Текст книги "Список семи"

– А могут быть и просто дорогами, – не без иронии заметил Дойл.

– Могут. Но что вы скажете в ответ на то обстоятельство, что именно на пересечении этих силовых линий, там, где… неважно, как вы это назовете, китайцы называют эти точки "дыханием дракона", – словом, в местах, где находятся высшие точки этой пульсирующей энергии, древние люди возводили храмы и другие культовые сооружения, а теперь там стоят христианские церкви, которые мы посещаем?

– Я отвечу, что все это требует детальной проверки.

– В Англии таким местом является Стоунхендж и древнее аббатство в Гластонбери. А Вестминстерское аббатство, построенное на месте римского храма Дианы, стоит на пересечении самых мощных энергетических линий во всей Англии. Говорит вам это что-нибудь?

– "Есть многое на свете…"

– Да, Горацио. Еще более захватывающей картина становится, если вспомнить, что бог Гермес (древние греки отлично знали о существовании этих линий, можете нисколько не сомневаться) был не только богом плодородия, как и богиня Диана, но и богом дорог. Наши предки кельты, отдавая дань почитания Гермесу, ставили каменные столбы на пересечении наиболее важных дорог. Думаете, обычные указатели? А может, это были своеобразные проводники энергии Земли?

– Но кельты не поклонялись греческим богам, – возразил Дойл, не зная, что еще сказать.

– Верно. Но у кельтов был бог Тевтат, кельтский Гермес. После завоевания Британии Римом сам Цезарь удивлялся тому, как легко было убедить кельтов поклоняться Меркурию, то есть все тому же Гермесу. Тевтат всегда изображался с корзиной в руках, обвитой змеей, а Гермес и Меркурий – с жезлом.

– Только жезл обвивают две змеи, – заметил Дойл.

– А что символизирует жезл? – спросил Спаркс.

– Искусство врачевания.

– Вот именно. Представьте, что кому-то удалось подчинить себе змея, дракона или, иначе, силу Земли, – естественную силу, Дойл. Такой человек получает дар врачевателя. А что, если в мифологии кельтов дракон понимается не в буквальном смысле слова? Помните, какой дар обретает Георгий-Победоносец, "повергающий змея"?

– Ну, знаете ли, Спаркс…

– Дар врачевания болящих! Бесстрашный воин, вступая в битву с драконом, вонзает копье не в примитивного змея, как могли бы подумать, а в туго закрученное кольцо природных сил. Это все равно что подключиться к источнику неисчерпаемой энергии. Именно поэтому Георгий стал одним из главных канонизированных святых Англии. Энергия, Дойл, физическая энергия нашей планеты, которая пронизывает насквозь все и вся. А мы настолько слепы и заняты всякими пустяками, что даже не в состоянии осмыслить ее…

От этих рассуждений Спаркса у Дойла раскалывалась голова. "Может, под этими камнями пролегает мощная силовая линия, которая высасывает из меня все соки?" – усмехнулся про себя Дойл.

– А как впервые цивилизованное человечество попыталось использовать эту мощь Земли? Для чего возводились древние храмы? Думайте, Дойл, думайте!

Дойл силился ответить:

– Для жертвоприношений?

– Для врачевания! "Исцели больного, воскреси из мертвых!" Человек обращался к богу с этой мольбой, потому что в одном лице для него воплощались и врач, и бог. Совсем как два змея, обвившиеся вокруг силовой линии. Подумать только, Дойл! – возбужденно воскликнул Спаркс, будто сам поражаясь удивительному умозаключению. – Вы помните, кто был старшим сыном Гермеса?

– Простите, не помню, – сказал Дойл, вконец измученный.

– Бог Пан, бог земли и плодородия. Христиане его отвергли, считая Дьяволом, ибо старик Пан, любивший повеселиться, отличался невероятной сексуальностью, что в христианстве считалось одним из самых смертных грехов.

– Какая жалость…

– Бог Пан был ужасным озорником: ему доставляло удовольствие спрятаться в зарослях и, дождавшись появления одинокого путника, выскочить из засады и до смерти испугать бедолагу, которого охватывал панический страх.

