Текст книги "Паучье княжество"

Ш-шарк.

Маришка снова огляделась, мазнув взглядом по каждому совершенно вытянувшемуся лицу. Они были напуганы. Снова.

Ш-шарк.

Будто что-то волочат по сору на полу.

Ш-шарк.

Володя поднял лампу повыше, и жёлтый свет протянулся ещё на тройку аршинов вперёд…

…И беспрепятственно встретился с бледной лунной полосой, падающей от окна. Коридор перед ними был пуст.

«Пуст…»

А шаркающие шаги меж тем зазвучали громче.

– Это ещё что? – голос Александра сделался хриплым.

Он отчаянно пытался побороть страх, проклёвывающийся сквозь маску надменности и холёного безразличия, плотно и давно укрепившуюся на лице.

Он сделал осторожный шаг вперёд. Но Володя преградил ему путь светильником. Жёлтая дорожка дёрнулась, ненадолго погрузив часть коридора во мрак. Маришка шарахнулась в сторону вслед за светом. Кто-то сдавленно охнул.

– Поспокойнее, – Володя вернул руку на прежнее место, вновь освещая коридор целиком.

В Маришкину руку вцепились Настины пальцы. Едва не заставив снова ту захлебнуться воздухом. Сердце пропустило удар, а лицо обдало жаром.

«Дура!»

Но коридор впереди по-прежнему был пуст. Ни тени на полу, ни силуэта в окне. Никого. И ничего.

Ш-шарк! Ш-шарк!

«Может, за спиной?» – Маришка зажмурилась.

Она ни за что не станет оглядываться!

Четверть сажени. Судя по звуку, с невидимкой их разделяло не более четверти сажени.

Что-то толкнуло Маришку в плечо, и она вскрикнула.

– Да хорош! – зло шикнул на неё Володя.

Это был он. Конечно, он. Стремительно пробирающийся сквозь толпу плотно прижавшихся друг к другу сирот. Быстро двигающийся к одной из дверей, на ходу расталкивая перепуганных младшегодок.

«Как и всегда».

Володе никогда не было особого дела до остальных – Маришка это прекрасно знала. Хоть он и иногда делал вид, будто бы это не так.

Когда Володя приложил ухо к гладкой деревянной поверхности, шарканье сделалось тише. Но он всё равно прошептал:

– Это оттуда, – Володя взялся за латунную ручку и навалился на дверь.

Та легко поддалась. Шарканье стихло совсем.

Маришка напряглась – все они напряглись. Володя поднял лампу повыше.

– Это Таня? – дрожащим голосом спросила Настасья.

Глупый и странный вопрос – на Маришкин взгляд.

– Ха-х, нет, – Володя обернулся к остальным, и в ломком голосе его зазвучала деланая бравада. Лицо побледнело. – Это просто…

Пол задребезжал под топотком маленьких ножек. Дробный, странный, неправильный звук.

Маришка попятилась, сшибая с ног стоявшего позади мальчишку.

Колкий, холодный топоток – как если бы по деревянному полу барабанили черенком столового ножа – зародился в глубине комнаты. И Володя, повернувшись на звук, с долю секунды не мог и двинуться с места, уставившись во мрак. Пригвождённый к полу то ли страхом, то ли удивлением – было и не разобрать.

Он не успел сделать и шага назад.

Мелкая чёрная тень перемахнула через порог и кинулась ему прямо в лицо. С глухим стуком Володя рухнул на спину.

Маришка завизжала. Да только из глотки не вырвалось ни единого звука – только сиплое дыхание. Горло словно пережали удавкой.

В дрожащем свете катящегося по полу фонаря тёмный силуэт, оседлавший Володю, приобретал ясные очертания. И картина эта пошла тёмными пятнами у Маришки перед глазами.

Оно напоминало съеденного голодом ребёнка – истощённого, лысого трёхлетку. Его приплюснутая голова была сизой, а пальцы такими длинными, что сумели целиком обхватить Володину шею.

Его детские ручки раздирали Володино горло. Приютский хрипел и извивался на полу, силясь разжать тонкие пальчики, но те с удвоенной силой вцепились ему в кадык.

Какая-то младшегодка в толпе завизжала – громко, по-настоящему. Но ей тут же зажали рот – скорее по приютской привычке, чем осознанно. Визг оборвался, эхо спешно поглотил коридор.

