Текст книги "У тебя есть я"

– Это правильно, Слава.

– Ага, – сказал Зиганшин кисло, – если вдруг меня назначат, то я стану получать очень неплохо, но пока давай повременим с крупными покупками.

– Слава, ну пожалуйста! У меня уже в глазах темнеет от этой посуды!

– А у меня от того, что я один кормлю семь ртов!

Зиганшин знал, что потом пожалеет, но остановиться уже не мог:

– Я не сплю точно так же, как и ты, но каждое утро встаю и еду на службу, и не потому, что очень этого хочу, а потому, что делаю свое дело. Выполняю свой долг и не ною: купите мне то, купите это. Обхожусь тем что есть и не шарахаюсь целыми днями всклокоченный и в пижаме!

– Это не пижама, а домашний костюм.

– Это пижама, Фрида! Причем заблеванная!

– Где? Ой, да, – жена заметалась, оглядывая себя, и покраснела, – прости, не заметила. Сейчас переодену.

– А надо замечать! – Из-за детей повышать голос было нельзя, приходилось орать шепотом, что придавало ссоре какую-то нелепую театральность. – Ты опустилась, Фрида, и не хочешь ничего делать, вот и всё!

Жена молча вышла из кухни. Зиганшин посидел, подышал, потрепал подошедшую Найду по широкому лбу и взялся мыть свою тарелку, размышляя о том, какая он скотина.

Сполоснуть один прибор за собой и то требуется время, а Фриде сколько всего приходится мыть! Кастрюли, сковородки, страшно подумать! По полдня тратит на одну только посуду, а надо еще еду приготовить, постирать, погладить, причем пеленки с двух сторон, потому что Фрида считает памперсы злом и пользуется ими только для прогулок и в исключительных случаях. Надо подмести, вытереть пыль, помочь детям с уроками, приголубить маленькую Свету и сделать еще кучу разных женских дел, о которых он даже не знает, а просто пользуется результатом.

Так если есть возможность хоть немного облегчить человеку труд, надо это сделать, а не взывать к героизму и не унижать, чтоб знал свое место!

Да, пора ему на повышение, ибо науку управления людьми он, кажется, вполне освоил!

Зиганшин поморщился, так ему стало стыдно. Малюсенькое пятнышко, в другой раз он бы его и не заметил. Прическа не идеальная – так можно подумать, он хоть раз отвез жену в город! Сидит она тут с малышами как пришитая, а в их глухомани парикмахеров нет.

Зиганшин вышел в гостиную. Фрида переоделась в нарядный халатик, слишком легкий для зимы, и гладила пеленки на столе, подложив старое армейское одеяло, которое Зиганшин когда-то где-то стащил, но уже не помнил, когда и где.

Волосы она пригладила, как могла, и прихватила Светиным обручем, но они упрямо торчали в разные стороны.

– Сама выберешь или мне заказать?

– Ничего не надо.

– Нет, ты права. Хочешь, я доглажу, а ты пока посмотри, где лучше.

– Да подавись ты своими деньгами! – вдруг выплюнула Фрида.

– Что значит «подавись»? Будто я эти деньги пропиваю!

– Все, я сказала, ничего не надо. Разговор окончен.

– Нет, Фрида! Ты вот реально лучше бы ударила меня сейчас, чем сказать такое! Ты же знаешь, для чего мы бережем деньги.

Она вздохнула и примирительно улыбнулась:

– Да, прости. Я просто подумала, что до весны еще далеко.

– Я же говорю, мы живем в ноль, и если сейчас разбазарим эти деньги, то снова не скоро соберем.

– Ну, может, попозже чуть-чуть. Не ранней весной.

Глаза жены наполнились слезами. Несколько капель упали на пеленку и испарились под утюгом.

– Все говорят, лучше ставить, когда земля осядет, – всхлипнула она.

– Господи, Фрида! Я просто хочу поставить хороший памятник нашему сыну, вот и все. А ты говоришь – подавись. Тебе все равно?

Она покачала головой.

