Электронная библиотека » Мария Сергеенко » » онлайн чтение - страница 13

Текст книги "Жизнь древнего Рима"


  • Текст добавлен: 12 ноября 2013, 16:42


Автор книги: Мария Сергеенко


Жанр: История, Наука и Образование


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Создателем латинской риторики был Цицерон; он изложил теорию греческого красноречия, переведя при этом технические термины риторских школ на латинский язык; с практическим приложением теории учащиеся могли познакомиться на его же речах.

Риторская школа была до известной степени учебным заведением «специальным»: она готовила оратора. В республиканское время оратор был крупной политической силой; Август, по определению Тацита, «усмирил» политическое красноречие (dial. 38), и юноше уже нечего мечтать о том, чтобы «слово его управляло умами и успокаивало сердца» (Verg. Aen. I. 149—153); полем его деятельности остается суд, где он будет выступать обвинителем или защитником (адвокатом, – сказали бы мы). Количество судебных дел в Риме было очень велико: Светоний пишет, что на двух прежних форумах стало тесно от людской толпы и множества судебных заседаний, и Август поэтому выстроил свой – третий – форум (Aug. 29. 1), значительно увеличил количество судей и понизил возраст, требуемый для избрания в судьи (32. 3); Калигула, «чтобы облегчить труд судей», опять увеличил их число (Suet. Cal. 16. 2); при Веспасиане количество тяжб настолько возросло по причине предшествующих смут, что для решения их пришлось прибегнуть к мерам экстраординарным (Suet. Vesp. 10). Хороший адвокат бывал завален делами. Плиний Младший стонал, что он «давно не знает, что такое отдых, что такое покой», потому что ему непрерывно приходится выступать в суде (epist. VIII. 9. 1). И опытный адвокат в полном сознании своей силы произносит: «Панцирь и меч хуже охранят в бою, чем красноречивое слово в суде, ограждение и оружие для подсудимого, которым ты его защитишь и поведешь в нападение» (Tac. dial. 5).

Ораторская карьера была и почетной, и доходной. «Чье искусство по славе своей сравнится с ораторским?.. чьи имена родители втолковывают своим детям; кого простая невежественная толпа знает по имени, на кого указывает пальцем?» На ораторов, конечно, (Tac. dial. 7). Удачно провести в сенате или в императорском суде защиту или обвинение (среди страшных доносчиков императорского времени бывали крупные ораторы) значило заложить крепкое основание для своей известности и карьеры. И для обогащения тоже. Миллионные состояния, заработанные адвокатурой (Tac. dial. 8), были, конечно, исключением, но и средний заработок адвоката обеспечивал житье безбедное. Клавдий установил максимум адвокатского гонорара в 10 тыс. сестерций (Tac. ann. XI. 7); приятель, у которого Марциал попросил в долг 20 тыс. сестерций, посоветовал ему заняться адвокатской практикой: «разбогатеешь» (II. 30), и поэт за свое выступление (окончившееся провалом) потребовал 2 тыс. (VIII. 17). Один из гостей Тримальхиона, старьевщик Эхион, мечтает сделать из своего сына адвоката: «Посмотри на адвоката Филерона; не учись он, куска хлеба у него бы не было. Недавно еще таскал на спине кули на продажу, а теперь гляди! Величается перед самим Норбаном» (Petr. 46). Текст этот чрезвычайно интересен: риторская выучка не только доставляла обеспеченное существование – она выводила человека из низов на довольно высокую ступень общественной лестницы.

В школе ритора ученик должен был обучиться тому, что делало его искусным судебным оратором: усвоить приемы, с помощью которых легче выиграть процесс, обезоружить противника, привлечь на свою сторону судей. Квинтилиан оставил довольно подробную программу преподавания в риторской школе. Сначала обучение шло по той же линии, что и в школе грамматика, но было несколько усложнено. Ученики писали рассказы на заданные темы, прибавляя к ним свои рассуждения, в которых выражали или сомнения по поводу изложенного события, или, наоборот, полную уверенность в том, что так и было. «Можно ли поверить, будто на голову сражающегося Валерия сел ворон, который клювом и крыльями бил по лицу его противника галла? Сколько возможностей и подтвердить этот факт, и его опровергнуть! Часто ставят вопрос, когда и где произошло такое-то событие, кто принимал в нем участие: у Ливия тут часто бывают сомнения, и историки между собой разногласят».