Володя бился в агонии на полу.

Володя. Их идол. Их предводитель.

По побелевшим Маришкиным щекам бежали слёзы. Но она и не замечала.

Александр, первым вышедший из оцепенения, сорвался с места. На бегу он занёс ногу для удара. Его туфля с оглушительным треском врезалась в узкую, вытянутую голову. Та слетела с детских плечиков и заскакала по полу. Но длинные пальцы так и не ослабили хватку.

Володя задыхался. Из шеи ребёнка торчали обломки деревянных штырей.

– Спина! – прошипела Саяра, девчонка из выпускниц, Варварина подружка. – Бей по спине!

Александр ударил каблуком по тощей спине. Затем ещё.

И ещё.

Существо беспорядочно задёргалось, но пальцев так и не разжало. Тогда приютский ударил в четвёртый раз. Да так сильно, что хрустнул и раскололся надвое каблук. И только тогда тонкие ручонки замерли.

Володя сбросил с себя застывшее тельце, и то глухо ударилось об косяк.

– Чёртов мышелов, – просипел он, хватаясь за разодранное горло. – Всевышние!

Маришка сглотнула вязкую слюну.

– Живой? – Александр опустился рядом с другом на корточки.

– Ещё не понял, – отозвался приютский, отняв руки от шеи и уставившись на ладони.

Они были мокрыми. Они были тёмными.

Ворот Володиной рубашки намок и почернел.

Приютский шмыгнул носом и резко поднялся на ноги. Его повело в сторону, и Александр подставил другу плечо.

Маришка стеклянными глазами уставилась на его шею. Побагровевшую. Всю во влажно бликующих в жёлтом свете глубоких бороздах.

«Нет уж… – всё, что и трепетало в её голове. – Нет!»

– Мышелов? – наконец раздался голос одной из приютских у неё за спиной. Голос, вырвавший из оцепенения. – В сиротском доме?

– Надо полагать, остался от прежних хозяев, – протянул Александр.

– Г'-г'-г'азве они не д-должны душить кг'ыс, а не людей? – Настя так вытаращила глаза, что, казалось, они вот-вот выкатятся.

– Этот, похоже, поломан.

«Мышелов?» – Маришка всё ещё таращилась на Володину шею.

Все знали, мышеловы – бесполезная роскошь. Пользовавшиеся особой популярностью с десятилетия назад. Теперь же признанные не более чем дорогостоящим хламом. Изобретённые, чтобы побыстрее избавиться от крыс и мышей – частых гостей и в богатых, и в бедных домах, – в работе они оказались куда менее полезными, чем старые добрые капканы-мышеловки. Или коты.

– И как они вообще понимают, на кого нападать? – один из Володькиных мальчишек, тех, что помладше, присел на корточки рядом с одиноко лежащей деревянной головой.

Володя поднял с пола фонарь, свободной рукой сжав окровавленный ворот рубахи.

Приютские вытянули шеи, испуганно разглядывая обезглавленную фигурку мышелова. Он был никаким не ребёнком – лишь заводной куклой.

– Никак, но они не умеют прыгать, – ответила Саяра. – Мне так казалось… Поэтому их и делали такими маленькими. Чтобы не могли навредить кому-то ещё…

– Я слыхала, бегают они быстг'ее бог'зых, – прошептала Настя, особенно ни к кому и не обращаясь.

– Они и бегают, – кивнула Саяра, бросив на воспитанницу насмешливый взгляд. – Я как-то успела прочитать в газете в городе, что богачи, купившие себе мышелова, жаловались, будто их топот мешает уснуть по ночам. Кажется, будто по коридору носится беспокойное дитя… Да ещё и куда быстрее, чем ему это полагается Всевышними… Оно и понятно, иначе как бы они успевали за крысами…

– Но этот отчего-то прыгать обучен, – сипло сказал Володя. И ухмыльнулся, снова выказывая напускную браваду.

И только тогда Маришка, будто опомнившись, оторвала взгляд от его шеи. Она посмотрела на куклу.

Деревянное тельце не двигалось. А голова, подставив жёлтому свету безэмоциональное выцветшее лицо, покоилась рядом.

Маришка подняла к волосам мелко дрожащие пальцы. Заправила за ухо выбившуюся прядь.