– Иногда мне кажется, что ты забываешь о том, что у нас с тобой был ребенок. Ты поглощена близнецами и не думаешь, что у нас с тобой был сын, который теперь лежит на кладбище. Ты даже ни разу не просила меня съездить к нему с тех пор, как появились эти дети.

– Но сейчас зима, все занесло снегом.

– Нет, не занесло. Там хорошо. Я расчистил дорожку и как следует укутал могилку еловыми лапами, чтобы у нас было место, где мы могли бы его вспоминать, потому что он у нас был, и будет предательством, если мы о нем забудем.

Фрида молча продолжала гладить.

Зиганшин разглядывал веселенький рисунок детской фланели: множество одинаковых собак, высунув языки, ехали куда-то на велосипедах. Совсем скоро ему придется учить близнецов этому нехитрому искусству.

Будет бегать, вывалив язык, как те собаки, и страховать детей, пока они не научатся держать равновесие, а его собственный сын так и останется лежать под землей.

И красивый памятник ничего не изменит. Абсолютно ничего.

– Знаешь, Слава, – сказала Фрида задумчиво, – тебе важно ходить на могилу, а для меня наш сын всегда со мной. Я полюбила этих детей, потому что люблю его и помню, и когда я счастлива, что у меня есть все вы, я думаю и о нем тоже. Помнить – это не значит горевать и отчаиваться, а совсем наоборот.

– Что наоборот?

Фрида сложила пеленку вдвое и стала методично водить по ней утюгом.

– Мне кажется, ты просто наказываешь меня, – вздохнула она, – считаешь, что я не имею права радоваться жизни, раз больше не могу тебе родить, вот и все.

* * *

Отправив текст редактору мужа, Маргарита почувствовала себя немного преступницей, но не злодейкой, а обаятельной мошенницей из хорошей комедии, персонажем, которому она всегда сочувствовала.

Кроме переработанного текста своей неоконченной диссертации, Маргарита отослала редактору и другие очерки мужа. Она ничего там не исправила, только убрала парочку лишних запятых, к которым Костя питал слабость, но после прочтения в голове засела лихая мысль, что она сама тоже способна написать что-нибудь подобное, если как следует постарается.

При жизни Кости у них был уговор – она не читает его книги, потому что это для широкой аудитории, а она все-таки филолог. «Не хочу, чтобы мне пришлось перед тобой краснеть», – говорил Костя.

Она держала слово, пока он был жив, а теперь пришлось вторгнуться в его внутренний мир, который Костя при жизни так тщательно оберегал от посторонних.

Отец тоже никому не позволял заглядывать в свои бумаги. Маргарита грустно улыбнулась. Говорят, что девушки влюбляются в мужчин, похожих на своих отцов. Что ж, внешне Костя и папа были совсем разные, а характеры и привычки у них оказались один в один.

Оба терпеть не могли, когда «чужой мои читает письма, заглядывая мне через плечо».

Когда папа умер, маме из-за его скрытности пришлось пережить немало неприятных минут. На кафедре была создана комиссия по папиному научному наследию, и эти бестактные люди требовали, чтобы мама выдала им папины бумаги, которых, по их расчетам, должно быть много, а не только черновики и наброски. Им якобы доподлинно известно, что папа готовил фундаментальный труд по русской классике.

Они с мамой честно перетрясли всю квартиру, съездили на дачу, но ничего не нашли. Костя принес из дому несколько тетрадей, где записывал папины мысли, и на этом всё.

Что-то обнаружили на кафедре, в рабочем кабинете папы, но это оказались всего лишь заметки, обрывочные записи, понятные только их автору.

Маргарита не удивилась – у отца была замечательная память. Он сначала весь текст выстраивал в уме, а потом только садился и записывал. Так что ничего он не почивал на лаврах последние годы, а напряженно работал, просто не успел перенести на бумагу результаты своего труда.

Наверное, и Костя тоже держал в голове множество идей и замыслов, о которых теперь никто и никогда не узнает.

От этой мысли стало так грустно, что Маргарита поехала в гипермаркет.

…Подойдя к холодильнику с хорошими сырами, Маргарита улыбнулась продавщице и хотела, как обычно, спросить двести граммов рокфора, но вдруг вспомнила, что Кости больше нет и есть сыр некому.