«Отсюда ученик постепенно начнет переходить к большему: восхваляет славных мужей и порицает бесчестных… различие и многообразие материала упражняет ум и образует душу созерцанием хорошего и дурного». Ученик приобретает, таким образом, множество знаний и «вооружается примерами», которые ему очень пригодятся в суде. С этим упражнением соединяется сравнительная характеристика обоих лиц: кто лучше? кто хуже? Потом он должен разрабатывать «общие места» (communes loci): дать характеристику игрока, прелюбодея, легкомысленного человека, рассматривая их как некие типы и осуждая порок в его отвлечении от определенного лица. «Материал здесь берется прямо из судебных заседаний: прибавь имя ответчика, и обвинение готово». Иногда ученик берет под защиту распущенность и любовь, сводника и паразита, «но так, чтобы извиняем был не человек, а проступок».

Дальше следуют «положения» (theses): где лучше жить – в городе или в деревне; кто заслуживает большей похвалы – законовед или военный; следует ли жениться; надо ли добиваться магистратур? «Для рассуждений в суде эти упражнения очень полезны». Затем Квинтилиан вспоминает «полезный и приятный вид упражнений», с помощью которых его учителя подготовляли учеников к делам, где большое место отводится предположениям. Это «вопросы» – рассуждения, в которых автор развивает различные гипотезы: «почему Венера у лакедемонян вооружена?», «почему Купидона считают мальчиком крылатым и вооруженным стрелами и факелом?» Некоторые из таких «вопросов» («можно ли всегда полагаться на свидетелей», «можно ли доверять и детям») «до такой степени связаны с судебными процессами, что некоторые и неплохие адвокаты записывали свои сочинения, хорошенько их вытверживали и в случае надобности украшали ими свои речи, словно нашивками» (II. 4. 15-32).

Эти ученические упражнения шли наряду с чтением историков и ораторов (последних по преимуществу); учитель объяснял ученикам достоинства и недостатки прочитанного. Квинтилиан рекомендовал учителю сначала прочесть текст самому, затем вызвать кого-нибудь из учеников и заставить его прочесть этот отрывок вновь, изложить дело, по поводу которого речь была написана, и затем заняться разбором, «не пропуская ничего, что заслуживает быть отмеченным в содержании и языке»: сумел ли расположить к себе судью с самого начала оратор, в чем ясность и убедительность его рассказа о деле; богата ли и тонка его аргументация; сможет ли он подчинить судей своим намерениям. Полезно иногда читать и плохие речи, показывая, сколько в них недостатков: неотносящегося к делу, темного, напыщенного, неубедительного. Ученикам надо объяснить все эти недостатки, потому что «многие хвалят эти речи и – что еще хуже – хвалят именно за то самое, что в них плохо» (II. 5. 1-10).

Венцом преподавания в риторской школе было самостоятельное выступление ученика, произносившего речь (declamatio). Учитель давал тему; ученик писал на нее сочинение, читал его ритору и после его поправок вытверживал наизусть и произносил с соответствующими жестами в позе настоящего оратора. Обычная рабочая жизнь прерывалась этим выступлением, для которого назначался определенный день. При этом присутствовал, конечно, весь класс, приходили родители выступавшего, а иногда они приводили еще и друзей своей семьи (Pers. 3. 44-47; Iuv. 7. 159—165). Родители, по словам Квинтилиана, требовали, чтобы дети их «декламировали» как можно чаще: количество декламаций считалось мерилом успехов в учении (II. 7. 1); они сопровождались обычно бурным одобрением соучеников: это была принятая в школах «любезность», которую взаимно оказывали друг другу. Квинтилиан возмущался этим; «это самый опасный враг учения: если похвала готова всегда и неизменно, то, очевидно, что стараться и трудиться не к чему» (II. 2. 10). Учитель, указав ученику его ошибки, часто сам выступал с декламацией на ту же самую тему.

Декламации отнюдь не были новшеством; их знали и греческая, и эллинистическая, и римская школы. Квинтилиан считал их полезным упражнением, потому что они как бы суммировали все предыдущие, и только не одобрял выбора тем, далеких от действительной жизни и судебной практики.

Познакомимся ближе с этими упражнениями. Они делились на два отдела: суазории (с них начинали, считая их наиболее легкими) и контроверсии (в них упражнялись ученики, уже более подвинувшиеся). Суазории – это монологи, в которых мифологический герой или историческое лицо обсуждает какой-нибудь вопрос, приводя доводы за и против решения, которое ему предстоит принять или отвергнуть. «Уже шестой день несчастная голова ученика полна Ганнибалом, который раздумывает, идти ли ему на Рим после Канн или увести обратно свои насквозь промокшие от ливня когорты» (Iuv. 7. 160—164); триста юношей лакедемонцев в Фермопильском ущелье после бегства отрядов, посланных со всех концов Греции, обсуждают, не бежать ли им тоже (Sen. suas. 2); Агамемнон думает, принести ли ему в жертву Ифигению, раз Калхант утверждает, что только тогда флот сможет отплыть (suas. 3); Цицерон – сжечь ли ему свои сочинения, так как Антоний обещал ему неприкосновенность, если он это сделает (suas. 7). Все здесь чистая выдумка: триста спартанцев были единственными защитниками Фермопил, и Антоний ни в какие переговоры с Цицероном не вступал. Ни учителя, ни учеников это ни в какой мере не смущало: важна была эффектная ситуация – тут об исторической истине нечего было беспокоиться – и важно было эффектное словесное одеяние, в которое облекали размышления и речи действующих лиц.