– Эй, всё хог'ошо? – тихо спросила Настя, трогая её за плечо, когда приютские наконец потеряли интерес к мышелову, и Володя, ногой затолкав куклу обратно в комнату, затворил дверь.

– Хорошо? – прошептала Маришка, не отрывая глаз от латунной ручки. – Ты, верно, издеваешься…

– Тс-с, – Настя попыталась обнять её. – Ничего, эй… Мы все сильно пег'епугались. Но это ничего. Ничего. Надобно только глубоко подышать, помнишь, как госпожа Ми…

– Не надобно мне дышать! – вдруг взвизгнула приютская так громко, что замершие поблизости Володины мальчишки вздрогнули. Все головы резко повернулись к ней. – Я не хочу больше…

– Заткнись! – Володя угрожающе шагнул на неё.

Но она не слушала.

– Как мы будем жить здесь?!

Её руки сильно дрожали. Коридор подёрнулся пеленой – это всё слёзы, стеной застлавшие глаза.

– Я не стану!..

– Закрой рот! – Володина ладонь со звонким хлопком оставила влажный, пахнущий железом след на щеке.

Маришка качнулась, делая непроизвольный шаг к стене. Удар был сильным.

В коридоре повисла недобрая тишина.

Настя уставилась на цыгана, прижимая пальцы к губам. От испуга глаза её сделались ещё больше обычного. Она с мгновение ошарашенно разглядывала его бесстрастное лицо. А затем бросилась вперёд и залепила пощёчину ему в ответ. И приютский, хоть и мог увернуться, отчего-то не стал этого делать. А она замахнулась снова.

– Эу, ну будет! – Александр втиснулся между ней и Володей. – Будет. У нас у всех просто расстроились нервы.

– Обойдём ещё пару коридоров, – Володя, будто и не услышав слов друга, как ни в чём не бывало обратился к Маришке. – Всего пару, лады? И тотчас же вернёмся в спальни. Устроит?

Маришка его будто не слышала. Она всё ещё таращила на него свои остекленевшие глаза, растерянно пытаясь оттереть с щеки кровь. И молчала.

Приютскому пришлось повторить свой вопрос.

Она моргнула, прежде чем брови взлетели вверх.

«Да как ты?..» – снова моргнула, в этот раз чтобы избавиться от перекрывших обзор слёз. И медленно покачала головой:

– Я иду спать сию же секунду. Одна, раз больше никто не желает. – Оторопелый, бесцветный голос её внезапно сменился шипением: – Вы все тут просто спятили! Он же мог кого-то убить!

– Не увлекайся.

Маришка прищурилась.

Володя играл желваками.

Настя переводила умоляющий взгляд с одного лица на другое.

Ковальчик окинула быстрым взглядом собравшихся. Возвращаться явно никто не хотел. Сироты, одаривавшие её угрюмыми взглядами, молчали. И только.

«Разумеется».

– Как знаете, – Ковальчик развернулась на каблуках.

– Отчего же так сложно думать о ком-нибудь, кроме себя?! – Володин громкий шёпот сорвался на хрип, и он схватился за горло. – Хочешь заставить нас тащиться тебя провожать? Где ты была последние пару минут? Нам опасно разделяться!

– Где был ты последние пару минут?! Ещё пошляться по дому?! Пока тебе совсем голову не оторвут?

– Нам нельзя разделяться.

– Так не разделяйтесь! – из глаз снова брызнули слёзы, и Маришка поспешила стереть их рукавом.

А затем круто развернулась и нетвёрдо зашагала в темноту.

– Дура! – бросил ей в спину кто-то из толпы.

Володя двинулся следом:

– Идёмте.

Девушка слышала их тихие шаги за спиной. Жёлтый луч осветил ей дорогу, и она ускорилась, желая убежать от него, вновь скрыться во мраке.

Приютские шли молча. И Маришка почти ощущала кожей исходящую от них враждебность. Как раньше. Как всегда было раньше.

Она сжала пальцы в кулаки, чтобы унять новую волну дрожи.

Они шептались за её спиной. Были слышны смешки. Фырканье.

«Как раньше!» – от отчаяния хотелось взвыть.

Её и без того хрупкое положение в их сиротской общине становилось ещё неустойчивее.

«Настя мне больше не поможет…»

И каким бы недальновидным ни было то решение, у лестницы она резко обернулась и выплюнула:

– Оставьте меня!

