Текст книги "Краткая естественная история цивилизации"

Богатые углеводами семена злаковых трав и плоды деревьев, такие как оливки, демонстрируют изобретательность ранних людей и представляют собой увлекательные тематические исследования, иллюстрирующие причины и процессы первоначального одомашнивания. Дающие зерно луговые травы, например, оказались не только податливыми растениями по отношению к человеку, но и подтолкнули людей к важным ранним технологиям, а именно, производству хлеба и ферментации. Здесь мы снова сталкиваемся с отношениями с миром микроорганизмов. Оливковые деревья также являются удачным примером селекции от несъедобных диких предков к съедобному плоду, ставшему высоко ценимым и продающимся для использования в разнообразных целях.

Ученые предположили, что центральное место в истории человечества занимали семена и зерновые травы и что первоначальное избирательное использование этих богатых углеводами семян трав стимулировалось возможностью их ферментации и производства алкоголя. Это часть дебатов на тему «пиво или хлеб», все еще ведущихся сегодня. В настоящее время мы знаем, что наши предки-приматы развили способность усваивать алкоголь и даже могли есть забродившие фрукты. Биолог Роберт Дадли из Калифорнийского университета в Беркли предположил, что спелые фрукты были для этих предков настолько ценным продуктом, что они неизбежно стали бы есть попадавшиеся им временами перезрелые фрукты, иногда подвергавшиеся воздействию микроорганизмов, ферментирующих их с образованием алкоголя. Это могло не только подвергать наших предков воздействию алкоголя, но и привести к осознанию его ценности как дезинфицирующего средства и изменяющего сознание наркотика[74]74
  Dudley, Drunken Monkey.


[Закрыть].

Представленный мною ранее Ричард Рэнгем не согласен с этой идеей. Он утверждает, что в ходе своего четырехлетнего исследования приматов он наблюдал лишь избегание приматами перезрелых фруктов. Тем не менее алкогольные напитки долгое время были частью европейской диеты и, возможно, они были компонентом нашего далекого диетического наследия. Люди палеолита могли обнаружить, что употребление полученных методом брожения напитков ограничивало заболевания, что, в свою очередь, могло позиционировать алкоголь как профилактическое средство. Учитывая частое загрязнение запасов воды домашними животными и сточными водами, эти напитки часто были безопаснее воды из местных источников. В Средние века алкоголь считался дезинфицирующим средством, называемым aqua vitae, или «водой жизни», и использовался для противодействия многим болезням, таким как холера и дизентерия, связанным с отсутствием канализационных систем во все более разраставшихся городах. Употребление алкоголя в медицинских целях по-прежнему широко пропагандируется в культурах коренных народов Африки и Индонезии, несмотря на то, что в культурах Запада его чаще считают рекреационным напитком[75]75
  Vallee, “Alcohol in the Western World.”


[Закрыть].

Был ли их целью хлеб или алкоголь (или оба вместе), но кочевники Позднего каменного века в Западной Азии, или, иначе, Леванта, все вместе именуемые натуфийцами, разработали методы обработки зерна как минимум за 15 000 лет до одомашнивания злаковых трав охотниками-собирателями, представив еще один пример давней истории направляемого человеком естественного отбора. Доказательства этого можно найти на шлифовальных камнях, ступках и пестиках возраста, вероятно, 30 000 лет до н. э. Обработка зерна в досельскохозяйственную эпоху позволяет предположить, что натуфийцы признавали пищевую ценность зерна за тысячелетия до того, как были одомашнены зерновые культуры. С этого времени зерно, благодаря своей пищевой ценности и потенциалу хранения, стало одним из главных двигателей цивилизационного процесса. Химический анализ кулинарных артефактов этого периода также позволяет предположить, что неповрежденные или размолотые зерна вымачивались в воде, образуя кашу, являвшуюся основной натуфийской пищей и, вероятно, основой оригинальных рецептов, используемых шеф-поварами каменного века. Кашу, как и все органические соединения, атаковали атмосферные микробы, в том числе одноклеточные дрожжевые грибы. Они производили пастообразный бульон, имевший гораздо больше питательных веществ и энергии, чем само зерно, близкий по энергетической ценности к мясу.

Преобразование углеводов и сахаров в углекислый газ и алкоголь – это брожение, технология, открытая древними людьми и творчески использовавшаяся для производства дрожжевого хлеба, пива и вина – основных продуктов, обнаруживаемых нами на современных кухнях тысячелетия спустя. Благодаря освоенной методом проб и ошибок домашней химии ферментации, люди узнали о дополнительных ингредиентах и температурах, необходимых для того, чтобы побочный продукт диоксид углерода в кашице превращал хлебное тесто в дрожжевой хлеб и заставлял образующийся алкоголь создавать пиво и вино. А это значит, что каша, вне всяких сомнений, находится у основания кулинарного древа человечества[76]76
  Katz and Voigt, “Bread and Beer”; Revedin et al., “Thirty ThousandYear-Old Evidence.”