Контроверсия – это вымышленное судебное дело, в котором выступают два ученика: один в роли обвинителя, другой в роли защитника; их подготовляют таким образом к будущей деятельности в суде. Софисты V в. до н.э. старались придумывать темы, наиболее близкие к реальной действительности; у Плотия ученикам предлагалось разрешать споры, возникшие на основе наследственного или морского права (ad Heren. I. 19. 20. 23), или выступать по поводу современных политических событий. С концом республики это резко меняется. Контроверсии, которые сохранил Сенека-отец, бросают нас в водоворот потрясающих ситуаций и романтических приключений, в мир, где население состоит главным образом из тиранов, разбойников, пиратов, преступных жен и мачех, каменносердных отцов и где убийство, разбой, прелюбодеяние, похищение девушек – это повседневные обычные явления. Вот несколько примеров. Герой потерял на войне обе руки. Он застает жену вместе с любовником и велит юноше-сыну убить мать. Тот не решается; любовник убегает; отец отрекается от сына (Sen. contr. II. 4). Некто убил одного своего брата-тирана и другого, которого захватил в прелюбодеянии. Отец напрасно умолял пощадить его. Взятый в плен пиратами, он отправил отцу письмо с просьбой о выкупе. Отец пишет пиратам, что если они отрубят пленнику руки, он пришлет им денег вдвое больше назначенного выкупа (I. 7). Похищенная девушка может требовать или смерти насильника, или его согласия жениться на ней без приданого. Некто похитил в одну ночь двух девушек; одна хочет его смерти, другая согласна выйти за него замуж (I. 5). Диковинные события, запутанные положения, законы, придуманные для данного случая, нигде и никогда не существовавшие, невероятные характеры и противоестественные чувства – весь этот фантастический мир, смесь мелодрамы и романа приключений, разработанная часто с большим словесным мастерством, увлекала и нравилась. Не только зеленым юнцам. Послушать декламацию известного ритора приходили такие люди, как Меценат, Агриппа, сам Август. Новому режиму были выгодны и этот отход от действительности, и увлечение риторикой как «чистым искусством», но было немало людей, которые жестоко осуждали эту школьную практику. «Какие невероятные темы! – возмущался Тацит. – Ежедневно в школах идет речь о наградах тираноубийцам, о выборах [в жрицы] опозоренных девушек, о средствах, которые спасут от заразы, о развратных матерях. На Форуме с подобными случаями встретишься редко, а то и никогда… это упражнения для языка и голоса» (dial. 35). Так же судил и Петроний: «Я считаю, что юноши становятся в школах совершенными дураками, потому что им не показывают ничего, что есть в действительности, и они только и слышат, что о пиратах, стоящих с цепями на берегу; о тиранах, повелевающих сыновьям письменным приказом отрубить головы родным отцам; об ответах [оракулов], полученных во время моровой язвы: надо принести в жертву трех, а то и больше девушек… У людей, взросших на таких упражнениях, будет столько же здравого ума, сколько обоняния у тех, кто живет на кухне» (1-2).

Успех в школе далеко не всегда обещал успех в суде. Когда Порций Латрон, друг Сенеки-отца и мастер декламации, выступил однажды в настоящем процессе, он до того смешался, что сразу же допустил грамматическую ошибку и овладел собой только тогда, когда заседание перенесли с Форума в закрытое, привычное ему помещение (Sen. contr. IX, praef. 3). «Выведи этих декламаторов в сенат, на форум, – говорил Сенеке-отцу Кассий Север, один из лучших ораторов того времени; – переменив место, они теряются; так люди, привыкшие жить взаперти, не в силах стоять под дождем и солнцем» (III, praef. 13). И убийственным приговором звучат слова Вотиена Монтана, хорошего знакомого Сенеки-отца, ритора и адвоката: «Тот, кто приготовляет декламации… хочет понравиться слушателю: он ищет одобрения себе, а не победы делу. И на форуме декламаторы не могут отделаться от своего порока; они считают своих противников глупцами, отвечают им что хотят и когда хотят и в погоне за красивым упускают необходимое… на форуме их пугает самый форум» (IX, praef. 1-3). «Когда речь идет о трех украденных козах, – поучал Марциал своего адвоката, – не надо говорить ни о Каннах, ни о войне с Митридатом, ни о Сулле, ни о Марии, ни о Муции: говори о трех козах» (VI. 19).

