Лицо её в тот миг переменилось, сделавшись совершенно потерянным и таким…

«Неживым, как тогда», – подумалось Маришке, и она зябко повела плечами.

С её подружкой такое бывало. Порой. И скоро губ Насти коснулась блуждающая улыбка. Верно, благоразумное молчание Маришки позволило ей взять себя в руки.

«Паучье княжество» – и то верно. Вокруг такая грязища. Это было совсем не привычно.

«Чистота и порядок превыше всего», – это усвоил каждый переступивший порог приюта. Из уст в уста ходила прибаутка: «Коли пол лень протереть – будешь под плетьми реветь». Неряшливость в сиротских домах приравнивалась к страшнейшим из провинностей, даже за табак секли меньше.

Учитель, оставшийся в зале, крикнул вслед подопечным о предстоящем прибытии нового преподавательского состава. И спешно удалился куда-то в сопровождении рябого прислужника, которого Маришка нарекла про себя «смотрителем».

На третьем этаже, примерно посередине галереи-ложи, в стене вырезана была арка. За ней – крыло. Длинный холодный коридор с единственным белеющим прямоугольником окна в дальнем конце. Стены в облупившейся тёмно-зелёной краске. По обе стороны на расстоянии пары саженей друг от друга – силуэты высоких дверей.

– Похоже на этаж для пг'ислуги, – заметила Настя. – У тётки в доме тоже был такой.

Маришке никогда не приходилось жить в собственном доме, но ежели этаж для прислуги всегда выглядит так, она… не слишком завидовала его обитателям.

«Тебе самой только и светит работа служанки…» – быстро одёрнула она себя.

Спальни разобрали в считаные минуты, и коридор ненадолго опустел. К Маришке и Насте приволоклась жить Танюша – малявка лет девяти, оказавшаяся в приюте всего пару месяцев назад. Бритоголовая замарашка с неряшливо повязанной лентой прямо на щетинистой коже и нелепым красным бантом на макушке. Настя почти вытолкала её за дверь, но та, заверещав, призвала на их голову учителя. Обошлось без рукоприкладства, на счастье. Но до их сведения доходчиво было доведено, что свободных кроватей больше нет, не все комнаты обустроены. И пришлось смириться.

Маришкины глупые надежды, разумеется, не оправдались – никакого жареного мяса на ужин им подавать никто не собирался.

Служанка призвала их спуститься в парадную залу звоном скотного колокольца. Оставила на чернённом временем железном подносе хлеб и кружки с водой. Кто был из младшегодок порезвее – сумел отодрать себе ломтик до появления старших. Остальное скоро присвоили Володя с приятелями.

Не будь Маришка Настиной подругой – никто из приютских не мог никак понять, что их вообще держит подле друг дружки, – осталась бы с одной водой. Но Настю любили. Она была слишком хорошенькой, чтоб её не любить. И она получила свой хлеб. А вместе с ним – умело выпросила и ломоть для подружки.

А после воспитанники обыкновенно забились по своим кроватям. Младшие – чтобы ненароком не нарваться на старших, не получить в глаз или по лбу: за просто так, «чтоб было». Старшие – чтобы фривольно обжить каждый свой угол, найти, куда прятать табачные крошки или что-то из добра, наворованного или благородно пожертвованного экзальтированными господарочками приюту. Ведь теперь у каждого появилось своё личное место. Почти собственность.

Когда напольные часы в коридоре пробили десять, Яков Николаевич принялся за вечерний обход. Как делал это каждый день и до того.

Казалось, здесь жизнь их и уклад должны были остаться неизменными. Все та же грызня за еду и подачки взрослых. Те же уроки чистоты, грамоты и благонравия, пускай и с новыми учителями. Когда они придут? Завтра? А, всё одно… Тот же произвол Володиной своры, тугие розги Якова, правила трёх скрипов по вечерам…

Но отчего-то Маришке, лежащей неподвижно под худым одеялом, страшащейся ненароком пошевелиться, лишь бы не тревожить ветхие балки кровати, думалось: по-прежнему больше не будет.

Новый дом выглядел совершенно… иначе.

Как только дверь за учителем закрылась, Маришка медленно досчитала до двадцати. И только затем свесилась с кровати, чтобы выудить из саквояжа тетрадь.

– Ты сег'ьёзно? – Настя, бесшумно соскользнувшая на пол, так и замерла с вытянутой за дорожной сумкой рукой. Она вылупилась на подружку широко распахнутыми кукольными глазами. – Что, по пг'авде не пойдёшь?

– Куда?

– Куда? – протянула подруга. – Володя нас ждёт.

Маришка положила тетрадь на колени и едва слышно пробормотала:

– У Володи шило в заду.

И бросила быстрый взгляд на Танюшу – не услыхала ли её та. Но девчонка неподвижно лежала в своей кровати, пялясь в потолок.