[Закрыть].

Тот же переход от пассивной коэволюции к сознательному целенаправленному одомашниванию проявился и в превращении средиземноморских оливковых деревьев в один из важнейших товаров древнего средиземноморского и ближневосточного сельского хозяйства. Дикие оливки практически несъедобны для человека из-за их жесткости и горького вкуса, хотя менее разборчивые дикие и одомашненные животные, такие как крупный рогатый скот и козы, с готовностью их поедают. И все же оливковые деревья стали первыми одомашненными плодовыми деревьями, это произошло около 6000 г. до н. э., как раз во время возникновения первых городов в Месопотамии. Изначально оливковые деревья использовались как топливо для очага, источник древесного угля и строительный материал. Их было достаточно легко одомашнить, поскольку оливковые деревья можно размножать вегетативным способом, без семян, путем обрезки и укоренения ветвей – еще одной изящной неолитической уловки. Оливковые косточки и дрова были найдены на некоторых из самых ранних доземледельческих стоянок вдоль Средиземного моря, таких как 20 000-летняя стоянка Охало на Галилейском море (Тивериадском озере) в Израиле. Данные о производстве оливкового масла, датированные 6000 г. до н. э. в Кфар-Самире, Израиль, подтверждают идею о том, что оливки использовались в качестве дикорастущей пищи или в качестве источника лампового масла еще до их одомашнивания[77]77
  Breton et al., “Taming the Wild”; Mithen, After the Ice.


[Закрыть].

Рисунок 3.2. Средневековый процесс обработки средиземноморских оливок.

© ERFOTO/Alamy Stock Photo.

Благодаря многократным попыткам методом проб и ошибок сделать оливки вкусными и максимально увеличить ценность этих деревьев, древние поселенцы узнали, как обрабатывать оливки рассолом и получать из них оливковое масло. Оливки собирали, раскладывая под деревьями подстилку, чтобы было легко собрать спелые плоды. Затем их либо измельчали в мякоть, которую отжимали и отстаивали до выделения масла (сначала использовавшегося в качестве топлива для ламп и в кулинарных целях), либо замачивали с различными специями в солевом рассоле или растворе поташа из древесной золы, устраняя тем самым горький вкус и добавляя характерный аромат. Эти методы используются до сих пор, и вид разостланных под оливковыми деревьями тканей служит признаком осени по всему Средиземноморью. Когда финикийцы первыми проложили торговые пути вокруг Средиземного моря, оливковое масло было одним из наиболее ценных предметов торговли Древнего мира, а ко временам древних греков и римлян оно стало первейшим товаром, стимулировавшим коммерческую торговлю (Рисунок 3.2).

Однажды возникнув, сельское хозяйство распространилось с людьми по всему земному шару. Торговые маршруты способствовали раннему распространению сельскохозяйственных техник, например, вдоль рек Нил в Египте и Инд в Пакистане. Их проникновение в Европу происходило намного медленнее из-за климатических ограничений и характеристик растительности и почв. Кроме того, людям приходилось отыскивать безопасные пути через густые первозданные леса Западной Европы, разросшиеся после отступления ледниковых щитов десятью тысячелетиями ранее. Из-за почти непроходимых лесов сельское хозяйство в Европе распространялось в первую очередь вдоль морских побережий и русел рек.

Сельскохозяйственные технологии во всем мире легче распространялись вдоль параллелей, чем в меридиональном направлении, как утверждает Джаред Даймонд в своей книге «Ружья, микробы и сталь». Даймонд полагает, что одомашненные растения и животные, а также их микробные партнеры были адаптированы к своим климатическим условиям. Это означало, что человеческая культура могла быстро распространяться вширь континентов, но не так легко от высоких широт к низкоширотным тропическим местам обитания людей – даже после начала дальних путешествий и распространения колонизации в эпоху Великих географических открытий. Более высокие температуры и относительно постоянный климат без сильной сезонности или суровых зимних условий были неспособны контролировать насекомых – переносчиков инфекций и распространение заболеваний среди населения. Таким образом, в то время как коренное население тропических широт приобрело иммунитет к заболеваниям наподобие малярии, население с более прохладным, умеренным сезонным климатом было уязвимо для них. (Обратное не было проблемой, поскольку более низкие температуры и сезонность в умеренных широтах не были столь эффективным фактором отбора для высокопатогенных микробов.) Но несмотря на этот приобретенный иммунитет, тропические сообщества по-прежнему страдают от болезней и патогенного микробного бремени, что ограничивает у них развитие собственных технологий, которые позволили бы им проводить исследования во всемирном масштабе и получать доступ к сельскохозяйственным культурам из других стран.