– Извините, Джек, но я жутко хочу есть, – сказал вдруг Дойл. Пейзаж, несмотря на светлую буколическую красоту, казался ему угрожающе безлюдным.

– Ну разве не удивителен ум человека? – воскликнул Спаркс, пропуская мимо ушей жалобу Дойла. – Начав с простого камня на дороге, напомнившего нам о философии фэн-шуй, мы добрались до самого бога Пана. Может, от этой старой дороги действительно исходит энергия, а, Дойл? Я чувствую ее прилив!

Дойл вытер вспотевший лоб платком, едва слушая Спаркса, который с явным удовольствием вернулся к изначальной точке своих рассуждений.

– Если эта теория насчет силовых линий Земли справедлива, то как вы объясните тот факт, что дорога находится в столь плачевном состоянии? – вернулся к разговору Дойл, находя удовлетворение в своей язвительности.

– Ваше замечание, Дойл, выражает самую суть трагедии современного человека. Утратив связь с природой, мы полностью дискредитировали себя. Мы превратились в гостей в собственном доме и ведем себя по принципу: "После нас хоть потоп". Адски дымящие фабричные трубы Лондона, отравленный воздух, угольные шахты, похожие на преисподнюю, безжалостная эксплуатация детского труда… Человеческая жизнь теперь гроша ломаного не стоит. Эти руины красноречиво свидетельствуют о том, что наша цивилизация стремительно приближается к своему закату.

У Дойла звенело в ушах. От голода и жары, непривычной в это время года, он чувствовал тошноту. Странно, Спаркс почти перестал его раздражать. В глазах рябило, и за струящейся дымкой миража Дойл ничего не видел.

– Что это? – спросил он, обернувшись назад.

То спускаясь, то поднимаясь по волнистым холмам, они словно окунались в горячий воздушный поток. Как будто на них налетала птица с гигантскими крыльями, от ритмичных взмахов которых кружилась голова.

– Может, нам лучше уйти с этой дороги? – спросил Дойл.

– Нет, все в порядке, – спокойно ответил Спаркс.

– Вы в этом уверены, Джек? – переспросил Дойл.

– Уверен, – твердо произнес Спаркс.

Очень скоро у них за спиной послышался стук копыт. Лошадь неслась галопом, и когда она вынырнула из-за дрожавшей дымки миража, то оба путника увидели, что это всадник в черном плаще. Натянув поводья, всадник перешел на рысь. Дойл еще издали узнал во всаднике возничего Барри.

– Ба-а, да это же Барри. Не так ли, Джек? – улыбаясь, спросил Дойл.

– Нет, это не Барри, – сказал Спаркс, направляясь навстречу всаднику.

Всадник спешился. "Нет, это все-таки Барри, – решил Дойл, пристально вглядываясь в лицо парня. – Опять шуточки Спаркса".

– Молодчина, Ларри, теперь нам можно не волноваться, – сказал Спаркс, пожимая руку молодого человека.

– Глаз у меня вострый, сэр. И беспокоиться вам ни к чему, – сказал Ларри.

"Нет, это Барри", – по-прежнему считал Дойл.

– Ларри имеет в виду, что нашел нас по ягодам и зернам, которые я разбрасывал по дороге, – пояснил Спаркс. – Лучшего следопыта, чем Ларри, не найти во всей Англии.

– След-то был яснее ясного, – скромно добавил Ларри.

"Этот парень тоже из Ист-Энда, – подумал Дойл, – и, как и Барри, такой же ловкий и сильный на вид. Курчавые русые волосы и веселые голубые глаза точно как у Барри. Хотя почему "как у Барри"? Это он и есть", – поправил себя Дойл, все еще убежденный, что видит перед собой именно Барри.

– Ларри и Барри – братья, – улыбнулся Спаркс, насмешливо поглядывая на Дойла, – братья-близнецы.

– Точно так, сэр, всегда ими были. Только Барри наградили шрамом, сэр, которого на моей физиономии нет, если вы изволили заметить, – пришел на помощь Ларри, в доказательство повернувшись к Дойлу в профиль.

– Действительно, шрама нет, – кивнул Дойл. – Никакого шрама.

– В определенных кругах Лондона о Ларри и Барри ходят легенды, – сказал Спаркс. – Они лучшие из домушников, которых мне когда-либо доводилось встречать.