Но оказалось, никто и не собирался её преследовать. Володя, как и прежде возглавляющий их маленькое шествие, даже не взглянул на девчонку. Не сказав ни слова, он миновал её, направляясь вниз по лестнице… На первый этаж. И остальные, конечно, как и прежде, проследовали за своим вожаком.

– Идём с нами, – поравнявшись с подругой, Настя на мгновение остановилась. – Пг'ошу тебя! – в шёпоте подружки звучала мольба.

Маришка смерила её брезгливым взглядом – вложила в него все обиды и злость. И страх. Дёрнула плечом и отвернулась.

Через мгновение услышала тяжёлый вздох за спиной. А затем спешно удаляющиеся шаги.

Приютская сжала челюсти.

«Ничего страшного нет в том, чтобы быть одной!»

– Наверх и направо, – донёсся до неё озлобленный голос Володи. – Никуда не вздумай сворачивать, поняла? Не хотелось бы искать потом ещё и тебя, болтливую дуру.

– И коли увидишь мышелова, – с неуместным весельем подхватил Александр, – прячься. А то голову оторвёт!

Лгунья

Маришка поднималась быстро и бесшумно, насколько позволяла ловкость. И все же она была неуклюжей – особенно против подружки Настасьи. Ступени были круты, и приютская то и дело спотыкалась, хватаясь за перила, пальцами увязая в пыли и паутине.

Но лестница почти не выдавала её шагов. Почти не скрипела. Маришкина поступь была мягкой. Поднимаясь в полной тишине, Ковальчик отчётливо слышала приглушённые, доносящиеся с нижнего этажа голоса остальных. Похоже, мышелов заставил их позабыть о том, что в доме они не одни.

Они ведь так, должно быть, шумели – удивительно, как Яков или смотритель не слетелись к ним, будто вороньё на лобное место. В этом отношении им повезло сегодня ночью.

За этот раз, вероятно, пришлось расплатиться потерей малолетки и встречей с проклятой куклой. Всевышние никогда не посылали даров просто так. Жертва – воздаяние, жертва – воздаяние. Так это всегда и получалось.

А теперь? Будет ли Мокошь сопровождать их так долго? Едва ли.

«Болваны! – не без тени злорадства думалось Маришке. – Надо полагать, будет прилюдная порка».

«Хорошая порка будто бы пилюля от всех хворей, – любил говаривать Яков Николаевич господам из попечительского совета. – Да чем народу больше глазеет, тем для них полезнее. Ну неудивительно?»

Те с умным видом кивали, всё поглядывая на брегеты. Ни для учителя, ни для попечителей, ни для сирот секретом не было, что дела благотворительные считались обузой.

«Так им и надо. – Маришкину глотку будто удавкой стискивала обида. – Вас высекут. Всех до одного. Высекут! А я буду смотреть».

Они её бросили. Второй раз за ночь. Просто оставили за ненадобностью.

Разумеется, когда им было до неё дело? Провалится в «дыру в полу»? Ничего, ведь это Ковальчик. Наткнётся на Якова? Да и пускай, кому какая разница?

Они ушли искать Таню. Таню, что всего ничего провела в приюте. Таню, у которой не было друзей. Не было подруги. Не было Насти. Таню. А Маришку они…

«Как всегда! Всегда-всегда-всегда».

Ступень под ногой скрипнула непозволительно громко, сбивая девчонку с мыслей. Маришка была такой невнимательной. Такой неуклюжей. С Настей ей и рядом не стоять.

Ковальчик запоздало бросила взгляд вниз, но не прежде, чем ощутила, как половица уходит из-под туфли.

«Проклятье!» – только и успело промелькнуть в голове.

И ступень хрустнула.

Приютская не сумела в этот раз ухватиться за перила, проваливаясь вниз. Она рухнула на четвереньки, и кусок доски вспорол кожу до самого колена, когда правая нога ушла глубоко под пол.

«Проклятье!»

На лестнице стоял грохот, и стены, и высокий потолок – всё в этой зале-колодце едва не дрожало от его натиска. Эхо поднялось высоко вверх – к длинным бусинам люстры.

До своего этажа она не дошла всего пару шагов. Мокошь всё же отвернулась. Не от остальных. Только от неё.

«Ты наверняка перебудила весь дом, дура!»