Настя приложила к груди выходное платье – из тех, что знатные господарочки иногда жаловали хорошеньким выпускницам. Совсем простенькое, но светлое. Такие в приюте задерживались лишь у тех, кто был под чьим-нибудь покровительством. Вроде Настасьи или Варвары.

Маришка не смогла заставить себя не смотреть на него, пока подружка с полуулыбкой водила пальцами по тонкой ткани и оборкам.

Заметив на себе её взгляд, Настя повернулась к ней всем телом:

– Что думаешь?

– Чудесный выбор, – бесцветно ответила Маришка. «Почему всегда ей? Всегда ей?» – Для прогулки по развалинам.

– Ну, знаешь! Оно зато теплее дг'угих будет.

Маришке стоило больших усилий сделать взгляд, что она бросила в тот миг на Настасью, насмешливым. Но ей удалось.

Да, ей было завидно. Но Настя не должна была того увидеть.

Зардевшись, подружка поспешила отвернуться. Вообще-то обе они отлично знали, что на самом деле было причиной такого выбора. Да и вовсе не было платье тёплым.

– Я слышала, все идут, – вдруг подала голос Танюша.

Настя едва не подпрыгнула. Тихушница и трусиха, Танюша обыкновенно вообще не разговаривала. Весь вечер она вела себя будто её здесь и нет, Настя и вовсе, кажется, перестала её замечать.

– Даже малыши.

– Да ну? – Маришка резко повернулась к ней, даже радуясь немного, что малявка решила вмешаться.

Будет на кого выплеснуть… это. Мерзкое, гнусное чувство – обиду, – что разрасталось внутри. Становилось всё больше и невыносимее с каждым взглядом, брошенным на дурацкое подружкино выходное платье.

Малявка всё ещё лежала на спине, но теперь её мелкие, мышиные глазёнки изучали не потолок, а собственных соседок. Взгляд бегал с одного лица на другое и обратно. Это раздражало. Это распаляло.

Маришка медленно выпрямилась на кровати, будто змея перед броском:

– Как думается тебе, мелюзге будут очень рады?

– Я… – глаза малолетки метнулись к ней.

– Мне думается, что нет.

Танюша стушевалась. Не выдержав её взгляда, малявка поспешила отвернуться к стене. А Маришка не смогла сдержать улыбки. Обида хоть немного, но отпускала её.

– Мне страшно оставаться одной… – голос Танюши был настолько тих, приглушённый стеной, что приютские едва его уловили.

– А? – Настя сердито зыркнула в спину малолетки. – Что ты там бубнишь? Говог'и ног'мально или – ещё лучше – вообще помолчи.

Маришка вяло усмехнулась. И вернулась к своим записям, посчитав, что разговор окончен.

Но нет.

Настя закрыла изрядно похудевшую сумку и аккуратно задвинула её под кровать. После чего повернулась к подружке.

– Эй!

Приютская в два шага пересекла комнату и положила ладонь на шершавую и серую страницу дневника:

– Мы должны пойти.

Маришка выдернула тетрадку из-под чужих пальцев. Она ненавидела, когда кто-то трогал её вещи. Даже если это была Настасья.

– Должны? – она подняла на подружку заблестевшие злобой глаза.

«Должны? Должны?!»

– Должны.

Маришка сверлила подружку глазами, прежде чем нарочито насмешливо фыркнуть.

– Маг'ишка… – предостерегающе прошипела Настя.

Но та в ответ лишь откинулась спиной на подушку, устало прикрывая глаза.

Это было невозможным – не хотеть чего-то, что надобно было хотеть. Ведь Володя хотел.

– Мы идём, – твёрдо сообщила Настя.

Маришка ничего не ответила.

– Идём, – настаивала Настя.

И вдруг Танюша завизжала. Так громко, пронзительно, что обе её соседки подпрыгнули на месте:

– Я одна тут не останусь! Не останусь!

– Закрой рот! – в ужасе зашипела Маришка.

«Только этого недоставало…» – она бросила быстрый взгляд на дверь.

Танюша подскочила с кровати и заметалась по комнате: «Не останусь! Нет! Не оставляйте меня!»

На ночном свету, падающем от окна, мокро блестели её впалые щёки. Красная лента ослабла, и бант, съехавший почти ей на лоб, казался ещё более нелепым.

«Всевышние, дайте мне сил…» – Маришка спихнула с коленей тетрадку и вскочила на ноги:

– Эй, угомонись же!

– Тут умертвия! – взревела девочка.

Разумеется, россказни о доме, кишащем нечистью, не могли пройти мимо чересчур ещё впечатлительной малолетки. Разумеется, она в них поверила. Разумеется, она ещё доставит им – в связи с этим – целую тьму-тьмущую проблем.

– Умертвия-умертвия-умертвия!..