– Домушников? – не понял Дойл.

– Взломщиков, сэр, – улыбнулся Ларри так, словно его представляли на светском рауте. – Понемногу приворовываем при случае. Словом, всякими там отвертками, стамесками и сверлами орудовать умеем. Понимаете, да, сэр?

– Думаю, понимаю, – обескураженно произнес Дойл.

– Отличнейшая пара, – улыбнулся Спаркс. – Никому никогда и в голову не приходило, что орудовали близнецы. В своем деле они дадут фору любому.

– Мы, конечно, без образования, сэр, но кое-чему все-таки научились. Очень даже научились, сэр, – пояснил Ларри.

– Вам еще представится случай, Дойл, оценить их искусную работу. Скажем, один остается в городе и сидит в пабе, попивая пиво и всячески привлекая к себе внимание, а другой в это время…

– Именно так, сэр. Это очень важный пункт нашей работы, – серьезно проговорил Ларри. – Вроде как устраиваем представление, сэр, чтоб все видели. Барри, он петь умеет. Что хотите споет. А я больше по части рассказов мастер.

– В общем, пока один находится на глазах у широкой публики, другой промышляет.

– Да-а, если уж доводится обчистить какое местечко, то убраться надо с полным мешочком и чтоб комар носа не подточил, – подмигнул Ларри.

– Они могут прошмыгнуть, как мыши, и пробираются в такие места, куда, кажется, проникнуть невозможно, – продолжал Спаркс.

"Что-то уж слишком он радуется", – подумал Дойл.

– Знаете, сэр, Барри, он здорово умеет съеживаться, если где тесновато, и складывается прямо пополам вроде как зонтик.

– На публике они никогда вместе не появляются. Так что, если одного из них хватали за руку на месте преступления, две дюжины посетителей паба клялись, что обвиняемый весь вечер веселил их компанию. Безупречное алиби.

– Так оно и было, сэр. В точности так, – вздохнул Ларри. – Да только однажды ночью Барри пришлось туговато. Он большой ухажер, наш Барри, да. Трагический недостаток. Вот я и говорю, что в ту ночь он ухлестывал за дочкой мясника и осаждал эту куколку, ну прямо как крепость какую. Только чем больше эта красоточка сопротивлялась, тем ловчее выступал Барри. Настоящий солдат на поле битвы: все орудия в ход пустил. Но действовал вполне достойно, сэр, да. И уже все препоны миновал и добрался было до ее "святая святых", ну да, прямо там, в лавке, а тут ее папаша преподобный является. Только его и ждали, в четыре-то утра. И не успел Барри подштанники натянуть, как тот рубанул его тесаком по лицу и располосовал щеку до самой кости.

– Ларри, кое-какие подробности можно было бы опустить, – вмешался Спаркс.

– Вы правы, сэр. Извините, сэр, – с готовностью произнес Ларри, заглядывая в глаза Дойл а, чтобы убедиться, не обидел ли он его грубым словом.

– По вас с братом давно плачет одно заведение, мне так кажется, – язвительно проговорил Дойл. – Я имею в виду тюрьму.

– Само собой, сэр. И можете не сомневаться, мы с Барри там бы и гнили по сей день – и вполне заслуженно, – не пожалей нас мистер Спаркс, благослови его Господь.

– Это скучная история, Ларри, и не будем принуждать нашего милейшего доктора выслушивать ее, – произнес Спаркс тоном, не терпящим возражений. – Скажите лучше, не заметили ли вы кого-нибудь по дороге сюда?

– С ответственностью заявляю, сэр, что место вашего пребывания после побега остается нераскрытым.

– Хорошая новость. Ну, друг мой, а что вы нам привезли из еды?

– Извиняюсь за свою глупость, джентльмены, я тут болтаю языком, а у вас кишки, верно, подвело от голода.

Оказалось, что Ларри привез в седельном мешке такую уйму провизии, что, начни он с нее, а не с описания злоключений Барри, Дойл, возможно, не стал бы судить о заблудших братьях столь строго. Здесь были сэндвичи, жареная ветчина со специями и отличный ростбиф, а также острый "чеддер", индюшатина в майонезе, кусочки баранины в белом соусе. Кроме того, имелись пакетики с орешками и сладостями и, конечно, бутылки с водой и пивом. И что поразительно, Ларри захватил смену белья.