Взглянув в свою тележку, она чуть не ахнула. Задумавшись, Маргарита набрала привычный ассортимент, будто Костя ждет ее дома. Утка, кусок печени для паштета, помидоры черри и рейхан, который она терпеть не может. Даже бутылку крымского вина не забыла, дура!

Раскладывать товар обратно на полки показалось ей неуважительным по отношению к другим покупателям, и Маргарита покатила на кассу, пока не нахватала в забытьи что-нибудь еще.

Возле полок с шампунями ее вдруг окликнули:

– Маргошка!

Она вздрогнула, услышав это имя из студенческих лет. Озорное и энергичное, оно никогда ей не подходило…

– Привет! – толкая перед собой тележку, ощетинившуюся горлышками бутылок, как пиратский корабль пушками, к ней неслась Лена Сиваева, однокурсница и подруга. Хотя таких подруг, как Маргарита, у красавицы Лены была целая толпа.

Маргарита натянуто улыбнулась.

Хорошо, что она надела шубку, и сейчас выглядит не беднее Лены, хоть и далеко не так элегантно. Ну что тут поделать, не всем дано… Ладно, главное, сейчас придумать, как не дать вовлечь себя в тайфун сплетен.

Оттолкнув свою тележку, Лена крепко обняла Маргариту и расцеловала.

– А это Вадим, – сказала она, выпустив старую подругу из объятий.

Маргарита посмотрела. На заднем плане маячил плюгавенький мужичок без шапки в расстегнутой куртке «пилот». Ноги в светлых не по сезону джинсах имели легкую кавалерийскую кривизну.

«Смешной», – неожиданно подумала Маргарита. Лицо у мужичка было некрасивое, треугольное, рот тонкогубый и тоже слегка кривой, будто прорубленный одним небрежным сабельным ударом, а волосы над непропорционально большим лбом топорщились трогательным детским вихром.

Вадим улыбнулся ей, показав морщины, резкие, тоже будто прорубленные.

Маргарита удивилась, что Лена, с ее-то стандартами, вышла за такого страшка, и тоже выдавила из себя улыбку.

Вот дернул же черт поехать в магазин!

– Ну как ты, держишься? – спросила Лена, заглядывая ей в глаза с участием, показавшимся Маргарите показным.

– Держусь.

– Я хотела тебе звонить, но, сама знаешь… Боялась показаться навязчивой, все же столько лет мы не виделись с тобой.

Маргарита неопределенно пожала плечами.

– Может быть, что-то нужно? – не унималась Лена. – Ты скажи, и вообще звони, и в гости приходи, не пропадай! Друзей юности забывать нельзя!

Маргарита кивнула, трусливенько порадовавшись про себя, что горе искупает невежливость и апатичность.

Она покосилась на тележку Вадима: тоже доверху набита. Или большая семья у них, или закупаются к какому-нибудь приему, на который Маргариту, естественно, не пригласят. Ее теперь больше вообще никуда не пригласят, потому что все друзья семьи были со стороны мужа.

Лена предложила подвезти, но Маргарита уже устала от бурного и неискреннего сочувствия и соврала, что вызовет себе такси. Якобы она всегда так делает.

На прощание Лена еще раз обняла ее и воскликнула:

– Обязательно звони, не пропадай!

«Я бы не пропала, – подумала Маргарита, оставшись одна возле стойки такси, – если бы ты в свое время не хотела увести от меня мужа».

Брать машину – ненужное барство, но будет неприятно, если Лена увидит, как бедная вдова чешет с сумками к маршрутке.

Маргарита поднялась на второй этаж торгового центра, откуда открывался прекрасный вид на парковку.

Почему-то у нее никогда не было близких подруг, ни в школе, ни в университете, и потом, на работе, тоже как-то не сложилось.

Маргарита искренне хотела доверять людям, но раз за разом они доказывали, что делать этого не стоит. Та же Лена – вроде добрая и умная девушка, но заигрывала с Костей у Маргариты за спиной, надеялась очаровать его своей карамельной прелестью.

А теперь лезет с поцелуями как ни в чем не бывало: «звони, не пропадай!»