Приютская заставила себя оглядеть галереи сквозь чёрные пятна перед глазами. Вокруг не было никого. Пока не было.

Опустив голову, Маришка попыталась выровнять сбившееся дыхание. С кончика носа сорвалась слеза и пробила лунку в толстом слое грязи на половице.

«Ни звука! – приказывала себе приютская. – Ни звука!»

Это было сложно. Боль, сжирающая голень, была нарастающей, сильной. Такой сильной, что разрыдаться бы. Да нельзя было.

Высвободив ногу, Маришка неуклюже поднялась и рванула вверх по лестнице. Преодолев оставшиеся пару ступеней, она бросилась в галерею. Те несколько первых шагов дались ей до странного легко, совсем безболезненно. Колено чересчур мягко подгибалось, но до самой арки девчонка добралась прытко, будто обе ноги были здоровы.

Но едва только она прошмыгнула в пристройку, как дурнота настигла её. Перед глазами рассыпался сноп бордовых точек, и девчонка запоздало подумала: «У меня кровь».

«Яков заметит». – Она обречённо прикрыла глаза, прислонившись к стене между дверей: ей было надобно перевести дух.

Учитель подмечал всё. И если стукачи о чём-то не доносили, он часто о многих нарушениях узнавал сам. Грязные юбки, исцарапанные ладони, крошки табака на воротниках. Якову Николаевичу всегда до всего было дело. Единственному, пожалуй, из всех немногих служащих приюта.

«Они услышали меня?» – мысль, пронесшаяся в голове, заставила сердце затрепетать.

Ей вдруг остро, до безумия захотелось, чтобы они – Володя и Настя, Александр, Серый и даже треклятая Варвара – поднялись за ней. Чтобы услышали весь тот шум, что она наделала. Они бы пришли и… Вместе все бы отправились спать. Или, быть может, они бы могли просто её проводить?

«Они не придут», – резко одёрнула Маришка себя.

Окно, бледнеющее узким прямоугольником далеко впереди, едва ли освещало хотя бы треть коридора. Маришка очутилась в непроглядной темноте – хоть глаза выцарапай, а разницы не будет никакой.

Она зашарила руками по карманам юбки. Если спичечного коробка там не обнаружится – придётся искать свой дортуар, заглядывая во все двери на пути. Но спички нашлись, и через долю мгновения темноте перед приютской пришлось отступить на добрых полшага.

«Хоть что-то», – воспитанница подняла спичку выше.

Она не успела запомнить, какая из десятков дверей ведёт в их спальню, а потому шла почти наугад.

Было во всём этом что-то не так. Она не слишком хорошо знала дорогу, не успела как следует изучить дом, но… Коридор выглядел отчего-то в ту минуту как-то иначе. Будто бы очень походил, и в то же время не походил на тот, где рассыпаны были двери их дортуаров. Или всему виною была темнота? Падение? Пережитый ужас?

«То, что ты никому здесь не нужна?» – услужливо подсказал внутренний голос.

Приютский врач частенько говаривал, будто чересчур буйная Маришкина фантазия рано или поздно обернётся болезнью.

«Не раз и не два видывал я, как слишком охочие до вранья да внимания дети превращаются в полоумных. Когда сами перестают замечать, где выдумки, а где правда».

Но приютская ведь видела грань между своими мечтами и настоящим. Пусть не всегда признавалась самой себе, что знает правду, пусть любила лакомиться самообманом. Но в глубине души всегда знала, что есть что. Да и не была она охочей до внимания!

Мог ли мышелов перепугать её так, что она тронулась головой?

«Конечно нет».

И всё же было что-то не так.

Она убедилась в этом, открыв первую дверь, показавшуюся той самой, нужной дверью почти собственной спальни. И стоило Маришке увидать, что за ней, как на миг в голове мелькнула мысль, что господин доктор мог всё же, в конце концов, оказаться правым.

В комнате недоставало кровати. Той, где полагалось спать Насте, – в углу, подле окна. Разве могло такое быть?

«Вам уготованы спальни на троих», – пронеслась в голове дневная речь Якова.

«На троих».

Сбитая с толку девушка затворила дверь, отступив назад в коридор.

«Какая ерунда», – пальцы соскользнули с ручки.

Помявшись с мгновение, приютская медленно захромала к следующей комнате. Спичек оставалось немного, и Маришка досадливо решила убрать коробок обратно в карман. Они ведь были роскошью: выдавались приютским раз в месяц, чтобы те могли вечерами пользоваться светильниками – в прежнем доме самозажигающихся не имелось. Ждать нового коробка в ближайшее время не приходилось, а она уже израсходовала почти всё.

И снова темнота обступила её. Как же она ненавидела темноту. Та вечно заполнялась чем-то… её пониманию недоступным. Вечно дразнила смазанными силуэтами, тенями. Которых не было на самом деле.

Мокошь редко покровительствовала Маришке. Её любимцами здесь были, конечно, Володя, Настасья. Ещё Варвара. Иногда даже Серый. И, быть может, они действительно не попадутся этой ночью Якову. И, быть может, действительно необъяснимая чуйка приведёт их к Танюше, в то время как сама она – Маришка – провалится под пол: уже почти провалилась. А может, чего ещё. Они окажутся правы, а она – нет.

«Хватит думать об этом!» – велела она себе.

Когда Ковальчик распахнула следующую дверь, то увидела, что комната, залитая тусклым ночным светом, на этот раз вообще совершенно пуста. Ни приютских, ни мебели. И только голые стены уставились на неё чёрными дырами, когда-то, вероятно, выдолбленными под светильники.

Девушка отступила на шаг, оставляя дверь широко распахнутой. И ночной свет из комнатного окна заскользил по коридору. Лизнул её казённые туфли.

«Куда всё подевалось?» – она бросила через плечо взгляд на арку, ведущую к лестнице.

И неприятная догадка заставила тонкие волоски на плечах и шее встать дыбом.

«Заблудилась, – она тихонько выдохнула. – Дура».

Быстро, насколько позволяла хромота, она двинулась ещё к одной двери, подальше. Маришка хорошо запомнила – Володина спальня была посреди коридора. Это было проще, чем определить собственную. Комнаты других мальчиков располагались рядом и напротив. Ошибки быть не могло. И ежели за той дверью вновь будет пусто – она попросту перепутала флигели.

«Ничего страшного!» – убеждала себя.

Но сердце колотилось с такой скоростью, что девчонке перестало хватать воздуха. Она задышала часто и отрывисто, будто принюхивающаяся кошка. Пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы хоть немного прийти в себя. Маришка понимала, что так недалеко и до «припадка».

Остановившись возле нужной двери, Маришка протянула к ней дрожащую руку. Сердце загрохотало где-то в горле, вновь ускоряясь. И отчего-то вдруг скрутило живот.

«Почему они бросили меня?..»

Липкое чувство тревоги заставило её пальцы повиснуть в воздухе, так и не коснувшись ручки. Она прикрыла глаза, борясь с дурнотой.

– Ну же, мелкая, давай открывай, – Таисия, старшегодка, почти выпускница, поторапливает Маришку, чьи пальцы неуверенно тянутся к дверной ручке. – Зуб даю, обалдеешь, когда увидишь.

– Но почему ты позвала только меня?

Тася выкручивает младшегодке вторую руку, повыше локтя, и подталкивает вперёд – не сильно, но достаточно ощутимо, чтобы дать понять: ненужные вопросы её раздражают. Лучше просто идти куда велено.

Дверь в сарай открывается с едва слышным скрипом, и за одно утро Маришка выучивает сразу два новых урока – никогда не доверять старшим и никогда никуда не заходить первой.

В лицо ей летит увесистый том «Женского послушания» и ломает – как потом констатирует господин доктор – нос, навсегда делая его кривоватым прямо посередине.

– Что, мелкая, бусики мои приглянулись? – шипит Нежана и заносит книгу для нового удара. Маришка успевает скрючиться на полу, закрывая коленями лицо. А в следующий миг визжит от дикой, ослепляющей боли, когда острый носок туфли старшегодки врезается ей под рёбра.

– Ты бы хоть рот ей заткнула, – фыркает Тася, прикрывая дверь за спиной.

Нежана нависает над младшегодкой:

– Ну, не стой столбом, Лиза!

Попривыкшими к полумраку глазами Маришка видит – их трое. Тася поглядывает в щель между дверных досок – она на стрёме. Лиза комкает из грязных пылевых тряпок кляп – она на подхвате. А Нежана… Нежана будет лупить. Долго и сильно. Это видно по злым раскосым глазам. Да и есть за что – Маришка прекрасно это знает.

