Текст книги "Виза на смерть"

17

– Она, – подумала телефонистка Рая Скворцова, услышав в наушниках знакомый голос, и, как всегда, ей показалось, что она говорит с императрицей. Вдовствующей. В изгнании. И совершенно сумасшедшей. И дежурным голосом произнесла: – Программа «Я вернусь». Слушаю вас.

– Будьте любезны, я бы хотела поговорить с кем-нибудь из ваших ведущих… Это возможно?

– По какому вопросу? – спросила Рая, приготовившись защищаться.

– Мне представляется необходимым объяснить им кое-какие вещи, которые, видимо, ускользают от их внимания…

– Какие вещи? – стараясь быть терпеливой, спросила Рая.

– Видите ли, вчера я посмотрела вашу передачу, которая, безусловно, очень нужна, так как она помогает людям найти друг друга, и тем более обидно, что иногда, в погоне за… м-м… телевизионными эффектами, вы ставите ваших приглашенных в невозможное положение… Сегодня, например, эпизод с девушкой и этим господином из Югославии показался мне…

«Ну, сейчас будет цирк», – подумала Рая и перемигнулась с соседкой из кабины слева: вот, мол, мне опять досталось мое чудо в перьях.

Рая Скворцова работала в программе второй год. Каждый день с утра до позднего вечера объявленный в эфире номер осаждали сотни абонентов. Искали потерянных родственников, друзей, любимых, однополчан, однокашников, соседей по квартире и случайных попутчиков. Искали в России, в ближнем зарубежье, в Прибалтике, в Западной Европе, в Америке, иногда даже в Африке. Раиса аккуратно записывала имена, фамилии, даты, географические названия и особые приметы и заносила в компьютер.

Но бывало и так, что звонили сумасшедшие, которые никого не теряли и не терялись и сами не знали, чего хотят. Говорить с такими надо было вежливо, но решительно, чтобы не было повода для жалоб или скандала.

Сумасшедшая «императрица» относилась к последним. Прошлый раз она возмущалась тем, что обидели мальчика, разыскивающего отца: сняли папашу в кругу его новой семьи – с новой женой и новым мальчиком. Папаша почесывал обтянутый майкой пивной живот, довольно улыбался и слегка отрыгивал после плотного обеда. «А че, живем нормально… Ты, это, давай, приезжай…» И равнодушно улыбался. А десятилетний мальчик в студии, плотно сжав губы чтобы не дрожали, – смотрел на папашу и все понимал.

– Разве можно подвергать неокрепшую психику ребенка таким испытаниям? Неужели нельзя было посмотреть сюжет заранее и должным образом оценить его? – наивно вопрошала негодующая «императрица».

В этот раз ей не понравился сюжет с югославом и девушкой.

– Сцена показалась мне оскорбительной для достоинства молодой женщины, к тому же матери, – заявила она.

Раиса, может, и понимала, что «императрица» права и что редакторы чего-то недосмотрели. Но до конца рабочего дня оставалось полтора часа, а дома ее ждал голодный муж, и неизвестно еще, трезвый или нет. Да и не ее это дело – решать, какие сюжеты показывать, а какие – нет. К тому же, Рая Скворцова прекрасно знала, что никакие ведущие разговаривать с абоненткой не станут – даже если она действительно императрица – и задача ее состояла в том, чтобы как можно дольше держать удар, пока абонент сам не устанет от собственных претензий.

«Императрица» же, Елизавета Константиновна Данилова-Вильдо, высказав Раисе Скворцовой все, что думает по поводу последней передачи, положила трубку, раскрыла лежащий на столике новый номер газеты «Фигаро» и принялась разгадывать труднейший кроссворд на французском языке….

18

Эмма Михайловна уже второй час сидела у Гришаковых, пила чай, который подавала горничная в накрахмаленном передничке, и уплетала пирожные с невероятно вкусной начинкой – то ли малиновой, то ли смородиновой. И умирала от желания спросить, когда же появится хозяйка дома и появится ли вообще и те ли это самые пирожные, которые они с Лёнчиком часто видели в Смоленском гастрономе по сто шестьдесят рублей за штуку или какие-нибудь другие. «Не понимаю – что такого может быть в этих пирожных, что стоило бы таких денег?» – спрашивала она каждый раз, показывая на них мужу, но тот только раздражался и спешил поскорее уйти.