«Не пропаду!» – усмехнулась Маргарита.

Мама была права, когда говорила, что умному, интеллигентному и порядочному человеку очень трудно найти себе друзей. Нужно крепко держаться семьи и искать близких в родственном кругу, а не где попало. Девять из десяти предадут и продадут, и не поморщатся.

«Помни, Маргарита, когда человек оказывается к тебе слишком близко, он может не только обнять, но и ударить».

И все же она не чувствовала себя одинокой. У нее был Костя Рогачев, сначала недосягаемый прекрасный принц, к которому она убегала в своих мечтах от грустной жизни, потом – настоящий и преданный друг, почти брат, а потом – муж, с которым она была счастлива так, как редко выпадает на долю земной женщины.

Только он ушел, и она тоже убежит из реальности, теперь не в мечты, а в безнадежные воспоминания…

Тут наконец на парковке показались Лена с Вадимом. Подойдя к шикарному джипу, они выгрузили покупки в багажник, а потом Лена села на водительское место.

Маргарита слегка позавидовала и вдруг сообразила, что тоже может взять со столика в прихожей ключи с дорогим кожаным брелоком, спуститься во двор, открыть «мерседес» мужа, сесть за руль и поехать. Права у нее есть и машина куплена на ее имя, Костя ездил по генеральной доверенности.

Пожалуйста, Маргарита, рули сколько хочешь! Никто теперь не предостережет, что она слишком нерешительная и рассеянная, чтобы водить машину.

Маргарита усмехнулась. Хорошо, если она доедет до первого столба, а если до первого пешехода?

Если вдруг попадет в аварийную ситуацию, ни за что не сумеет сосредоточиться и найти правильный выход, а не попадет, так не замедлит сама эту ситуацию создать. Нет, вождение – это не для нее. Кстати, вот и решение насущных финансовых проблем на первое время – продать машину. «Мерседес» дорогой, муж ездил очень аккуратно, так что миллион рублей за него можно будет выручить, а это хороший памятник и год жизни. Или даже полтора.

Странно, почему она сразу не вспомнила о машине как об источнике денег? Про драгоценности подумала, а про «мерседес» – нет, хотя тысячу раз перекладывала ключи от него с места на место, вытирая пыль в прихожей.

Она еще немного понаблюдала, как к машинам и от машин идут люди. В основном парами, но есть и с детьми. Вот молодая мать толкает перед собой тележку, оскальзываясь на ледяной корочке асфальта, а отец несет на плечах ребенка в ярком комбинезоне. Вот еще муж с женой, держат за руки малыша, и даже отсюда, с высоты, видно, что второй у них на подходе. Есть и одинокие, но мало, и, судя по нагруженным тележкам, дома их кто-то ждет.

Жизнь… Каково оно на вкус – простое человеческое счастье? Не выстраданное, не вымечтанное, а просто упавшее на голову в двадцать лет?

Пожениться «по залету», а не по великой любви, родить здорового ребенка, а потом второго, когда мужу станет ясно, что совместная жизнь выносима и даже иногда приятна.

Понимают ли эти люди, что счастливы, или не ценят своего благоденствия и сытости и втайне томятся по чему-то настоящему? По тому, что довелось пережить ей и что теперь никакая смерть у нее не отнимет…

Тут размышления Маргариты были прерваны телефонным звонком. Она даже вздрогнула от неожиданности – так редко оживал ее мобильный. Оказался редактор мужа, отчитался, что текст получил, но пока с ним не работал, и спросил, все ли это материалы Константина Ивановича или есть что-то еще?

– Я не знаю, – вдруг вырвалось у Маргариты, – я еще не разбирала документы мужа.

– Понимаю и нисколько вас не тороплю.

– Это было в папке «новая книга», – вдохновенно врала Маргарита дальше, изумляясь самой себе, – поэтому я так быстро вам переслала. Знаю, что написание книг – это творчество, а издание – производство, и оно не должно простаивать, вот и открыла компьютер мужа, но пока не в силах смотреть все его документы. Кроме того, он много писал от руки…

Выслушав обещания редактора ждать столько, сколько потребуется, Маргарита зашагала на остановку. Конечно, она не станет писать статьи и продавать их как творчество мужа! Ни за что не станет. Это низко. Но, черт побери, приятно хоть на секунду почувствовать себя человеком, способным на такое.