По мере распространения симбиогенетических сельскохозяйственных революций по всему земному шару они изменяли и человеческие социальные структуры. Культура стала избирательным давлением на физиологию человека и на то, что мы можем и не можем есть. Это, в свою очередь, привело к взаимодействию между культурой и генетикой[78]78
  Krebs, “Gourmet Ape.”


[Закрыть]. Как мы увидим, генетика человека формировалась и продолжает формироваться нашими быстро меняющимися культурами, когда гены и цивилизация коэволюционируют в ходе формирования и изменения наших пищевых привычек. Несмотря на это, мы все еще носим весомый генетический багаж из нашего давнего наследия охотников-собирателей.

Одним из наиболее ярких и интересных генетических изменений в рационе питания, обусловленных изменениями в культуре человека, является приобретение толерантности взрослого населения к лактозе, возникшей на заре сельского хозяйства примерно 10 000 лет назад. Толерантность взрослого населения к лактозе особенно распространена в умеренном климатическом поясе, где преобладает молочное животноводство, но также встречается и среди скотоводов в низких широтах. Углевод лактоза содержится исключительно в молоке млекопитающих, чьи детеныши способны переваривать его, по крайней мере до отъема, после чего эта способность теряется. То есть взрослые не сохраняют способность вырабатывать фермент лактазу, необходимую для метаболизма лактозы. На раннем этапе сельскохозяйственной революции, во время развития молочного животноводства, это означало, что люди должны были позволить молоку свернуться для образования йогурта и сыра – продуктов, хорошо усваивающихся после метаболизирования лактозы микробами. В этом случае не естественный отбор изменял ферменты человека так, чтобы мы были в состоянии переваривать молоко и использовать его в качестве источника энергии, а люди изобрели сыр и йогурт (подобно тому, как мы обрабатываем оливки, чтобы придать им привлекательный вкус). Но в то же время в культурах, развивавших молочное животноводство, взрослые люди эволюционировали в сторону увеличения периода выработки лактазы и, следовательно, способности усваивать молоко. Аналогично потере шерсти и приобретения большого мозга нашими обезьяноподобными предками, способность усваивать лактозу развилась у взрослых людей благодаря сохранению детских признаков – еще один пример неотении. Отражая биогеографию молочного животноводства, частота сохранения фермента лактазы у взрослых высока у северных европейцев (более 90 % скандинавов толерантны к лактозе), сравнительно низка в Южной Европе и на Ближнем Востоке (50 % испанцев, французов и арабов толерантны к лактозе) и чрезвычайно низка в Азии и Африке (лишь 1 % китайцев и от 5 до 20 % жителей Западной Африки толерантны к лактозе). Исключением, подтверждающим правило, является высокая распространенность толерантности взрослого населения к лактозе (90 %) в культуре африканского народа тутси, занимающегося молочным животноводством[79]79
  Tishkoff et al., “Convergent Adaptation”; Kolars et al., “Yogurt”; Bloom and Sherman, “Dairying Barriers.”


[Закрыть].

Эта история становится еще более интересной, если рассмотреть глобальное распределение толерантности и непереносимости лактозы. Непереносимость лактозы коррелирует с историческим распространением болезней крупного рогатого скота, таких как сибирская язва. Это подразумевает, что молочное животноводство и его культурные последствия не возникали там, где была велика угроза заболеваний крупного рогатого скота. Это говорит о том, что экология болезней повлияла на вероятность укоренения скотоводства и молочного животноводства в определенных регионах, что, в свою очередь, явилось фактором давления отбора на ферменты пищеварительной системы. Это также иллюстрирует то, как сельскохозяйственные революции формировали взаимодействие между культурными традициями, генами и экологией, создавая в мире характерные наборы особенностей пищеварительного метаболизма и рациона людей. Теперь, к примеру, мы можем понять, почему в некоторых современных культурах, разводящих коз и коров, люди едят молочные продукты на основе йогурта и сыра, но избегают свежего молока, и почему южноитальянские соусы готовятся на основе оливкового масла, а не сливок. Даже региональные, культурные и биогеографические закономерности в метаболизме холестерина, заболеваниях сердца, расстройствах пищеварения, таких как целиакия, и расстройствах нервной системы, таких как болезнь Паркинсона и Альцгеймера, могут проистекать из этого взаимодействия факторов генетики и культуры. Высказывалось небезосновательное предположение о том, что первопричина многих хронических и часто смертельно опасных современных заболеваний коренится в современных диетах, приспособиться к которым метаболической системе наших предков охотников-собирателей не было достаточно времени. Таким образом, в годы становления земледелия наши предки были целиком, хотя и неосознанно, зависимы от микробов. Они не понимали степени своей зависимости и не знали, почему скисание молока делало его лучше усвояемым и создавало йогурты и сыры, ценимые нами сегодня. Они не знали, что в их вареве из зерна высвобождались углеводы и сахара для последующей трансформации, создающей хлеб и пиво. Все эти основные продукты питания, наполняющие наши кухонные шкафы и имеющие решающее значение для нашего выживания, пришли к нам из глубокой древности. Точно так же мы часто не осознаем, насколько тонко наши пищеварительные системы настроены на пищу, вместе с которой мы эволюционировали, и как неловко иные современные диеты могут встраиваться в эту эволюцию[80]80
  Bloom and Sherman, “Dairying Barriers”; Jew, AbuMweis, and Jones, “Evolution of the Human Diet.”