Эти обвинения звучат достаточно авторитетно, но им можно противопоставить столь же авторитетное утверждение Квинтилиана, который считал декламации полезным упражнением и только требовал, чтобы сюжеты их были ближе к жизни: «То, что хорошо по существу своему, можно хорошо использовать» (II. 10. 2). На примере нескольких контроверсий он показал, чем для будущего адвоката полезны эти упражнения (VII. 1 и 3). Доводы, которые в школе приводятся в пользу детей, от которых отрекся отец (одна из постоянных тем в контроверсиях), можно употребить, защищая детей, которых отец лишил наследства и которые требуют его обратно (случай вполне реальный); школьная контроверсия на тему о неблагодарном муже, выгоняющем жену из дому, окажется небесполезной при решении в суде вопроса, по чьей вине произошел развод; поведение отцов в контроверсиях иногда так возмущает сыновей, что они обращаются в суд с обвинением отца в сумасшествии; в действительной жизни приходилось иногда просить о назначении опеки над отцом; «в суде разбираются дела, похожие на те, которые разбираются в контроверсиях» (VII. 4. 11). Плиний Младший и все видные адвокаты того времени вышли из риторского училища. Римляне были людьми практичными, и отцы, озабоченные будущностью своих сыновей, вряд ли бы посылали их в школу, где юноши занимались бы только словесной трескотней, от которой за порогом школы не было никакого толку.

Риторская школа достигала тех практических целей, которые она себе ставила; вина ее была в другом. Она готовила не только для деятельности в суде: «Изучи лишь красноречие, от него легко перейти к любой науке: оно вооружает и тех, кого учит не для себя» (Sen. contr. II, praef. 3). Крупнейшие писатели, поэты и государственные деятели империи вышли из риторской школы. Окончивший риторскую школу получал общее гуманитарное образование. И тут этой школе можно, с нашей точки зрения, предъявить ряд тяжелых обвинений.

Вспомним те предварительные упражнения, которые задает ученику учитель. Невольно спрашиваешь себя, что мог знать пятнадцатилетний мальчик о преимуществах жизни холостяка или женатого человека, как мог он громить развратника или, наоборот, защищать погоню за наслаждениями? Он орудовал чужими мыслями, прислушивался к звону слов; все обучение ставило себе одну цель – сделать ученика мастером убеждения – и отнюдь не заботилось о его нравственной выправке. Сенека-философ это хорошо понимал (epist. 106. 12); этим и объясняется его отрицательное отношение к современной ему школе. Квинтилиан мог утверждать вслед за стоиками, что только хороший человек станет хорошим оратором; ловкий выученик риторской школы блистательно доказал бы это положение, вовсе не ощущая при этом необходимости стоять отныне только на защите добра и правды. Мысль была не в ладу с сердцем и совестью, не затрагивала и не тревожила их.

