Текст книги "Зимняя сказка"

Питер Лейк ощутил, что гигантская махина мира стала проворачиваться, переходя в какое-то иное, никому дотоле неведомое состояние, однако уже в следующий миг его вниманием вновь завладела кружившая в танце светловолосая, голубоглазая Беверли, которая в эту минуту походила на школьницу. Она двигалась так живо и легко, словно музыка звучала в ней самой. Она привыкла таить свои движения, собирать их, копить их силу – которую теперь дарила миру. Он никогда не видел ее такой, и сама она такой никогда не была. Он боялся за нее, но чувствовал, что тем или иным образом танец этот останется в вечности и будет являть себя миру снова и снова. Сотни тысяч движений, одно прекраснее другого, в холодной тьме пустынных пространств. Он надеялся на то, что в этом мире найдется место и для них. Здесь для всего есть место, здесь все имеет свой конец и свое начало.

Они потеряли себя в вихре, волны которого расходились от танцующих пар по всему миру.

– Мне было так страшно, – сказала Беверли, когда они ехали домой на такси.

– Страшно? Да бог с тобой! Ты была королевой всего вечера. Вначале ты усыпила Перли. Потом распахнула двери, раздула огонь и заставила вращаться стрелки часов. Ты была королевой бала. Все вращалось вокруг тебя. Стоило нам уехать, как вечер кончился.

– Я так волновалась, – сказала она. – Я все время дрожала.

Питер Лейк посмотрел на нее с недоумением.

– Как я рада, что все уже позади. Ненавижу людные места. Я хотела сделать это один-единственный раз, и я это сделала.

– Я даже не заметил того, что ты нервничала.

– Я не шучу.

– Внешне на тебе это никак не сказалось.

– Подобные вещи происходят внутри.

Вернувшись, они никого не застали дома. Семейство Пеннов праздновало Новый год в Нью-Йорке. Даже Уилла спала сейчас в доме Мелиссы Виз, дочери Кроуфорда Виза, строительного магната, повелителя камня и стали. Питер Лейк и Беверли поднялись на второй этаж и рухнули на диван в ее спальне. Он заметил, что она была необычайно разгорячена и в испарине, но выглядела такой счастливой, что ей без труда удалось убедить его в том, что ничего с ней не происходит, что по вечерам у нее обычно подскакивает температура – не более того. После ванны и нескольких часов на крыше в сухом зимнем воздухе ей станет значительно лучше. Ей уже сейчас лучше, и она даже не помнит, когда чувствовала себя так хорошо. Она бы с удовольствием покаталась завтра на велосипеде или на коньках. Конечно, она слегка запыхалась, но сейчас все прошло. И тут что-то случилось, и, несмотря на все его опасения по поводу ее здоровья, они уже занимались любовью, даже не успев раздеться. Путаясь в шелке, Питер Лейк добрался до Беверли и, взглянув на нее поверх взбитых юбок, подумал, что они походят на любовников, чинно восседающих по обе стороны праздничного стола. В петлице у него по-прежнему красовалась гвоздика, бархатный бант был аккуратно повязан на шее. Со стороны их поза могла показаться уместной для строго формального, ни к чему не обязывающего разговора, и в то же время, скрытые под шелковыми складками ткани, их тела бились в самом горячем и самом неистовом соитии, какое можно себе представить. Будто в танце, они положили руки друг другу на плечи и слегка поводили пальцами по спинам, едва касаясь одежды. Казалось, Беверли купается в нежно-голубых кружевах, разбрызгивая их по всей кровати.

Они не боялись, что кто-то войдет и застанет их в объятиях друг друга. К тому же Айзек Пени вполне отдавал себе отчет в том, что происходит с его дочерью. При других обстоятельствах он бы, конечно, не позволил своей юной, нежной и утонченно воспитанной девочке вкушать сомнительную сладость земных наслаждений, но Айзек Пени понимал, что его дочь влюбилась в Питера Лейка, и, несмотря на рискованность ее поведения, считал, что она вправе сама распорядиться своей судьбой, тем более что ее жизнь неумолимо подходила к концу.

Больше всего на свете она любила звезды, подарившие ей благодать – или безумие. Когда она пыталась рассказывать о них отцу, он всегда немного пугался, поскольку знал, что возвышенные видения и высокий настрой души нередко оборачиваются ранней смертью.

Порою, когда в полуночный час Айзек Пени поднимался к ней на крышу, думая увидеть ее спящей, он заставал ее в полузабытьи: широко раскрыв глаза, она смотрела на звезды.

– И что же ты там видишь? – спрашивал он, страшась за ее рассудок. – Что там, по-твоему, находится?

Лишь раз, один-единственный раз, в ту минуту, когда Беверли была слишком слаба для того, чтобы сопротивляться его расспросам, она попыталась поведать ему о своих видениях. Единственное, что он смог понять, так это то, что она видела на небе животных, шкуры которых состояли из мириад звезд. Они двигались степенно и грациозно, хотя на деле оставались совершенно недвижными. Люди не видели их улыбок. На темных звездных лугах жили кони и какие-то иные звери, что летали, боролись и играли, не совершая ни единого движения и ни единым звуком не нарушая безмолвия своих небесных обиталищ.

– Я вижу места, откуда все мы родом, – сказала Беверли.

– Никак не возьму в толк, о чем ты, – ответил со вздохом ее отец. – Боги в моем понимании всегда казались мне сокрытыми за сплошной облачной пеленой и бесконечно далекими.

– Нет-нет, папа, – возразила она ему. – Они здесь.

– Что-то я тебя не понимаю…

– Что ж тут непонятного? Они не там, они здесь.

Весною душа Беверли отошла в мир иной. Она умерла в марте – ветреным пасмурным днем, когда по небу уже кружило воронье, хотя мир, изнуренный долгой холодной зимой, все еще пребывал в полной прострации. Питер Лейк, находившийся в этот момент возле нее, в одно мгновение превратился в старика, забывшего навеки, что значит быть молодым. То, что некогда радовало его, теперь представлялось ему ужасным наказанием за его дерзость и тщеславие. Ему навсегда запомнились слова Беверли, сказанные ею незадолго до смерти, когда она была уже в бреду: о невесомых шарфиках, которые на самом деле были песнями, о ливне серебристых искр, об оленях с голосами как горны и пирах посреди полей черного света, где одуванчиками цвели солнца. До конца дней его будет мучить кошмарное видение ее пожелтевшего, усохшего тела, недвижно лежащего во мраке опутанной корнями могилы, – так ему казалось.

Вслед за Беверли умер и Айзек Пени. Ночью он позвал Гарри в свою комнату и сказал ему:

– Я умираю. Мне страшно. Я куда-то падаю.

Он умер в следующее мгновение, увлеченный таинственной силой, с которой не может совладать никто. Уиллу и Джека тут же отправили в деревню к родственникам, а слуг уволили. Люди, купившие их дом, решили снести его и построить на этом месте новую школу. Гарри отправился в Гарвард, откуда он был призван в армию и отправлен на французский театр военных действий. Газета «Сан» практически не изменилась. Прежде чем стать ее новым хозяином, Гарри должен был пережить битвы при Шато-Тьерри[32]32
  Шато-Тьерри — битва, разыгравшаяся во время Второго сражения на Марне 15 июля – 4 августа 1918 г., во время Первой мировой войны. Активное участие в битве принимал Американский экспедиционный корпус. Сражение закончилось поражением германских войск.


[Закрыть] и на Марне.[33]33
  Марна — сражение на Марне 5–9 сентября 1914 г., крупнейшее сражение Первой мировой войны между англо-французскими и германскими войсками, закончившееся отходом германских войск к реке Эна.


[Закрыть] Процветавшее семейство Пеннов исчезло в мгновение ока. Питеру Лейку, которому дотоле не было ведомо чувство одиночества, казалось, что город вмиг опустел. Впрочем, некоторых воинов, получивших в бою тяжелые ранения, удается вынести с поля боя. Питер Лейк остался в живых.

Теперь, когда ему не о ком было заботиться и не за кем ухаживать, он стал то и дело появляться верхом на Атанзоре в районе Файв-Пойнтс, мечтая наткнуться там на Перли. Он хотел умереть. Однако за все лето их пути так ни разу и не пересеклись, и Питер Лейк, к вящему его сожалению, по-прежнему оставался свободным человеком. Он бездумно разъезжал по городу на Атанзоре, который, будучи лишенным прежнего внимания и ухода, вновь стал походить на обычную белую лошадку, прежде таскавшую по Бруклину молочный фургон. Питер Лейк скитался без всякой цели, он сознательно ехал в никуда. Он потерялся в лабиринте города среди его извивающихся улиц, шумных авеню, заброшенных скверов, кольцевых дорог и людных дворов, став одним из участников огромной армии безвестных нищих скитальцев.

У него всегда находились деньги на то, чтобы накормить Атанзора, а порою и самого себя, хотя он и не осознавал, как их добывает; казалось, ему было достаточно пройти по оживленной улице, и откуда ни возьмись он оказывался на сотню долларов богаче, хотя деньги, конечно же, брались из чужих карманов. Одежда его вконец износилась, лицо обветрилось и покрылось глубокими морщинами. Однажды к нему подошел молодой щеголь в шубе из котика, который, высыпав ему в руку целую пригоршню серебряных монет, сказал:

– Возьми, папаша.

– Какой я тебе, на хрен, папаша! – возмутился Питер Лейк, однако деньги оставил.

Серебро жгло Питеру Лейку карман – словно кающемуся, давшему некий суровый обет. Проехав несколько миль, Атанзор остановился. Дорогу ему перекрыла колонна армейских грузовиков. Стоять пришлось так долго, что Питер Лейк спешился и решил немного осмотреться. Увидев перед собой кинотеатр (он слышал о таких вещах, но пока лишь слышал), он недолго думая вошел внутрь.

Царившую там темень вдруг прорезала вспышка яркого света, высветившего на стене заключенное в прямоугольник мерцающее изображение. Питер Лейк явственно слышал ровное урчание электрического привода и пение вентилятора охладительной системы. Высвеченные светом странного прожектора пылинки, плывшие под потолком, казались ему медленно бредущим стадом бизонов, освещенных фарами локомотива, или звездами, внезапно пришедшими в движение. Изображения, невесть как возникавшие на экране, то и дело менялись: то он видел какие-то комнаты, то людей, идущих по улице или привязанных к железнодорожным шпалам. В течение получаса Питер Лейк наблюдал за этим странным серым миром, обитатели которого двигались излишне быстро и смешно разевали рты, не произнося при этом ни звука. Внезапно экран вновь стал белым, после чего на нем появилась надпись: «Зимняя сцена в Бруклине – как это было».

Он увидел перед собой безлюдную, занесенную снегом деревушку. На дороге появилась лошадка, тянувшая за собой сани, которая в следующее мгновение исчезла с экрана, скрывшись за занавесом. Двери домов отворились, из них вышло с полдюжины женщин, и как по команде они принялись сбивать масло. Появившиеся неведомо откуда мужчины занимались рубкой дров, молочники развозили молоко, мальчишки разносили газеты, толпа полицейских гонялась за толпой бандитов.

– Что значит «было»? – спросил вслух Питер Лейк.

– Тише! – злобно зашипела дама, сидевшая рядом, не сняв шляпы.

Экран вновь вспыхнул белым светом. На сей раз надпись гласила: «Город в третьем тысячелетии». Увидев на экране его образ, Питер Лейк изумленно охнул – он узнал в нем живую картину, висевшую в подвальном этаже дома Пеннов. Каждый новый образ предварялся титрами. Вслед за надписью «Полет» появилось изображение ночного неба, расцвеченного множеством подвижных огней. Они двигались по темному небу грациозно, словно шхуны, и стремительно, словно скорые поезда. Город взметался ввысь серебристыми светящимися утесами, отражаясь в подернутых рябью водах. Кругом виднелись огни. Холодные ветра гуляли по узким бульварам, раскачивая заиндевевшие кроны деревьев. Между светящимися утесами неспешно, словно река перед плотиной, ползали по-зимнему плотные тучки, несомые студеными ветрами, – на уровне четверти от высоты зданий, и ведь это были вовсе не низкие облака, не туман. Как такое могло быть?

Появилась новая надпись: «Город будущего охвачен огнем». Весь город скрылся в облаках дыма, похожих на огромные, подсвеченные подземным пламенем горные кряжи. Пленка неожиданно лопнула, и Питера Лейка захлестнуло нестерпимо ярким светом, будто кипящей пеной у подножья водопада. Атанзор покорно, словно собака, ждал его на прежнем месте. Молчаливый и унылый хозяин повел его на восток. Шкура Атанзора была перепачкана копотью и пылью, да и сам он давно уже не походил на гордое конное изваяние. Питер Лейк испытывал крайнюю усталость и утомление, однако в этот сентябрьский вечер Канада уже грозила грядущими холодами, и потому он почел за лучшее переночевать в подвальчике неподалеку от великого моста. Сальная свеча освещала комнатку, пол которой был устлан соломой. Питер Лейк завел Атанзора внутрь и сел наземь, опершись спиной о стену. Через какое-то время в комнатке появился мужчина, молча поставивший перед конем ведро овса и ведро воды. Он вышел, но едва ли не тут же вернулся обратно, держа в одной руке кастрюльку с жареной рыбой и тушеными овощами, а в другой – две бутылки холодного пива. Поставив их перед гостем, он осведомился:

– Горячая вода утром потребуется?

– Ясное дело, – не раздумывая ответил Питер Лейк-Я горячей воды сто лет не видел.

– Вам придется заплатить за себя и за лошадку и, соответственно, за овес, горячую воду, еду, пиво и свечу два доллара – два с половиной, если хотите, чтобы к вам никого не подселяли. Расплатиться можете и утром. Вы должны освободить номер не позднее одиннадцати.

– Номер?

– Не забывайте о том, что вы находитесь в отеле.

Рыба и овощи оказались свежими, пиво холодным как лед, а солома мягкой и теплой. Питеру Лейку вспомнилась первая ночь, проведенная им в городе: тогда он спал вместе с воровками в подвале, освещавшемся точно такой же сальной свечой. Но здесь женщин не было. Впрочем, женщин для него теперь вообще не существовало. Прежний мир рухнул, распался на части, стал холодным и серым. Питер Лейк заснул, сжимая в руке несколько соломинок, удовлетворенный одиночеством в теплом и грязном подвале. Он и не подозревал о том, сколь трудным будет его дальнейший путь.

Атанзор же так и не сомкнул глаз. Он постоянно к чему-то прислушивался, странно водя ушами и посматривая на дверь. Если бы Питер Лейк не спал, он увидел бы, что тот похож на боевого коня, чующего приближение битвы. Что-то витало в воздухе, и чем беспокойнее ощущал себя белый конь, тем больше поразительных воспоминаний захлестывало его сердце.

Через много часов Питеру Лейку приснился сон, в котором он увидел себя лежащим на устланном соломой полу. Атанзор, казавшийся в полумраке расплывчатым светлым пятном, вел себя на удивление беспокойно. Питер Лейк знал, что он видит сон, и потому нисколько не удивился тому, что задолго до рассвета через щели стены в комнату стал проникать серебристый свет. Высокое оконце казалось покрытым морозными узорами, ожившими, будто в свете декабрьской луны. Свечение становилось все сильнее и сильнее. Оно походило на рассветное сияние, но разгоралось куда быстрее и было лишено каких бы то ни было полутонов или красок. Будь этот свет светом солнца, он давно пробудил бы спящего Питера Лейка. Странное холодное свечение сопровождалось не менее странными звуками, которые казались то завываниями ветра, что чьими-то голосами. Это был голос облачной стены, грозно наползавшей на Манхэттен, гоня перед собой заблудившийся звук и свет, будто янтарь и морские раковины, из которых буря, обрушившись на берег, сплетет ожерелье.

У надвигавшегося на Нью-Йорк урагана, как и у любой бури, существовал недвижный безмятежный центр, столпом уходивший в заоблачные выси. Его приближение пробудило Питера Лейка ото сна. Он сел и обвел взглядом наполненную серебристым сиянием комнату. Атанзор едва сдерживался, он дрожал и то и дело бил копытом, чувствуя, что его час настал. Питеру Лейку казалось, что от него исходит мерное гудение, вызвавшее в его памяти образы огромных турбин.

Ветер, налетевший с юга, ярился все сильнее, сотрясая кроны деревьев и заставляя их наклоняться едва ли не до самой земли. Крышки мусорных бачков взмыли в воздух подобно артиллерийским снарядам. Сами мусорные бачки повалились набок и с немыслимым грохотом покатились по улицам, разбивая витрины. Балки дома мучительно поскрипывали и постанывали в самом центре борьбы ветра и света. Никто не мог взять верх, и выскабливаемая дочиста земля тяжело содрогалась. И вдруг – вдруг все смолкло, стало недвижным, замерло.

Свет лился уже потоками. Над заливом вспыхнул ослепительный луч. «Это всего лишь сон, – пытался успокоить себя Питер Лейк. – Всего лишь сон». Дверь подвала бесшумно соскользнула с петель и исчезла во мраке. Серебристый луч спустился по ступеням и осветил устланный соломой пол.

Внезапно свет погас, и в подвале вновь стало темно. Питер Лейк вновь прилег, прислонившись спиной к стене, и, переведя дух, хотел было закрыть глаза, но тут перед ним предстало новое видение, поразившее его еще сильнее. Перед входом в подвал стояла Беверли, окруженная ореолом белых, серебряных и голубых лучей. Она держала в руке уздечку, которая была украшена звездами и алмазами. От Беверли исходил свет, Атанзор казался рядом с нею маленьким шетландским пони. Ее присутствие несколько успокоило Питера Лейка, того, который во сне, однако в тот же миг он лишился чувств. Но Питер Лейк, который смотрел сон, увидел, как Беверли с волосами, расчесанными на старинный манер, подошла к Атанзору и стала что-то говорить тому на ухо. Она была похожа на девочку, пытающуюся успокоить своего пони, но от нее исходило сияние.

Питер Лейк, смотревший сон, увидел, как Питер Лейк, который во сне, поднялся на ноги. Беверли посмотрела ему в глаза и подошла ближе. Он схватил рукой небесную уздечку. Беверли улыбнулась и отвела уздечку в сторону, хотя он изо всех сил пытался ее удержать. В тот же миг он проснулся. В комнатке было темно. Ему хотелось вернуться к Беверли в странно освещенную комнату, полную таинственного шипения, однако сон уже покинул его, и последнее, что он запомнил, – это ощущение невыразимой боли и утраты и бессильный гнев на тьму, сомкнувшуюся над ним без права обжалования.

За час до рассвета рядом со стойлом, в котором в эту ночь спал Питер Лейк, началась весьма необычная операция. Вооруженные до зубов Куцые, их дружки, а также дружки их дружков едва ли не панически выстраивались в боевые порядки на всех окрестных улицах и площадях. Перли переезжал с места на место на серой лошадке в яблоках, отдавая последние указания касательно проведения боевой операции. Отряд, которым командовал один из его приближенных, подошел к великому мосту со стороны Бруклина. Это была последняя мобилизация городских банд перед тем, как война разметала их как пыль по ветру.

Они исполняли свою лебединую песню, но были явно не в форме. Банды, доживавшие отмеренный им срок, стали прибежищем для криминальных элементов весьма странного рода. Рост большинства бойцов этой двухтысячной армии не составлял и пяти футов. Им явно не хватало проворности и выносливости обычных солдат. У многих из них глаза были такими же узкими (но не такими же выразительными), как у Сесила Мейчера. Около трети бандитов хромали на ту или на другую ногу. Отличительной чертой второй трети были косноязычие и шепелявость. Они могли только кудахтать, хрипеть, стенать или производить звуки, с какими пробка выскакивает из бутылки с шампанским. Те же бандиты, что выглядели обычно, являлись отъявленными головорезами, которых некогда принято было величать бешеными псами по той причине, что они считали всех людей своими заклятыми врагами и потому не могли стать участниками даже самых анархических банд. Теперь же из них было составлено целое войско.

Перли удалось собрать остаток Куцых Хвостов, Дохлых Кроликов, Ублюдков, Ухарей, Брильянтов, Отрепьев, Твердолобых, Сломанных Ребер, Белых Хлыстов, Корлерхукских Крыс, Ребят из Файв-Пойнте, Щипачей Алонзо, Собачьей Арфы, Воющих на Луну, Змеиных Клубков, Демонов Бауэри и прочих банд. Помимо прочего, в их воинство, численность которого превышала две тысячи человек, входили независимые налетчики, душители и гоп-стопперы.

Заранее подкупленная полиция должна была освободить к нужному времени несколько кварталов к югу от Чемберсстрит. Перли обещал обеспечить на этой территории полный порядок, сказав, что его интересует один-единственный человек. Он командовал этой армией хромоногих увальней и бешеных псов как заправский генерал, разъезжая на своем сером жеребце по позициям, занятым его людьми, и проверяя их готовность. Он связался с бруклинской стороной по телефону. Тамошний его отряд уже занял заранее оговоренные позиции.

– Манхэттен готов? – спросили из Бруклина.

Перли ответил на этот вопрос утвердительно. Шестнадцать сотен вооруженных манхэттенских участников операции тоже были готовы к бою. Хотя облачная стена в эту ночь подошла вплотную к городу, как это нередко бывало в сентябре при смене сезонов, Перли надеялся, что с восходом солнца ей все равно придется отступить назад. Поднявшееся над горизонтом солнце осветило низкорослую армию бандитов, которые, не таясь, переговаривались друг с другом в полный голос. Они были вооружены и жаждали крови.

Перси ждал того момента, когда Питер Лейк выйдет из подвала, где, как клялся трактирщик, он остановился на ночлег. От него, словно от серого кота в зимнюю бурю, сыпали искры. Он едва мог усидеть на месте и нервно тряс головой, не сводя глаз с открытой двери подвального стойла.

Питер Лейк вздрогнул и проснулся.

– Господи боже! – воскликнул он и снова упал на солому.

Уже начинало светать, а он никогда не мог вернуться ко сну, если просыпался очень счастливый или очень несчастный. Он сел и увидел перед собой Атанзора, который вел себя так, словно готовился к скачкам. Питеру Лейку уже доводилось видеть лошадей, нетерпеливо бивших копытом перед началом скачек в Бельмонте, но их нетерпение объяснялось чудовищными инъекциями атропина. Атанзор же играючи мог бы обойти всех этих скакунов одного за другим.

Питер Лейк чувствовал себя полным сил и энергии. Ему тоже хотелось проехаться на Атанзоре.

– Пора валить из города, – сказал он вслух. – Пора валить из этого долбаного штата, да с ветерком!

Он поднялся на ноги и направился к двери, надеясь, что трактирщик уже принес обещанную горячую воду. Подойдя к ведру, он тут же понял, что оно стоит здесь с вечера, и неожиданно обратил внимание на глубокие царапины, оставленные на его ладонях острыми гранеными алмазами.

У него не оставалось времени на раздумья. Нетерпение Атанзора достигло такой степени, что стены стойла задрожали так, будто через него проезжало разом шесть локомотивов.

Стоило ему подойти к выходу, как он услышал голоса шестнадцати сотен мужчин, которые даже не пытались таиться. «Что происходит?» – изумился Питер Лейк и, выйдя наружу, увидел в полусотне ярдов перед собой боевую фалангу из восьмисот бандитов, выстроившуюся широким полукольцом. Сидевший на сером жеребце Перли сиял от счастья. Питер Лейк ответил ему не менее лучезарной улыбкой.

– Здорово сработано, Перли, – прокричал он. – Но это еще не конец!

– Ты прав, Питер Лейк – прокричал Перли в ответ. – Это еще не конец!

– Неужели ты думаешь, что эти идиоты смогут тебе помочь? – поинтересовался Питер Лейк, окинув взором воинство Перли, и, не дожидаясь ответа, вернулся в подвал и выехал на улицу верхом. Полагая, что Перли вновь допустил промашку, он собирался перемахнуть через их головы – и ищи ветра в поле.

Однако стоило ему подъехать к этому живому кольцу, как внутри у него все похолодело. Ни о каких прыжках не могло быть и речи, поскольку это странное воинство тут же ощетинилось целым лесом острых пик тридцати и сорока футов длиной. Они находились слишком близко, Атанзор же не умел взмывать вверх по вертикали.

Заметив слева свободный проход, Питер Лейк пришпорил Атанзора и в следующее мгновение оказался за пределами кольца, встретившего его маневр громким улюлюканьем. Операция была спланирована до мелочей. Как только Питер Лейк выбрался из окружения, в конце улицы появилась еще целая сотня коротышек, вооруженных точно такими же пиками. С укосин и перекладин, закрепленных на стенах домов, свисали сети, по улице с ревом носилась дюжина злобных псов. Стволы пока молчали. Солдаты Перли явно хотели оттеснить Питера Лейка к мосту. Ему не оставалось ничего иного, как только подчиниться их воле. Чем ближе он подъезжал к мосту, тем больше виделось пик и сетей и тем громче становились крики преследователей.

Атанзор, в которого целилось не меньше сотни острых пик, уже скакал по пандусу, спускавшемуся с моста. Изо рта его шла пена. Он скалил зубы. Он хотел сразиться с врагами, хотел прорваться сквозь их плотные ряды, но понимал, что это невозможно. Тяжелые сети, висевшие на растяжках моста, заканчивались возле самых башен.

Как и ожидал Питер Лейк, бруклинская сторона моста тоже была завешана тяжелыми тросами и – таловыми сетями. Мало того, оттуда на него двигался еще один отряд вооруженных пиками бандитов. Атанзор мог без труда переломать все эти пики, но он вряд ли смог бы вырваться из вражьих сетей.

Питер Лейк скакал то на восток, то на запад, понимая, что попал в западню. По реке шла крупная рябь. На севере и на западе небо было ясным и по-осеннему глубоким. Бруклин все еще спал. Находившаяся на юге гавань скрывалась за неистовой облачной стеной, у нижнего края которой ярились пенистые валы.

Вражеское кольцо постепенно сжималось. Питер Лейк, пусть у него и не было оружия, решил дать врагу последний бой.

Вражеские фаланги внезапно остановились. Перли был слишком умен для того, чтобы сводить их вместе. После того как фалангисты взяли пики наизготовку, из их рядов вышло два боевых отряда численностью не менее ста человек. Участники этих отрядов были вооружены короткими пиками, мечами и пистолетами. Перли понимал, что собранное им воинство не сможет совладать с Питером Лейком и его конем, и потому приберег своих лучших людей для финальной части операции.

– У нас нет выбора, – сказал Питер Лейк Атанзору. – Нам действительно придется сражаться.

Первый отряд взял их в кольцо. Бандиты вели себя достаточно нерешительно. Раздвинув вражеские пики, Атанзор сдал назад и в следующее мгновение, рванувшись вперед, попытался оттеснить врагов, кусая их зубами и круша своими страшными копытами. Пики полосовали ему бока и грудь. Вторая группа, завидев кровь, принялась палить из пистолетов. Один из бандитов, широко размахнувшись, рубанул Питера Лейка по спине. Тот даже не почувствовал боли. Резко повернувшись, он выхватил клинок из рук бандита и завертел над головой.

Атанзор крутился волчком и бил копытами, с хрустом сминая грудные клетки врагов. Рубя направо и налево, Питер Лейк понял, что настал его последний час. Бандиты палили из пистолетов, метя в истекающего кровью Атанзора. Пули застревали в его костях, оседали свинцовым грузом в мышцах и желудке, рвали в лохмы широкие уши, развевавшиеся, словно иссеченный картечью флаг над осажденной крепостью. Питер Лейк тоже едва держался. От потери крови его стало знобить. Перли тем временем приказал своим людям отступать. Окруженный мертвецами Питер Лейк увидел, что в бой готовятся вступить еще несколько отрядов, и посмотрел на поблескивавшие далеко-далеко внизу голубые воды. Уж лучше утонуть, чем погибнуть здесь, на залитых кровью плитах моста. Терять ему в любом случае было уже нечего.

Ветер посвистывал в тросах и сетях. Питер Лейк окинул город прощальным взглядом и повернул на юг, к болотам. Едва началась вторая волна наступления, Атанзор принялся расхаживать из стороны в сторону, как загнанный тигр, – на сей раз поперек моста в направлении с севера на юг. Решив, что животное сошло с ума, бандиты вновь открыли стрельбу. Однако конь уже не обращал на них внимания. Сделав шаг назад, он приготовился к последнему прыжку. Люди Перли изумленно замерли. Атанзор громко заржал и, развернувшись, стремительной белой лентой взмыл ввысь, легко разорвав стальной трос и оставив сети далеко внизу.

Прежде чем рухнуть в реку, Питер Лейк на миг завис в воздухе. Однако падения так и не последовало. Напротив, Атанзор поднимался все выше и выше, вытянув перед собой израненные передние ноги. Конь и его всадник стремглав летели к белой облачной стене. Питер Лейк обернулся и увидел далеко внизу сжавшийся до размеров маленького жучка город. В следующее мгновение они вошли в облачную стену, и мир тут же лишился привычных форм, скрывшихся в ослепительной белизне, что стенала и пела тысячами пронзительных голосов.

Так прошли часы; дышать и держаться в седле становилось все труднее. Скорость возрастала, облака сливались в сплошное белое пятно. Питеру Лейку припомнился город, который казался ему теперь необыкновенно красивым и уютным. Как ему хотелось увидеть вновь краски, оттенки и переливы этого города, ставшего для его обитателей маленьким островком в пучине времени!

Наконец белое облако осталось позади, уступив место черному безвоздушному эфиру, в котором Питер Лейк увидел все то, о чем ему когда-то рассказывала Беверли, и преисполнился суеверного восторга, хоть и никогда не был суеверным. Он не мог дышать и понимал, что продолжение полета обернется для него неминуемой смертью. Нежно потрепав Антазора, он соскользнул с его спины в облачные поля. С этого мгновения ясный горний мир перестал для него существовать. Его падение было туманным, беззвучным, вечным. Порой облачные озера соединялись в моря, из их глубин поднимались ввысь столбы белых вихрей. Он летел, не в силах пошевелить ни ногой, ни рукой, ни повернуть голову, как едва родившийся младенец. Питер Лейк проваливался в царство белизны и, впав в забытье, исчез в сердце яростной небесной мглы.