– Ежели ты сейчас не умолкнешь, – Настя крадучись двинулась на малолетку, – умег'твия будут последним, чего надобно будет бояться.

Танюша бросилась к окну. Она вся тряслась.

«Всевышние…»

– А ну прекрати!

Но девочка словно оглохла.

– Не-останусь-нет-не-останусь!

Так не могло продолжаться. Ежели малявка не угомонится, наутро их всех хорошенько высекут во дворе. Настя, кажется, тоже это смекнула и испуганно повернулась к Маришке: «Помоги мне!»

Та метнулась к девчонке и схватила её за плечо:

– Прекрати, говорят тебе! – и ощутимо встряхнула. – Яков услышит!

Танюша выла.

«Пустоголовая младшегодка!»

– Да кончай же! – Настя вдруг со всего размаху залепила рёве пощёчину.

Вопли той на миг оборвались. А затем вернулись с удвоенной силой. Малявка захлёбывалась рыданиями.

– Умолкни! Пожалуйста, замолчи! – Маришка в ужасе оглянулась на дверь.

«Как далеко успел отойти Яков?»

Она снова встряхнула Танюшу. И снова это не помогло.

Настя отпихнула Маришку, вероятно вдруг сообразив что-то. И… неожиданно присела перед младшей девочкой на колени:

– Ладно, будет тебе, – тон её, само её лицо вмиг переменились. Стали нежными, сладкими, будто патока.

А руки всё равно дрожали.

Маришка отвела взгляд.

Ей не нравилось, когда подружка так делала. За одно мгновение меняла своё поведение. И наблюдать за этим всегда было почти неприятно.

– Пг'ости-пг'ости, что удаг'ила. Ладно? Тебя ведь ни г'азу ещё он не пог'ол, так ведь? Повег'ь, надобно постаг'аться, чтобы было так и дальше.

Она обвила руками хрупкие Танюшины плечи.

Маришка поджала губы. Подружка была хитрой, будто лисица.

– Ты сейчас весь дом пег'ебудишь, а нас завтг'а так больно поколотят, ты и не пг'едставляешь, как больно, – шептала Настасья. – И тебя, и меня, и Маг'ишку. С тебя снимут платье, мальчишки увидят, а потом долго ещё будут смеяться. Тебе того хочется?

Танюша покачала головой.

На удивление Настины слова сработали. Танюша затихла, лишь удушливо всхлипывала в грудь старшегодки.

– Ну вот так. Добг'о. Молодец. – Подождав, пока девочка совсем успокоится, она слегка отстранилась. – И чего было г'еветь?

– Можно мне с вами?

Вопрос повис в воздухе. Танюша того не заметила, истерично размазывая ладонями слёзы по щекам, но Настино лицо на какую-то долю мгновения окаменело, губы дёрнулись. И в Настасьиных глазах промелькнула явственная внутренняя борьба.

Танюша того не заметила, зато заметила Маришка.

– Можно? – снова всхлипнула малолетка.

Миг – и Настя вновь расплылась в улыбке:

– Конечно, – а затем весело повернула голову к подружке. – Осталось уговог'ить только тебя, а?

Маришка скрестила на груди руки.

– Ты тоже у нас умег'твий стг'ашишься? – Настя поднялась на ноги.

– А ты?

Подружка прищурилась, наклоняясь к Маришке:

– Но они ведь в домах-то не обитают, так ведь? А на улицу мы не пойдём, комендантский импег'атог'ский час не наг'ушим. Так что?

– Здесь обитает Яков. Как будто бы этого достаточно.

Настя фыркнула.

– Полно тебе! – Её пальцы взбежали на Маришкино предплечье. И тихонько сжали его. – Случись что, мне думается, будет у кого вам, госпожа Ковальчик, попг'осить защиты, – она сделала страшное лицо, – и от умег'твий и от учительских г'озог.

Настя ухмыльнулась собственной колкости и, ущипнув подружку, воздушной походкой отправилась к своей кровати.

В полумраке комнаты было почти незаметно, как зарделись Маришкины щёки. Она сжала зубы, спешно заправив тёмные пряди за уши:

– Я прекрасно могу за себя постоять.

– Вот и чудесно, значится нет пг'ичин сидеть в комнате, – быстро проговорила Настя и принялась натягивать платье. – О, а ещё на всякий случай можешь помолиться. – Ткань, скрывшая лицо, приглушила сочившийся весельем голос.

Маришкины кулаки сжались.

Нарядившись, Настя покружилась на цыпочках. Остановилась, слегка качнувшись. И глаза её сделались мечтательными.

Маришке ничего не оставалось, кроме как раздосадованно закусить внутреннюю сторону щеки. Платье подружке шло.

– Ну ладно, сказать по пг'авде? – Настя разгладила складки на подоле. – Мне невозможно, невозможно хочется пойти, понимаешь? Но без тебя я… Мне пг'идется остаться, г'азумеется.