Сам Гришаков пирожных не ел – у него было такое выражение лица, будто у него болят зубы, – и Эмма Михайловна, чувствуя себя немного не в своей тарелке, все время одергивала Джумку, которая, сидя у нее на руке, слизывала с ее ладони кусочки ягодного суфле. «Фу, Джумка, хватит! У тебя опять будет расстройство!» Джумка вытягивала шейку, дрожала и тонко поскуливала от нетерпения.

Наконец появилась супруга Александра Борисовича и предложила Эмме Михайловне осмотреть апартаменты.

– С удовольствием! Я никогда не видела, как живут олигархи, – слащаво улыбнулась Эмма Михайловна, поднимаясь из-за стола, и тут же вспомнила, что каждый раз, когда она употребляла это слово, Лёнчик сердился и принимался объяснять ей его значение, которое она никак не могла запомнить.

«Это – столовая, это – бильярдная… Вот Сашин кабинет… Там кухня…» – комментировала хозяйка, водя ее по трехсотметровой квартире. Эмма Михайловна кивала с напускной снисходительностью, с жадным любопытством разглядывая мебель, ковры и дорогие безделушки, и чтобы хоть как-то компенсировать собственный комплекс неполноценности, все время порывалась с видом знатока дать какой-нибудь совет – куда передвинуть диван или какого цвета ковер лучше бы смотрелся под этой люстрой, – но никак не получалось: супруга советами не интересовалась и только в самом конце экскурсии, когда они вышли на огромную застекленную лоджию, спросила: «У вас случайно нет хорошего фитодизайнера? Мне хочется устроить здесь зимний сад!»

Когда Эмма Михайловна отправилась в один из трех имевшихся в квартире туалетов, Ирина Гришакова подошла к мужу и положила руку ему на плечо.

– Бедный ты мой! Замучила она тебя?

Гришаков поднял на нее усталые глаза и быстро проговорил:

– Ирка, что делать? Она просится на работу ко мне в офис. Придумай что-нибудь!

– Дай ей денег, и дело с концом.

– Ты что! Неудобно!

– Удобно-удобно! По-твоему, она зачем пришла?

– Ты думаешь?.. Тссс! Тихо, ради Бога! Она идет!

Через десять минут Эмма Михайловна выходила из гришаковской квартиры, унося с собой пухлый конверт, в который она, не утерпев, заглянула прямо в лифте.

19

Второго октября около семи вечера жители двух панельных пятиэтажек на окраине подмосковного поселка Новозыбково с интересом наблюдали за приездом следственной бригады. Весь поселок уже знал, что двумя часами раньше на заросшем лопухами пустыре в сотне метров от жилых домов случайный прохожий наткнулся на труп молодого мужчины лет двадцати семи– двадцати восьми. Прибывший на место преступления судебный медик констатировал смерть от двух проникающих ножевых ранений в область сердца. Мужчина был одет в джинсы, наглухо застегнутую темно-синюю ветровку, под которой, несмотря на довольно холодную погоду, не было ничего, кроме футболки с надписью «Hugo Boss», и черную бейсболку, съехавшую набок при падении. Впередних карманах джинсов обнаружили аккуратно сложенный полиэтиленовый пакет, сто пятьдесят рублей с мелочью и грязный носовой платок, а в правом заднем – небольшой клочок газетной бумаги с номером телефона какой-то Марины. И никаких документов. После всех необходимых в таких случаях формальностей тело было отправлено в морг областной больницы, а оперативные сотрудники занялись поисками обладательницы телефонного номера.

Оказалось, он принадлежит большому обувному магазину, расположенному в Москве на проспекте Вернадского, и Марин там было две – менеджер и продавщица отдела мужской обуви. Обеим предъявили фотографии убитого, и последняя – высокая худая блондинка лет двадцати, сразу опознала в нем парня, с которым десять дней назад познакомилась на дискотеке.

– Ой, мамочки, это он, он, я его сразу узнала! Особенно вот на этой, где он в бейсболке. Он и на дискотеке в ней был. Я ему еще говорю: «Сними ты ее, чего ты, в самом деле?» А он: «Не хочу, – говорит, – мне так больше нравится». Не знаю, может, у него волосы были грязные или перхоть…

– И звали его?

– Валера.

– А фамилия?

Девушка хмыкнула.

– Кто ж вам скажет фамилию?

– Ну почему, бывает, что говорят… некоторые. Свой телефон он вам тоже не давал?

– Да зачем мне его телефон? Я первая парням никогда не звоню.

– Вот это правильно. А свой вы ему?

– Да он ко мне весь вечер клеился! А потом, когда с дискотеки вышли, он мне и говорит: «Поехали ко мне, я у метро “Киевская” живу, тут недалеко».

– Ну? А вы?

– А я не поехала.

– Что так?

– Ничего. Не поехала и все.

– А телефон, стало быть, дали. И что же, звонил он вам?

– Не звонил. А телефон дала, чтобы отвязался.

– Что, не понравился он вам?

– Ну, почему… понравился. Только он пьяный был.

– Понятно. Скажите, Марина, он вам о себе что-нибудь рассказывал?

– Не-а.

– Погодите, не торопитесь. Сказал же он вам, что живет у Киевского вокзала? Видите, это уже кое-что. Может, еще что-нибудь вспомните? Где работает, чем занимается?

– Говорю же – нет. Он все больше глупости всякие… Клеился он, понимаете?

– Травку не предлагал? Или кольнуться?

– Нет, что вы, я этого не люблю.

– Вы-то не любите, а он – предлагал?

– Да не предлагал он ничего!

Предстояло отработать огромный жилой сектор в районе «Киевской», но оперативникам повезло – оказалось, что любитель высоких блондинок и дискотек, убитый на днях в Новозыбково, был чуть ли не вторым в составленном ими списке Валериев в возрасте от 25 до 30 лет, проживающих в непосредственной близости от Киевского вокзала. Валерий Михайлович Мухин, 1975 года рождения, холостой, жил на Брянской улице, в так называемом дипломатическом доме.

Отправились на Брянскую, однако обнаружить в однокомнатной квартире Мухина что-либо, проливающее свет на убийство, увы, не удалось.

Это было типичное жилище молодого холостяка, любящего женщин и шумные компании, – огромная, наспех застеленная кровать, именуемая в народе сексодромом, покрывало под тигровую шкуру, в нескольких местах прожженное сигаретой – дешевое, но с претензией на роскошь; самопальная барная стойка с тремя высокими табуретами, обтянутыми темно-вишневым дерматином, и с довольно большим количеством пустых бутылок от дорогих импортных напитков, служащих украшением. Над кроватью большое овальное зеркало, призванное отражать сексуальные утехи хозяина во всей их наготе. Множество видеокассет – с боевиками, порнографией и любительскими записями. На стенах несколько новеньких глянцевых постеров, на которых затянутые в кожаные латы блондинки и брюнетки с развевающимися волосами мчались куда-то на огромных сверкающих мотоциклах.

В ванной комнате такая же картина. Зеркала – одно над раковиной, другое над ванной, целая батарея лосьонов и прочей парфюмерной продукции для мужчин, несколько махровых полотенец сомнительной чистоты, на двери – голая блондинка, ухитрившаяся выпятить одновременно и зад и грудь и капризно оттягивающая нижнюю губу наманикюренным пальчиком, и длинный женский волос на бортике ванной.

И даже в уборной был тот же набор: блондинка, демонстрирующая розовые ягодицы, пустые банки от импортного пива, непонятно зачем расставленные на полочке над унитазом, и полная окурков фаянсовая пепельница в виде лягушки.

В квартире отчетливо ощущался запах марихуаны.

И только два предмета никак не хотели вписываться в обстановку мухинской квартиры – большой цейссовский бинокль в комнате на подоконнике и детская пластмассовая формочка синего цвета под кухонным столом.

Оперативники работали в квартире Мухина уже больше трех часов, когда Татов, закончив осмотр кухни, устало спросил:

– Что, ребята, пора сваливать? А то времени уже… Петрович, у тебя все?

– Осталось в компьютер заглянуть, и будет все, – сказал Петрович, вылезая из-под кровати и отряхивая брюки, – смотри, что я нашел.

Он протянул Татову средних размеров фотографию, вставленную в пластмассовую рамку.

– «Я возвращаю ваш портрет… – пропел Татов, забирая снимок, – и ни о чем вас не молю-ю…» Ну, и что ты хочешь этим сказать?

– По-моему, стоило бы поинтересоваться этим безголовым мужиком.

– Хочешь сказать, его нарочно кто-то прожег?

– Уверен, что да. Володь, иди посмотри, а?

– Ну? Что там у вас? – мрачно буркнул Володя Лыков, фотограф, и заглянул Татову через плечо.

С цветного снимка размером 20 на 30 улыбались четверо: двое мужчин и две женщины, запечатленные на фоне какого-то здания, явно не московского. Строго говоря, улыбались трое, потому что у стоящего справа крупного мужчины вместо головы была прожженная сигаретой дырка, и понять, улыбался он в тот зафиксированный для истории момент или нет, уже не представлялось возможным.

– Вот. Петрович уверяет, что этому типу голову прожгли нарочно. А ты что скажешь?

– Присовокупляюсь к мнению Петровича. Когда сигарета прожигает фотобумагу случайно, картина получается совсем другая, уж ты мне поверь.

– Верю, – легко согласился Татов и саркастически добавил: – Значит, дело за малым: найти безголового и спросить, за что Валера Мухин так нехорошо с ним поступил.

– Найдешь ты его, как же… Этот снимок, знаешь, где сделан? – спросил Володя. – Видишь флаги?

– Ну?

– Это, Серега, Организация Объединенных Наций, то есть Нью-Йорк.

– Нью-Йо-орк?! – протянул Татов. – Ты уверен? Хотя… что ж тут удивительного? Мы ж как-никак в дипломатическом доме…

– Да уж, – хмыкнул Петрович, – в дипломатическом, в котором, между прочим, за последние две недели уже второй жмурик…

– Это ты про Сапрыкина?

– Про кого же еще?

– Ну, наш жмурик явно из другой компании.

Лыков усмехнулся.

– Откуда это у тебя такая уверенность?

– Ну, ты сам посуди: там – явная заказуха и вообще… другой масштаб. А этот, – Татов кивнул на постеры с полуголыми рокершами, – этот даже не работал в МИДе.

– А кстати, где?

– В частной страховой компании. «Астра» называется. Слыхал про такую?

– Нет. Мне страховать нечего. А про Мухина надо сообщить на Петровку.

– Между прочим, – сказал Лыков, доставая из пачки сигарету и прикуривая, – жмурик это не второй, а третий – три года назад тут еще одного замочили и, между прочим, тоже дипломата… Правда, подробностей я не знаю… А про Сапрыкина ребята с Петровки сказали, что шлепнул его никакой не профессионал.

– Нет? А кто же?

– Ну, если бы я знал…

– Если б ты это знал, мы бы сейчас здесь не торчали, – мечтательно протянул Татов.

– Да? И где же, по-твоему, мы бы торчали?

– Не знаю, но хочется верить во что-то хорошее…

– Ну-ну. Ты бы лучше вытащил фотографию из рамки и посмотрел: может, там подпись есть какая-нибудь или дата?

– Дата, говоришь? – Татов достал снимок и посмотрел на обороте. – Дата имеется… Семнадцатое июня одна тыща девятьсот девяносто восьмого года. М-да… Выходит, безголовый, возможно, уже давно в Москве?.. Что ж, карточку, стало быть, тоже изымаем… – Татов аккуратно опустил снимок в полиэтиленовый пакет, в котором уже находились паспорт, записная книжка и несколько видеокассет. – Ну? Включаю компьютер? Петрович, ты пальчики с него снял?

– Снял, снял, включай, – проворчал Петрович, лучше всех присутствующих разбиравшийся в компьютерах, и когда засветился экран монитора, подошел к столу и застучал пальцами по клавиатуре. – Та-ак… Понятно… Здесь одни игрушки – документов никаких… Судя по всему, чувачок умственно перенапрягаться не любил… Если только в Интернет заглянуть?

– Зачем? – недовольно спросил Татов. – Что это нам даст?

– Может, и ничего. Но попытаться узнать, чем он, так сказать, дышал, по-моему, стоит, – возразил Петрович и, взяв шнур, наклонился к телефонной розетке.

– А то ты не видишь, чем он дышал, – проворчал Татов, – бабы, бабы и… еще раз бабы.

– Бабы, бабы, баобабы… – пробормотал Петрович. – Ладно, Серега, потерпи: в его почту мы сейчас все равно залезть не можем, а посмотреть ссылки на сайты и «журнал» за последнюю недельку – это быстро.

– «Быстро, быстро…» Жрать охота. Я с утра как ушел с одной яичницей, так до сих пор с ней и хожу…

– Что ж тебя твоя Наталья так плохо кормит? – рассеянно спросил Петрович, вглядываясь в экран монитора.

– Какая Наталья! – досадливо отмахнулся Татов. – Наталья вторую неделю отдыхает в санатории по соцстраховской путевке…

– Так – тихо, ребята, – сказал Петрович и поднял указательный палец, – вопрос на засыпку: на какой сайт заходил наш жмурик за день до смерти? Отгадайте с трех раз.

– На порнографический, – хором ответили Татов и Лыков.

– Угадали…

– Так еще бы! – усмехнулись оба.

– А теперь угадайте, какой диск у него в дисководе. Оба оперативника, переглянувшись, подошли к Петровичу и встали у него за спиной.

– Смотрите-ка – оказывается, у нашего Мухина весьма разносторонние интересы. За сентябрь он шесть раз посетил несколько порносайтов – самых традиционных, где тетеньки с дяденьками. А на диске у него – самая мерзкая разновидность порнухи – детская… А? Как вам это покажется? – Петрович обвел присутствующих вопросительным взглядом.

– А я еще удивлялся, – хмыкнул Татов, – откуда у него на кухне формочка?..

– Ну, это ты зря… При чем здесь формочка? Формочку мог забыть его любимый племянник… или внебрачный сын… А, впрочем, прихвати-ка ее с собой…

– Да бросьте вы, – с досадой проговорил Лыков. – Ну, купил себе клиент диск, из любопытства. Видно же – нормально ориентированный мужик. Диск – всего один, сайтов с детской порнухой не посещал, фотографий детских нет, в то время как тетенек – полным-полно… Так что это вы зря… А про племянника узнать – не проблема. Ты его родственниками интересовался?

– А как же! С родственниками хреново. Отец с матерью умерли. Есть тетка, родная. Живет в Беляево.

– Вот ты к ней и поезжай. А я свяжусь с Петровкой, прямо сейчас.

20

На следующее утро Лобов докладывал полковнику Богданову по делу об убийстве Мухина. Полковник хмурился, нервно постукивал пальцами по столу, время от времени недовольно крякал, но слушал не перебивая.

– Все? – буркнул полковник, когда Лобов замолчал.

– Почти. Соседи говорят, что убитый Мухин жил в этой квартире около трех лет, а раньше проживал у родителей в трехкомнатной, в этом же доме, пока ее не продал его покойный отец, тоже, между прочим, сотрудник МИДа…

– Интересно, и тут квартира, – усмехнулся полковник и посмотрел на Гулина. – Значит, так. Ты, Андрей, поезжай к мухинской тетке и постарайся все выяснить… Эта история с продажей квартиры мне не нравится… А потом срочно к Шрамковым – надо предъявить матери формочку на опознание. Если опознает, берем убийство Мухина к себе. Только смотри, не вздумай сказать ей про порнодиск. А ты, Юра, отправляйся в МИД, собирай информацию по Мухину-старшему…

Гулин знал, что с мухинской теткой оперативники из районной прокуратуры уже встречались на опознании в морге. Тогда шестидесятидвухлетнюю Наталью Дмитриевну Порываеву пришлось долго выводить из обморочного состояния, и разговор не получился. Увидев, что глаза у нее опять на мокром месте, Гулин испугался, что ему и теперь вряд ли удастся добиться от нее толку.

– Не знаю!.. Я ничего не знаю!.. – замахала руками Наталья Дмитриевна. – Ни с кем дружил, ни где бывал…

Они сидели на уютной и чисто прибранной кухне в ее квартире в Беляеве. На столе стояло покрытое салфеткой блюдо с только что испеченными ватрушками, которые издавали такой запах, что у Гулина кружилась голова.