Юноша, окончивший школу грамматика и ритора, обладал множеством самых разносторонних знаний, но знания эти носили какой-то хрестоматийный характер. Это был ворох лоскутьев, собранных в самых разных местах, надерганных из самых различных областей. Он самодовольно разбирал эти лоскутки, любуясь ими сам и с гордостью показывая другим эти громогласные свидетельства своей учености: старинные, вышедшие из употребления слова, исторические анекдоты, названия ветров и созвездий, этимология слов, мнения философов по разным вопросам, географические справки – чего только нет! – и при этом, как мы уже видели, полное отсутствие интересов ко всякому обобщению, к предмету, взятому в целом: ряд эпизодов из римской истории, но этой истории как чего-то единого, дошедшего с отдаленнейших времен до его дней, будто и нет. Его заставляли много читать поэтов; он их знает, но видит в них только хорошее собрание редких слов и не совсем обычных оборотов, интересных мест и удачных сентенций. Его интересуют слова, не предметы, которыми эти слова обозначены. У Авла Геллия, которого можно считать образцом человека, сформировавшегося в риторской школе, есть интереснейшая глава, характеризующая отношение этих людей к окружающей природе. Вместе со своими друзьями он плывет в тихую звездную ночь из Эгины к Пирею: они «смотрят на сверкающие звезды», и заняты лишь этимологическими объяснениями их названий (II. 21). Передавая страшный рассказ Гая Гракха о происшествии в Теане и сравнивая его с рассказом Цицерона о бичевании, которому Веррес подверг римского гражданина, он занят формами глагола и «яркой прелестью речи» («lux et amoenitas orationis», – X. 3. 19). Слово заслоняет действительность, и меньше всего заинтересован ученик ритора в том, чтобы установить, как же это было на самом деле. У него нет уважения к правде, он вовсе не хочет «дойти до самой сути»; он ищет то, что слепит и оглушает, ему нужен эффект; он равнодушен к простому, обычному, повседневному. Для него естественно выхватить из окружающего мира какую-то одну подробность, какую-то одну черту, увеличить ее до гиперболических размеров и закрыть ею то, что есть в действительности. Действительность искажена – ну так что ж? Зато какая картина, какие краски, какое потрясающее впечатление! С этим человеком нельзя говорить шепотом: он не услышит. И сам он не умеет говорить тихим голосом: он вопит. Читая любого писателя I в. н.э., будь то Ювенал или Марциал, Тацит или Сенека, Колумелла или Плиний Старший (предисловия), всегда надо быть настороже, всегда надо помнить, что имеешь дело с питомцами риторской школы, которые ради красного слова упустят главное (Sen. contr. III, praef. 7). Нужно было блистательное дарование Петрония и его редкий для того времени интерес к реальной жизни, чтобы с такой верностью изобразить всех этих Селевков, Ганимедов, Филеротов и самого Тримальхиона с его женой, дать не кричаще-яркую схему, а живых настоящих людей[122]122
  Обучение в Риме было очень долго делом совершенно частным: государство в него не вмешивалось, кроме очень редких случаев вроде запрещения греческих риторских школ. С империей дело меняется: постепенно, незаметно – одна мера за другой, – государство накладывает руку на дело образования и ставит его под свой контроль. Началось с дарования привилегий: Цезарь дал всем учителям права римского гражданства (suet. iul. 42. 1); Веспасиан впервые назначил риторам «заработную плату»: начал выплачивать каждому по 100 тыс. сестерций ежегодно (suet. vesp. 18). Первым, кто получил эту плату, был Квинтилиан, двадцать лет преподававший в Риме при разных императорах риторику. У него учился Плиний Младший, может быть, и Тацит, и Марциал справедливо назвал его «великим наставником легкомысленной молодежи» (ii. 90. 1). Учителя становятся государственными служащими. Общее направление отражается и в поведении городов: они заводят у себя школы, выбирают для них учителей, оплачивают их и, естественно, держат надзор за их преподаванием. Живую иллюстрацию этому мы найдем у Плиния Младшего, который предлагает своим землякам собрать денег и открыть школу (вероятно, риторики, а может быть, и грамматики, – pl. epist. iv. 13. 3-7). Из этого же письма мы узнаем, что учителя могут нанять родители на собственные средства, но что есть города, где учитель получает плату из городских средств. Нет запрещения открывать частную школу, но трудно было пойти на риск необеспеченного существования, когда можно было получить верный кусок хлеба. Антонин Пий установил число учителей, которые город мог содержать на свои средства: для большого города нормой было пять риторов и пять грамматиков, для города средней величины – четыре ритора и четыре грамматика, для маленького – три ритора и три грамматика; эти люди, по его указу, освобождались от воинской повинности, от участия в посольствах от городов (члены такого посольства денег не получали), от обременительных жреческих должностей, от постоя. Город выбирал себе учителей, устраивая среди них своего рода конкурс: декурионы, конечно, советовались с людьми понимающими. Миланские магистраты обратились с просьбой выбрать им хорошего учителя к Симмаху; он прислал им Августина (confes. iv. 13), но «утверждали в должности» именно они; только тогда учитель получал место, decreto ordinis prolatus. Юлиан, желавший во что бы то ни стало вырвать школьное преподавание из рук христиан, законом 362 г. объявил, что учителя, избранного городским советом, утверждать будет он, «дабы его одобрение прибавляло еще чести избраннику города» (cod. theod. xiii. 3. 5). Закон этот оставался в силе до Юстиниана.
  Учащиеся также оказались под контролем власти. В 370 г. был издан эдикт, по которому молодежь, учившаяся в Риме, ставилась под строгий надзор и контроль: юноша, прибыв в Рим, должен предъявить магистрату, ведающему учетом населения (magister census), документ, подписанный наместником провинции, откуда он прибыл; в этом документе обозначались место его рождения, возраст и образование, которое он получил; он должен сообщить, какие занятия будет посещать и где будет жить. Полиция наблюдает за ним и старается выведать, каков его образ жизни, не вошел ли он в состав какой-нибудь недозволенной коллегии, прилежно ли он посещает школу, не бывает ли часто в театре и цирке, не поздно ли возвращается домой. Если он ведет себя плохо, его могут публично высечь и отослать домой. В Риме ему вообще разрешено оставаться только до 20 лет; затем он должен возвратиться на родину, а если он задержится, префект города должен его просто выслать.
  К главе девятой


