Текст книги "Ключ"

XVIII

В комнату быстрыми небольшими шажками вошел хорошо одетый, среднего роста человек лет тридцати, с мелкими чертами желтого лица, бритый, плешивый, с поднятыми кверху черными усиками. Он гордо и как-то неестественно поклонился следователю, хотел что-то сказать и оглянулся на вошедшего с ним городового. И в ту же минуту Николаю Петровичу стало совершенно ясно, что перед ним находится преступник.

Как добрый и благожелательный человек, Яценко видел в людях преимущественно добро, то, что обычно выставляют напоказ, а скрывают гораздо реже. Зло, которым люди гордятся сравнительно не часто, было ему менее доступно. Но, постоянно в течение долгих лет имея дело с преступниками, он все же многому научился и верил собственному впечатлению, «первому шоку», как он любил говорить. Здесь первый шок был резкий, мгновенный, определенный: в облике вошедшего человека было что-то и хищное, и подленькое, и преступное.

– Садитесь, пожалуйста, господин Загряцкий, – учтиво произнес следователь, показывая рукой на стул. – Вы подождите в коридоре, – обратился он к полицейскому, взяв «препроводительную» и расписавшись в разносной книге. Николай Петрович говорил «вы» даже городовым.

– Господин следователь, что же это такое? – повышенным тоном, хотя и не очень громко, произнес, не садясь, Загряцкий, как только дверь за городовым закрылась. – Разрешите спросить вас, что же это такое? Ни с того ни с сего полиция хватает ни в чем не повинного человека, объявляет ему, что его подозревают в убийстве! И не ему одному объявляет, что он убийца, а всем» в его доме: хозяину, швейцару, дворнику!.. Что же это, в самом деле, такое? Я жаловаться буду, у меня, слава Богу, найдутся связи… Дело не в допросе – здесь, очевидно, какое-то странное недоразумение, которое тотчас выяснится. Но в каком, позвольте спросить, положении я буду теперь у себя дома? Ведь на меня каждая торговка будет пальцем показывать! Извольте ей объяснять, что здесь было недоразумение и что вы распорядились меня задержать раньше, чем нашли возможным со мной объясниться… Кажется, я никуда бежать не собирался!..

«И негодование наигранное, – подумал Яценко. – Так в кинематографе у оскорбленных актрис высоко поднимается грудь. Верно, он часто бывает в кинематографе, это всегда сказывается на людях…»

– Пожалуйста, садитесь, – спокойно повторил следователь.

Загряцкий сел.

– Я не отдавал распоряжения о вашем аресте, – сказал Яценко. – Полиция имеет право задерживать людей в известных случаях, оговоренных законом. Я же вас допрашиваю как свидетеля. Пока как свидетеля, – повторил он, подчеркнув слово «пока». – Прошу вас поэтому не волноваться и отвечать на вопросы, которые я вам буду ставить.

– Но я не могу не волноваться, когда меня позорят!

– Уверяю вас, что никакое пятно на вашу честь без вины не ляжет… Я буду записывать ваши показания. Разумеется, я предъявлю вам запись после допроса. Если я в чем ошибусь, вы будете иметь полную возможность внести поправку. Ваша фамилия Загряцкий? Имя-отчество?

– Вячеслав Фадеевич.

– Вячеслав Фадеев, – повторил следователь и застучал на машинке. Загряцкий уставился на него, полуоткрыв рот. Николай Петрович задавал первые, формальные вопросы, продолжая писать. – Так-с… Полиция вам сообщила, – сказал он, отрываясь от машинки, – полиция вам сообщила, что задержание ваше связано со смертью Карла Фишера. Что вам известно по этому делу? Предупреждаю вас, что на вопросы, которые могли бы вас уличить, вы отвечать не обязаны.

– Но мне решительно ничего не известно по этому делу, господин следователь, – опять повышенным тоном сказал Загряцкий. – Уличать меня! В чем уличать, Господи!..

