Текст книги "Геополитика «мягкой силы»: опыт России"

Примечательно, что оценки степени влияния на геополитику, точнее – геополитических последствий кооронавирусного кризиса, варьируются в самом широком диапазоне: от максимально конкретизированных представлений до самых широких прогнозных обобщений. Так, в анализе В. А. Никонова систематизированы 42 (!) геополитических последствия пандемического кризиса для человечества[33]33
  См.: Никонов В. А. Геополитика и антропология коронавируса: 42 последствия для человечества // Официальный сайт Вячеслава Никонова. 06.07.2020. URL: https://v-nikonov.ru/favorites/194750/ (дата обращения: 18.03.2021).


[Закрыть]. Выделим наиболее важные из них, имеющие непосредственное отношение к стержневым проблемам нашего исследования:

– мировая система становится более фрагментированной;

– деглобализация. Пандемия ускорила уже шедшие процессы возвращения в собственную государственную скорлупу;

– растущая несостоятельность наднациональных структур;

– дальнейшее проседание сверхдержавного статуса Соединенных Штатов;

– кризисные процессы в интегрированной Европе и проседание Запада в целом;

– век Азии наступит раньше, чем многие думали, если уже не наступил;

– трансатлантическая солидарность оказалась под вопросом;

– стремление США и Запада усидеть наверху будет стимулировать политику подавления альтернативных центров силы, одним из которых, безусловно, является Россия;

– укрепление государств и государственности, возрастание значимости государственного суверенитета и суверенность государств;

– хорошо организованные и сплоченные общества проявили себя гораздо лучше, чем атомизированные.

“Вакцинная дипломатия” издавна была эффективным инструментом гуманитарного влияния государств в мире. Изобретение вакцин для борьбы с оспой, еще в конце XVIII века, холерой, полиомиелитом, эболой и др. повышает престиж, авторитет и международную репутацию государств, в которых велись эти научные разработки. Коронавирусная пандемия вызвала к жизни “вакцинную дипломатию 2.0”, которая теряет свое классическое толкование и значение, становясь политизированной и даже ангажированной. На Западе происходит некая перезагрузка смыслов: «уход от вакцины как элемента гуманитарной помощи к вакцине как способу манипуляции общественным мнением, инструменту “мягкой силы”, рычагу воздействия на международные организации и государства»[34]34
  Табаринцева-Романова К. Дипломатия вакцины 2.0 ⁄⁄ РСМД. 10.12.2020. URL: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/ columns/riacdigest/diplomatiya-vaktsiny-2-О/ (дата обращения: 01.03.2021).


[Закрыть].

В условиях пандемического кризиса резко возросла конкуренция потенциалов “мягкой силы” различных государств, связанная с новым геополитическим маркером – вакциной. Конечно, отмечается в аналитическом докладе МГИМО МИД России, государства будут взаимодействовать в борьбе с пандемией, “но не столько в логике интернациональной филантропии, сколько в логике статусной конкуренции. Оказывающий помощь повышает свой престиж” (и, добавим, международную репутацию. – М. Н.). “Первенство в разработке вакцин от коронавируса и подтверждаемая готовность предоставить ее другим странам позволяют ей зарекомендовать себя технологическим лидером в наиболее актуальной области фармацевтики и биотехнологий”. Сама география распространения российских вакцин укажет (и уже указывает) на Россию как “лидера возвышающихся держав”. И это не только свидетельство успеха российских технологий, но и “символ нового качества российской внешней политики”[35]35
  Международные угрозы 2021. Геополитика после пандемии ⁄⁄ Лаборатория анализа международных процессов. МГИМО (У) МИД России. Декабрь 2020. С. 26–27.


[Закрыть].