[Закрыть]
.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ЖЕНЩИНЫ

Мы говорили уже, что братья и сестры росли вместе, и эта совместная жизнь продолжалась и тогда, когда дети менее состоятельных классов отправлялись (мальчики и девочки вместе) в начальную школу, а в богатых семьях садились вместе за азбуку под руководством одного и того же учителя. Чем дальше, однако, шло время, тем больше расходились пути брата и сестры: мальчик все больше и больше уходит из дому, готовится к общественной и политической жизни; девочка живет дома, около матери, приучается к домашним работам, сидит за прялкой и за ткацким станком – умение прясть и ткать считалось в числе женских добродетелей даже в аристократических кругах начала империи, особенно если семья подчеркнуто благоговела перед обычаями предков, как это делал сам Август, не носивший иной одежды, кроме той, которая была изготовлена руками его сестры, жены, дочери и внучек (Suet. Aug. 73). В состоятельных домах девочка брала уроки у того же грамматика, в школе которого учился ее брат: образование для нее не закрыто. У нас нет данных судить о его объеме у женщин последнего века республики; Саллюстий, говоря о Семпронии, матери Брута, будущего убийцы Цезаря, отмечает ее знание латинской и греческой литературы. Это как будто свидетельствует, что такое знание не было среди ее современниц явлением обычным. Она играла также на струнных инструментах и танцевала «изящнее, чем это нужно порядочной женщине» (Sall. Cat. 25. 2); некоторое знакомство с музыкой входило, следовательно, в программу женского обучения. Трудно установить, конечно, тот уровень образования, переступать который, с точки зрения поклонников старины (а Саллюстий принадлежал к ним), не полагалось порядочной женщине. Отец Сенеки, человек старинного закала, не позволял жене углубляться в научные занятия; он разрешил ей только «прикоснуться к ним, но не погружаться в них» (Sen. ad Helv. 17. 3-4). Постепенно эта «старинная жестокость» выходит из моды; молодая женщина уже в доме мужа продолжает брать уроки у грамматика, т. е. знакомится с литературой, родной и греческой. Цецилий Эпирота, отпущенник Аттика, давал уроки дочери своего патрона, когда она была уже замужем за М. Агриппой. Сенека очень жалел, что отец в свое время не позволил матери как следует изучить философию (ad Helv. 17. 3-4). Он как-то высказался, что «женское неразумное существо» может быть исправлено только «наукой и большим образованием» (de const. sap. 14. 1). Квинтилиан желал, чтобы родители были людьми как можно более образованными, подчеркивая, что он говорит не только об отцах, и тут же вспомнил и Корнелию, мать Гракхов, и дочерей Лелия и Гортенсия (I. 1. 6). В первом веке империи мы встретим ряд женщин, получивших прекрасное образование; прежде всего это женщины императорского дома: сестра Августа, Октавия, покровительница Вергилия; дочь Юлия, «любившая науку и очень образованная» (Macr. sat. II. 5. 2); Агриппина, мать Нерона, оставившая после себя «Записки», которые читал и Тацит (ann. IV. 53), и Плиний Старший, упомянувший ее в числе источников для VII книги своей «Естественной истории». Стоики, учение которых пользовалось в римских аристократических кругах такой популярностью, требуют одинакового образования для мужчин и для женщин; женщины ищут утешения в философии и углубляются в философские трактаты и сочинения по математике; некоторые сами берутся за перо и пробуют свои силы в литературе[123]123
  Марциал говорит о поэтессе Сульпиции (x. 35); ее стихи дошли до нас; она была, вероятно, внучкой знаменитого юриста Сервия Сульпиция Руфа и дочерью Горациева друга. О невесте своего друга, Кания Руфа, Марциал писал, что в ее стихах «нет ничего женского и ничего вульгарного» (vii. 69. 5-6); падчерица Овидия, Перилла, писала стихи (ov. trist. iii. 7).


[Закрыть]
.

Такое широкое образование ограничивалось, конечно, только высшими кругами. Чем беднее слой общества, тем скромнее образование его женщин, которые только умеют читать, писать и считать. И здесь, впрочем, так же как и в кругах аристократических, не наука и не литература были уделом женщины: сферой ее деятельности, ее настоящим местом в жизни, были дом и семья – муж, дети, хозяйство.