[Закрыть].

Сельское хозяйство и медленно происходящие изменения диеты и особенностей пищеварения людей распространялись на восток от Плодородного полумесяца до Индии, где столкнулись с другой сельскохозяйственной революцией, основанной на одомашнивании риса и пряностей. Еще далее на востоке Китай пережил две сельскохозяйственные революции: одну на севере и одну на юге. Эти революции произошли примерно в то же время, что и в Плодородном полумесяце, или ранее, но даты одомашнивания в Китае точно не установлены из-за худшей сохранности артефактов и меньшей интенсивности исследований. Долину Желтой реки, где было одомашнено просо, часто называют «колыбелью китайской цивилизации», в этой долине также был одомашнен ряд сортов риса. В этом регионе происходило одомашнивание свиней, кур, крупного рогатого скота, груш, лимонов и апельсинов, распространившихся оттуда по всей Азии. Самое раннее известное одомашнивание птиц произошло в Северном Китае около 8000 г. до н. э., о чем нам известно из археологических исследований куриных костей[81]81
  Bettinger, Barton, and Morgan, “Origins of Food Production”; Flad, Jing, and Shuicheng, “Zooarcheological Evidence.”


[Закрыть].

Со временем связь между великими эпицентрами сельскохозяйственной революции – восточным средиземноморским регионом, Северной Африкой и Западным Китаем – стала Великим шелковым путем. Кочевые скотоводческие племена, контролировавшие степи, пустыни и горные цепи между Средиземным морем и Тихим океаном создавали и поддерживали дороги и торговые сети в этих областях и не строили больших городов. Эти племена выстроили свою культуру не на основе земледелия, а преимущественно на базе одомашнивания лошадей, постепенно становясь грозными конными воинами-монголами[82]82
  Frankopan, Silk Roads


[Закрыть].

Более поздние сельскохозяйственные революции произошли в местах, колонизированных человеком сравнительно недавно, например, в Папуа-Новой Гвинее, где бананы, хлебное дерево и сладкий картофель батат были уже одомашнены за 7000 лет до н. э. Колонизация Полинезии, где произошло одомашнивание многих сортов ямса, произошла позже, около 1200 г. н. э., после создания морских судов, приводимых в движение ветром и веслами. Независимые сельскохозяйственные революции происходили также в Северной и Южной Америке: палеолитические предшественники ацтеков и майя одомашнили кукурузу, перец чили и папайю, в то время как предки инков одомашнили картофель и лам там, где теперь находится Перу. Предки североамериканских индейцев одомашнили несколько разновидностей тыквы, бобов и кабачков[83]83
  Denham, Haberle, and Lentfer, “New Evidence”; Denham, “Ancient and Historic Dispersals”; Keeley and Zedler, “Evolution of Life Histories in Pinus”; Delcourt and Delcourt, Prehistoric Native Americans.


[Закрыть].

Одомашнивание и сельскохозяйственные революции никогда не были монолитными, целостными событиями. Напротив, они возникли в результате проявлений человеческой изобретательности в истории коэволюции по всему земному шару в разное время и по-разному относительно разных растений и животных. В каждом случае древние люди, осознавшие, что могут контролировать продолжительность жизни и циклы размножения данного растения или животного, обладали тысячелетним опытом мутуалистических взаимоотношений, позволявших видеть преимущества контроля над другим видом. История сотрудничества в сочетании с творческим потенциалом людей привели к появлению на нашей планете этого нового явления – сельского хозяйства. Но сберегало ли одомашнивание энергию и время, как принято полагать? Каковы были преимущества сельскохозяйственного, пастушеского, все более оседлого образа жизни в сравнении с нашим прошлым образом жизни охотников-собирателей?