– Ничего не известно? – протянул Яценко, глядя на волосатую тонкую, украшенную огромным ониксовым перстнем руку Загряцкого.

– Ничего. Решительно ничего.

– Так-с… – Николай Петрович помолчал. – Вы были близко знакомы с Фишером?

– Это как сказать… Очень близко не был. Я был с ним знаком.

– Имели с Фишером дела?

– Нет, дел не имел.

– Никаких?

– Никаких.

«Что же он, о векселе забыл? Как будто не из очень сильных малый», – подумал Яценко. Николай Петрович быстро застучал на машинке. Загряцкий смотрел на него так же напряженно.

– На какой почве состоялось ваше знакомство?

– Простите, я не понимаю вопроса. На той же почве, на какой я знаком со всем Петроградом.

– Вы часто встречались с Фишером?

– Нет, не очень.

– Примерно как часто?

– Случалось, и раз в неделю, и два. Случалось, и подолгу не видели друг друга.

– А в последнее время?

– И в последнее время точно так же.

– Где вы встречались с Фишером?

– Да в разных местах. В увеселительных заведениях… Был и в той квартире, в которой он умер… Мне сказали, где он умер…

– Были и в той квартире? К этому мы вернемся… Когда вы его видели в последний раз?

– Когда? Боюсь ошибиться, – сказал с расстановкой Загряцкий. – Одну минуту…

– Постарайтесь не ошибиться. Это очень важно, – с угрозой в голосе произнес следователь. Загряцкий сердито пожал плечами, точно услышал вздор, на который не стоит возражать.

– Кажется, я его видел в последний раз три дня тому назад.

– Кажется или наверное?

– Да, наверное, три дня тому назад.

– Где именно это было?

– В hall’e «Паласа».

– В котором часу?

– Днем. Часов в пять.

– Благодарю вас… Так-с… Записано… Знаете ли вы, господин Загряцкий, жену Фишера?

– Знаю.

– Близко знаете?

– Да. Мы хорошо знакомы.

Следователь немного помолчал.

– По имеющимся у меня сведениям, вы были в связи с госпожой Фишер.

– Это неправда.

– Вы это отрицаете?

– Самым категорическим образом.

– Напрасно. У меня имеются доказательства. Было бы лучше, если бы вы не отрицали факта.

«…Верьте сладким убеждениям нас ласкающих очес…» – неожиданно промелькнули стихи в памяти Николая Петровича. Он нахмурился и нервно перевел каретку «ремингтона».

– Я решительно это отрицаю. Если у вас есть доказательства, скажите, какие.

– Вы это узнаете в свое время. Так вы отрицаете?

– Самым решительным образом отрицаю.

Яценко с неудовольствием отстучал несколько строк.

– Так-с, отрицаете… Теперь потрудитесь рассказать о квартире, на которой было найдено тело Фишера. Так вы бывали на этой квартире?

– Бывал.

– Много раз?

– Не то чтобы много, но бывал.

– С Фишером бывали?

– Ну да, с Фишером, всегда там бывал с ним.

– Когда вы там были в последний раз?

– В понедельник.

– В понедельник. Для чего вы бывали в этой квартире?

Загряцкий подумал с минуту.

– Господин следователь, – сказал он, – вы должны знать, какая это была квартира и для чего Фишер ее снял. Я не аскет и за аскета себя не выдаю. Я бывал там для того же, для чего и Фишер. Он приглашал туда знакомых, приглашал и меня, и я принимал его приглашения. Хорошего тут мало, я не спорю. Но не я первый, не я последний.

– На этой квартире происходили оргии. Вы в них участвовали?

– Оргии, оргии! Это пышное слово, господин следователь.

– Предлагаю вам, господин Загряцкий, не уклоняться от вопросов и точно отвечать на них.

– Я не могу отвечать на такой вопрос. Он касается частной, интимной жизни, и я отвечать не буду. В этой области откровенничать не обязательно.

– В какой области?

– Ну да в этой, сексуальной, что ли… Вы и сами, верно, не отшельник.