* * *

Зиганшин сидел в кабинете мрачный и искал на чем бы сосредоточиться, чтобы не думать о Фриде. Никак у них не получалось помириться по-настоящему!

Он извинялся, заказал лучшую стиральную машину и посудомойку из тех, что мог себе позволить, но ничего не помогло. Фрида держалась с ним спокойно, но холодно, и в конце концов он сам вспылил, наорал, что если ей что-то мерещится, то это ее личные проблемы, а он не обязан постоянно разгонять чужие галлюцинации. И в конце концов, он дома имеет право быть самим собой, а не ходить все время вывернутым наизнанку, лишь бы только Фридочка ничего плохого не подумала. Жена ответила, что разрешает ему быть любой сволочью, как только его душеньке будет угодно, и взамен просит одно – чтобы он оставил ее в покое.

Зиганшин оставил и чувствовал себя очень плохо. Они ссорились и раньше, но после этой размолвки между ними будто появилось что-то страшное, холодное и чужое, и Зиганшин знал, что просто помириться теперь будет недостаточно. Прежде они должны будут вместе посмотреть в глаза этому чужому и уничтожить его, иначе оно затаится и потихоньку будет расти, пока не окрепнет и не сожрет их обоих.

«Неужели она не понимает, что я хотел одного своего ребенка, а получил троих чужих? – думал Зиганшин с горечью и обидой. – У нее материнский инстинкт, соски-пеленки, все это на уровне биологии. А мне что делать? У меня таких гормонов нету, чтобы скорбь моя заглохла. Не производит их мой мозг или что там ответственно за всю эту лабуду. Она уже всерьез думает, будто сама родила близнецов, а мой сын – для нее его будто бы и не было. Когда его достали, она была в наркозе, и хоронил я его один. Вот она и несет всякую чушь – когда земля осядет. Так гробик был крошечный, меньше колыбельки, земля давно над ним осела… Но она ничего этого не видела, потому что была на грани жизни и смерти. Конечно, ей удалось себя убедить, что это она близнецов выносила, а не нашего с нею ребенка. Здоровый мозг защищается от горя, и слава богу!»

Макс Голлербах, мощный специалист в области психиатрии, когда-то говорил ему, что у молодых матерей блокируется негативная информация, чтобы они могли сосредоточиться на ребенке. Биологический механизм, обеспечивающий потомству выживание. Хорошо, если так, но у него-то этого механизма нет! Только всем плевать. Никто в семье и не подумал, что он тоже страдает.

Сначала пришлось держаться из-за Фридиной болезни, потом появились эти дети… Не дали ему распуститься и погоревать. Но разве сказали спасибо, что он удержал семью, когда все готово было рухнуть? Черта с два! Опять упреки, видите ли, он не так весел, как Фриде теперь хотелось бы!

Ей теперь не нравится, что он грустит! «Ты мне мстишь, что у тебя полные штаны генетического материала, а я не могу его воспринять!» – в сердцах выкрикнула Фрида. Он ответил, что мысль о бесплодности жены – единственное, что как-то скрашивает его существование, потому что если вдруг в доме появится еще один ребенок, он пойдет и застрелится.

После этих слов супруги не разговаривали, и Зиганшин не знал, как все исправить, а главное, как перестать злиться на Фриду.

Вдруг эти горькие мысли перебил звонок Анжелики Станиславовны. Зиганшин поморщился, но трубку все-таки взял.

– Привет, дорогой! Я что звоню… Ты берега-то видь, родимый!

Зиганшин нажал на отбой. Через секунду ожил городской телефон.

– Слушай, тут что-то связь барахлит, разъединилось…

– Не «лось», а «лся».

– Что? Какой лось?

– Анжелика Станиславовна, меня зовут Мстислав Юрьевич. Если трудно выговорить, то товарищ подполковник. Когда мне в служебное время тыкают и говорят «родимый», я считаю, что люди ошиблись номером. Или дверью.