Замуж ее выдают рано, чаще всего между 15 и 18 годами, но иногда даже в тринадцатилетнем возрасте[124]124
  См. статьи: M. Bang. Das gewöhnliche Alter der Mädchen bei der Verlobung und Verheiratung. В добавлении к IV тому Фридлендера: Darstellungen aus d. Sittengeschichte Roms. Leipzig, 10-е изд., 1921. С. 133—141); M. Durry. Sur le mariage romain. Révue international des Droits de l'Antiquité. 1956. T. III. С 227—243.


[Закрыть]
, не справляясь о ее выборе. Да и какой выбор может сделать девочка, которая еще никого и ничего не видела и еще самозабвенно играет в куклы?

Браку предшествовал сговор, который от принятой при нем формулы: spondesne? – «обещаешь ли?» (обращение к отцу или опекуну девочки) – и его ответа: spondeo – «обещаю», – получил название sponsalia. В обычае было обручать детей, и поэтому между обручением и свадьбой проходило иногда несколько лет. Обязательства вступить в брак с обручением не соединялось[125]125
  Закон Августа об обязательном браке обходили, устраивая сговор с малолетней девочкой и оттягивая брак на много лет (suet. aug. 34. 2). Август поэтому предписал, что невеста не должна быть моложе 10 лет, а срок между сговором и формальным вступлением в брак не должен превышать двух лет. О законах Августа, имевших целью укрепление семьи, см.: Н. А. Машкин. Принципат Август. М.; Л., 1949. С. 419—423.


[Закрыть]
; письменное условие, если его и составляли, подписывалось только при совершении брачной церемонии. Сговор был только домашним праздником, на который приглашались друзья и родные, приходившие не столько в качестве свидетелей, сколько простых гостей. Жених одаривал невесту и надевал ей на четвертый палец левой руки кольцо, гладкое, железное, без камней; золотое кольцо вошло в обиход относительно поздно.

Девушка, выходя замуж, переходила из-под власти отца под власть мужа, которая обозначалась специальным термином – manus. Было три формы брака, основанного на manus: confarreatio, «купля», (coemptio) и «совместная жизнь» (usus).

Древнейшим видом брака (в историческое время) была confarreatio – торжественный брак, совершаемый главным жрецом (pontifex maximus) и фламином Юпитера (flamen Dialis) при чтении молитв и жертвоприношении. Жертвами были хлеб из полбяной муки (far – «полба»; отсюда и название – конфарреация) и овца; присутствие десяти свидетелей было обязательно. В древности брак в форме конфарреации разрешался, вероятно, только патрициям; установление его Дионисий Галикарнасский приписывал Ромулу (II. 25. 2). «Ничего не было священнее уз брака, заключенного таким образом», – писал Плиний (XVIII. 10). Эта форма брака все больше исчезала в быту: в 23 г. н.э. нельзя было найти даже трех кандидатов на должность жреца Юпитера, который, по древнему закону, должен был происходить от родителей, сочетавшихся путем конфарреации, и сам находиться в браке, заключенном таким же образом (Tac. ann. IV. 16).

Другой формой брака была coemptio – «купля», фиктивная продажа отцом дочери будущему мужу, совершавшаяся в форме манципации: жених в качестве покупателя в присутствии пяти свидетелей ударял монетой по весам и объявлял девушку, держа ее за руку, своей собственностью. Собственность эта была, однако, иного рода, чем обычно: «купленная» жена не оказывалась на положении купленной рабыни, и «покупка» сопровождалась следующим диалогом: «Мужчина спрашивал, хочет ли женщина стать матерью семейства; она отвечала, что хочет. Также и женщина спрашивала, хочет ли мужчина стать отцом семейства; он отвечал, что хочет. Таким образом женщина переходила под власть мужа; этот брак назывался „браком через куплю“: женщина была матерью семейства и занимала по отношению к мужу место дочери», – т. е. находилась в его власти (Boeth. ad Cic. top. p. 299). Эта форма брака тоже стала исчезать; последний раз мы встречаемся с ней в половине I в. до н.э.

Брак в форме usus имеет основой своей понятие пользования (usucapio): если предмет, хозяин которого неизвестен, находится во владении у такого-то (одушевленный предмет в течение года, неодушевленный в течение двух лет), то он становится собственностью фактического владельца. Женщина, прожившая безотлучно в доме своего фактического мужа один год, признавалась его законной женой, находившейся в его manus. Брак в такой форме редко заключали уже при Цицероне; законами Августа он был формально упразднен.

