Текст книги "У тебя есть я"

Хотя почему необъяснимого? Это семейное, потому что она тоже не умеет носить вещи, всегда несуразно выглядит.

Убедившись, что костюмы мужу категорически не идут, Оксана стала одевать его в твидовые пиджаки с замшевыми заплатами на локтях. Любому другому мужчине этот фасон добавляет академичности, интеллигентного шика, только не Давиду.

Он всегда выглядел как Акакий Акакиевич в старой шинели.

Маргарита улыбнулась неожиданно пришедшему в голову литературному примеру, расцеловала племянника и вошла вместе с ним в кабинет.

– Ну как ты? – спросила она как можно мягче.

Давид заботился о ней, навещал в больнице и привез домой. Первые три дня, пока в квартире шли следственные действия, Давид ночевал у Маргариты, и она звала его остаться, но он хотел поскорее ликвидировать разрушения, причиненные взрывом, чтобы, когда Оксана выпишется из больницы, ничто не напоминало ей о пережитом.

– Ты уже лекции читаешь?

Он развел руками:

– Ты же знаешь, что трудоголизм это прямо вот мое.

Давид изучал классическую русскую литературу, но любил попробовать на вкус современные слова и выражения.

– Знаю, – сказала Маргарита тихо.

Когда болел Петенька, Давид просто сжигал себя работой.

Он легонько погладил Маргариту по плечу, но вдруг словно опомнился, отдернул руку и сказал:

– Ты не звонишь.

– И ты.

– Я боюсь. Мне кажется, ты на меня сердишься.

– Господи, Дава! За что?

– Что Костя погиб. Он же хотел пойти со мной, а мы его отговорили.

– А я думаю, это ты на меня злишься. Оксана должна была выйти в кухню, а не я. Мне очень хочется поговорить с тобой, только когда я беру в руки телефон, сразу представляю, как ты меня ненавидишь, что я спаслась, потому что взялась хозяйничать.

– Да ты что, Рита! Выброси из головы!

– И ты выброси.

– Хорошо. Все-таки мы с тобой похожи. Думаем одинаково.

– Ага.

– Хорошо, что выяснили, правда? Но такая тоска берет, как подумаю, что Костя мог вместо меня пойти к этим детям…

– Он же их не знал.

– Какая разница? Главное, что я все равно не пострадал бы, потому что Оксана заставляла меня ехать за вином. Она забыла, оказывается, купить.

– Странно.

Маргарита нахмурилась. Это действительно странно. Оксана не любит и не умеет готовить, но при этом хозяйка на редкость хлебосольная и тщательно следит, чтобы гости остались довольны. Всегда к их приходу были наготове бутылочка крымского вина для Кости и коробочка восточных сладостей для Маргариты.

– Забыла напрочь, – повторил Давид, – спохватилась только когда вы уже пришли, и стала меня выпихивать из дома – съезди да съезди. Как это взрослые люди собрались и не выпьют? Ради чего тогда Рогачевы на такси приехали?

– А ты?

– А мне было лень. Но пока препирались, к соседям приехала «cкорая», и стало не до вина. Ох, Рита, я каждую ночь просыпаюсь от мысли, что, если бы сразу послушался Оксану, Костя был бы жив сейчас! Я бы поехал за вином, и тогда ему пришлось бы подняться к соседям. А вы бы, оставшись одни, не стали открывать незнакомому человеку! Все могло сложиться иначе, если бы не моя лень, поэтому, наверное, я и не звоню тебе, Ритуля.

Не находя слов, Маргарита молча обняла Давида.

Да, ей жаль, что погиб Костя, а не Давид, и ему тяжело смотреть на нее, здоровую, когда жена борется за жизнь в реанимации.

Только терзать душу бесплодными сожалениями, почему так, а не иначе, еще тяжелее.

Они немного посидели молча, а потом Давид повел ее в преподавательскую, к столу мужа. Маргарита вспомнила, какой несправедливостью ей казалось, что Костя сидит вместе со всеми. Даже немножко злилась на Давида, отчего ему не приходит в голову уступить половину своего кабинета. Ну и что, что Дава – завкафедрой, зато на Косте держится вся научная работа!