– Мы с Валериком редко виделись. Он мальчик хороший, но возраст, сами понимаете…

– Ну, какой уж такой возраст, – возразил Гулин, – двадцать семь лет – взрослый человек.

– Да, но ему пришлось столько пережить! Вы ведь знаете, что у него ни матери ни отца. Такая трагедия…

– Наталья Дмитриевна, вы не могли бы поподробней? Наталья Дмитриевна покачала головой.

– Это ужас… настоящий ужас… Ведь папа Валерика, мой брат, был прекрасный специалист. Он сделал блестящую карьеру – в МИДе его очень ценили… За два года до несчастья он получил назначение в Нью-Йорк, в представительство. И если бы не Ниночка… – Наталья Дмитриевна достала из кармана платок и поднесла к глазам. – Ниночка, это жена моего брата, мама Валерика. Босик безумно ее любил. Всю жизнь.

– Босик – это ваш брат?

– Да, мой брат, Борис Дмитриевич. Мы так называли его в детстве… Так вот, в наше время такой любви, наверное, уже не встретишь. – Наталья Дмитриевна испустила глубокий вздох. – Сейчас модно бросать своих жен, когда они достигают определенного возраста, и жениться на молодых. А Босик был святой. Он так ухаживал за ней, так заботился… Без слез невозможно было на них смотреть… Я бы даже сказала, что часто это происходило в ущерб Валерику, вот почему мальчика по-настоящему нельзя ни в чем упрекнуть.

Я хочу сказать, он был… несколько… как бы это выразиться?..

– Почему в ущерб? – перебил Гулин, который прекрасно понял, что она имеет в виду.

– Ну ка-ак же? Ведь они постоянно находились за границей. То в Африке, то в Азии… Это уж потом Босика стали посылать в Европу, а потом и в Америку…

– Он был такой разносторонне развитый дипломат? – спросил Гулин, выразив свою мысль, как умел.

– Мой брат был бухгалтер, – кротко ответила Наталья Дмитриевна и высморкалась. – Так вот, мать с отцом уезжали, а ребенок…

– Почему же они не брали его с собой?

– А школа? Это при больших посольствах есть школы, а при маленьких – ничего такого. Приходилось сдавать мальчика в интернат. А в интернате, сами понимаете, дурные влияния… А уж когда они дождались, что их послали в Европу, Валерик вырос и школу окончил, вот и…

– Понятно. А что все-таки приключилось с его отцом?

– О-ох, – вздохнула Наталья Дмитриевна, – тяжело это вспоминать… Ниночка заболела раком, – она понизила голос, – возраст такой, сами понимаете. Босик кинулся туда, сюда… Ниночку оперировали, и операция хорошо прошла, и перспективы врачи обещали, и в МИДе хорошо отнеслись, с пониманием. Ну вот они и решили ехать. Все-таки Америка – там и больницы получше, и лекарства… А в Америке Ниночке стало хуже – может, климат не подошел, может, питание… Мы тут все-таки привыкли к своему, а там… бог их знает, что они едят… словом, стало хуже. Ну Босик и сломался.

– Что значит – сломался? – не понял Гулин.

– Не выдержал мысли о Ниночкиной кончине.

– Так она умерла?

– Нет, на тот момент еще нет, но…

– Погодите, Наталья Дмитриевна, давайте по порядку. Я понимаю, что вам тяжело, но, если мы хотим найти убийцу вашего племянника, нам необходимо знать все обстоятельства.

– Да-да, конечно… Правда, я не очень вижу, какая тут может быть связь. Но если вы настаиваете, я расскажу. – Она опять вздохнула. – Так вот, Ниночке стало хуже, и Босик… Босик покончил с собой.

– Вы хотите сказать?..

– Я хочу сказать, что он не вынес того, что ему предстояло пережить. Понимаете?

– Не совсем, – растерянно пробормотал Гулин.

– Ну, – Наталья Дмитриевна горько усмехнулась, – это уж, как говорится, другому человеку объяснить невозможно.

– И… что же стало с его женой?

– Она вернулась в Москву и через месяц умерла.

Гулин помолчал, пережидая, пока Наталья Дмитриевна высморкается.

– А что вы можете сказать по поводу продажи квартиры?

– Какой квартиры? – переспросила Наталья Дмитриевна, и Гулину показалось, что она смутилась.

– Трехкомнатной квартиры Мухиных на Брянской…

– А-а… Так Босик вынужден был ее продать, чтобы заплатить за лечение.

– За какое лечение? Квартира была продана за несколько дней до самоубийства.

– А что вас удивляет? Муж идет на все, чтобы спасти жену, а вам это кажется странным? Конечно, при современных нравах…

– Нравы тут ни при чем. Я не совсем понимаю, для чего он продал квартиру. Если его жене было так плохо…

– Молодой человек, я вам еще раз повторяю: он продал квартиру, потому что хотел сделать для Ниночки все. Все, понимаете? Даже невозможное. Вы знаете, сколько стоит лечение в Америке? Ну так вот. Конечно, Валерику пришлось переехать в однокомнатную, и он, как всегда, оказался ущемлен в своих интересах, но что было делать?

Гулину хотелось задать еще множество вопросов – историю с квартирой он так и не понял, но ему показалось, что больше он от нее ничего не добьется. К тому же Наталья Дмитриевна спешила.

– Вы извините – мне надо бежать за внуком.

– У вас внук? – спросил Гулин, продолжая сидеть. – Сколько ему?

– Шесть, – заулыбалась Наталья Дмитриевна.

– В садик ходит?

– Да вот родители настояли, чтобы перед школой привыкал к коллективу. А мне кажется…

– Скажите, Наталья Дмитриевна, формочки у него есть?

– Что?

– Обычные формочки, для игры в песок.

– Есть, конечно… Почему вы спрашиваете?

– А давно вы были последний раз у вашего племянника… у Валерия?

– Я же говорила – мы редко виделись…

– И все-таки?

– Не помню.

– Примерно, – настаивал Гулин, – месяц, год, два? Наталья Дмитриевна смутилась.

– Последний раз мы виделись на поминках Босика и Ниночки. Зачем это вам?

Гулин не ответил.

– Ну хорошо, а он у вас бывал?

– Конечно, нет! – рассердилась Наталья Дмитриевна. – У него были совершенно другие интересы!

– Хорошо, последнее: как вы думаете, могла ли каким-то образом формочка вашего внука оказаться у Валерия в квартире?

– Разумеется, нет! Он не проявлял никакого интереса к ребенку. Он даже ни разу не видел его.

– А свой ребенок у него был? Я имею в виду – внебрачный. Вы не в курсе?

Наталья Дмитриевна энергично пожала плечами.

– Откуда мне знать? При современных нравах все возможно. Сейчас ведь как – живут, не расписываясь, рожают без мужей, детей – в детдом, дети в тринадцать лет занимаются сексом, пьют пиво… прямо на улице, не стесняются… – она махнула рукой. – В общем, полное падение нравов. Ой, шестой час! Мне пора собираться.

– Да-да, конечно. Вот только последнее… – Гулин открыл папку. – Взгляните, пожалуйста, на эту фотографию…

Наталья Дмитриевна испуганно отшатнулась.

– Не пугайтесь, ничего страшного тут нет. Кроме того, племянника своего вы уже опознали… Ну-ну, Наталья Дмитриевна, не надо плакать… налить вам водички?

Наталья Дмитриевна всхлипнула.

– Не нужно. Давайте, что там у вас?

– Вот. – Гулин протянул ей снимок из мухинской квартиры. – Вы знаете этих людей?

Наталья Дмитриевна нацепила очки и с некоторой опаской взглянула на фотографию.

– Это Босик с Ниночкой. А этих… этих я не знаю. И потом тут дырка…

– То есть мужчину вы не узнаете?

– Как же я его узнаю без головы?

– Ну, по одежде, по фигуре…

– Нет… Понятия не имею… Наверное, кто-то с работы…

– А женщина?

– Н-нет, не знаю… Откуда у вас это фото? У меня такого нет.

– Эта фотография из квартиры вашего племянника. А сделана она в Нью-Йорке в девяносто восьмом году.

– В девяносто восьмом? – переспросила Наталья Дмитриевна. – Значит, на второй год их командировки. Я же говорила – это с работы.

Гулин кивнул и, в последний раз втянув в себя запах ватрушек, встал из-за стола.