По словам ученых начала XIX века, причина перехода от образа жизни охотников-собирателей, какой люди вели на протяжении 150 000 лет, к основанному на использовании одомашненных растений и животных оседлому образу жизни заключалась в том, что пребывание на одном месте обеспечивало более стабильное снабжение продовольствием при меньшей угрозе голода и оставляло больше свободного времени. Став оседлыми, люди получили свободное время для развития искусств, письма, более глубокой духовности и более богатой культурной жизни. Позднейшие эмпирические исследования показали, однако, прямо противоположное: аграрный образ жизни, требующий постоянного ухода за одомашненными растениями и животными, требует вдвое больше времени и усилий, чем подвижная охота и собирательство. Хотя ранние фермеры могли оставаться в постоянных поселениях и таким образом по частицам накапливать материальную культуру, повседневные задачи фермеров и пастухов были чрезвычайно трудными. Настолько трудными, что Джаред Даймонд назвал сельскохозяйственную революцию «катастрофой, от которой мы так никогда и не оправились… приведшей к колоссальному социальному и сексуальному неравенству, болезням и деспотизму, проклятию нашего существования»[84]84
  Childe, Man Makes Himself; Berbesque et al., “Hunter-Gatherers”; Cohen, Food Crisis in Prehistory; Diamond, “Worst Mistake.”


[Закрыть]. Сельскохозяйственные революции не были человеческими инновациями, они явились последствиями симбиогенетических эволюционных отношений.

Безусловно, переход от образа жизни охотников-собирателей был не быстрым. Охотники-собиратели продолжали существовать и в XIX, и XX веках в чрезвычайно суровых средах обитания, где сельское хозяйство было невозможно, например в обширных пустынях Центральной Австралии и Африки, и в субарктических регионах Америки. Но в конечном итоге в большинстве экосистем пассивно мотивированные отношения между людьми и животными и растениями, вероятно, сделали сельское хозяйство неизбежным побочным продуктом возрастающих мутуалистических взаимодействий. Это означает, что сельское хозяйство было преимущественно эволюционным следствием, а не сознательным выбором или естественным развитием. Оно поддерживалось сдвигами в образе жизни, происходившими по всему миру независимо друг от друга в разнообразных группах охотников-собирателей от Плодородного полумесяца, где встречаются Африка, Европа и Азия, до Китая и Америки. Джаред Даймонд называет распространение сельского хозяйства по всему миру «автокаталитическим», движимым тысячелетиями положительных обратных связей, имеющих отношение к укрощению природы[85]85
  Zeder, “Domestication”; Bellwood, “Early Agriculturalist Population Diasporas?”; Diamond, “Evolution.”


[Закрыть].

Получается, что контроль человека над растениями и животными, это многообещающее одомашнивание, является естественным продолжением коэволюции – детерминированного неслучайного события, породившего свои собственные петли обратной связи. Сельское хозяйство зависело от сотрудничества и было трудоемким, но производило больше продовольственных ресурсов, что вело к ускоренному росту населения, которому затем требовалось больше еды и трудозатрат. Действительно, один из возможных способов объяснения перехода от охоты и собирательства к сельскому хозяйству состоит попросту в том, что люди палеолита не представляли затрат и долгосрочных последствий сельскохозяйственной экономики или не понимали того, чем в конечном итоге обернется выход из пищевой цепи и контроль над Природой. Сельское хозяйство было скорее не революцией, а своего рода эволюционной ловушкой, капитуляцией перед развивающимися зависимостями и взаимозависимостями между людьми, растениями и животными.

Конечно, невозможно отмотать календарь ко дням охотников-собирателей, и описание определенных качеств нашего оседлого образа жизни не является призывом «назад к Природе». Мы попросту не в состоянии вернуться назад: сельскохозяйственные революции, произошедшие в полудюжине регионов земного шара, – изначально скользкий путь. Они были «кротовыми норами» в будущее, требовавшего и требующего эволюции, а не контрреволюции. Но теперь, когда мы находимся за пределами естественной пищевой цепи, избегаем ли мы действия эволюционных сил или же мы столь сильно захвачены эволюцией, что не в состоянии это почувствовать? Можем ли мы изменить пути, созданные для нас естественным отбором и самоорганизацией? Как самая мощная эволюционная сила на Земле, способны ли мы контролировать свою судьбу?