Текст книги "Таинство ближнего"

Таким путем можно было бы создать центр нового активного монашества, центр, концентрирующий в себе подлинное духовное ядро, удовлетворяющий большие потребности, которые, несомненно, существуют. Это ядро несло бы на своих плечах большие и творческие задачи активного православия и организовывало бы около себя не только духовную, но и экономическую и бытовую жизнь значительного числа людей, находящихся сейчас в той или иной степени распыления.

Что против этого можно возразить? Разве только то, что наряду с нашими планетарными теориями задача эта не планетарного размаха. Но для того, чтобы планетарные теории хоть что-либо значили, их необходимо укоренять в самой будничной конкретности. Мы обычно очень хорошо знаем, что мы делаем сегодня и что мы будем делать послезавтра. Провал только относительно планов на завтрашний день. Все написанное и есть попытка восполнить этот пробел.

Истоки творчества[46]46
  Впервые: Путь. 1934. № 43 (апр. – июнь). С. 35–48.


[Закрыть]

Откуда была сила у Самсона? Копил ли он ее? Растил ли свои мышцы ежедневными упражнениями? Стал ли непобедимым, и тогда, в знак уже существующей силы, Господь велел ему не стричь волосы?

У Самсона сила была не от мышц и не от упражнений, а от того, что этого захотел Бог.

И чтобы в воле Божией не было никакого сомнения, знаком этой силы были не мышцы, а волосы неостриженные. Острижет их – и сила исчезнет, хотя мышцы, может быть, и останутся. Так оно и было. Остригла его Далила – и не стало Самсоновой силы. Потом ослепленный, замученный, изможденный Самсон дождался только одного – чтобы волосы отрасли и сила вернулась к нему.

В чем дело? Не человеческая сила была у Самсона, а Божия, был он силен благодатью Божественной. Об этом не нужно догадываться – это нужно просто прочесть в 13-й и 16-й главах Книги Судей Израилевых.

Самое происхождение силы Самсоновой связано с Богоявлением. И ангел, предрекший рождение Самсона, говорит о себе: Что ты спрашиваешь о имени моем? Оно чудно (Суд. 13:18). Иначе – что ты спрашиваешь об источнике силы? Оно чудно.

Дальнейшие тексты только подтверждают такое чудесное происхождение Самсоновой силы: И начал Дух Господень действовать в нем в стане Дановом (Суд. 13:25).

И сошел на него Дух Господень, и он растерзал льва, как козленка, а в руке у него ничего не было (Суд. 14:6).

И сошел на него Дух Господень, и веревки, бывшие на руках его, сделались, как перегоревший лен, и упали узы его с рук его (Суд. 15:14).

Есть и обратные доказательства этого Божественного происхождения силы: когда она исчезла, он не знал, что Господь отступил от него (Суд. 16:20).

Итак, сила Самсона, которая определяла его человеческий дух, – не его человеческая, а Божия сила, Божий творческий дух. Если Бог захочет, то не в сильных мышцах, а в длинных волосах воплотит Свою Божественную творческую силу в человеке.

Это можно сказать о Самсоне, орудии Божием, одержимом Божественной силой.

А вот другой человек Ветхого Завета – Давид. Перед лицом филистимлянских полчищ Саул дал Давиду свои царские доспехи и меч свой царский – вооружил его всею силою человеческой. И противник его Голиаф был во всеоружии человеческом – и ростом, и силою мышц превосходил всякого.

Но для того, чтобы было ясно, кто побеждает в боях, перед самым сражением снял Давид царские доспехи и, невооруженный, вышел к Голиафу. Не оттого, что эти доспехи были велики и неудобны ему, нет, в Библии точно сказано, на каких основаниях он принял бой с Голиафом. Ты идешь против меня с мечом, и копьем, и щитом, а я иду против тебя во имя Господа Саваофа, Бога воинств Израильских, которые ты поносил (1 Цар. 17:45).

И дальше: И узнал весь этот сонм, что не мечом и не копьем спасает Господь, что это война Гос пода, и Он предаст вас в руки наши (1 Цар. 17:47).

То же самое отношение к человеческим усилиям, к человеческому акту подтверждается псалмами.

Иные колесницами, иные конями, а мы, – именем Господа Бога нашего хвалимся. Они поколебались и пали, а мы встали и стоим прямо (Пс. 19:8–9).

И еще: С Тобою избодаем рогами врагов наших, во имя Твое попрем ногами восстающих на нас. Ибо не на лук мой уповаю, и не меч мой спасет меня, но Ты спасешь нас от врагов наших и посрамишь ненавидящих нас (Пс. 43:6–8).

И еще: Обступили меня, окружили меня, но именем Господним я низложил их. Окружили меня, как пчелы, и угасли, как огнь в терне. Именем Господним я низложил их. Сильно толкнули меня, чтобы я упал, но Господь поддержал меня. Господь – сила моя и песнь (Пс. 117:11–14).

Тут, чтобы не было в дальнейшем недоразумений, особенно надо обратить внимание на это последнее слово – песнь. Именно из него вытекает право применять все эти тексты к самым разнообразным видам человеческого творчества. Надо учесть, что в ветхозаветные времена сила творчества могла особенно ярко восприниматься в подвигах Самсона и Давида. Совершенно нельзя ограничивать творчество одними его интеллектуальными примерами, но то, что относится к данному виду творчества, в такой же мере применимо к творчеству интеллектуальному, художественному, религиозному и др.

А в этих текстах с последней четкостью и ясностью дана картина странного и всеохватывающего участия Божия в человеческом творчестве.

Воин-победитель – Давид, Давид-царь, говорит, что он уповает не на лук и на меч, а на имя Господа. Давид-псалмопевец утверждает: «Господь сила моя и песнь». Кто поет? Давид ли поет, или Господь поет в нем, поет Давидом? Кто побеждает? Давид ли побеждает, или Господь побеждает в нем и им? Во имя ли Божие, во славу ли Божию совершает все свои деяния Давид, или им совершает, как орудием, Свои деяния Господь?

Если бы Давид, хоть и во имя Божие, но силою человеческой победил Голиафа, то зачем было бы ему нужно отказываться от человеческого вооружения и идти в бой человечески обессиленным?

То же самое можно сказать и о примере Самсона. Если только человеческая сила была в нем на служении Божию имени, то отчего связывалась она с нестриженными его назорейскими волосами, а не с мышцами, носителями человеческой физической силы? Только для того, чтобы подчеркнуть, что это была не человеческая, а Божия сила, находящаяся по божественному произволению в распоряжении его, человека.

В этих двух примерах образно и ярко показана своеобразная ветхозаветная теория творчества. Пенье и битвы – творчество Давида, борьба с филистимлянами – творчество Самсона, – кто господин, кто субъект этих творческих актов? Бог воинств Израилевых – господин победы и песни, Он – творческий субъект этих актов.

И, наверное, можно сказать, что, если бы Давид понадеялся на свою пастушью ловкость или на царские доспехи Саула, Голиаф оказался бы человечески ловче, сильнее, вооруженнее его. Недаром так подробно описана тяжесть и длина его вооружения.

Эти предварительные замечания с неизбежностью вытекают из ветхозаветных текстов. В них все творчество – «не нам, не нам, а имени Твоему»[47]47
  См. Пс. 113:9.


[Закрыть].

Часто говорят, что христианство мало интересуется вопросами творчества, что в нем нет никакой теории творчества. И это безразличное отношение к главной, творческой сущности человека вменяют в вину христианству. Считают, что интерес к этому вопросу возник в период Возрождения, когда вообще проблема человека впервые встала перед сознанием во весь свой рост. В дальнейшем же чуть ли не исключительно один девятнадцатый век, и зачастую в лице своих безбожных представителей, занялся разработкой вопросов, связанных с творчеством.

Мне представляется это глубоко неверным.

С самого начала христианства, к моменту запечатления христианских истин евангелистами, возникло учение о христианском понимании творческого акта. Более того, под этим углом зрения все Евангелие от Иоанна есть абсолютно законченный и планомерный трактат не только о человеческом творчестве, но и о творчестве Божественном.

Тут надо только уметь читать, надо понять, что целью евангелиста не могло быть одно давание такой теории, хотя она у него сквозит и светится в каждой главе. Нам надлежит только произвести выборку всех таких цитат, сгруппировать их, сделать из них свои выводы.

Этого можно не увидеть, если заранее и предвзято предполагать необходимость и истинность индивидуалистической творческой теории. Верно, что гуманизм дал многое в этой области, но почти все, что он дал и что в дальнейшем было развито в девятнадцатом веке, находится в довольно остром противоречии с Евангельской теорией творчества, – в таком противоречии, что людям, принявшим гуманистические предпосылки, может показаться, что вообще никаких творческих принципов Евангелие и не содержит.

Евангелие от Иоанна ставит творческие процессы в связь со взаимоотношением Бога и человека, вне этого взаимоотношения творчество не только непонятно, оно просто не существует.

Все тексты, которых совершенно неограниченное количество (почти в каждой главе Евангелия от Иоанна есть упорно повторяемый текст, связанный с вопросами творчества), все эти тексты могут по темам своим разбиться на несколько групп. Любопытно только еще раз подчеркнуть, что ни одна тема, ни один мотив не повторяется у Иоанна с такой упорной последовательностью, как эта изумительная теория творчества.

Как разбиваются эти тексты?

Тут можно наблюдать некоторые параллельные линии, определяющие творческий акт в связи с взаимоотношением Творца-Бога и творца-человека.

1. Взаимоотношение Бога Отца и Бога Сына, определяющее творческий характер всего Сыновнего дела на земле.

2. Параллельно и соответственно этому взаимоотношение Сына-Богочеловека и учеников-людей, определяющее творческий характер человеческого дела на земле.

3. Взаимоотношение Духа Святого с людьми.

4. Злое творчество.

О взаимоотношении Бога Отца и Бога Сына можно привести очень много все время настойчиво повторяющихся и не оставляющих никакого простора для каких-либо кривотолков текстов.

Вот они:

Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его (Ин. 4:34).

Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего, ибо что творит Он, то и Сын творит также (Ин. 5:19).

Я ничего не могу творить Сам по Себе. Как слышу, так и сужу, и суд Мой праведен, ибо ищу не Моей воли, но воли пославшего Меня Отца. Если Я свидетельствую Сам о Себе, то свидетельство Мое не есть истина (Ин. 5:30).

Ибо дела, которые Отец дал Мне совершить, самые дела сии, Мною творимые, свидетельствуют о Мне, что Отец послал Меня (Ин. 5:36).

Ибо Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца (Ин. 6:38).

Мое учение – не Мое, но Пославшего Меня… Говорящий сам от себя ищет славы себе, а Кто ищет славы Пославшему Его, Тот истинен и нет неправды в Нем (Ин. 7:16, 18).

И Я пришел не Сам от Себя, но истинен Пославший Меня, Которого вы не знаете. Я знаю Его, потому что Я от Него, и Он послал Меня (Ин. 7:28–29).

Пославший Меня есть истинен, и что Я слышал от Него, то и говорю миру (Ин. 8:26).

Ничего не делаю от Себя, но как научил Меня Отец Мой, так и говорю. Пославший Меня есть со Мною. Отец не оставил Меня одного, ибо Я всегда делаю то, что Ему угодно (Ин. 8:28).

Если Я Сам Себя славлю, то слава Моя ничто. Меня прославляет Отец Мой, о Котором вы говорите, что Он Бог ваш (Ин. 8:54).

Ибо Я говорил не от Себя, но пославший Меня Отец, Он дал Мне заповедь, что сказать и что говорить… Итак, что Я говорю, говорю, как сказал Мне Отец (Ин. 12:49, 50).

Но Я не один, потому что Отец со Мною (Ин. 16:32).

Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить. И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира (Ин. 17:4).

И все Мое Твое и Твое Мое (Ин. 17:10).

Тут важно дать себе отчет в смысле глаголов: «творить», «совершить», «учить», «говорить», «делать», «славить», «исполнить». Они выражают собою творческое проявление Сыновней воли – и они же определяются совершенной зависимостью от Отцовской воли. В каждом из приведенных текстов это именно так. И когда эти тексты выбраны подряд, и вместе с тем когда проверено, что противоречащих им текстов нет, что именно они до конца определяют собой характер служения и творчества Христова и характер зависимости этого творчества от творческой воли Бога Отца, – тогда мы можем очень ясно понять основные законы Христова творчества.

И важно для нас понять эти законы не только для того, чтобы глубже вникнуть в облик Спасителя. Важно еще и по другой причине. В самом деле, из всех человеков-творцов Христос, будучи совершеннейшим человеком, и в этой области был совершеннейшим, то есть самым творческим, абсолютным Творцом. Это так даже в том случае, когда мы говорим только о Его человечестве. И это еще более так, когда мы говорим о Его Божестве. Богочеловек – это предел творческого воплощения.

И вот к этому-то предельному в мире творчеству относятся тексты, определяющие его творческую возможность только через его непрестанную и нерасторжимую связь с Отцом.

Сын, не могущий творить Сам от Себя, – если это так, то вообще кто и когда может творить сам от себя? Что тут? Просто отказ от всякой возможности какого бы то ни было творчества? Существует Бог Отец, силою Которого и дело Которого Сын творит – по полномочию как бы, по соизволению, – и творит все же не Своею силою, а силою дающего поручение Бога Отца. Ведь тут даже Бог Сын, Христос, как бы инструмент в руках творящего Отца. Ни собственного творческого задания – потому что творит дело Отца, ни собственной творческой воли – потому что творит силою и волей Отца. Если же Сын не Творец, то вообще в христианстве нельзя говорить о творчестве.

Вот так ли это? В чем невозможность творческого переживания и претворения этого Отцовского поручения? «Я не один, потому что Отец со Мною». «И все Мое Твое, и все Твое Мое». Особенно этот последний текст в его абсолютной обращенности – тут не только одностороннее проникновение Сына волею Отца, тут взаимопроникновение, тут закон взаимопроникающей любви. Сын тут не орудие Отца, а единое с Ним, творческая воля Сына отождествляется актом творческой любви с творческой волей Отца. И момент творчества начинается тут гораздо раньше: с минуты вольного подчинения Себя – на основании Сыновней и Божественной любви – воле Отца. Было бы даже неправильно сказать: «Отец творит Сыном» или «Сын есть орудие творящего Отца». Надо сказать: «В деле и творчестве Христовом творят Отец и Сын: Отец, посылающий Сына, и Сын, приемлющий поручение Отца. И творят они в нераздельном единстве творческой любви».

Но все же тут во всей силе остается и другой момент: определенное указание, что самое творческое дело из всех, имевших место на земле, дело Сына Человеческого, было Им совершено только потому, что Он один на Свою волю принял совершение этого дела и в нем сотворил не волю Свою, но волю Пославшего Его Отца.

Таков вывод о творческом смысле Христова служения. Слившаяся с Отцом воля Сына – единственный залог Его творческой силы.

И вместе с тем все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть (Ин. 1:3).

Этот текст, с одной стороны, еще с определенностью подтверждает творческие максимальные не только возможности, но и свершения в Сыне-Творце. А с другой стороны, говорит и о известной внутренней обязательности для Отца-Творца творить через Сына. Или можно сказать, что текст «все Мое Твое, и все Твое Мое» совершенно так же проживается Богом Отцом, как Богом Сыном.

Таково то, что определяет взаимоотношение творчества Отца с Сыновним творчеством.

Изумительна параллельность с этими текстами следующей группы текстов, относящихся к взаимоотношению творчества Слова и человеческого творчества. Они так же раскинуты по всем главам Евангелия от Иоанна.

Привожу их подряд.

Не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с неба (Ин. 3:27).

Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня (Ин. 6:44).

Как послал Меня живый Отец и Я живу Отцом, так и ядущий Меня жить будет Мною (Ин. 6:57).

Никто не может прийти ко Мне, если то не дано будет ему от Отца Моего (Ин. 6:65).

Верующий в Меня не в Меня верует, но в Пославшего Меня, и видящий Меня видит Пославшего Меня (Ин. 12:44).

Истинно, истинно говорю вам: принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает, и принимающий Меня принимает Пославшего Меня (Ин. 13:20).