– Где они, тварь? – одновременно с этим вопросом вопреки всякой логике Лиза суёт в рот девочки самодельный кляп.

Так ей сразу дают понять, что на самом-то деле ответов от неё никто не ждёт.

– Отдаст, куда денется, – Нежана с силой бьёт Маришку головой об пол. – Только сначала получит хорошенько.

У младшегодки перед глазами пляшут багровые пятна. Её таскают за волосы по всему сараю, бьют ногами по бокам и животу. Нежана таскает, а Лиза бьёт.

Маришке шесть лет, и она круглая дура. Не знала, что Таисия водит дружбу с Нежаной. И что Нежа давно прознала про бусики. А те красивые – из кошачьего глаза, такие пёстрые, зеленоватые – такие только у знатных господарочек и имеются. Маришке так их хотелось, так хотелось.

Маришке уже еле дышится. Кровь по всему лицу размазана. А старшие девочки всё никак не уймутся. Прижимают к полу её руки и ноги, распластав, будто морскую звезду из мальчишеских учебников по естествознанию. Лиза держит ноги, а Нежана руки.

Нависнув над Маришкой так низко, что кончик светло-русой косы волочится по полу, Нежа скапливает во рту побольше слюней и пускает их прямо на лицо младшегодки. Они нитками тянутся и тянутся прямо с вытянутых трубкой губ. И смешиваются с кровью, что сочится из Маришкиного разбитого носа.

Они оставляют её в покое, только когда девочка на пару мгновений теряет сознание. Разбрасывают вокруг метёлки и вёдра, выставляя всё так, будто младшегодка хорошенько приложилась об пол, свалившись с высокого табурета. Они знают – мелкая ничего не расскажет, а коли расскажет – будет ей и того хуже.

– Господина доктора! Господина доктора! – кричит Таисия, распахнув дверцу сарая, пока две другие девочки крадутся на задний двор – зайдут в приют со стороны кухни.

Маришку увозят в госпиталь и держат там целых два дня. Никто её ни о чём не расспрашивает, с ней вообще не разговаривают. Девочка боится, что начни взрослые задавать вопросы – разрыдается и всё-всё выболтает.

Но они не начинают – им нет до того дела.

Маришка увидала Нежины бусики, когда та прятала их в густой траве у приютского забора. Прежде чем спрятать, Нежана сперва их так долго разглядывает, крутит и эдак и так, а они переливаются в солнечном свете, будто радуга небесная. И Маришка понимает – как понимает, что солнце белое, а трава зелёная, – что умрёт, если не заберёт их себе. Нежана ведь и сама наверняка их украла – неоткуда у сироты таким дорогим бусикам взяться. Вот Маришка и крадёт их. А позже, не утерпев хранить в секрете такое сокровище, с дрожью в голосе рассказывает Варваре, что снова виделась в городе с маменькой, и та вот какие бусики ей подарила.

Маришка с остервенением тряхнула головой, вырываясь из непрошеных – снова непрошеных – воспоминаний. Но они не желали так просто её отпускать.

– Хорошо-о-о тебя Нежка разукрасила! – один из старших приютских присвистывает ей вслед, когда Маришка впервые появляется после драки на завтраке.

Девочка и без него это знает – без слёз в зеркало не взглянуть. Она подходит к столу и садится поближе к Варваре, да только та отчего-то отодвигается. А вокруг все хихикают, шепчутся.

– Что ж твоя мамка-боярыня у сиротинок-то подворовывает? – смеётся с другого конца стола Александр. – Чай, род твой совсем обеднел, али что, госпожа?

– Та брешет она про мамку, я же говорила! – зло шипит малявка Саяра. Она в приюте недавно, и до сих пор ни с кем не подружилась, ведь вся ядовитая, будто змея.

Маришка неверяще глядит на Варвару, а та и не скрывает бесстыжего блеска в глазах. Говорит словно: «Да, это я всё всем растрещала, и что? Ты сама виновата».

«Проклятье! – едва не заскулила в голос она. – Да хватит же, хватит!»

– А Маришка лгунья! – кричит Володя и бросает в девочку через весь стол грязную ложку. Та падает у Маришкиных ног, и на подол летят склизкие комки Володиной каши. – Лгунья! Лгунья!