Они устроили настоящий пир у обочины, отпустив лошадь пастись на поле. Ларри рассказывал о шагах, предпринятых ими за последние сутки. Он остановился в одной из привокзальных гостиниц Кембриджа и, как ему было велено, ждал известий от Барри. По получении сообщения из Лондона, в котором брат поведал о том, как ловко ему удалось сбить преследователей с толку, закружив их по городу, Ларри быстренько оседлал лошадку и пустился на поиски Спаркса и Дойла.

Слушая Ларри, Дойл был вынужден признать, что не может найти ни малейшей зацепки, которая подсказала бы ему, что же в действительности связывает Спаркса с близнецами, работавшими на него, и, по всей видимости, давно. Спрашивать об этом Спаркса было неловко, однако сам факт, что он находится в одной компании с закоренелым преступником (даже если предположить, что Ларри исправился), пробуждал в Дойле ветхозаветное неприятие, которое не могли победить ни сэндвичи, ни пиво.

Основательно подкрепившись и переодевшись, Спаркс и Дойл снова зашагали по древней римской дороге, пропустив Ларри вперед. Сидя верхом на лошади, он оглядывал окрестности. Развевающийся плащ Ларри напоминал Дойлу о встрече в таверне.

– Кто за мной гонится, Джек? Кто был тот человек в черном, которого я видел прошлой ночью? – спросил Дойл.

Тень пробежала по лицу Спаркса.

– Я не совсем уверен, – неохотно проговорил он.

– Но вы догадываетесь о чем-то? – упорствовал Дойл.

– Возможно, это человек, которого я ищу очень давно. И вчера впервые за многие годы я видел его так близко. Именно из-за него я присутствовал на сеансе.

– Значит ли это, что этот человек имеет определенное отношение к тому дьявольскому содружеству, о котором вы рассказывали?

– Думаю, что он их предводитель.

– И вы с ним знакомы! Не так ли? – догадался Дойл.

Спаркс бросил на него пронзительный взгляд. К изумлению Дойла, в глазах Спаркса промелькнул испуг. "Ну и ну!" – с удивлением подумал Дойл.

– Возможно, – холодно ответил Спаркс, нахмурив брови. Нечаянно выказанный им испуг неожиданно приблизил этого странного человека к Дойлу, сделав чуть более земным и понятным.

– Джек, а вам ни разу не приходило в голову, что у меня почти нет оснований верить вам? – осмелев, спросил Дойл.

– Приходило, – коротко бросил Спаркс.

– Должен признаться, я обычно полагаюсь на интуицию, а все эти ваши сказки, которые вы мне рассказываете… Почему бы не поискать другое, более достоверное объяснение тому, что происходит со мной?

Спаркс пожал плечами, потом произнес:

– А что, в конечном счете, есть наша жизнь? Сказки, придуманные нами для того, чтобы земное существование не казалось бесцельным.

– Мы вынуждены верить, что жизнь имеет какой-то смысл.

– А я полагаю, что жизнь имеет смысл ровно настолько, насколько мы способны его привнести.

"Потрясающий человек этот Спаркс, – подумал Дойл. – Он изменчив, как погода в сентябре". Неожиданно Дойла посетила странная мысль.

– Полностью с вами согласен, – проговорил он. – Вот я, например, не знаю о вас практически ничего, Джек, однако могу составить некоторое представление о вас – придумать историю, если угодно, которая, возможно, в чем-то совпадает с тем, что есть на самом деле.

– Ну и какая это была бы история? – с интересом проговорил Спаркс.

– Начнем с того, что вам около тридцати пяти, а родились вы в одном из поместий Йоркшира. Вы – единственный ребенок в семье и еще мальчиком перенесли какое-то очень тяжелое заболевание. С детских лет вы любили читать. В юношеские годы вместе с родителями вы путешествовали по Европе, подолгу задерживаясь в Германии. По окончании школы вы поступили в один из колледжей в Кембридже. Точнее, вы учились сразу в нескольких колледжах и среди разных дисциплин осваивали и медицину. Вы умеете играть на одном из струнных инструментов, скорее всего на скрипке, и делаете это с не меньшей виртуозностью, чем…

– Браво, Дойл! – воскликнул Спаркс.