Я есмь путь, и истина, и жизнь. Никто не приходит к Отцу, как только через Меня. Если бы вы знали Меня, то знали бы и Отца Моего. И отныне знаете Его и видели Его… Видевший Меня видел Отца… Я в Отце и Отец во Мне. Слова, которые говорю Я вам, говорю не от Себя, Отец, пребывающий во Мне, Он творит дела. Верьте Мне, что Я в Отце и Отец во Мне (Ин. 14:6–11).

Пребудьте во Мне и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, так и вы, если не будете во Мне. Я есмь лоза, а вы ветви. Кто пребывает во Мне и Я в нем, тот приносит много плода, ибо без Меня не можете делать ничего (Ин. 15:4–5).

Тем прославится Отец Мой, если вы принесете много плода и будете Моими учениками (Ин. 15:8).

Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод (Ин. 15:16).

Как Ты послал Меня в мир, так и Я посылаю их в мир. И за них Я посвящаю Себя, чтобы и они были освящены истиной (Ин. 17:18).

Да будут все едино: как Ты, Отец, во Мне и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино. Да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им. Да будут едино, как Мы едино. Я в них и Ты во Мне. Да будут совершены воедино (Ин. 17:21–23).

Может быть, не сразу становится ясным, что все эти тексты именно к вопросу человеческого творчества относятся, но ключ к ним – это 15:4–6, текст, в котором с абсолютной точностью говорится о невозможности творить ничего без Посланного, Который в свою очередь творит силою Пославшего. Отношения приобретают характер не только параллельности, по самому основному свойству своему это отношения совершенно одинаковые. И тут можно считать доказанным именно такое определение человеческого творчества – как некоего опосредственного акта – это самый принцип творчества, принцип некоего Божественного диктования, но не со стороны, а изнутри, из абсолютной связи: «Ты во Мне и Я в Тебе». Единство тут органично, как единство лозы и ветвей. Пусть лоза и ветви разное – сок их един и одновременно в них пребывает.

Это принцип. Теперь нам дана и известная система того, как этот принцип должен осуществляться в жизни. Эта система дана во всех указаниях, относящихся к Духу Святому, тоже пребывающему в Троическом Единстве Божества, в творческом единстве трех ипостасей.

Тексты определенны. Характерно, что и они находятся все в том же Евангелии от Иоанна. Вот они.

И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его, а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет. Не оставлю вас сиротами, приду к вам. Еще немного, и мир уже не увидит Меня, а вы увидите Меня. Ибо я живу, и вы будете жить. В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас (Ин. 14:16–20).

Утешитель же, Дух Святый, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам (Ин. 14:25).

Когда же приидет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину, ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам. Все, что имеет Отец, есть Мое, – потому Я сказал, что от Моего возьмет и возвестит вам (Ин. 16:13–15).

Таким образом, движущей силой всякого земного творчества является сейчас в мире Дух истины, который научает, и возвещает, и приводит к общению с первоисточником всякого творчества в мире.

Тут как бы отрицается всякая возможность отъединенного творчества, само собой оно является актом некой соборности, некоего абсолютного общения не только с Богом, но через Бога и со всем миром, так как весь мир определяется в своих творческих возможностях как единое с Богом.

Когда мы стремимся христиански обосновать нашу точку зрения на любой предмет, на любое явление в мире, нам необходимо всегда различать две плоскости: с одной стороны, мы должны проникнуть в Божественный замысел об этом предмете, об этом явлении, должны выявить, как оно должно быть на основании этого Божественного замысла. С другой стороны, установив такую норму, мы должны бояться встретить одни сплошные отклонения от нее. Нам надо все время учитывать, что в своем становлении должное неизбежно все время искажается человеческой греховной природой и в реальности является нам в некоем кривом зеркале.

Вопрос об источнике творчества совершенно отчетливо разрешается в приведенных выше построениях. Более того, мы имеем идеальное воплощение подлинного Божественного творчества в деле Христа на земле. По замыслу Божию, в такой непосредственной зависимости воли человеческой от Божественного произволения должно было бы, конечно, протекать не только творчество Иисуса – второго Адама, но и творчество первого Адама.