– Лгунья! Лгунья! – принимаются скандировать остальные.

– Лгунья! Лгунья! – плюёт Варвара Маришке в лицо.

И младшегодка ревёт во весь голос, выучивая новый урок – настоящих друзей не бывает.

Над губой выступил пот, она быстро сморгнула непрошеные слёзы.

Пальцы сомкнулись на ручке, и она рванула ту на себя. Не желая и думать, что там за ней: пускай что угодно, лишь бы избавиться от атакующих голову видений.

Она шагнула в комнату.

Сначала был…

Запах.

Странноватый и едва уловимый. Сладковатый и тяжёлый. Так пахнет долго не мытое тело – смесью старого сыра, перегнивших ягод и рыбы. Так пахнут пьяницы и беспризорники. Так пахнут казни, если стоять к виселицам слишком близко.

«Я помню висельников», – отстранённо подумала она.

Коснувшись носа, едва заметно, почти невесомо, запах всё же сумел заставить Маришку застыть на пороге.

Большое окно напротив было не заколочено, стеклянные плафоны настенных светильников подмигивали в слабом лунном сиянии. Несколько тумб, два платяных шкафа и кровать сдвинуты кучей к правой стене неаккуратно, будто бы в спешке.

«Перепутала коридоры! Верно, ведь перепутала… Просто уходи!»

Но вместо этого Маришка, будто ведомая нечистой силой, сделала шаг в комнату. Глаза, широко распахнутые, бегали от стены к стене. Под туфлями скрипнула половица.

Она застыла в центре спальни. Взгляд безудержно скользил с одного предмета мебели на другой. Пока не остановился на кровати.

«А Танюша свистела: нет больше свободных коек…» – совсем не к месту подумалось Маришке.

Какой-то звук, раздавшийся вдруг: то ли хруст, то ли стон старой половицы, заставил приютскую так сильно дёрнуться, что покалеченную ногу свело болью, от которой не грех и заверещать на всю усадьбу. Но Маришке удалось заставить себя смолчать. Она оглянулась на дверь.

Но занавес из темноты в проёме так никто и не потревожил.

Маришка отвернулась от коридора, снова оглядывая комнату. Здесь нечего было делать. Это было очевидно. И ей бы убраться поскорей восвояси – что она, собственно, и собралась сделать, когда краем глаза заметила… шевеление у ножки кровати.

Спина и руки вмиг покрылись гусиной кожей – противные ощущения, будто по коже ползёт сотня муравьёв.

Из-под кровати на миг, всего на какой-то вершок высунулось маленькое длиннолапое насекомое. И шмыгнуло обратно.

Маришка сглотнула и заставила себя податься вперёд. Даже прищуриться. Зачем? Самой было сложно определить. Это было будто бы выше её сил. Это желание… жажда доказать себе, что ничто в этом доме больше не способно её напугать.

Ничто, а уж тем более какой-то паук.

И уж она как следует его рассмотрит, ведь этот необычный – белый. Маришка не удержалась от брезгливой гримасы. И всё равно не сводила глаз с кровати.

«Могут разве они быть белыми?»

Она не боялась пауков – тех всегда было много в старом приюте. Не боялась, но не особенно жаловала. Они были мерзкими – она всегда так считала.

Маришка медленно подошла ближе. То ли чтобы разглядеть диковинку получше, то ли чтобы убедиться, что не он уж точно заставляет скрипеть половицы. Она точно слышала этот визгливый стон старого дерева, но если его издал проклятый паук, то он должен быть просто огромен.

Ей бы не хотелось, чтобы он был огромен. С другой стороны, ежели полы скрипели не из-за него, то должны были из-за кого-то другого. И этого ей тоже не хотелось.

«Просто дряхлый, старый дом…»

Странный запах всё ещё не покидал ноздрей, и Маришка от него всё ещё кривилась. Отпихивая вновь норовящие вернуться в голову воспоминания о прилюдных казнях. Сирот водили на них в «воспитательных целях» – ещё один странный приказ Императора. Прилюдные порки, прилюдные казни… Воспитанники приютов давно проследили связь между ними. На площади никогда не бывало детей богачей. Маришка знала, их никогда и не пороли тоже. Ни дома, ни в школах. Показательные выступления проводились для таких, как они. Для нищих.