– В какой-то момент вы всерьез намеревались стать актером и, возможно, некоторое время подвизались на сцене. Вы также рассматривали перспективы военной карьеры и, вполне вероятно, участвовали в Афганской кампании, отправившись в Индию в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году. На Востоке вы познакомились с местными религиями, в том числе с буддизмом и конфуцианством. Мне кажется, что вы побывали и в Соединенных Штатах.

– Дойл, вы меня потрясаете!

– Этого я и добивался. Хотите знать, как я пришел к таким выводам?

– Думаю, акцент выдает во мне йоркширца. По моим манерам вы сделали верное заключение о моем происхождении и о том, что финансовые возможности позволяют мне жить с достаточным комфортом, не утруждая себя зарабатыванием денег.

– Правильно. А ваше богатое воображение наводит меня на мысль, что в детстве вы тяжело болели – может быть, вас коснулась эпидемия холеры в начале шестидесятых годов. И тогда-то вы пристрастились к чтению, сохранив эту привычку на всю жизнь.

– Это верно. И мы действительно много путешествовали, особенно по Германии. Но как вы догадались об этом? Не представляю, – озадаченно произнес Спаркс.

– Просто я знаю, что Германия всегда была предпочтительнее, чем другие страны, для состоятельных семей вроде вашей и для поколения ваших родителей. Они считали, что классическое образование можно получить только в Германии. Подозреваю, что последние браки в королевской семье, заключенные с немецкими аристократами, – следствие такого образа мысли. Этот процесс захватил и нашу сельскую аристократию.

– Очень логично, – согласился Спаркс. – Одна неточность: у меня есть старший брат.

– Честно говоря, я удивлен, – разочарованно протянул Дойл. – Самоуверенность вроде вашей свойственна обычно тем, кто был единственным ребенком в семье.

– Мой брат значительно старше меня, – пояснил Спаркс. – И он никогда не путешествовал с нами, оставаясь в школе далеко от дома. Я едва знал его.

– Вот видите. Это все и объясняет, – обрадовался Дойл.

– Я действительно учился в Кембридже, в колледжах Святой Магдалины и Кезском, где изучал медицину и естественные науки. Об этом можно было догадаться по тому, как я ориентировался в Кембридже и с какой легкостью добыл сведения о брате леди Николсон.

– Не спорю, – сказал Дойл.

– Кроме того, я какое-то время посещал колледж Церкви Христовой в Оксфорде.

– Изучали теологию?

– Да. И надо признаться, я участвовал в постановках любительского театра.

– Я догадался об этом, когда увидел, как вы пользуетесь гримом и легко перевоплощаетесь. То, что вы избрали индийское сари, навело меня на мысль, что вы хорошо знаете Восток.

– Но, увы, я не служил в армии, хотя путешествовал по Юго-Восточной Азии и потратил уйму времени, занимаясь сравнительным изучением различных религий.

– А Соединенные Штаты? – с надеждой спросил Дойл.

– Ну что же, вы верно заметили, что иногда в моей речи проскальзывают американизмы.

Дойл удовлетворенно кивнул.

– Восемь месяцев я колесил по Восточному побережью в составе шекспировской труппы Сазонова, – сообщил Спаркс, словно кающийся грешник.

– Так я и знал!

– Думаю, Меркуцио – одна из моих лучших ролей. Хотя в Бостоне большим успехом пользовался мой Готспер Горячая Шпора, – отдал дань своему тщеславию Спаркс. – Теперь мне понятен ход ваших рассуждений, понятно, как с помощью дедукции вы смогли составить мой портрет… За исключением одного. Как, черт побери, вы догадались, что я играю на скрипке?

– Это не сложно. Однажды мне пришлось лечить скрипача из Лондонского оркестра. Он грохнулся с велосипеда, растянул связки запястья. Я обратил внимание, что на подушечках его пальцев были твердые мозоли. И у вас на пальцах я увидел такие же.

– Великолепно. Примите мои поздравления, вы чертовски наблюдательны, – сказал Спаркс.

– Спасибо. Я горжусь этим, – поблагодарил Дойл, явно польщенный.

– Большинство людей озабочены лишь своими делами. Из-за этого практически перестают воспринимать жизнь такой, какая она есть. Вы привыкли из необходимости ставить точный диагноз, обращать внимание на все мелочи и, надо признаться, достигли в этом превосходных результатов. Можно также предположить, что вы выработали для себя и вполне определенную жизненную философию, – с улыбкой заметил Спаркс.

– Мне всегда казалось, что чем меньше распространяться на такие темы, тем лучше, – заскромничал Дойл.

– "О человеке, каким он представляется людям, надобно судить по его поступкам, а музыка его души пусть звучит для него одного".

– Шекспир?

– Нет, Спаркс, – хмыкнул Джек. – А мне будет позволено пофантазировать о вас?

– Что? – не понял Дойл. – Хотите сказать, что моя внешность вам тоже кое о чем рассказала?

– Когда вдруг встречаешь собеседника, одаренного способностью все замечать и делать логические выводы, естественно, загораешься желанием посоревноваться с ним.

– Но как я узнаю, будет ли ваше описание результатом наблюдений или составится с помощью разных уловок? – спросил Дойл.

– Никак не узнаете, – спокойно ответил Спаркс. – Вы родились в Эдинбурге, в семье ирландцев-католиков весьма скромного достатка. В ранней юности вы любили охотиться и рыбачить. Учились в приходской школе иезуитов. Вас привлекали медицина и литература; вы учились в медицинском колледже Эдинбургского университета под началом профессора, побуждавшего вас развивать наблюдательность, которая постепенно вышла за рамки обычной диагностики. Несмотря на любовь к медицине, вы никогда не переставали лелеять мечту о том, что наступит время, когда вы сможете заняться исключительно литературной работой. Римская церковь всегда была для вас единственным авторитетом, и все же вы поколебались в родительской вере, посетив несколько спиритических сеансов и получив опыт, с трудом совместимый с религиозными догматами. Ныне вы считаете себя непредвзятым и убежденным агностиком. Вы хорошо владеете стрелковым оружием…

Спутники провели остаток дня в беседе, которая была интересна им обоим, являясь непринужденной тренировкой их незаурядных интеллектуальных способностей. Шагая все по той же тропе, они время от времени устраивали привал, чтобы подкрепиться и утолить жажду, благо запасов, доставленных Ларри, было предостаточно. Миновав луга и березовые рощи, вспаханные под пар поля, они перед самым заходом солнца вышли к берегу реки Коли, лениво несшей воды мимо полузаброшенных деревушек старого Эссекса. Они плотно поужинали под кроной раскидистого дуба. Уже стемнело, когда к ним присоединился Ларри, причаливший к берегу на двадцатифутовом шлюпе, весьма внушительном на вид, с металлическим фонарем на носу. Дойл и Спаркс поднялись на борт, пока Ларри держал планшир. Они расположились посредине шлюпа под парусиновым навесом, укутавшись в одеяла, которые достал Ларри. Небо было ясным и звездным; освещенный серебристым светом полной луны шлюп бесшумно заскользил вниз по течению, не замеченный никем из мирно спавших жителей прибрежной деревни. По настоянию Спаркса Дойл первым отправился спать в кубрик, и не успели они проплыть полмили, как под тихий плеск волн измученный доктор погрузился в глубокий сон.

Оставив позади Холстед и Роуз-Грин, Уэйкс-Колн и Эйт-Эш, их шлюп всю ночь без приключений дрейфовал вниз по реке, петлявшей по землям древнего Колчестера. Перед самым рассветом они миновали Уайвенхоу; река стала шире и полноводнее, устремляясь к морю. И ночью им навстречу попадались баржи и небольшие речные суда, но здесь они впервые увидели большие пароходы, протяжные гудки которых возвещали о близости моря. Ларри поднял парус, тут же наполнившийся теплым южным ветром, и шлюп заскользил по приливной волне, огибая неповоротливые грузовозы, швартовавшиеся в Ла-Манше.