Кроме этих трех форм брака, существовала еще четвертая, при которой жена не находилась под властью мужа (sine in manum conventione) и оставалась во власти отца или опекуна. Когда, однако, брак sine manu вытеснил все остальные формы, эта опека стала терять свое значение: уже в конце республики опекаемой было достаточно пожаловаться на отлучку своего опекуна, длившуюся хотя бы день, и она выбирала себе другого по собственному желанию; по законам Августа, женщина, имевшая троих детей, освобождалась от всякой опеки; если девушка жаловалась, что опекун не одобряет ее выбора и не хочет выдавать ей приданого, то опекуна «снимали». О пожизненном пребывании женщины под властью отца, мужа, опекуна законодательство говорит в прошедшем времени: «В старину хотели, чтобы женщины и в совершенных годах находились по причине своего легкомыслия [букв. „душевной легкости“] под опекой» (Gai. I. 144); и Цицерон обстоятельно рассказывает, какие обходы этого закона были придуманы «талантливыми юрисконсультами» (pro Mur. 12. 27). Фактически замужняя женщина уже в конце республики пользуется в частной жизни такой же свободой, как и ее муж: распоряжается самостоятельно своим имуществом, может развестись, когда ей захочется.

Брачная церемония складывалась из многих обрядов, смысл которых иногда вовсе ускользает от нас, иногда может быть объяснен путем сопоставления со свадебными обрядами других народов. Верой в счастливые и несчастные дни определялся выбор дня свадьбы: ее нельзя было совершать в календы, ноны, иды и следующие за ними дни, потому что как раз на эти числа падали жестокие поражения, которые пришлось несколько раз потерпеть римскому войску (Ov. fast. 1. 57-61). Неблагоприятны были весь март, посвященный Марсу, богу войны («воевать не пристало супругам», – Ov. fast. III. 393—396), май, на который приходился праздник Лемурий (лемуры – неуспокоенные души усопших, скитающиеся по ночам), и первая половина июня, занятая работами по наведению порядка и чистоты в храме Весты. Дни поминовения умерших, как дни печали и траура, естественно, не подходили для свадьбы, равно как и те дни, когда бывал открыт mundus – отверстие, сообщавшееся, по представлению древних, с подземным миром: 24 августа, 5 сентября и 8 октября.

Когда день свадьбы был назначен, невеста накануне снимала свое девичье платье и вместе с игрушками приносила его в жертву Ларам. Ей повязывали голову красным платком и надевали на нее особую тунику, предназначавшуюся и для дня свадьбы. Называлась эта туника прямой (recta)[126]126
  Она называлась еще regilla. Слово это древние связывали с regina – «царица»; современные языковеды производят его от regere, которое первоначально значило – «ставить прямо», и считают синонимом recta (см.: A. Walde. Lateinisches etymologisches Wörterbuch. Heidelberg, 1906. С. 526).


[Закрыть]
и ткали ее особым образом: на ткацком станке старинного образца, работать у которого надо было стоя и работу начинать снизу (Fest. 364; Isid. XIX. 22. 18)[127]127
  Был и другой, более усовершенствованный станок, тоже вертикальный, но за которым сидели и начинали ткать сверху.


[Закрыть]
. Туника была длинной; ее перехватывал шерстяной (из овечьей шерсти) белый пояс, который завязывался сложным «геракловым узлом» (несколько напоминающим наш «морской узел»)[128]128
  «Удивительно, как быстро заживают раны, завязанные Геракловым узлом; очень полезно завязывать таким узлом пояс и в повседневном обиходе» (pl. xxviii. 64).


[Закрыть]
; узел вообще, а такой трудно развязываемый в особенности был защитой от колдовства и злого глаза; шерстяной пояс брали потому, что «как шерсть, остриженная прядями, плотно соединена между собой, так и муж да составит с женой единое целое» (Fest. 55, s. v. cingillo). Волосы невесте убирали с помощью особого кривого инструмента (он назывался hasta caelibaris)[129]129
  Значение этого обряда было непонятно уже древним. Вот объяснение Феста (55): "…волосы невесты убирали caelibari hasta, которое торчало в теле павшего, убитого гладиатора: как копье составило единое с телом, так и жена да будет едина с мужем (объяснение совершенно неприемлемое, так как все суеверия, связанные с убитыми гладиаторами, возникли значительно позже. – М.С.); или потому, что замужние женщины находятся под покровительством Юноны Куриты, а она названа так, ибо держит копье, которое на сабинском наречии называется «curis»; или потому, что это служило добрым предзнаменованием, сулившим рождение сильных мужей".


[Закрыть]
: их разделяли на шесть прядей и укладывали вокруг головы. На голову надевали венок из цветов, собранных самой невестой (это были вербена и майоран), и накидывали покрывало, несколько спуская его на лицо. Покрывало это по своему огненному, желто-красному цвету называлось flammeum. На тунику надевалась палла такого же яркого цвета, как и покрывало; желтой была и обувь.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации