Текст книги "Список семи"

– Соль? – с недоверием спросил Дойл.

Спаркс утвердительно кивнул. Перешагнув через полосу, они направились дальше. Все зеркала и картины были повернуты лицом к стене. У нового поворота коридора была снова рассыпана соль. Коридор уходил в мрачную глубину здания, насколько видел глаз. Но в самом дальнем конце пробивался свет и слышалось какое-то неопределенное движение. В комнате горела свеча. Подойдя поближе, они наконец увидели человека, о котором говорил Барри.

Тучный мужчина средних лет взгромоздился на сломанный стул с тремя ножками; было непонятно, как он вообще на нем сидит. Взгляд мужчины был устремлен в пространство, глаза ничего не выражали. На толстяке была ливрея дворецкого, лоснившаяся от грязи, нескольких пуговиц не хватало, а из-под камзола торчала когда-то белая рубашка. Чрезмерная полнота делала лицо мужчины расплывчатым и неопределенным; по шее ручьями струился пот, воротник рубашки, серый от грязи, весь промок.

Перед ним, в ящичке, аккуратными рядами лежало старинное столовое серебро, не меньше чем на сорок персон. В руках он держал тряпку, которой с ожесточением наводил блеск на большую соусницу, периодически споласкивая тряпку в тазике с водой. Мужчина сердито бормотал что-то, голос его был осипшим, с характерным бульканьем.

– На баранью ногу уйдет три часа… еще два часа на устричный пудинг; ножи тоже надо наточить, они совсем затупились… и не забыть бы про розетки и муку для шарлотки… ее испечем a la Parisienne… индюшку приготовим в соусе из мадеры…

Мужчина не заметил, как к нему подошли Спаркс и Дойл.

– Крокеты из молодой зайчатины… фрикандо из телятины… фаршированные рябчики…

– Здравствуйте, – негромко сказал Спаркс. Мужчина замер, но головы не поднял, будто голос ему послышался, и продолжал работу.

– Орехи для пирожков с голубями… трюфели в тесте и foie gras…

– Вот вам образец преданного слуги, – прошептал Спаркс на ухо Дойлу, а потом, повысив голос, повторил: – Эй, здравствуйте!

Мужчина вздрогнул и поднял голову, тупо уставившись на Спаркса. Он никак не мог сфокусировать внимание и поэтому часто мигал и щурился, словно их появление было событием, значение которого совершенно невозможно понять.

– Здравствуйте, – с улыбкой вновь повторил Спаркс.

Толстяк наконец понял, что обращаются именно к нему.

Он молча смотрел на них. Затем на глаза дворецкого навернулись слезы, и все его большое рыхлое тело затряслось от судорожных рыданий. Слезы неудержимым потоком брызнули из глаз и заструились по обвисшим щекам; мужчина даже не пытался вытереть их.

– Ну-ну, дружище, – успокаивающе заговорил Спаркс, бросив озабоченный взгляд на Дойла, – вам ведь уже лучше, правда?

При каждом новом приступе рыданий соусница в ослабевших руках дворецкого подпрыгивала. И не будь колченогий стул, на котором он сидел, таким низким, он непременно шлепнулся бы на пол.

– Ну ладно, ладно, дружище, – ласково сказал Спаркс. – Скажите лучше, что тут у вас произошло?

Толстяк попытался что-то ответить, но рыдания мешали ему, и он беззвучно шлепал мокрыми губами, судорожно хватая воздух, как рыба, выброшенная на берег.

– Я… я… я… – повторял он в промежутках между громкими всхлипываниями, нелепо размахивая руками.

– Все хорошо. Все уже хорошо, успокойтесь, – мягко проговорил Спаркс, уговаривая толстяка, как маленького ребенка.

– Я… я… – Мужчина втянул в себя воздух, его покрасневшая от натуги шея напряглась, и он тяжело выдохнул: – Я… не повар!

И он притих, оглушенный звуком собственного голоса, уставившись на гостей с открытым ртом.

– Понятно. Вы, стало быть, не повар, – глядя в глаза толстяка, чуть ли не с нежностью повторил Спаркс.

Мужчина ожесточенно замотал головой, подтверждая, что так оно и есть. Однако, испугавшись, что его могут неправильно понять, согласно закивал, сопровождая движения головой каким-то бычачьим пофыркиванием, причмокиванием и пришлепыванием губами. Он был совершенно не способен выдавить из себя хоть что-то членораздельное.

– Вас… вас по ошибке заставили выполнять работу повара? – озадаченно спросил Дойл.

Из горла мужчины вырвался мученический стон, и он так сильно затряс головой, что его толстые щеки запрыгали.

– Ну хорошо, – деловито проговорил Спаркс. – Давайте убедимся, что мы поняли друг друга правильно. Итак, сэр, вы… не повар.

Казалось, трезвость суждения Спаркса вывела беднягу из продолжительного шока, заставив работать его начисто отключившиеся мозги. Кровь от лица медленно отхлынула, и толстяк перестал трястись. Опустив глаза, он вдруг с искренним изумлением обнаружил, что держит в своих огромных руках серебряную соусницу.

Покачав в растерянности головой, он не нашел ничего более подходящего, как начать чистить ее снова.

– Как вас зовут, дорогой мой? – мягко спросил Спаркс.

– Раскин, сэр, – ответил мужчина.

– Мне представляется, что весь дом на ваших плечах, верно, Раскин? – обратился к нему Спаркс.

– Я дворецкий, сэр. Отвечаю за кладовую, а также за посуду, – потупился Раскин. – Начинал когда-то, подметая… на кухне… Мне было четырнадцать, когда меня взяли работать в дом. Можно сказать, хозяин и я выросли вместе.

– А почему вы чистите серебро, Раскин? – так же мягко спросил Дойл.

– Должен же это кто-то делать, правда, сэр? – несколько обескураженно проговорил Раскин. – Больше некому.

– Разумеется, не повару, – подтвердил Спаркс.

– Нет, конечно, сэр. Наш повар, он лентяй и человек, прямо скажем, дрянной. Pa-re-e-si-an… – явно передразнивая кого-то, произнес Раскин, будто больших объяснений и не требовалось. – И у него никакого чувства ответственности, сэр. Углы только обтирал. Я так думаю, он ни единого денечка честно не проработал, а денежки получал. Без него гораздо лучше, да, гораздо. Сказать откровенно, сэр, от таких никудышных людишек лучше всего вовремя избавляться.

– Следовательно, обязанности повара также легли на ваши плечи? – заметил Спаркс, бросив многозначительный взгляд на Дойла, начинавшего наконец понимать причину отчаяния дворецкого.

– Вот именно, сэр. За меню, которое утвердили несколько недель назад, отвечаю тоже я. Меню отпечатано, все как полагается, сэр. – Раскин погладил себя по карманам, измазавшись жидкостью, которой он натирал серебро. – Экземпляр у меня тут спрятан.

– Не беспокойтесь, Раскин, все в порядке, – сказал Спаркс.

– Да, сэр. Обед должен быть великолепным, – проговорил дворецкий, неестественно оживившись; Дойл понял, что этот человек наверняка давно не ел, да и с психикой у него далеко не все в порядке.

– Но с обедом возникли какие-то трудности, так? – спросил Спаркс.

– Видите ли, в настоящий момент запасы продовольствия поистощились, а из-за того, что мы лишились повара, справиться со всем мне одному не по силам…

– Ну еще бы. Чтобы приготовить обед, требуется время, – пришел на помощь Раскину Дойл.

– Так точно, сэр. Я начну готовить сразу после того, как закончу остальные дела. Времени на приготовление обеда уйдет уйма, а потому я постарался запомнить меню наизусть, чтобы ничего не перепутать, – проговорил рассеянно Раскин, снова поглаживая себя по карманам. – О господи ты боже мой! Господи, куда я подевал часы?

– Сейчас без четверти девять, – подсказал Дойл.

– Без четверти девять? Вот как. Без четверти девять, – повторял дворецкий, словно само понятие времени никак не укладывалось у него в голове. – А гости прибывают… О боже, джентльмены, вы ведь приглашены на обед?

– Да. Но сказать по правде, мы прибыли несколько рановато, так что не волнуйтесь, Раскин, – успокоил дворецкого Спаркс.

– Стало быть, вы первые. Добро пожаловать, добро пожаловать. О господи, прошу покорно меня простить, джентльмены, я даже не приказал внести ваши чемоданы.

И толстяк попытался встать со стула.

– Все в порядке, Раскин, наши слуги за всем проследят, – сказал Спаркс.

– Вы уверены? Пусть экипаж поставят в конюшню…

– Спасибо, Раскин, о нем уже позаботились.

– Спасибо вам, сэр.

Раскин заерзал на стуле. Тело его обмякло, лицо стало серым.

– С вами все в порядке? – обеспокоенно спросил Дойл.

– Я, конечно, сильно притомился, сэр, – ответил Раскин. – По правде сказать, мне бы полежать минуту-другую, прежде чем начнут съезжаться гости. Всего каких-нибудь несколько минут. Но столько дел, столько дел, – задыхаясь, выдавил из себя Раскин, вытирая грязной салфеткой пот со лба.

– Сколько гостей приглашено к обеду, Раскин? – спросил Спаркс.

– Человек пятьдесят, сэр. Настоящий прием. Скажу прямо, сэр, в этом году хозяин себя совсем не жалеет.

– А он дома? Ваш хозяин дома?

– Да, сэр, – тяжко вздохнув, проговорил Раскин, и на его глаза опять навернулись слезы. – Но он не в себе, сэр. Совсем не в себе. Из комнат не выходит, кричит на меня из-за двери. Даже не завтракает.

– А вы не могли бы проводить нас к нему? – спросил Спаркс.

Раскин заволновался.

– Не уверен, что хозяину это понравится, сэр. Со всем к вам уважением, но он скверно себя чувствует. Да, сэр, очень скверно.

– Понимаю ваше беспокойство, Раскин, – сказал Спаркс. – Со мной доктор Дойл, который приехал как раз для того, чтобы взглянуть на вашего хозяина.

– Так вы доктор, сэр! – не веря своим ушам, воскликнул Раскин, словно надеяться на такое не было никакой возможности.

– Да-да, – проговорил Дойл, поднимая с пола саквояж.

– Если бы вы объяснили, где найти вашего хозяина, Раскин, – сказал Спаркс, – мы бы вас больше не беспокоили.

Дворецкий снова попытался подняться, Спаркс остановил его:

– Нет никакой необходимости сопровождать нас. Скажите только, на каком этаже расположены его покои.

– На этом, сэр. В конце коридора. Последняя дверь направо. Но постучите сначала, сэр. Обязательно постучите.

– Спасибо, Раскин. Вычищенное вами серебро просто сверкает.

– Правда, сэр? – радостно произнес Раскин, не зная, как выразить свою признательность.

– Уверен, что обед удастся на славу, – ответил Спаркс, жестом приглашая Дойла следовать за ним.

– А для чего возведена стена, Раскин? – внезапно спросил Дойл.

На лице дворецкого было написано недоумение.

– Какая стена, сэр?

– Стена снаружи.

– Боюсь, что я не знаю, о чем вы говорите, сэр, – с некоторым беспокойством проговорил Раскин.

Спаркс выразительно покачал головой, и Дойл замолчал, осторожно перешагивая через разложенное на полу серебро. Только сейчас он обратил внимание, что искусанные губы дворецкого воспалены и покрыты лихорадкой, а белки глаз покраснели. Приложив руку к его горячему лбу, Дойл улыбнулся, заметив, что Раскин смотрит на него с немым обожанием, будто дворняга, которую неожиданно приласкали.

– Вы не очень хорошо себя чувствуете, Раскин? – мягко спросил Дойл.

– Да, сэр. Не очень хорошо, сэр, – слабым голосом пробормотал слуга.

Вытащив из кармана носовой платок, Дойл смочил его в тазике и осторожно стер грязь с пылающего лба Раскина. Тот с жадностью слизывал капли воды, попадавшие ему на губы.

– Думаю, вам надо отлежаться, дружище, – сказал Дойл. – На вашем месте, Раскин, до прихода гостей я бы часок-другой отдохнул.

– А как же все приготовления, сэр? – попробовал возразить дворецкий.

– Не волнуйтесь. Мы поговорим с вашим хозяином, и, я уверен, он разрешит вам немного отдохнуть.

– Да, сэр, похоже, я действительно притомился, – невнятно пробормотал Раскин, и его подбородок снова задрожал от всхлипываний.

– Давайте руку, Раскин, я помогу вам. Вот так, поднимайтесь.

Дойл подхватил совсем больного Раскина под локоть. Дворецкого шатало из стороны в сторону так, будто его огрели по голове чем-то тяжелым. "Интересно, сколько он просидел на этом стуле, не двигаясь с места?" – подумал Дойл, доставая из кармана пузырек с лекарством и высыпая на пухлую ладонь Раскина несколько пилюль.

– Запейте их водой, Раскин. Это поможет вам уснуть. Обещайте, что сделаете это, – сказал Дойл.

– Обещаю, сэр, – покорно, как ребенок, ответил слуга.

– А теперь идите и ложитесь в постель, – велел Дойл, вручая Раскину свечу.

– Иду, сэр, – безропотно повиновался Раскин, тяжело зашаркав ногами по полу, чем вдруг напомнил Дойлу дрессированных слонов, которых он видел в цирке.

Когда Раскин скрылся из виду, Дойл и Спаркс заспешили по коридору в сторону спальни лорда Николсона.

– В одном мы можем быть уверены, – сказал Спаркс. – Пролом в стене проделал не Раскин – он для этого слишком слаб.

– Думаю, он не покидал дом уже несколько недель. Он хороший слуга и предан своему хозяину, – сказал Дойл.

– Да, в настоящий момент Раскин – единственный слуга в доме, – заметил Спаркс. – А раньше их было наверняка не меньше тридцати. Топпинг словно вымер, верно, Дойл?

Дойдя до поворота, они увидели быстро поднимающегося по лестнице Барри.

– В доме пусто, сэр, – доложил он. – На окнах решетки, в кухне все вверх дном. Везде грязь, сэр, и посуда немытая.

– Можно не сомневаться, что там хозяйничал Раскин, – сказал Спаркс.

– И я заметил две вещи, сэр, – продолжал Барри. – В коридоре и у входа рассыпана соль…

– Это первое. А что еще? – перебил его Спаркс.

– В кладовке за кухней я нашел фальшивую стену. А за ней дверь.

– Куда она ведет?

– Не сумел открыть, сэр, без инструментов это трудновато. Но под лестницей, судя по запаху…

– Находится погреб?

– В погребе я уже был, сэр. А там вовсе не погреб, потому что сквозняком из-под двери тянет.

Спаркс забеспокоился.

– Барри, принесите наши вещи. А потом постарайтесь открыть эту дверь.

Приподняв шляпу, Барри отправился выполнять приказания.

– Итак, если предположить, что Раскин последнее время не выходил из дома и не имеет к пролому в стене никакого отношения, то возникает вопрос: кто это сделал? – проговорил Дойл.

– Конюх, Дойл. Его звали Питер Фарли. Он отлучался из дому, чтобы доставить в Топпинг четырех лошадей из поместья в Шотландии, – сказал Спаркс, протягивая Дойлу какой-то листок.

– Что это? – с удивлением спросил Дойл, разворачивая листок.

– Коносамент. Клички лошадей, их характеристики, описание их здоровья. За подписью Питера Фарли. Я нашел это в кармане плаща, который висел в конюшне. Как мне представляется, не так давно Фарли вернулся домой и увидел возведенную вокруг дома стену. Что за чертовщина, обомлел он. Ему после тяжелой поездки надо напоить и накормить уставших животных, а кроме того, его ждет жена и работа по дому, – словом, в Топпинг необходимо попасть как можно быстрее. А тут эта чертова стена… – заключил Спаркс.

– И потому он прорубает в ней дыру, – продолжил Дойл.

– Естественно. Ведь ему нужно провести лошадей, а не только пройти самому.

– Пролом в стене как раз подходящих размеров.

– Фарли пришлось трудиться почти целый день. Он должен был торопиться, потому что, как вы помните, земля возле пролома сплошь истоптана копытами лошадей, а это значит, что животные нервничали, – сказал Спаркс.

– Их что-то пугало. И это "что-то" быстро приближалось, – добавил Дойл.

– Совершенно верно. Из-за этой дыры, которую наш храбрый конюх так старался прорубить, он и погиб.

– Каким образом? – спросил Дойл.

– Следите за ходом моей мысли, Дойл. Проделав ход в стене, Фарли отводит лошадей в конюшню и находит ее почему-то пустой, хотя все остальное вроде бы в порядке. Но ему и в голову не приходит заглянуть в особняк, поскольку там ему делать нечего; Фарли – человек простой, его место в конюшне… И если хозяин решил вдруг построить стену вокруг дома, то конюха это не касается. Он чистит лошадей, кормит их, потом готовит себе чай, разогревает пирог. И в это время слышит снаружи какой-то шум, из-за которого животные начинают вдруг беспокоиться. Бросив ужин на столе, Фарли торопится в стойла, проверить, что могло напугать лошадей. Там-то его и прикончили те, кто проник в Топпинг через эту самую дыру в стене.

– Не повезло бедняге. Но что они с ним сделали, Джек?

Спаркс в раздумье пожал плечами… Они приближались к двери, за которой, по словам Раскина, находились покои хозяина дома. Пол в этом конце коридора был сплошь засыпан солью.

– А какая польза от соли, Дойл? От чего она защищает, как вы полагаете? – спросил Спаркс.

В этот момент из-за двери донеслись грохот разбиваемой посуды и дикие вопли.

– Шуты гороховые! Щеголи и шуты гороховые! Ха-ха!

Приложив палец к губам, Спаркс постучал в дверь. Никакого ответа не последовало, но грохот и вопли прекратились. Спаркс постучал снова.

– У вас все в порядке, сэр? – спросил Спаркс, с необыкновенной точностью копируя голос Раскина.

– Пошел вон! Убирайся играть в свои паровозы!

– Прошу покорнейше простить, сэр, – голосом Раскина продолжал Спаркс. – Но прибыли первые гости. Они желают вас видеть.

– Гости? Прибыли гости? – завизжали за дверью, и в этом визге слышались и недоверие, и презрение одновременно.

– Да, сэр. И обед готов. Пора садиться за стол, иначе все остынет, а вы бываете крайне недовольны, когда еду подают остывшей, – продолжал Спаркс.

Закрой Дойл глаза, ему бы и в голову не пришло, что это говорит не Раскин. За дверью послышались осторожные шаги, и тут же раздался звук отпираемых замков.

– Если я чего и не выношу, так это твоего постоянного вранья, льстивый ублюдок! – визжал голос, пока отодвигались новые засовы. – Не будет никакого званого обеда, и не может быть никаких гостей, и если из твоей поганой пасти снова посыплется подобная галиматья, я придушу тебя собственными руками и брошу вариться в каком-нибудь вонючем котле! А жир переплавлю на рождественские свечи!

Дверь распахнулась, и перед ними предстал среднего роста худощавый мужчина с довольно приятным лицом, которое портила растрепанная светлая борода и такая же светлая, давно не видевшая ни мыла, ни расчески шевелюра. Густые брови изгибались на высоком лбу. Широко расставленные светло-карие глаза сверкали от негодования, на носу выступили мелкие капли пота. Мужчине было никак не меньше сорока лет, однако выглядел он на редкость молодо. Кожа на лице была гладкой и чистой, как у юноши, еще не начавшего бриться. Это не было следствием правильного образа жизни, а, скорее, объяснялось упорным нежеланием взрослеть. На нем был черный шелковый халат, накинутый поверх мятой блузы, редкого покроя сапоги на пробковой подошве и бриджи для верховой езды… На Спаркса и Дойла была наставлена двустволка, которую мужчина держал в руках.

Все трое застыли на месте.

– Полагаю, вы и есть лорд Николсон, – самым приятным и спокойным голосом произнес Спаркс.

– А вы наверняка не Раскин, – убежденно проговорил Николсон, а затем, не удержавшись, добавил: – Этот безмозглый идиот.

– Барон Эверетт Гасконь-Руж, – небрежным тоном представился Спаркс, протягивая Николсону новогоднее приглашение. – Насколько я понимаю, вы отменили прием, дружище, и ваша открытка дошла до меня каким-то совершенно непостижимым образом.

– В самом деле? Как странно. Заходите, заходите! Очень рад! Простите за беспорядок! – рассыпался в извинениях Николсон, опустив ружье и в один миг превратившись из злобного самодура в гостеприимного хозяина.

– Несите чемоданы, Гомперц, – рявкнул Спаркс, свирепо поглядев на Дойла.

– Слушаюсь, сэр.

Дойл бросился выполнять приказ "своего господина". Он втащил в комнату саквояж, ибо никакого другого багажа у них не было. Николсон торопливо захлопнул за ним дверь и принялся запирать засовы.

– А я, знаете ли, потерял всякую надежду, – визгливым голосом продолжал Николсон, тряся руку Спаркса. – Не ожидал ни одной живой души. Забыл об этом совершенно. Приятный сюрприз, весьма приятный.

"А мне, похоже, в этом доме общаться будет не с кем", – разочарованно подумал Дойл. Злобные нападки хозяина Топпинга на своего верного и несчастного слугу вызвали в Дойле острую неприязнь, и образ лорда Чарлза Стюарта Николсона померк для него раз и навсегда.

Дойл огляделся. Тяжелые шторы на окнах были задернуты, и это придавало комнате, обставленной темной средневековой мебелью, еще более мрачный вид. На всех вещах лежал толстый слой пыли. Воздух, отдававший мочой и потом, был спертым и тяжелым. На полу валялись битая посуда, объедки и корки хлеба. Над едва тлевшим камином висел давно нечищенный, потемневший фамильный герб и холодно поблескивали несколько обнаженных клинков и сабель.

Николсон торопливо пересек комнату и остановился у каминной полки, зябко потирая ладони.

– Как насчет бренди? – спросил он и, не дожидаясь ответа, вытащил пробку из хрустального графинчика и наполнил доверху два бокала. – Я выпью с удовольствием, – проговорил он и наполовину осушил свой бокал. Затем снова наполнил его до краев и только тогда протянул второй бокал Спарксу. – Ваше здоровье.

– Спасибо, – холодно ответил Спаркс, поудобнее устраиваясь в кресле у огня.

– Может быть, слугу отправить вниз? – спросил Николсон, присаживаясь напротив Спаркса. – Уверен, эта свинья Раскин найдет дело и для него.

– Нет, благодарю, – высокомерно возразил Спаркс, – он может понадобиться мне здесь.

– Очень хорошо, – с готовностью согласился Николсон, несколько утрачивая свой апломб. – Как прошло путешествие?

– Признаюсь, оно было крайне утомительным, – слегка раздраженно ответил Спаркс.

Николсон закивал, словно кукла. Присев на край стула, он пьяно таращил глаза, прихлебывая из бокала и то и дело вытирая мокрый рот рукавом халата.

– Стало быть, Новый год уже наступил? – громко заметил он.

– Ммм… – неопределенно промычал Спаркс, оглядывая комнату.

– Как вам мои сапоги? – Задрав полу халата, Николсон поднял ногу, кокетливо покачивая носком сапога. – На пробковой подошве. Они не проводят электричества. К тому же на мне три пары носков, так что ничего у них не выйдет, никакой электроэкзекуции. И никакие поезда меня не интересуют! Нет, сэр!

Спаркс демонстративно молчал, давая понять, что правила хорошего тона дают возможность решать, на какие реплики нужно реагировать, а какие можно оставить без ответа. Николсон вдруг вскочил, как будто вспомнил о каких-то приличиях, подхватил с каминной полки красный лакированный ящик и, хихикая, ринулся к Спарксу.

– Хотите сигару, барон?

Он открыл ящичек, гримасничая, как мартышка.

Спаркс, поморщившись, наклонился над ящичком и выудил из него сигару с таким видом, словно это была гнилая селедка. Джек держал сигару перед собой, пока Николсон шарил по карманам халата в поисках спичек. Наконец он чиркнул спичкой и поднес ее Спарксу. Попыхивая сигарой, Джек неторопливо раскурил ее.

– Из Тринидада, – сообщил Николсон, тоже взяв сигару. – У отца там плантация. Представьте, он хотел, чтобы этой чертовой плантацией управлял я. Что за чушь! Ха-ха!

– Да, жара там чудовищная, – вежливо согласился Спаркс, сочувственно покачивая головой.

– Вот именно. Чудовищная, – словно обрадовавшись неожиданной поддержке, проговорил Николсон. – Чудовищная жара и черные, которые за вашей спиной вытворяют что хотят. Пустоголовые вонючие идиоты с отвратительными потными рожами, распевающие по ночам свои дикарские песни. Но знаете, что я вам скажу? Там безумно красивые женщины. Да-да, пре-крас-ные!

– Неужели?

– И все до одной шлюхи! Даже те, у которых на спинах болтаются их черненькие макаки. Мамаши готовы прямо посередине улицы стянуть с себя юбочки за какие-нибудь гроши, – рассказывал Николсон севшим от возбуждения голосом. – Вам непременно надо туда съездить! Не пожалеете! Их черненькие попки рядом с вашим… Это просто захватывает, скажу я вам. Тропический восторг! Восторг!

И, плеснув себе еще бренди, Николсон без всякого стеснения засунул руку в штаны.

– Я бы и сейчас не прочь заняться таким спортом. Удовлетворить потребность, знаете ли. Ха-ха! Наступает момент, когда этого о-ч-чень хочется, и плевать на все приличия!

Николсон подмигнул Спарксу.

Мысль о том, что утонченная и хрупкая леди Николсон в качестве супруги была близка с этим развращенным дегенератом, вызвала в душе Дойла приступ ярости. Если за этим нравственным уродом гоняются какие-то призраки, подумалось ему, то он с удовольствием помог бы им разделаться с лордом. Дойл невольно потянулся к кочерге, лежащей возле камина.

– А что ваш отец, лорд Николсон? – спросил Спаркс как ни в чем не бывало.

– Представляете, он все еще жив! – вскричал Николсон-младший, словно это было самой нелепой вещью, какую только можно себе вообразить. – Цепляется за жизнь из последних сил, жадный негодяй! И что остается бедному Чарлзу, у которого ни титула, ни денег, кроме как влачить жалкое существование и зависеть от тех жалких подачек, которые ему перепадают? И не думайте, что старому негодяю это нравится. Не думайте, что у него не болит сердце по ночам, когда ангел смерти склоняется над ним. Папаша отлично знает, что я собираю последние крохи, лишь бы содержать дом в порядке. Дело в том, что этот злобный завистник просто сбрендил! Да-да, сбрендил окончательно. И вместо крови у него моча в жилах течет, а он все не умирает и не умирает! Почему, скажите мне, пожалуйста? Почему? Почему?!

В припадке гнева Николсон швырнул бокал в камин и затопал ногами, брызгая слюной и выкрикивая что-то нечленораздельное.

Дойл и Спаркс согласно переглянулись, решив, что этот сумасшедший явно опасен для окружающих. Между тем лорд Николсон успокоился так же мгновенно, как и начал бушевать. Весело напевая какую-то мелодию из последней постановки Гилберта и Салливана, он взял с каминной полки другой бокал и вновь плеснул в него бренди.

– А как поживает ваша жена, Чарлз? – спросил вдруг Спаркс.

Стоя к ним спиной, Николсон перестал напевать.

– Леди Николсон. Как она? – повторил свой вопрос Джек.

– Моя жена? – ледяным голосом переспросил Николсон.

– Совершенно верно. Я видел ее недавно в Лондоне.

– Видели ее?

– Да, видел. И выглядела она не самым лучшим образом.

– Не самым лучшим?

– Нет, не самым. Она была очень бледна.

"Что все это значит?" – лихорадочно пытался сообразить Дойл.

– Была бледна? – бубнил Николсон, по-прежнему не оборачиваясь к ним. Правую руку он опустил в карман халата.

– Очень бледна и выглядела совсем больной, если хотите знать мое мнение. Может быть, она переживает из-за сына? Как ваш сын? – В голосе Спаркса отчетливо зазвучали враждебные ноты.

– Мой сын?

– Послушайте, – холодно проговорил Спаркс. – Вы всегда все повторяете, как попугай, или ваш отец просто не научил вас, как следует разговаривать с людьми?

Николсон обернулся. У него в руке был револьвер. Губы лорда искривила злобная усмешка.

– Скажите-ка лучше, кто вы такой, уважаемый, и что вам здесь надо? – спросил он, с ненавистью глядя на Спаркса.

– Итак, вы не скажете…

– Это она послала вас, не так ли?

– Вы что-то путаете.

– Моя жена послала вас, а вы ее любовник, не так ли? Грязная шлюха…

– Выбирайте, пожалуйста, выражения, лорд.

– Вы спите с ней, а? И не пытайтесь отрицать это!

– Опустите револьвер, глупый мальчишка! – рявкнул вдруг Спаркс; ни один мускул на его лице не дрогнул. – Опустите немедленно!

Николсон застыл на месте, словно собака, услышавшая издалека свист хозяина. Злобная ухмылка исчезла с его лица, сменившись выражением обиженного ребенка. Он покорно опустил револьвер.

– А теперь, молодой человек, вы будете отвечать. Будете отвечать, когда вас будут спрашивать, – жестко произнес Спаркс.

– Простите… – захныкал Николсон.

Резко поднявшись с кресла, Спаркс выхватил револьвер из руки Николсона и, размахнувшись, влепил лорду пощечину. Николсон повалился на колени и зарыдал. Спаркс высыпал патроны из барабана, положил их в карман и отшвырнул револьвер. Потом, не церемонясь, схватил Николсона за отвороты халата и поднял его на ноги.

– Если вы когда-нибудь заговорите со мной в грубом тоне или в моем присутствии дурно отзоветесь о своей жене, равно как и о ком-либо другом, вы будете сурово наказаны. Вам понятно, юноша?

– Вы не имеете права так со мной разговаривать! – всхлипнул Николсон.

Спаркс подтолкнул его к стулу, и Николсон плюхнулся на него, испуганно вскрикнув. Он, не отрываясь, смотрел на Спаркса покрасневшими, заплаканными глазами. Джек поднял с пола свою трость и придвинулся к лорду.

– Вы жадный, испорченный мальчишка…

– Я не жадный и не испорченный!

– Вытяните руки ладонями вверх, Чарлз.

– Вы не можете заставить меня…

– Немедленно!

Громко всхлипнув, Чарлз вытянул перед собой дрожащие руки.

– Ну, сколько ударов заработал этот несносный мальчишка, Гомперц? – суровым голосом спросил Спаркс, помахивая тростью.

– Я бы дал ему шанс, сэр, а уж потом наказывал, – сказал Дойл, даже не пытаясь скрыть отвращение к распустившему нюни Николсону.

– Вы правы. Чарлз, вы слышали, что сказал Гомперц? Он считает, что я должен проявить милосердие. Что вы думаете по этому поводу?

– Да-а-а, сэр.

Спаркс ударил тростью по ладоням Николсона. Лорд завопил.

– Итак, где ваша жена? – спросил Спаркс.

– Я не знаю.

Спаркс ударил его снова.

– А-а-а! В Лондоне. Думаю, что в Лондоне. Я не видел ее почти три месяца.

– А ваш сын?

– Она забрала его с собой, – ответил, рыдая, Николсон, даже не пытаясь утереть слезы, струившиеся по щекам.

– И вы его не видели с тех пор?

– Не видел, клянусь!

– Для чего вы возвели стену вокруг дома, Чарлз? – продолжал сурово вопрошать Спаркс.

– Из-за нее.

– Из-за вашей жены?

– Да.

– Вы построили стену после того, как она уехала?

Николсон утвердительно кивнул.

– Почему?

– Потому что я боюсь ее.

Трость со свистом опустилась на вытянутые руки Николсона.

– Вы упрямый мальчишка, Чарли. Повторяю: почему вы боитесь свою жену?

– Потому что она… обожает Сатану.

– Вот как! Оказывается, леди Николсон обожает Сатану и якшается с чертями.

И Спаркс снова ударил Николсона по рукам.

– Но это правда, правда, клянусь Иисусом, это правда, – разрыдался Николсон, не в силах оказывать сопротивление Спарксу ложью и недоговоренностью.

Спаркс, похоже, почувствовал это и, наклонившись над Николсоном, жестко спросил:

– И что же такое делает ваша жена, которую вы так боитесь?

– Она собирает здесь мерзких тварей.

– Что это за мерзкие твари, Чарлз?

– Они собираются по ночам.

– Поэтому вы и построили стену, Чарлз? Чтобы мерзкие твари не могли проникнуть сюда?

– Да.

– И рассыпали вокруг соль?

– Да-да. От соли им больно.

– Что это за твари, Чарлз?

– Не знаю. Я не видел их.

– Но вы слышали что-то по ночам, так?

– Да. Пожалуйста, не делайте мне больно, умоляю вас, – заскулил Николсон, пытаясь обнять ноги Спаркса.

– Чарли, в прошлом году вы продали участок земли. Очень большой участок. Вы это помните? – спросил Спаркс, отпихивая Николсона. – Отвечайте!

– Нет, я не помню.

– Слушайте меня внимательно: вы продали северный участок земли, принадлежавший вашей семье. Вы унаследовали его. И вы продали его некоему генералу Драммонду.

– Генералу? – переспросил Николсон, как будто услышав знакомое имя.

– Вспомнили, Чарли? Вы помните генерала?

– Да. Генерал приезжал сюда. Вместе с моей женой.

– Генерал и ваша жена – друзья, не так ли?