За время путешествия Спаркс не прилег ни на минуту; он дважды подремал стоя, и, похоже, больше ему и не требовалось. Дойл, напротив, проспал всю ночь и встал свежим и бодрым. Его несколько напугало то, что суши почти не видно: они вышли в открытое море. Шлюп развернулся и, подгоняемый попутным ветром, взял курс на юг. Спаркс сменил у штурвала Ларри, не замедлившего нырнуть под кипу одеял. По тому, как Спаркс уверенно держал штурвал, неукоснительно следуя направлению ветра, доктор понял, что Джек – моряк опытный. Река, по которой они дрейфовали всю ночь, скрылась из виду, и с борта шлюпа можно было разглядеть только узкую береговую полоску, простиравшуюся от Сэйлза до Хоуливел-Пойнта.

Мягкий шорох волн и соленый воздух напомнили Дойду о детстве, проведенном на берегу моря. Радость от встречи с морем отражалась на его лице, Спаркс неожиданно предложил ему встать у штурвала. Положив руки на штурвальное колесо, Дойл широко улыбнулся. Спаркс уселся на канатной бухте и набил трубку табаком, достав кисет из-за голенища сапога. Слушая поскрипывание мачты и крики чаек, Дойл вглядывался в морскую даль, позабыв обо всем на свете. Несчастья, обрушившиеся на них, стали казаться не такими ужасными, более того, вполне ординарными и мелкими по сравнению с водной стихией, безграничность которой успокаивала и умиротворяла Дойла. Ему в голову пришла неожиданная мысль: а почему бы не совершить побег и не скрыться где-нибудь на континенте? На свете существуют тысячи далеких и экзотических мест, где человек может исчезнуть бесследно и никакие преследователи, даже безымянные и полуживые твари, не смогут отыскать их. Обдумывая такую возможность, Дойл понял: его мало что привязывает к теперешней жизни. У него были родители и несколько близких друзей, но ни жены, ни детей, ни обременительных финансовых обязательств он не нажил. Стоит только позабыть о всяких сентиментальных чувствах к близким людям, как выясняется, что твои связи с этим миром невероятно хрупкие и оборвать их не составляет никакого труда. Мысль о том, что можно коренным образом изменить жизнь, показалась Дойлу весьма соблазнительной, и он едва удержался от того, чтобы не взять курс в открытый океан. Возможно, его заворожило волшебное пение сирен; искушение сбросить тяжкий груз прежней жизни и начать все сначала оказалось столь сильным, что он чуть было не поддался ему. А может, это был просто крик наболевшей души.

Охваченный смятением и стараясь побороть соблазн где-то затаиться, Дойл чувствовал, что к нему возвращается прежнее убеждение: при встрече с истинным злом (а он был уверен, что столкнулся именно с ним) прятаться от него, сдавая позиции без боя, – зло равное, если не больше. Бегство было бы трусостью и безволием… Можно прожить всю жизнь и не столкнуться с жестокой необходимостью выбора; решение, принятое вами, неожиданно открывает глаза на вашу истинную сущность. Лучше расстаться с жизнью, защищая ее непостижимую святость, чем, как побитый пес, с позором отбывать остаток дней, испытывая к самому себе отвращение и ненависть.

Дойл продолжал вести шлюп прежним курсом. Сколько бы врагов его ни преследовали, что бы ни пришлось перенести – хоть сдирай с него кожу и поджаривай на костре, – без боя он не сдастся. Правда на его стороне. Дойл чувствовал, как прежнее хладнокровие возвращается к нему. Если этим мерзавцам подвластны дьявольские силы, то и это не помешает ему добраться до них.

– Скажите, Дойл, кому из издателей вы послали свою рукопись в последний раз? – лениво спросил Спаркс.

– Не помню. Мне было все равно, – сказал, пожав плечами, Дойл. – Моя записная книжка осталась где-то в разгромленной квартире.

– Очень жаль.

– Как они это сделали, Джек? Мне кажется, я нашел объяснение всему, что пришлось увидеть тогда – включая сеанс и все прочее, – но вряд ли я когда-нибудь пойму, что они проделали в моем жилище.

Спаркс кивнул, попыхивая трубкой.

– Судя по вашему описанию, они могут изменять молекулярную структуру предметов.

– Значит, они обладают какой-то мистической чудовищной силой, – сказал Дойл.