До грехопадения первый Адам мог применить к себе все тексты, сказанные вторым Адамом. Что это так, достаточно убедительно явствует из текстов, обращенных Христом к людям, поражающих своей параллельностью с текстами, характеризующими Его взаимоотношение с Отцом.

На самом деле, мы не имеем нигде, кроме самого примера Богочеловека, подлинного творчества, отражающего Божественный замысел. Мы имеем одну сплошную цепь отклонений, более или менее искажающих Божественный замысел. И если многое в человеческом творчестве искажает этот замысел относительно, делая его лишь человечески немощным и бледным, то огромное количество плодов человеческого творчества несет на себе печать существеннейших искажений и уклонений – в такой степени, что перед нами встает вопрос о злом творчестве.

На первый взгляд, наличие злого творчества как бы уничтожает всякую возможность утверждать божественное происхождение творчества вообще.

Попробуем точно разобраться в факте. Нам дано реальное существование злого творчества. Во-первых, определим, что мы этим именем называем. Очень часто попытки разобраться в этом вопросе ведут к тому, что именем злого творчества называют плохое творчество, неудачное творчество. Отрицается всякий злой соблазн, возможный в творчестве, потому что неудачное творчество своей неудачностью не может быть соблазнительным. Установим, что такое неудачное творчество ни в коем случае не является объектом нашего рассмотрения. Если нет подлинного творчества, то совершенно безразлично, что создает бездарный творец: рисует ли он барашков или волков, пишет ли стихи о добродетелях или пороках, строит ли храм или кабак, – все это в одинаковой мере вне рассмотрения с подлинно творческой точки зрения. Добродетельность намерений не делает бездарное произведение чем-то творчески положительным.

Тут важно установить отношение к такому творчеству, в котором картина волков заставляет нас сочувствовать волкам, а стихи о пороке делают порок привлекательным и кабак – эстетически прекрасным. Это и есть подлинное злое творчество. О нем и речь.

Как объяснить его существование? Отрицать – невозможно. Значит, отпадает гипотеза, определяющая злое творчество как лже-творчество. Можно искать иной, не Божественный источник для такого творчества. При таком толковании злое творчество было бы принципиально чем-то совершенно другим, отличным от Божественного творчества, несоизмеримым с ним. Но эта гипотеза опровергается двумя соображениями: во-первых, она ведет к самому вульгарному и неприкрытому дуализму, предполагая наравне с Богом иную творческую первопричину, во-вторых, она совершенно не объясняет огромной массы промежуточных творческих актов, не злого, а двусмысленного творчества. Есть еще одна возможность – искать первопричину всякого творчества вне Божественного источника и не считаться с ранее изложенной массой Евангельских утверждений этого источника. Утверждать это значило бы лишать самого его существенного атрибута, атрибута Творца.

Попробуем сначала для объяснения факта злого творчества найти некоторые указания в том же Писании. Вот примечательный текст. Христос говорит Пилату: …ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше… (Ин. 19:11).

На что дана свыше власть Пилату? На то, чтобы отпустить Варраву и распять Христа? На злое творчество?

Есть еще в Писании замечательный пример сознательного злого творчества. Это построение Вавилонской башни и смешение языков. И сказали они: построим себе город и башню высотою до неба и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли. И сошел Господь посмотреть город и башню, которую строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык. И вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле, и они перестали строить город (Быт. 11:4–8).

Тут все примечательно. Во-первых, это удивительное и неожиданное употребление множественного числа: «сойдем и рассеем». Оно в Ветхом Завете всегда означает явление всей Пресвятой Троицы.

Смешение языков было творческим делом всей Троицы, можно сказать даже, что смешение языков у подножия Вавилонской башни было насильственным творческим актом. Насильственным в том смысле, что не люди искали творить Божественною волею, а Божественная воля насильно творила людьми.

Дальше здесь замечательно бесплодие безбожного творчества. Это не было злым творчеством в буквальном смысле слова, оно было просто неосуществленное, обреченное творчество, по своей неукорененности в Боге. Это не было творчеством. Вавилонская башня не осуществилась, осуществилось иное – «смешение языков». Оно осталось. Как добро? Нет, как зло. Значит, злое творчество. Люди перестали понимать друг друга, но каждый из них что-то осуществил, говоря на новом, дотоле неведомом языке. «Сойдем и смешает там язык их» – Бог, Троица, осуществил это дело. Иначе, смешение языков – злое творчество – исходило из Божественного источника.