– Меня потрудитесь оставить в покое, – сказал, вспыхнув, Яценко. – Так вы отказываетесь отвечать на этот вопрос?

– Об оргиях? Отказываюсь.

– В ваших интересах отвечать со всей откровенностью.

– Я поступаю так, как мне велит совесть.

– Так-с… Вывал ли на этой квартире еще кто-нибудь?

– Вероятно, бывали многие.

– «Вероятно»? Вы встречали там много людей?

– Нет, кроме Фишера и девиц, я никого там больше не видал. Фишер любил там бывать вдвоем.

– Имена бывавших там женщин вам известны?

– Разве можно всех запомнить? Сколько их там перебывало, они менялись каждый раз… Одна из них, верно, и привела туда убийцу.

– Следствие это выяснит, вам незачем указывать ему путь… В вашей квартире полиция нашла ключ от этой квартиры. Каким образом он у вас оказался?

– Мне дал его Фишер.

– Почему?

– Потому, что прислуги в этой квартире не было и открывать дверь было некому, да и ему не хотелось беспокоиться.

– Вы, однако, сказали, что приезжали туда всегда с Фишером?

– Вы ошибаетесь, господин следователь, я не говорил, что приезжал туда всегда с Фишером, я сказал, что бывал там с Фишером, это не одно и то же. Мы иногда назначали там свидание друг другу и являлись туда из разных мест. Случалось, я приезжал раньше, чем он, таким образом, мне необходимо было иметь ключ… Я сам этот ключ и заказал слесарю по образцу, который получил от Фишера, так как прежде в квартире было всего два ключа. Имени этого слесаря я не помню, но мастерскую могу разыскать, если вам понадобится…

– Не трудитесь, слесарь, у которого вы заказывали ключ, уже найден, – сказал Николай Петрович.

– Вот как! Очень рад, что сам вам об этом сказал.

– Откуда же вам так хорошо известно, что в квартире было два ключа? – спросил как бы невнимательно Яценко, меняя бумагу в машинке.

– Не помню, откуда известно. Верно, мне Фишер сказал.

– Итак, вы признаете, что по поручению Фишера заказали еще ключи?

– Признаю, отчего же мне этого не признать? Пожалуйста, занесите в протокол, что я сам вам об этом сказал.

– Не беспокойтесь, занесу. Вы сказали, что не были близки с Фишером. Однако исполняли такого рода его поручения?

– Я, кажется, не говорил, что не был близок… Впрочем, что такое «был близок»? Это очень неопределенно. Да и ничего дурного в том поручении не было.

– Сколько ключей вы заказали?

– Три.

Яценко поднял голову от машинки.

– Слесарь утверждает, что вы заказали два ключа.

– Два? Нет, помнится, три. Да, именно три. Я оставил один себе, а остальные отдал Фишеру.

– Вы твердо помните, что заказали три ключа?

– Право, вы меня смутили… Нет, конечно, три. Я помню, что отдал Фишеру два ключа. Впрочем, я думаю, это не существенно.

– Вы напрасно так думаете. Это очень существенно. Итак, вы настаиваете, что заказали три ключа?

– Нет, если это так важно, я не решаюсь настаивать, может быть, и два, – сказал Загряцкий.

– Очень хорошо. Так и запишем.

– Так, пожалуйста, и запишите.

– Хорошо-с… Записано… Вы сказали, что в последний раз были на квартире с Фишером в понедельник, правда?

– Так точно.

– Вероятно, тогда же вы условились и о следующей встрече?

– Нет, мы не уславливались.

– Когда вы предполагали снова развлекаться с Фишером?

– Это зависело от него: он посылал мне приглашение, когда хотел устроить сеанс.

– Ах, это называется сеансом? Так… Приглашение всегда исходило от него? – небрежно спросил следователь.

– Разумеется. Ведь его была квартира, он все и устраивал.

– Так что вам никогда не случалось проявлять инициативу, то есть приглашать Фишера на сеанс, как вы изволите выражаться?

– Никогда.

– Вы говорите неправду, господин Загряцкий, – быстро, резким голосом произнес Яценко.

– Я никогда не говорю неправды, господин следователь.

– Ваши слова находятся в полном противоречии с теми данными, которыми я располагаю. У меня имеется записка, которой вы приглашаете Фишера быть вечером там, где всегда. Вот она…

«Кажется, подействовало», – подумал Яценко.

Лицо Загряцкого покрылось пятнами. Он наклонился над запиской, которую, не выпуская из рук, показывал ему следователь. Но Яценко не дал ему прочесть то, что в ней было сказано.

– Это ваша подпись? – спросил он.

– Да, моя. Я забыл об этой записке… Правда, был такой случай, когда я предложил Фишеру прийти на квартиру… Я просто забыл об этом случае.

– Или же вы не предполагали, что Фишер сохраняет такие записки?.. Когда это было?

– Недели три тому назад.

– Это опять неверно. Квартира была снята Фишером всего месяц с лишним тому назад. Между тем в записке вы предлагаете встретиться «там, где всегда». Это не могло быть сказано через неделю после снятия квартиры, особенно если вы устраивали сеансы не часто, как вы сами утверждаете.

– В первую неделю мы там встречались чаще.

– Сказать можно что угодно. Я советовал бы вам, однако, быть откровеннее, господин Загряцкий.

– Я и так говорю вполне откровенно… Покорнейше благодарю за совет…

С минуту они смотрели друг на друга злыми глазами в упор. Следователь сдержался.

– Так-с… Теперь потрудитесь сообщить мне, что вы делали позавчера.

– С самого утра что делал?

– Да, пожалуй, начните с самого утра.

– Я встал около десяти часов…

– Виноват, вы обычно встаете в это время?

– Да, обычно. Затем, напившись кофе, я отправился к воинскому начальнику. Видите ли, я белобилетник – у меня плохое зрение, – и нас скоро должны подвергнуть переосвидетельствованию. Я заходил за справкой, в присутствии могут подтвердить, что я был у них утром. Я довольно долго разговаривал с чиновником… Белобрысый такой чиновник, он сидит в первой комнате, слева от входа. Вы можете у него узнать, я назвал свою фамилию, и он, наверное, помнит.

«Уверенно как говорит: к alibi, видно, подготовился», – подумал Яценко.

– Это не существенно, – сказал он сухо. – Затем что делали?

– Потом я отправился завтракать к Пивато.

– Всегда там завтракаете?

– Нет, не всегда, завтракаю где попадется. Но лакеи у Пивато меня знают в лицо и по фамилии, они подтвердят, что я там был.

– После завтрака что делали?

– После завтрака я вернулся домой и прилег отдохнуть, у меня от присутствия разболелась голова. Спал часов до шести. Затем пошел к Рейтеру – знаете, кофейня на Невском, – там встретил знакомых, сначала смотрел, как играют в шахматы, затем сам сыграл партию с некиим Левичем… Это биржевик, он живет на Большом Проспекте, номера не помню, но вы его легко найдете.

– До какого часа вы играли в шахматы?

– Кажется, до семи или семи с четвертью… Затем я поужинал. Рейтер – не ресторан, но там всегда можно получить дежурное блюдо, а я по вечерам мало ем. Я спросил сосиски с картофелем и бутылку пива. Но, право, не знаю, должен ли я вам это сообщать, господин следователь, – добавил с улыбкой Загряцкий, – ведь это подводит кофейню: спиртные напитки теперь запрещены. Мне по знакомству дают пиво… Надеюсь, вы не сделаете из этого истории.

– Долго ужинали?

– Нет, минут двадцать.

– Так… Дальше? – рассеянно спросил Яценко, перебирая бумаги в папке и как бы потеряв интерес к предмету разговора.

– Затем я отправился в кинематограф.

– В кинематограф? – повторил Яценко. – В какой именно?

– В «Солей».

– Так-с. Оставались там до конца спектакля?

– До самого конца. Я всегда остаюсь до конца, хоть и глупо, конечно, смотреть всю эту дребедень. Но я люблю, отдыхаешь все-таки.

– Когда кончился спектакль?

– Думаю, так в половине двенадцатого или еще немного позже.

– Верно, вы и в кинематографе встретили знакомых?

– Знакомых? – переспросил Загряцкий. – Нет, там знакомых не встретил.

– Жаль, именно там важно было бы кого-нибудь встретить. Никого не встретили?

– К сожалению, никого.

– Жаль… Но, может быть, вас видели служащие? Вы билет взяли при входе?

– Разумеется… Только едва ли кассирша могла меня видеть. Она из-за своей сетки ни на кого не смотрит, занята билетами и сдачей.

– Как же вы наперед знаете, что она вас не видела? Но если не кассирша, то уж, верно, капельдинер вас видел, показывая вам место?

– Может быть… Впрочем, я несколько опоздал к началу и вошел, когда в зале было темно.

– Экая досада! Так и капельдинер не видел?.. Какой билет вы взяли?

– Кресло, в рубль двадцать. Это в среднем пролете.

– Вы твердо помните цену?

– Да, я всегда беру в рубль двадцать.

– Значит, вы часто бываете в этом кинематографе?

– Да, довольно часто.

– Довольно часто, – повторил Яценко, удовлетворенный тем, что подтвердилась его догадка, впрочем, не имевшая отношения к делу. – Так… В антрактах между картинами зал освещается, вы, верно, заметили, с кем вы сидели рядом?

– Кажется, слева был какой-то господин с седой бородой. А с другой стороны никого не было – я сидел у прохода.

– Вы не разговаривали с вашими соседями?

– Нет. Кто же разговаривает с незнакомыми?

– Отчего, бывает, могли обменяться несколькими словами. Может, с теми, кто сидел спереди или сзади вас? Там какие люди сидели?

– Не помню. Кажется, спереди и вообще никого не было.

– Так вы за весь вечер ни с кем не обменялись словом? Ну, может быть, толкнули кого-нибудь и извинились. Может, было что-либо такое, что дало бы нам возможность вызвать ваших соседей посредством публикации в газетах?

– Нет, кажется, ничего такого не было.

– Очень жаль. Это чрезвычайно досадно.

– Согласитесь, однако, господин следователь, я не мог предвидеть, что на следующий день меня заподозрят в убийстве и что мне придется устанавливать alibi.

– Разумеется, но согласитесь и вы, что это довольно странное стечение обстоятельств: весь день, с утра, вы были на людях, вы помните точно все расписание дня по часам… Даже удивительно, правду сказать, до чего вы точно это помните, ведь для вас это был самый обыкновенный день, такой же, как другой, а вы все часы и минуты так хорошо помните… Право, можно было подумать, будто вы знали заранее, что надо будет все это сказать точно.

– Позвольте, позвольте, господин следователь, я никаких минут не называл. Я указывал только часы, и, разумеется, лишь приблизительно. Это было позавчера, я могу помнить, что позавчера делал. А если бы я не помнил и не мог указать часов, то уж это вы, наверное, обернули бы против меня. Что ж это такое получается!..

– Я хочу сказать, что вы твердо помните все расписание дня и можете удостоверить свидетельскими показания ми, где вы были до самого вечера. Везде вас знают и в лицо, и по фамилии, а где не знают, как, например, в воинском присутствии, там вы по случайности называете фамилию. Но вот вечером, как раз в часы, когда был убит Фишер, вас решительно никто не видел и вы никого не видели. Это странно… Впрочем, может быть, вы напрасно думаете, что никто вас там не видал. Вы как были одеты?

– Так же, как сейчас.

– А господин с седой бородой как был одет?

– Кажется, был в темном пальто.

– Точно не помните?

– Нет, не помню.

– В каком ряду вы сидели?

– Я сидел в среднем пролете, а ряда не знаю – в кинематографах ряды не обозначаются.

– Мы расспросим служащих кинематографа и дадим публикацию в газеты… Когда вы вышли от Рейтера, какая была погода?

– Скверная…

– Вы, вероятно, взяли извозчика? Может, он вас признает?

– Нет, я пошел пешком. «Солей» помещается в Пассаже, это очень близко от Рейтера.

– Так… «Солей» в Пассаже… Да, да… Позвольте, вы сказали, что кончили игру в шахматы в семь часов… Ужинали минут двадцать – видите, вы указали и минуты… А к началу спектакля в кинематографе вы опоздали, хотя до Пассажа от Рейтера в самом деле очень близко. Когда же начинается представление в «Солей»? Мне кажется, что в кинематографах спектакль начинается значительно позднее. Это легко будет удостоверить.

Загряцкий вдруг побледнел. Следователь не спускал с него глаз.

– Я не помню, я могу ошибиться в минутах. Кажется, я еще прошелся по Невскому.

– В такую дурную погоду?

– У меня, как я вам сказал, с утра болела голова.

– Я думал, головная боль у вас прошла. Или вы играли в шахматы с головной болью?.. Ну-с, хорошо… Что давалось в этот день в кинематографе?

– Давалась кинодрама «Вампиры».

– Какие артисты в ней участвуют?

– Что?.. Сейчас вам скажу. В главной роли Наперковская, а из мужчин Марсель Левен и Жан Эм.

– Еще кто?

– Еще?.. Других не помню… Запоминаются только имена главных актеров.

– Да… И в газетных объявлениях печатают тоже только имена главных актеров. Потрудитесь рассказать мне содержание этой кинодрамы.

– Вы серьезно?

– Очень серьезно. Впрочем, вместо того чтобы рассказывать, благоволите написать мне содержание этих «Вампиров»… Вот вам перо и бумага.

– Сделайте одолжение.

«К этому, видно, приготовился… Может, накануне был в этом кинематографе, – подумал Яценко. – Нет, ловкая бестия…»

– Пожалуйста, напишите возможно точнее и подробнее, – добавил, вставая, Николай Петрович.

Он отворил дверь. Городовые вскочили и вытянулись. Яценко позвал письмоводителя.

– Иван Павлович, господин Загряцкий должен кое-что написать. Посидите, пожалуйста, здесь. Мне необходимо позвонить по телефону.

– Только что как раз Антипов пришел, – сказал тихо письмоводитель.

– А, пришел! Очень кстати…

XIX

Николай Петрович быстро прошел по коридору до дверей, затем нервно повернул назад, сам не зная зачем. Он находился в возбужденном состоянии. Яценко не был удовлетворен результатами допроса начерно. Он прекрасно понимал, что материала для обвинения допрос дал пока немного, несмотря на провалы в показаниях допрашиваемого. Загряцкий занял ту позицию, которая была для него всего выгоднее: свою связь с женой убитого он отрицал решительно; это обстоятельство давало его показаниям некоторый оттенок рыцарства и, главное, лишало самое обвинение основы. По вопросу о ключе объяснения Загряцкого могли быть признаны удовлетворительными. Записка, найденная у Фишера, почти ничего сама по себе не доказывала. В запасе у Николая Петровича еще оставался, правда, вексель, но этой улике он сам придавал второстепенное значение. Вместе с тем убеждение в виновности Загряцкого еще выросло у Николая Петровича. «Однако, если alibi не будет опровергнуто и дактилоскопия ничего не даст, пожалуй, придется его отпустить… Да, ловкий, ловкий человек… Сразу схватил положение», – сердито сказал себе Яценко, обдумывая план дальнейшего допроса. Он испытывал почти такое же ощущение, как рассказчик, который уже сообщил слушателям смешную часть анекдота и видит, что они не смеются, а ждут чего-то еще. «Теперь надо будет заняться его денежными делами», – подумал следователь. Он остановился, вспоминая, куда и зачем идет. В нескольких шагах от себя Николай Петрович увидел насмешливое лицо Антипова. «Да, проверить alibi…»

– Ну, что?

– Как Антипов сказал, так и есть, ваше превосходительство, не готовы снимки, – ответил сыщик. – Говорят, завтра будут, к пяти часам.

– Хорошо… Вот что, надо в срочном порядке проверить показания Загряцкого. Он говорит, что был в кинематографе «Солей»…

Николай Петрович дал Антипову точную инструкцию, затем направился к канцелярии прокурора суда, в которой находилась телефонная будка. В это время из приемной вошел в прокурорский коридор дон Педро.

– Здравствуйте, Николай Петрович… А я к вам… Только на пару слов…

– Здравствуйте. Что прикажете?

– Не прикажу ничего, ваше превосходительство, – шутливо сказал журналист. – И не пугайтесь, даже ничего не попрошу… Разве сами сообщите, что слышно новенького?

Он лукаво показал глазами в сторону двери, у которой стояли городовые.

– Нет, уж вы меня извините.

– Я шучу, разве я не знаю? – тотчас согласился дон Педро. – Ведь вы и другим ничего не скажете, правда? Никифорову, например, это очень прилипчивый субъект… Кое-какие сведения, каюсь, я получил окольным путем. Как, это мой секрет… Но я вас хотел побеспокоить по другому делу.

– К вашим услугам, но не теперь, я занят…

– Всего одну минуту, и я уйду… Видите ли, я устраиваю для «Зари» анкету: об англо-русских отношениях и о влиянии английской культуры на русскую, в настоящем, прошлом и будущем, – скороговоркой сказал дон Педро, видно, уже не в первый раз произнося эту сложную фразу. – Хочу просить и вас, – добавил он с приятной улыбкой. – Надеюсь, вы не откажете поделиться со мной вашими мыслями на эту животрепещущую тему? Не здесь, конечно, я пока зондирую почву, анкета еще не организована.

– При чем же здесь я? Об этом надо спросить у политических деятелей.

– У меня намечены и политические деятели, и писатели, и ученые, и представители магистратуры. Вы один из виднейших наших судебных деятелей, и я к вам обращаюсь как к таковому…

– Право, я не знаю. По-моему, никому не интересно, что я думаю…

– Об этом уж позвольте судить мне, – мягко сказал дон Педро.

– Папа, я к вам… – вдруг произнес молодой голос. Яценко обернулся и увидел Витю. Веселое, оживленное лицо его радостно поразило следователя после мрачного допроса, и он с особенной силой вдруг почувствовал, как любит сына.

– Ты что здесь делаешь? Ничего не случилось?

– Ничего не случилось… Я вас ждал там, потом думаю, зайду-ка сюда… Здравствуйте, господин Певзнер, не узнаете меня? Мы с вами встречались в обществе.

– Как же, вчера у Кременецких… Отлично узнаю.

– Папа, мама просила меня заехать к вам и сказать, что обед вас будет ждать хоть до ночи и чтобы вы ни за что не шли в ресторан… Это мама так говорит. Я на вашем месте непременно пошел бы в ресторан, у нас сегодня обед на три с минусом…

– Да я как раз хотел позвонить маме по телефону, что очень опоздаю, – сказал с улыбкой Николай Петрович. – Больше ничего?.. А ты куда таким франтом?

– Я в оперу, разве вы не помните? До свидания, папа, я и так опоздал… Прощайте, господин Певзнер.

– Какой славный юноша ваш сын, – сказал со вздохом дон Педро. Он не имел детей и страстно желал иметь их. – Не в гимназии?

– Тенишевец…

– А, тенишевец… Ну, не буду отнимать вашего драгоценного времени… Так я твердо рассчитываю, что вы и другим газетам ничего не сообщите?

– Будьте спокойны. Никому ничего не скажу и права на то не имею…

– Я понимаю… Разве я не понимаю? – подхватил, откланиваясь, дон Педро.