– А, да?

– Да, Анжелика Станиславовна.

– Ну не знаю, я привыкла, чтоб по-простому…

– Деловой этикет – это довольно просто.

– Ну ладно, товарищ подполковник, Мстислав Юрьевич, что ты себе позволяешь, родной? То есть позволяете!

Она сделала эффектную паузу, видно ждала, что собеседник вскипит или начнет оправдываться, но Зиганшин молчал.

– Что это за партизанщина? Опера роют, а я знать не знаю. Разве так делают, род… товарищ подполковник?

– Вы хотели, чтобы я вник. Я вник.

– Ну так со мной надо было обсудить, родной ты мой! То есть вы! Вы-вы-вы!

Зиганшин засмеялся. Упрек был не совсем несправедлив.

– Хорошо, Анжелика Станиславовна, буду помнить, что вы лицо процессуально самостоятельное.

– Ну то-то! Слушай, а может, пересечемся? Потрещим? Обменяемся информацией да и наметим стратегию? А? Так-то оно веселее пойдет! Знаешь что, давай-ка ты ко мне прямо сегодня в гости приходи! Ой, прости, приходите! Вы, Мстислав Юрьевич, товарищ подполковник, приходите в гости!

– Не могу, Анжелика Станиславовна. Спасибо, но я человек семейный.

– Ну так с семьей и приходи! Познакомимся как раз, дело-то у нас, чай, не последнее!

Зиганшин сдержанно проинформировал настырную даму, что обременен семьей с маленькими детьми, и поэтому служебными вопросами занимается исключительно в служебное время. Он дал расследованию новый толчок, а дальше Анжелика Станиславовна пусть сама глобалит.

– Обидно как! Ты вроде парень башковитый, да и вообще я считаю, что коллеги должны дружить семьями. Это великая сила. Что, неужели один жалкий вечерок не выкроишь?

– Боюсь, что нет. Дети совсем еще маленькие. Давайте мы по мере накопления информации встретимся или у меня в кабинете, или у вас, и спокойно все обсудим.

– Не азартный ты человек, – вздохнула собеседница, – ну, может, все-таки соберетесь вместе с супругой. В выходные, например.

Зиганшин сдержанно попрощался, но упрек задел его, поэтому пришлось вызвать Васю Шаларя и спросить, как там продвигаются поиски таинственного наследника.

Вася сказал, что пока никак. Мать Дымшица не усыновляла детей мужа, потому что к моменту ее вступления в брак пасынки были уже совершеннолетние. Сейчас один живет в Новосибирске и является вполне состоятельным человеком, а другой так вообще депутат. Троюродного брата Рогачева сейчас проверяют омские оперативники, но там тоже, похоже, глухо. Приличный человек, работает невропатологом, жена – медсестра. Есть двое детей, но они еще слишком маленькие, чтобы в чем-то их подозревать.

Небольшие сложности возникли с поисками отца Оксаны Максимовны. Выяснилось, что в советское время он сделал неплохую карьеру, дорос до директора домостроительного комбината. Потом началась перестройка, приватизация, отец самозабвенно включился в эти игры и какое-то время рулил крупным бизнесом, но потерял осторожность, и все рухнуло.

Глава семьи вроде бы не умер, но бесследно пропал, и оставалось только гадать – то ли убит конкурентами и закопан где-нибудь в лесу, как было заведено в те непростые годы, то ли добровольно исчез, чтобы защитить жену и дочь. В общем, судьба его была не так важна, потому что никаких детей, кроме Оксаны, за ним не числилось.

Мстислав Юрьевич вздохнул. Если бы преступник достиг своей цели, сейчас нотариусы бы метались в поисках наследника и уголовному розыску осталось только проверить его на причастность. Но что-то пошло не так, Маргарита с Дымшицем остались каждый при своем, поэтому оперативникам самим придется составлять генеалогическое древо и искать на нем гнилой побег.

Может, проще зайти с другой стороны? Зиганшин спросил, как продвигаются поиски сообщника, и получил ожидаемый ответ, что тот как сквозь землю провалился.