– Думаю, что обладают, – произнес Спаркс.

– Уму непостижимо! – воскликнул Дойл.

– Если это соответствует истине, то наше с вами мнение по этому поводу не играет ни малейшей роли, дружище. И пока мы будем искать какие-то невразумительные объяснения, "серые капюшоны" все равно никуда не исчезнут.

– Да-да, – пробормотал Дойл. – Как вы считаете, они… как бы это сказать… не совсем живые?

– Кто у нас доктор – вы или я?

– Чтобы составить представление об этих… существах, мне необходимо осмотреть кого-нибудь из них, – сказал Дойл.

– Учитывая их напористость, думаю, такая возможность вам представится очень скоро, – усмехнулся Спаркс.

Их голоса разбудили Ларри; он выбрался из-под навеса, протирая глаза.

– А вот и Ларри. Ему однажды довелось нос к носу столкнуться с "серым капюшоном". Не правда ли, Ларри? – сказал Спаркс.

– Чего, сэр? – спросил Ларри, копаясь в мешке с провизией.

– Я о "сером капюшоне". Расскажи о своей встрече доктору Дойлу.

– Ладно. Это случилось несколько месяцев тому назад, сэр, – начал Ларри, жадно вгрызаясь в свой любимый вестфальский сэндвич с ветчиной и сыром. – Ну, у меня, значит, работа тогда была, и я хвостом таскался за этим джентльменом, он тогда нам был нужен прямо позарез…

– Я подозревал, что тот человек замешан в одном деле, – пояснил Спаркс.

– Ну да. Вот этот самый мистер взял за привычку, что ни четверг, бросать свой расчудесный дом в Мэйфэр и отправляться в веселое, сами знаете какое, заведеньице в окрестностях Сохо. И уж там он расходился вовсю, да, вовсю, скажу я вам, и приличия там всякие…

– Ларри, в настоящий момент нас это не интересует, – перебил его Спаркс.

– Понял, сэр, все понял. Ну вот, значит, когда я уследил, куда этот джентльмен шляется, то и решил, что нечего мне больше ходить за ним по пятам, а самый раз остаться и позырить, пока его нету, как и чего в этом его домишке, – продолжал Ларри с набитым ртом, запивая еду огромными глотками пива, словно сказочный Гаргантюа.

– От старых привычек избавляться очень трудно, – сухо проговорил Спаркс.

– Да, сэр, это точно, сэр, в моем собственном гнездышке от этого не потеплело, нет, и мы с Барри вовсе этого не желали, святая правда, сэр, – сказал Ларри, перекрестившись. – Я и домой к нему вломился по чистой случайности: вдруг мистер проворонил какой пустячок, а нам он в самый раз пригодится, чтоб в его мудреных увертках разобраться.

– Ларри имеет в виду какой-нибудь список или документ, – снова пояснил Спаркс.

– Точно так, сэр. Да только если б он и оставил что в каком потайном сейфе, спрятанном за картой какой дремучей или за каким портретиком замысловатым со своей коровой, извиняюсь, женушкой, где она, само собой, малость помоложе и покрасивше, чем по правде была, да только кто эту правду знает, художники – народ особый, сами знаете, и к тому же уверен, заплатили парнишке как надо; и вообще этим типам, художникам, им без разницы, чего рисовать, плати только. Извиняюсь, сэр, я отвлекся, сэр, я хочу сказать, где бы он ни запрятал эту штуку, я был полон решимости заполучить ее, а уж искать я умею.

Ларри покончил с сэндвичами, допил пиво и, громко рыгнув, вышвырнул бутылку за борт.

– Словом, сейф я открыл. К несчастью, ничего интересного, кроме толстенной пачки акций – они, конечно, тоже денежек стоили, – я там не нашел: только не забывайте, что по улице тоже надо пройти, и чтоб глаза на тебя не таращили, сколько всего тащишь, но и Ларри с Барри не дураки, чтоб что прохлопать, да только кроме французских картинок, новехоньких совсем – ну, они только подтверждали, чем этот мистер любил побаловаться, – и последнего завещания, по которому все вещички и все его хозяйство, приличное состояние, сэр, скажу я вам, все оставалось этой его жирной хозяйке, той, что на портрете…