– А чего тогда уже нарядилась?

– Как наг'ядилась, так и г'азг'яжусь, – с улыбкой парировала подружка. – Ну же, Маг'ишка! Мы ведь всегда-всегда вместе, так ведь? Как сёстг'ы… Ну как же…

Она опустилась на колени у Маришкиной кровати:

– Как я без тебя пойду? Так ведь совег'шенно не годится…

Маришка прикрыла глаза. Ей отчего-то было совсем не просто смотреть на свою красивую подружку в красивом платье. Смотреть, слышать этот её заискивающий голос. И не…

Не поддаваться.

Даже болезненные уколы зависти растворялись в ощущении этого… унизительного почти счастья. Чувства, что она – Маришка Ковальчик – кому-то взаправду нужна.

Она не обманывалась. Она давно уже привыкла к Настиной полуправде. У подружки совсем иная цель – они были у неё всегда. Маришка знала даже имя нынешней – Александр. И попадаться на удочку лести совсем не хотелось, но…

– Пожалуйста, для меня это взапг'авду важно…

Маришка прерывисто выдохнула, заглядывая в её большущие, кукольные глаза. На миг её с головой поглотило ощущение, тревожное и противное, будто на месте Танюши в этот раз оказалась она сама.

«Всегда один и тот же голос, лицо…»

Но наваждение быстро прошло. Хотя Настасьины глаза так сияли надеждой.

Да и оставаться совсем одной: в этой комнате, в этом доме, на самом-то деле и правда совсем не хотелось.

«Нечестивый меня задери!»

* * *

Они вышли из комнаты около полуночи.

– И что потомки читали бы в твоём дневнике, если б не я? – поинтересовалась Настя. – «Наш новый дом кишел, по слухам, умег'твиями, но я все пг'оспала!» – Она сделала страшные глаза, вытаращив их так, что они вот-вот, казалось, вывалятся.

А в следующий миг беззаботно рассмеялась.

Маришка фыркнула.

Длинный коридор был холоден и пуст. Настя плотнее завернулась в дырявый пуховый платок.

Чтобы разогнать темноту, Маришке пришлось выше поднять керосиновый светильник.

Приютские уже ждали их, тесно набившись в Володину спальню. Здесь многих не было – отсутствовали почти все младшегодки. Кроме тех, кому Володя благоволил. По своим, никому не ясным причинам.

Маришка бросила быстрый взгляд на Танюшу.

«Ты-то уж к ним не относишься».

– Всё, никого больше ждать не намерен, – Володя отвесил пришедшим шутливый поклон. – Идём.

Руки Маришки взметнулись к волосам. Выбившиеся пряди были немедленно убраны за уши.

Собравшиеся возбуждённо зашептались, следуя за Володей к двери.

– Эй, потише! – шикнул он.

Приютские высыпали в коридор. Тёмный и длинный.

Чем дальше они удалялись от спален, тем холоднее становилось – большая часть дома, кажется, не отапливалась. Чувствуя, как руки покрываются гусиной кожей, Маришка всерьёз стала задумываться о том, чтобы вернуться. Усталость с долгой дороги так никуда и не делась. Как и слухи, услужливо подбрасываемые памятью.

Дом, кишащий нежитью. Среди ночи и какой-то кладбищенской тишины это… уже не казалось смешным.

Вообще-то волхвы говорили, нечисть не может заходить в людские жилища. Именно поэтому всем всегда строго-настрого запрещалось покидать дома после десяти вечера. И не всем это нравилось. И всё же…

Но слухи ведь должны были откуда-то взяться.

Дома всегда-всегда были защищены от нежити. Ведь под порогом были похоронены предки. Пращуры защищали своих потомков, не пускали за порог тех, кто возжелал бы причинить зло.

Что же до этой усадьбы…

Маришке никогда, слава Всевышним, Навьих тварей видеть не приходилось. Но ведь и она всегда следовала правилам. Исправно молилась утром и перед сном – что Настя, например, нынче по последнему модному веянию тайком придерживающаяся запрещённых «революционных взглядов», считала презабавным. Но Маришка-то молилась.

Всегда, только…

«Ой, чёрт!»

Ковальчик резко повернулась к Насте. Им надобно было вернуться. Им необходимо было вернуться, потому что Ковальчик посмела напрочь позабыть попросить покровительства у Пантеона на нынешнюю ночь. Но слова так и застряли невысказанными в глотке. Ведь подружки рядом не оказалось.

Маришка застыла, озираясь в поисках её светлой косицы.

Настя обнаружилась далеко впереди. Светлым пятном, мелькающим среди тёмных фигур остальных. Приспустив платок с плеч и открыв оборки воротника, она мечтательно улыбалась своему спутнику – Александру.