Дава – хороший и порядочный человек, добрый, отличный семьянин. Но он получил кафедру по одной-единственной причине: не постеснялся выйти на защиту с серой и блеклой докторской, в которой интерес представляла только фамилия автора. Дымшиц! У кого поднимется рука закатить черный шар этой франшизе?

Ну а Костя был слишком требователен к себе.

Ах, не зря говорят, что таланту надо помогать, а бездарность сама пробьет себе дорогу. Если бы она была чуть настойчивее, совала нос в дела мужа чуть больше, чем он ей позволял, пилила бы его, вдохновляла, убеждала в том, что каждая буква, написанная им – гениальна, он поборол бы свой перфекционизм и защитился. И получил бы кафедру, не эту, так другую, в другом вузе, где фамилия Дымшиц не вызывает такого благоговейного трепета!

А теперь Костя умер, и никогда не станет доктором наук. От этой мысли защипало в глазах, пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы не разрыдаться.

Давид побежал читать следующую лекцию, и Маргарита осталась одна среди незнакомых людей, чувствуя себя какой-то мародеркой.

Посмотрела внимательнее – нет, ни одного знакомого лица. Никто из этих женщин не работал здесь при ней. Наверное, они были на похоронах и выражали соболезнования, но тогда она ничего не видела от слез.

Она села за стол, провела пальцем по клавиатуре компьютера. Давид сказал, что все документы уже скопировал себе, и для вдовы там нет ничего интересного, но пусть она на всякий случай проверит, прежде чем айтишники отформатируют диск.

Поеживаясь от неприятного ощущения, будто что-то ворует, Маргарита открыла папку с документами. Планы работы кафедры, индивидуальные планы, какие-то отчеты, списки научных работ и прочая бюрократия.

Она поискала на другом диске: ничего. На всякий случай прогнала поиск по тексту, вбив в строку поиска «Гоголь Пушкин Толстой». Мало ли где Костя запрятал папку с текущей работой.

Нет, ничего нового. Такое впечатление, что Костя дома писал свои научно-популярные книжки, а на кафедре просто отсиживал часы. Но невозможно, чтобы так было!

– Простите, – обратилась она к девушке за соседним столом, тем самым, за которым когда-то сидела сама.

Та холодно взглянула и ничего не ответила. Маргарита подумала, что чем-то девушка напоминает ее саму в молодые годы. Маленькая, невзрачная, одетая скромно, чтобы не обнаружить отсутствие вкуса, но робко пытающаяся заявить о своей женственности с помощью стильных очков и распущенных волос.

– Пожалуйста, помогите мне разобраться с файлами Константина Ивановича, – улыбнулась Маргарита.

Девушка молча подошла и села за Костин компьютер, довольно бесцеремонно вытеснив Маргариту. Пальцы запорхали по клавиатуре.

– Это все, – буркнула она, – если бы было что-то еще, я бы знала.

– Спасибо. А вы не могли бы помочь мне освободить стол Константина Ивановича?

Девушка кивнула.

– Спасибо, – повторила Маргарита, – у меня самой не хватило бы духу.

Девушка резким, мужским движением вытянула из стола верхний ящик. Там оказалось на удивление мало вещей: несколько методичек и авторефератов вперемешку с мелкой канцелярской дребеденью. Ручки, скрепки, пустые файлы.

В следующем ящике Костя хранил авторские экземпляры своих книг, а в последнем лежали туалетные принадлежности. Маргарита сама настояла, чтобы муж имел аварийный комплект. Вдруг внезапно вызовут вышестоящие инстанции, или сами нагрянут, и доцент Рогачев должен предстать перед ними аккуратным и свежим.

Она вздохнула. Что делать с этим теперь?

И неужели это – все? Ни одной личной вещи? Ни фотографии жены, ни сувенира из поездки?

Может быть, полицейские забрали, когда проводили обыск?

Она вынула стопку книг и под ними увидела небольшую кипу бумаг.

Приободрилась, но, оказалось, тоже ничего интересного – в основном черновики с расчетами часов для индивидуального плана работы преподавателя, расписания лекций и прочее такое.

Все старое, лет десять прошло, как Костя это писал, а то и больше. Сейчас не нужно считать на бумаге, компьютер все сделает сам.

Маргарита взяла бумаги, собрала их в аккуратную стопочку и перелистнула. Вдруг показалось, что она видит почерк отца. Проверила: так и есть, на обратной стороне одного черновика несколько фраз, которые явно писал папа, его твердый четкий почерк ни с чем нельзя перепутать.

Она улыбнулась. Папа всегда приходил на помощь, когда трудно, вот и сейчас сумел подать весточку…

Смахнув легкие, светлые слезы, она вчиталась:

«…рассуждают о благородстве. Не устают превозносить важность воспитания, однако же, по моим наблюдениям, низость человеческая не имеет никакого отношения ни к образованию, ни к манерам. Встречались мне и неграмотные крестьяне, чьи души были исполнены благородства, и академики, совершавшие такие дикие подлости, до которых, казалось бы, человек не способен опуститься в силу брезгливости. Видел я и потомков дворянских родов, которые так страстно кичились своим происхождением, так задирали нос, что не могли уже различать низкое и высокое.

Великая русская литература, инженеры человеческих душ… Наивное заблуждение.

Все гораздо проще. Подлые люди жалки в слабости и безжалостны в силе, потому что счастье для них равно удовольствию. Благородные же натуры понимают, что это не так.

Литература может успокоить мятущуюся душу, но возвысить низкое не в силах. Подлец изучит наследие классиков вдоль и поперек и будет рассуждать, но когда придет время действовать…»

Дальше несколько строк были вымараны, а ниже – набросок лошади. Папа всегда рисовал коней, когда был раздражен или в плохом настроении. Маргарита улыбнулась мрачной лошадиной морде. Похоже, отец готовился к очередной программной речи об исключительной важности русской литературы в воспитании молодежи и слегка разбавил пафос этим едким замечанием.

Как хорошо, что этот листочек затерялся среди Костиных бумаг и попал ей в руки именно сейчас, когда она осталась совсем одна и так нуждается в утешении.

Текст злой и ни к чему, а лошадь она поставит в рамочку, или нет, лучше просто приколет кнопкой к стене над письменным столом, будто папа жив и нарисовал картинку, чтобы дочь не грустила.

Задумавшись, Маргарита не заметила, как к ней подошла пожилая женщина, протянула чашку и мягко сказала:

– Возьмите, это Константина Ивановича.

Маргарита хотела отмахнуться, но вспомнила, как тщательно выбирала эту вещичку в фирменном магазине императорского фарфорового завода, как радовалась, что нашла экземпляр с литературной тематикой. Почему-то интеллигентные, возвышенные картинки изображались в основном на кофейных чашках, а чайные были гораздо проще: цветы или абстрактные узоры. И вдруг Маргарита наткнулась на настоящую мужскую чашку, как говорят в народе, бокал, прекрасной формы, с изображением раскрытой книги и летящих строк. Ох, как она радовалась своей покупке!

Она огляделась – во что бы завернуть, чтоб не разбить?

Все куда-то разошлись, с ней осталась только молчаливая девушка.

– А вы не отдадите мне эту чашку? – вдруг спросила она.

Маргарита растерялась.

– Пожалуйста! – с нажимом повторила девушка. – Мне бы так хотелось оставить что-то на память о Константине Ивановиче!

– Но… – Маргарита развела руками, – я даже не знаю…

– Господи, да неужели вам недостаточно памятных вещей? – выкрикнула девушка. – Я ведь тоже его любила!

– Простите?

– Да, я любила вашего мужа! И он любил меня!

Маргарита нахмурилась. Вся мизансцена слишком сильно отдавала дешевой мелодрамой, чтобы уязвить ее по-настоящему.

– И у вас с ним что-то было?

– Господи, ну, конечно же нет! Константин Иванович – благородный человек, он хранил вам верность!

– Рада это слышать, – сказала Маргарита, удивляясь своему спокойствию.

Почему она не чувствует боли от признания девушки? Не верит? Но это вполне могло быть правдой. После восемнадцати лет брака почему бы не побаловать себя влюбленностью в юную, одухотворенную деву? Жена женой, но рядом с ней сердце давно бьется ровно, а хочется еще ощутить молодой восторг, почувствовать себя сильным и живым.

– Мы с Константином Ивановичем любили друг друга слишком сильно, чтобы опуститься до служебного романа, – произнесла девушка высокомерно.

Маргарита кивнула и улыбнулась. Девушка так похожа на нее саму, и любит так же. Чисто и самоотверженно. Надо отдать ей чашку, пожалеть и пообещать, что она будет еще счастлива.

Так решила Маргарита, но руки вдруг сами проворно завернули чашку в листы университетской многотиражки и убрали в сумку.

Проверив, что взяла все, она направилась к выходу, но в дверях обернулась:

– Пейте чай из собственных чашек, дорогая.

* * *

Зиганшин, бледный от ярости, влетел в Следственный комитет, но кабинет Анжелики Станиславовны оказался заперт.

Она появилась секунда в секунду к началу рабочего дня, и, если и удивилась, увидев его подпирающим свою дверь, то никак этого не показала.

– Привет, – сказала она, – вам привет конечно же, я имею в виду!

Войдя к себе, Анжелика Станиславовна сбросила шубу прямо ему на руки в манере роскошной женщины, пришлось стоять и ждать, пока она откроет шкаф, достанет плечики и аккуратно расправит на них свое гигантское манто.

– Анжелика Станиславовна, – процедил Зиганшин, когда она наконец уселась за рабочий стол, – не смейте больше звонить моей жене.

– Почему?

– Потому что это недопустимо!

Судя по изумленной физиономии, Анжелика Станиславовна этого не понимала.

– Да почему? – повторила она. – Мы, жены, всегда держались вместе! Женсовет не зря придумали, и это великая сила! Это же так здорово, когда есть кому помочь, а когда маленькие дети, так вообще святое дело! Ты садись, кстати, чего маячить.

– Это не святое дело, а вопиющая бесцеремонность! – выпалил Зиганшин и остался стоять.

– Ну как иначе-то? Вы, мужики, всегда при деле, то в море, то где, а с кем-то надо душу отвести, посоветоваться. С детьми пособить. Сегодня я с твоими посижу, завтра – ты с моими, взаимовыручка! Детские вещи опять же. Если все новое покупать, так разоришься. У тебя, кстати, кто?

– Конь в пальто!

Анжелика Станиславовна засмеялась:

– Не, у меня на девочек. Целый пакет, надо тебе?

– Вам.

– Да-да, вам, товарищ подполковник.

– Нет, не надо.

– Ты у жены сначала спроси. То есть спросите.

– Анжелика Станиславовна, настоятельно прошу ограничить наше общение рамками служебных вопросов.

Она отмахнулась:

– Да ну тебя! Я как лучше…

– Лучше держитесь от нас подальше и удалите телефон моей жены из памяти раз и навсегда! Откуда вы, кстати, его взяли?

– Ха! Или мы не следователи?

– У оперативного дежурного, верно? Так что не надо меня впечатлять своей дедукцией. Анжелика Станиславовна, моя жена дала свой телефон на самый крайний случай, а вовсе не для того, чтобы ей в душу лезли всякие!

– Спасибо, – улыбнулась собеседница.

– Вы же сами женщина, и должны понимать, что в нашей ситуации жена болезненно реагирует на многие вещи…

– О чем ты говоришь?

– Сами знаете.

Анжелика Станиславовна взглянула на него с недоумением.

Зиганшин удивился:

– Неужели вам не рассказали?

– Нет. А что?

– Ничего! Не знаете, и отлично! И не нужно вам. Нет, правда не знаете? Реально никто не насплетничал?

– Нет.

– Ну хотя бы о том, что я сволочь, с которой опасно связываться, проинформировали?

– О, в этом не сомневайся.

Она улыбнулась, и Зиганшин вдруг не удержался, фыркнул.

– Я в курсе, что ты просто ужас, летящий на крыльях ночи! То есть вы ужас, товарищ подполковник. Ладно, я хотела как лучше. Так рассуждаю: кто-то должен сделать первый шаг навстречу, почему не я? Всегда отлично получалось, но раз ты говоришь, что не надо, так не буду. Не побеспокою больше, разве что вы сами к нам в гости соберетесь. Вы это сейчас не вы конкретно, а вы с женой. Ты когда закончишь беситься, подумай, что это будет очень хорошо, если мы подружимся семьями.

– Да неужели?

– Истинно так, мой дорогой. Хорошим людям важно держаться вместе, особенно когда у них маленькие дети. Я только благодаря взаимовыручке смогла на службе удержаться.

– Аргумент вообще сомнительный, – буркнул Зиганшин себе под нос.

– Что ты там бормочешь?

– Ничего.

– Конечно, с тремя детьми карьеры я бы так и так не сделала, – вздохнула Анжелика Станиславовна и вдруг улыбнулась ему почти по-человечески, – но хоть на месте следователя усидела, не скатилась в домохозяйки, и только благодаря поддержке других жен. Сколько раз они моих девок из сада забирали, не сосчитать! Они в будни, а я зато в выходные с их ребятишками отдувалась, чтобы соблюсти баланс.

Зиганшин пожал плечами.

– Ты думаешь, зачем такие жертвы? – фыркнула Анжелика. – Типа дура несусветная, сидела бы уж лучше дома, утирала детям сопли, а не лезла в следственный процесс!

Зиганшин снова пожал плечами.

– Только я работу свою люблю, и всегда делала ее хорошо.

– Ага. Все пять дней, которые не пришлись на декреты и больничные по уходу за детьми.

– Справедливо, – кивнула Анжелика Станиславовна. – Прямо вот не в бровь, а в глаз. Ладно, товарищ подполковник, скажу начистоту. Конечно, я не такой профессионал, как вы, и, несмотря на большой стаж, опыта у меня, в общем, немного. Хоть и старалась я усидеть на двух стульях, но семья всегда была у меня в приоритете, а теперь девки подросли, и я думаю, может, в профессии потеряно еще не все и не совсем?

– Как говорил Гёте, ничто не потеряно, пока не потеряно все.

– Ну именно! Не зря я сразу почувствовала в тебе родственную душу! Пардон, в вас! Головокружительной карьеры мне, конечно, не видать, тут будем реалистами, но состояться как крепкий профессионал мне бы очень хотелось.

– Все возможно.

– Как-то без энтузиазма ты это говоришь.

– Да нормально все, просто не надо было сразу за такое резонансное дело хвататься. Сначала бы потренировались, что называется, на кошках, вжились в коллектив, а потом уж…

– Вообще-то я сама так и хотела! Но сунули, так не отказываться же от возможности сразу проявить себя. Дали шанс, надо действовать.

Зиганшин вздохнул. Что ж, дело, при всей своей внешней привлекательности, по сути, прямо скажем, не конфетка. Вполне логично, что искушенные товарищи сбагрили его неофитке. Чем рисковать и надрываться ради очень призрачных лавров, лучше наблюдать бой со стороны.

Сказав духоподъемную банальность с пожеланием успеха, он повернулся уходить, но Анжелика Станиславовна его остановила:

– Слушай, раз уж ты здесь… У меня тетка вызвана по взрыву, хочешь поприсутствовать?

Зиганшин вздохнул и согласился.

Кажется, требовать от Анжелики уважительного обращения бессмысленно. Она так и будет сбиваться на фамильярность, а он, упорствуя, выставит себя напыщенным дураком. Ладно, будем утешаться максимой, что хорошее воспитание – это в первую очередь умение терпеть плохое воспитание в других.

За несколько минут, что остались до прихода «тетки», следовательница напоила его довольно сносным кофе и ввела в курс дела. Анжелика Станиславовна не поленилась опросить хозяйку квартиры, которую Дымшицы снимали до того, как приобрели собственное жилье. Она охарактеризовала их как людей тихих, аккуратных и обязательных. Образцовые жильцы. Давид Ильич исправно привозил деньги и оплаченные квитанции ей домой, иногда вносил за два месяца вперед, но ни разу не задержался с оплатой. Первое время хозяйка устраивала внезапные проверки, но быстро поняла, что волноваться не о чем. Узнав, что Дымшиц зарабатывает репетиторством, она стала направлять к нему знакомых с детьми, бизнес процветал, все были довольны, кроме одной подружки, сын которой получил низкий балл на ЕГЭ, несмотря на то, что целый год занимался с Давидом Ильичом.

Дама была в ярости и многократно желала бедному профессору самой черной доли.

Зиганшин насторожился. Мало что обладает такой разрушительной силой, как родительская слепота. Человек как угодно будет искажать себе реальность, видеть мир наизнанку, вверх ногами и задом наперед, лишь бы только не признать грустный факт, что произвел на свет дурака или негодяя.

– Надо было оперативную проверочку сначала провести, – буркнул он.

– А то без вас не догадались! – Анжелика Станиславовна рассказала, что дама – просто на редкость среднестатистическая женщина. Работает медсестрой, после развода одна воспитывала сына, мечтала дать ему высшее образование, и мечта сбылась. Сейчас парень учится в магистратуре. «Интересно, – подумал Зиганшин, на пальцах подсчитав, что ребенок все-таки поступил в университет сразу после школы, – почему она проклинала Давида Ильича, если в итоге все получилось? Если бы сын так и не стал студентом, другое дело – родитель, доведенный до отчаяния постоянными неудачами любимого отпрыска, способен на все».

Дама никогда не попадала в поле зрения полиции, не имела долгов и кредитов, жила скромно и одиноко. Нет, тут, похоже, пустышка, он только зря потеряет время.

Дверь распахнулась, и в кабинет стремительно вошла женщина такой стати, что Зиганшин сразу вспомнил классические строки про коня и избу.

– Ну что опять? – спросила она резко, без приглашения усаживаясь напротив Анжелики Станиславовны.

Зиганшин посмотрел в гладкое, молодое лицо, перевел взгляд на мощный бюст и подумал: «Хорошо, что я остался».

– Почему опять? – Анжелика Станиславовна удивленно приподняла бровь.

– Да мы уже к вам как на работу ходим. Таблетки не горькие, улыбки не сладкие, а уколы больные. Что на этот раз?

– Ах, вот что… Нет, я не по жалобе пациента вас вызвала.

– Ого! Становится любопытно! – Посетительница рассмеялась.

– Скажите, пожалуйста, какого рода отношения связывают вас с неким Давидом Ильичом Дымшицем?

Женщина подскочила:

– Господи, неужели вы наконец взяли за жопу эту скотину? Пожалуйста, скажите мне, что это так!

Зиганшин ничего не смог с собой поделать и рассмеялся. Какое странное дело: все фигурантки в нем очень симпатичные женщины, один их вид поднимает настроение.

Анжелика Станиславовна нахмурилась и постучала по столу кончиком ручки:

– Отвечайте, пожалуйста, на мои вопросы.

– А, да, конечно. Он был репетитором моего сына по русскому и литературе. Я сама видела его пару раз, не больше, ну и денег, конечно, ему напередавала кучу, сволочи такой! Так а в чем дело-то? Если он стал жертвой преступления, тогда пардон, ничего, кроме хорошего, но и притворяться, что сильно расстроена, тоже не буду.

– Нет, Давид Ильич, к счастью, жив. А вы разве не знаете, что произошло? Это дело довольно широко освещалось в новостях…

– Та я не смотрю новости, зачем? Если родине что-то от меня понадобится, она сама меня найдет.

– И то верно, – кивнула Анжелика. – Расскажите нам подробно, как складывались ваши отношения.

Женщина развела руками:

– Ну как… Мой сын – умный парень, но я решила подстраховаться. Все говорили, что без репетиторов не сдать ЕГЭ, а тут тем более у коллеги снимает квартиру целый профессор, к которому еще хрен попадешь. И вроде как грех не воспользоваться, раз так совпало. Мы пошли к нему, прямо как к королю на аудиенцию, он с сыном посидел и милостиво так говорит, мол, умный мальчик, знающий, я готов с ним заниматься. А я, дура, уши развесила, нет бы сообразить, что коли так, то на фига с ребенком заниматься в принципе? Нет, я чуть из штанов не выпрыгнула от счастья, о, думаю, путевка в жизнь! Сын стал ходить два раза в неделю, не за спасибо, сами понимаете, но главное, что эта сука Дымшиц учил его там черт знает чему…

Зиганшин встрепенулся:

– Чему?

– Он должен был натаскать мне ребенка на ЕГЭ. Чтобы все по стандарту. От сих до сих. По схеме и лекалам. Строго по образцу. Там же проверяют такие дуры толстожопые, у которых есть шаблон, а все остальное – неправильно. Станут они свои куриные мозги напрягать, ага, сейчас! Да и даже если станут, все равно не поймут ничего.

– И не говорите, – горестно вздохнула Анжелика Станиславовна, – нам через год сдавать, так я уже извелась вся.

– Понятное дело. Но вы учтите, что изучать предмет и сдать ЕГЭ – это совершенно разные вещи. Абсолютно. В точных науках еще туда-сюда, там с цифрой не поспоришь, а у гуманитариев вообще мрак. Ну, как всегда у нас, когда привлекается человеческий фактор.

– Допустим, система ЕГЭ еще несовершенна, но при чем тут Давид Ильич?

– При том, что он должен был дать ребенку этот трафарет. И все. Больше от него ничего не требовалось. А вместо этого они сливались в литературном экстазе далеко за пределами школьной программы, и, пожалуйста, итог: шестьдесят четыре балла.

– Ну это не так уж и плохо.

– Не для моего сына! Но взбесило меня совсем другое. Дымшиц состоял в комиссии по апелляциям, и, если честно признаться, мы ради этого в основном к нему и ходили. Он же брал вдвое против среднего по городу, но я думаю, ладно, заплачу, зато в случае чего он замолвит словечко. Случай настал, и что?

– Что?

– Эта тварь язык в задницу засунула! Знал прекрасно, кто пришел на апелляцию, чья работа, видел, сука, что она отличная, просто проверили черт знает как, а накинул всего три балла!

– Возможно, вы преувеличиваете…

– Да если бы! Он сам сказал, что объективно работа стобалльная! Точнее, девяностошестибалльная, потому что сын все-таки одну ошибку сделал, перепутал ямб с какой-то там хренеей. А остальное – это тупость и ограниченность проверяющих. Ну я говорю, раз так, то давайте исправляйте, потому что мы пойдем поступать не с вашим мнением, а с официальной оценкой, а он: нет, не могу. Им запрещено, оказывается, добавлять больше трех баллов.

– Почему? – удивился Зиганшин.

– Потому что если будет много исправлений, то станет ясно, что система ЕГЭ несовершенна. Придется тратить время, силы и средства на ее доработку, а зачем, если можно просто сливать талантливых детей и делать вид, что все в порядке. Холопская психология, короче говоря. У рабов и квадратное катается. Вот мог же Дымшиц защитить моего сына! Сказал бы: девяносто шесть баллов, и точка! Но нет, страшно! Трус поганый! Смелости для борьбы с государственной машиной хватало только деньги с меня брать и налоги не платить. Тут прямо орел!

– То есть вы остались недовольны и сохранили к Давиду Ильичу неприязнь?

– Неприязнь, товарищ следователь, не то слово! Меня прямо трясет, когда я его вспоминаю! Сволочь! Урод комнатный! Хоть бы уж действительно молчал, что хорошая работа…

Зиганшин улыбнулся. Вряд ли настоящий преступник станет так глупо палиться.

– Но он всего лишь выполнял указание.

– Так в этом и суть! Что все готовы выполнять чужие указания, а не свои обязанности! – с азартом воскликнула женщина, – гнида ваш Дымшиц, короче говоря. До сих пор жалею, что не подала в суд на него и всю эту шоблу бестолковую.

– И что было дальше? – спросила Анжелика Станиславовна.

– Вот тоже, кстати, показательно. По истории и обществоведению, которыми сын вообще не занимался, он получил кучу баллов и без проблем поступил на юрфак.

– Ну так здорово! Пусть к нам на практику приходит.

– Спасибо. Но я к тому, какая валидность у ЕГЭ. Литературу парень знал не хуже учителя, а по истории и обществоведению – ни в зуб толкни, а экзамены показали, что все наоборот. Но в принципе, хоть Дымшиц и скот, – женщина улыбнулась, – глобально он сделал нам добро. Ну пошел бы Алик в филологи – и что дальше? А так нормальная человеческая профессия в руках.

Анжелика спросила, не знает ли она других родителей, недовольных педагогической деятельностью Дымшица, но свидетельница отрицательно покачала головой и сказала, что то был последний год, когда Давид Ильич «барыжил репетиторством». Он как раз получил наследство и всем хвастался, что больше не нуждается в подработках. Правда, счастливым он при этом не выглядел. Женщина вспомнила, как сын удивлялся: вроде бы прошло уже полгода после смерти бабушки, оставившей наследство, но внук не успокаивается, а все грустнее и грустнее с каждым днем. И жена, Оксана Максимовна, так горевала, что порой Давид Ильич отменял занятия. Один раз парнишка даже испугался: они с профессором занимались по интеллигентскому обыкновению в кухне, а жена в единственной комнате листала каталог недвижимости. Вдруг Давид Ильич замолчал и прислушался. Из-за стены доносился плач. Дымшиц выбежал из кухни, через минуту вернулся и буквально вытолкал ученика из квартиры, так что куртку пришлось надевать уже на лестнице.

– Хороший у вас сын, – улыбнулась Анжелика Станиславовна, – другой бы шлялся по улице до конца урока, а деньги прикарманил, вот и все.

Женщина расхохоталась. Видно, такой вариант показался ей абсурдным.

* * *

Входная дверь не пострадала от взрыва, и снаружи все выглядело так, будто ничего еще не случилось. Маргарита постояла несколько секунд, превозмогая противную трусливую пустоту в груди, и только потом нажала кнопку звонка.

Давид открыл, и Маргарита оказалась на том же самом месте, где застал ее взрыв. Закружилась голова от страха, и, кажется, она пошатнулась, потому что Давид мягко взял ее за локоть и спросил, не лучше ли будет им погулять на улице.

Маргарита разозлилась на себя за то, что она такая малодушная трусиха, и решительно сняла шубку.

Позвони Ирочка на секунду позже или раньше… Или сейчас не было бы ее уже в живых, или, наоборот, осталась цела и невредима, что еще хуже.

Маргарита не помнила момент взрыва, только как услышала в кухне звук мобильного – а в следующую секунду ее уже трясет за плечи врач «скорой помощи». Дальше все происходило, как под темной водой, Маргарита только помнила, как звала Костю, а врачи отводили глаза. Она очнулась только на следующее утро в больничной палате с мыслью: «Какой странный и нелепый сон мне вчера приснился».

Давиду пришлось хуже: он прибежал на звук взрыва и первым вошел в дом, еще до приезда «скорой», увидел обезображенное тело Кости и истекающую кровью жену. Потом лечащий врач говорил Маргарите, что только благодаря его грамотным действиям Оксана не погибла до появления «скорой».

Маргарита поежилась: если бы не спасительное сотрясение мозга, она умерла бы от разрыва сердца, увидав такое. А Давид не потерял присутствия духа и спас жену.

Оттого что в квартире царило ремонтное оживление и пахло свежей штукатуркой, ужас немного рассеялся, и Маргарита прошла на кухню вслед за Давидом. Ноги подкашивались только слегка.

– Я тебе голубцов накрутила, Давочка. Доставай потихоньку и кушай. Котлеты вот еще, блинчики…

Маргарита вынимала из сумки контейнеры с едой и размещала их в холодильнике. «Совсем как тогда, перед взрывом», – подумала она, и от этой мысли стало нехорошо.

– Понимаю, что тебе тяжело здесь, – сказал Давид, усаживая ее на диванчик.

Маргарита заставила себя улыбнуться:

– Ничего. Пройдет. Все равно об этом не забудешь.

Давид принялся заваривать чай. В старых джинсах и вытертой шерстяной кофте с круглыми деревянными пуговицами он стал так похож на своего деда, что у Маргариты защипало в носу. Папа любил за чашкой чая поболтать с дочерью, и Маргарита рассказывала ему обо всем, кроме, конечно, своей любви к Косте.

– Не знаю, поможет ли ремонт? – Давид неторопливо размешал сахар в своей чашке. – Сначала я возлагал на него большие надежды, но теперь, боюсь, когда Оксаночка вернется из больницы, ей будет так же неуютно, как тебе сейчас.