Хотя это странно… Да, установить личность на основании одних только свидетельских показаний удается редко, но всегда находится человек, который что-то заметил. А тут – полный ноль, а ребята тщательно искали. Провели несколько поквартирных обходов, говорили с продавцами близлежащих магазинов и официантами кафе через дорогу. Шаларь, артист своего дела, выяснил, что в кафе гуляла свадьба, и не поленился опросить гостей, не видели ли они случайно человека, несшего пакет с картинкой из ярких роз или просто большую сумку.

Нет, никто ничего не заметил, даже глазастые пенсионерки. Ни подозрительного человека, ни пакета.

А это странно, вдруг сообразил Зиганшин, если учесть, что звонок раздался сразу в дверь, а не в домофон. Так показала Маргарита, и пока нет оснований ей не верить.

Как может чужой человек попасть в парадное? Или войти с кем-то, или позвонить в другую квартиру. Мол, надо к Дымшицам, а они не отвечают. Или: здрасте, я ваш новый почтальон, откройте, пожалуйста, а то мне ключа еще не дали.

Допустим, так. Но где тогда свидетели? Неужели настолько боятся признаться, что из беспечности впустили злоумышленника?

Зиганшин представил себя на месте злодея. Если бы он отдал людям сумку со взрывчаткой, то постарался бы свалить как можно скорее. Но никто не видел торопящегося человека ни непосредственно перед взрывом, ни сразу после.

О чем это говорит? Действовал профессионал? Или просто гражданам на все плевать?

Зиганшин очень хотел помириться с женой. На выезде из города джип немножко закрутило по льду, он еле удержал руль и чуть не выехал на встречку. Скорее всего, обошлось бы максимум мятым боком, но все равно возникло в душе чувство почти невыносимой чистоты и свежести, как бывает, когда только-только избежишь опасности.

Все обиды на Фриду показались глупой шелухой и тут же исчезли. Она женщина, а он – сам дурак, вот и все. И совершенно зря он бесился, что один терпит. Так и надо, потому что физически пострадала Фрида, а не он, она приняла на себя удар, поэтому ему сам Бог велел терпеть все остальное.

По дороге Зиганшин придумывал разные варианты своей капитуляции, и все они казались такими хорошими, что не терпелось поскорее обнять жену.

Только когда он вошел в дом и сказал: «Фридочка!» – она окатила его таким ледяным взглядом, что слова застряли в горле.

– Мстислав, разреши попросить тебя об одной вещи, – процедила жена, войдя вслед за ним в ванную.

Зиганшин застыл с намыленными руками.

– Ты можешь делать все, что тебе вздумается, но я бы хотела, чтобы ты выбирал себе таких любовниц, которые не станут звонить мне и учить жизни.

– Не понял?

Он опустился на край ванны, бестолково комкая в руках полотенце.

– Я не вправе тебе что-то запрещать, – продолжала Фрида звенящим от ненависти голосом, – только когда любовница звонит жене с требованием предоставить мужу больше свободы, это, согласись, несколько чересчур. Я, кстати, сказала ей, что не удерживаю тебя.

Зиганшину стало казаться, что он спит или сошел с ума.

– Фрида, а ты ничего не путаешь?

– Ничего.

– Но у меня нет никаких любовниц.

Она поморщилась:

– Слава, я тебя не осуждаю. Живи как хочешь, только избавь меня от подобных оскорбительных ситуаций.

– Зайчик, я чист перед тобой, клянусь! Понятия не имею, кто это мог быть.

– Некая Анжела.

– Да иди ты!

– Прямо хрестоматийно как-то даже, – холодно усмехнулась Фрида, – ни прибавить, ни отнять. И знаешь что, кроме наставлений, она трогательно предложила мне дружбу. Так я начинаю думать, почему бы и нет?

Зиганшин наконец сообразил, в чем дело.

– Ах, это! – воскликнул он. – Ну конечно! Только откуда она узнала твой номер…

– Действительно, какой досадный недочет!

– Фридочка, тебе совершенно не о чем волноваться! Это коллега, психопатка одна из Следственного комитета.

– И?

– И она приглашала меня в гости, чтобы обсудить сложное дело, а я отказался, потому что у меня семья. Ну а ей, видимо, вступило в ум… – Зиганшин нахмурился, пытаясь постичь дикую логику Анжелики Станиславовны. – Короче, не знаю я, о чем она думала!

– Да уж.

– Хочешь, сейчас прямо наберем ее и спросим.

Фрида покачала головой:

– Нет, Слава, давай я тебе поверю.

– Давай!

– А ты постарайся, чтобы больше этого не повторилось.

– Конечно, Фридочка! – Зиганшин хотел обнять жену, но она отстранилась.

– Прости, Слава. Пока не могу.

* * *

Маргарита поехала к мужу на работу. Никто ее не торопил, не требовал, чтобы она поскорее забрала Костины личные вещи, но ей самой захотелось побывать там, где прошла юность и молодость.

Поправляя перед зеркалом беретик, Маргарита задержала взгляд на ключах от «мерседеса». Может, попробовать? Тут ехать недалеко, по второстепенным улицам, дорога прекрасно ей известна…

Она протянула руку и сразу отдернула. Маргарита – шофер! Ха-ха-ха, чушь несусветная! Топай-ка, дорогая, пешком, не создавай проблем ни себе, ни людям.

…Интересно, что чувствуешь, переезжая или меняя место работы? Маргарита этого не знала. Всю жизнь прожила в одной квартире, и работать осталась там же, где училась, в университете. Так мало было в жизни перемен…

И на кафедре почти ничего не изменилось. Все те же широкие коридоры и тесные кабинеты, старинные шкафы, дубовый паркет. Только люди уже другие, и, кроме Давида, никто не помнит, что когда-то она тоже здесь работала.

Не оставила она следа в науке.

Маргарита подошла к массивной двери с тяжелой медной ручкой и постучала. Никто не ответил. Что ж, подождем.

Она опустилась на узенькую скамеечку в простенке.

Господи, как же давно она последний раз сидела под этой дверью!

Маргарита улыбнулась, вспоминая свой ужас перед тогдашним завкафедрой. Все время казалось, что сейчас он разоблачит ее, самозванку, папину дочку, глупого ребенка, пытающегося играть на равных со взрослыми людьми.

Да, похоже, именно из-за этого страха она не показала руководителю свою диссертацию.

А потом вышла замуж, и Костя сказал, что не надо мучиться. Он обеспечит семью, так что жене ни к чему страдать на нелюбимой работе.

Работа была не так чтобы совсем уж ненавистна, но Маргарита подумала: «Действительно, какой смысл в диссертации ради диссертации? Ну, получу степень, должность ассистента, мне доверят читать лекции, станут требовать научной продукции… И буду я, как белка в колесе, выжимать из себя всякую муть, лишь бы только удержаться на кафедре. Всю жизнь пытаться прыгнуть выше головы, доказывать, что соответствую занимаемой должности и званию дочери своего отца? Нет, лучше уж позабочусь о маме и муже!»

Маргарита уволилась и не жалела.

Непонятно только, почему собственная убогая диссертация теперь представляется ей прямо-таки шедевром?

Тут двери аудитории распахнулись, и коридор заполнился студентами. Маргарита смотрела, как они сбиваются в группки, страстно что-то обсуждают. Кто-то несется к кофейному автомату, кто-то остается один, уткнувшись в телефон. Молодежь такая, молодежь сякая… Точно такая же, даже мода не так уж сильно изменилась со времен Маргаритиной юности.

Во всяком случае, среди молодых больше хороших людей, чем среди старых. Горечь потерь еще не отравила их, и Маргарита мысленно пожелала этим детям, чтобы все у них в жизни складывалось удачно.

Давид вышел последним. Заметив Маргариту, быстро направился к ней, худенький, сутулый, с блеклым лицом и уныло повисшим носом.

В молодости Давид одевался как попало, но когда стал заведующим кафедрой, понял, что положение обязывает. Оксана повела его в магазин, но вот странность, чем элегантнее смотрелся костюм на вешалке, тем явственнее превращал Давида в подгулявшего деревенского гармониста.

Маргарита сама была свидетельницей этого необъяснимого феномена.