Наше недоумение может быть разрешено только из сопоставления с другим событием. «Смешение языков» – так именуется то, что произошло. Есть иное выражение – «дар языков».

Сопоставим тексты. И внезапно сделался шум с неба как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющие языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать (Деян. 2:2–4).

Одно и то же действие – действие Божественной творческой воли, выражающееся формально в одних и тех де результатах – в возможности говорить на ранее неведомых языках. Разница существенна, конечно. В первом случае возможность говорить на разных языках приводит к полному непониманию друг друга, к полному разложению понятия единства. Во втором случае дар языков дает возможность не только понимать других, но и быть понятыми всеми другими, то есть наглядно и реально подтверждает наличие единства и закрепляет это единство человечества в Боге – творческое единство в первоисточнике творчества.

В обоих случаях смешение или дар языков свершилось по Божественному произволению. Бог неизменен, и воля Его едина. А творческие результаты произволения в человеческом их воплощении оказались диаметрально противоположными. В одном случае люди, принявшие Божественное веление, свершили злое творческое дело, в другом – доброе. В чем дело? В совершающих людях, конечно. В первом случае это были строители Вавилонской башни, гордые и самоутвержденные. Во втором – апостолы, ученики Христа. Противоположность инструментов дала и противоположные результаты.

И тут ключ к тому, чтобы понять, что такое всякое злое творчество.

Можно сказать парадоксально: здесь отрицательное творчество точно в такой же мере, как творчество положительное, имеет Божественное происхождение. Источник его – Божия воля, Божий замысел, без которого никто ничего творить не может. Но Бог, Который есть Премудрость и Красота, в данном случае творит не так, как Он творил, когда говорил: да будет свет. В данном случае Он творит непосредственно через инструменты, через людей. А они своими индивидуальными свойствами сообщают творению положительный или отрицательный смысл. Луч Божественного солнца дробится в луже, в океане, в капле росы и т. д. Творчество есть, таким образом, некий Богочеловеческий акт. И поскольку Божественное начало в нем всегда положительно и совершенно, постольку человеческое начало не только всегда иное, но и никогда не совершенное. В этом смысле можно было бы даже сказать, что в человеческом начале всегда есть элемент зла, человеческое творчество по сравнению с Божественным замыслом о нем всегда есть злое творчество. Это с точки зрения абсолютной. Но с точки зрения относительной человеческое творчество может приближаться к Божественному замыслу о нем и удаляться. Это будет положительное, доброе, прекрасное творчество и творчество отрицательное, злое, отвратительное.

Из всего сказанного легко понять, какую роль в жизни играет злое творчество. Но влияние его не всегда злое, а зависит от воспринимающего его субъекта. Злое творчество является абсолютным злом только для того, кто его создает, вернее, оно констатирует зло, в нем заключенное.

Для того чтобы воспринимать чье-либо творение, надо как-то в нем соучаствовать. Если человек слеп, он не видит картины, если глух – не слышит музыки. Но можно быть слепым и глухим не в буквальном только смысле слова. Чтобы подлинно воспринять продукт творчества, надо быть со-творцом, творчески его пережить. Иными словами, Божественный замысел, преломившийся в Творце, вторично преломляется в человеке, воспринимающем творчество. И действие того, что он воспринимает, зависит от того, кто воспринимает.

Божественный замысел во всех случаях является положительным, конечно. Человек-творец может быть и положительным восприемником Божественного замысла, и исказителем. Тут он дает злое творчество, разлагающее и расщепляющее первоначальный божественный замысел. Воспринимающий может воспринимать трояко. Он может воспринять адекватно творящему. В таком случае при положительном творчестве он воспримет положительно, при отрицательном – отрицательно. Он может воспринимать, всегда исправляя искаженное. В таком случае он не оставит ничего от злого в творчестве и воспримет его в чистоте Божественного замысла. И наконец, он может воспринимать искажающе – тут он воспримет и положительное как злое творчество.