Директор Французского института международных отношений Т. Гомар выделяет в пандемической ситуации две характерные особенности. Первая – несоответствие масштаба принимаемых мер числу жертв (по сравнению с прежними демографическими кризисами). Вторая – контраст между материальностью санитарных средств, необходимых для победы над эпидемией (больничные койки, маски, тесты и др.), и нематериальностью задействованных для ее преодоления средств политических (развитие коммуникаций, медиасреды, цифровых решений и проч.). “Кризис вписывается в контекст интеллектуального сотрудничества, соперничества и противостояния, иначе говоря – мобилизации, ориентирования и контроля умов, и конечной целью является насаждение определенных моделей управления и поведения”. В этом видится прямой отсыл к “мягкой силе” в ее кризисно актуализированном формате, в котором Т. Гомар отмечает кардинальное изменение: «Речь идет не столько о внедрении “общественных ценностей” на Востоке, сколько о распространении “азиатских ценностей” на Западе, где они прививаются с помощью новейших технологий». Первопричину этого изменения он видит в том, что на протяжении последних тридцати лет “западный модернизм вызвал отторжение и подталкивал к утверждению собственной идентичности у многих незападных стран”[36]36
  Гомар Т. Covid-19, или Конец эпохи цифровой невинности ⁄⁄ Россия в глобальной политике. 09.11.2020. URL: https://globalaffairs.ru/articles/ konecz-epohi-czifrovoj-nevinnosti/ (дата обращения: 01.03.2021).


[Закрыть].

Значимые геополитические последствия вакцинных успехов России как составной части ее “мягкой силы” отмечают в различных западных странах. Этому в огромной степени способствовал авторитетный медицинский журнал “Ланцет” (The Lancet), подтвердивший, что эффективность российской вакцины “Спутник V” составляет 91,6 %. Несмотря на откровенное политическое противодействие ей на Западе, в апреле 2021 г. применение “Спутника V” было разрешено в 60 странах. “То, что некогда было космической гонкой между Советским Союзом и Западом, – утверждает американское издание, – теперь необходимо рассматривать как вакцинное соперничество. Сегодня вакцины используются в качестве инструмента внешней политики наряду с преференциальными торговыми соглашениями и стратегическими союзами, и западным союзникам необходимо относиться к ним именно так”[37]37
  Bülay К. Sputnik V: From Space Race to Inoculation Competition // The Medium. 12.03.2021. URL: https://medium.com/centre-for-international-and-defence-policy/sputnik-v-from-space-race-to-inoculation-competition-7f3550706d4f (дата обращения: 23.03.2021).


[Закрыть]. Ускоренную, с опережением в сравнении с другими странами, разработку и запуск в масштабную серию вакцины “Спутник V” глава постоянного комитета по вакцинации при правительстве Германии в одном из своих интервью назвал “очень умным решением”. И, что примечательно, далекая от симпатий к России английская The Times сочла необходимым перепечатать это интервью в полном объеме[38]38
  See: The Times. 11.03.2021.


[Закрыть]. Если не так давно разговоры о коронавирусной вакцине вызывали насмешки в официальных кругах США, отмечала американская газета The Washington Post, «то теперь “Спутник V”, названный в честь первого в мире спутника, начинает выглядеть так, как будто это может стать историей успеха в международном масштабе»[39]39
  Tharoor I. Did we underestimate Russia’s vaccine? // The Washington Post. 10.02.2021. URL: https: / / www.washingtonpost.com/world/2021 /02/10/ russia-sputnik-vaccine-underestimated/ (дата обращения: 01.03.2021).


[Закрыть].

Точкой невозврата названа коронавирусная пандемия в докладе британского исследовательско-аналитического агентства The Economist Intelligence Unit, посвященном перспективам мировой политики и международных отношений в постковидный период. В докладе просчитываются те основные тенденции, которые, по мнению авторов, станут определяющими после преодоления коронавирусного кризиса. Прогнозируется расширение мировой дезинформационной войны; ускорение перебалансировки глобальной экономической мощи с Запада на Восток; усиление Китая как глобального игрока; уменьшение глобального лидерства США; ослабление Евросоюза из-за неспособности обеспечения общеевропейской мобилизации в борьбе с пандемией; выигрыш развивающихся стран – России, Турции и Ирана[40]40
  See: The Economist Intelligence Unit. 12.05.2020.


[Закрыть].

В условиях глобального коронавирусного кризиса особое геополитическое звучание приобретает гуманитарная и гуманистическая составляющая “мягкой силы” – зафиксированная в ныне действующей Концепции внешней политики России задача формирования ценностной основы совместных действий на мировой арене, опоры на общий духовно-нравственный знаменатель, включая такие принципы и понятия, как справедливость, достоинство, честность, милосердие. Но, к сожалению, эта установка входит в явное противоречие с нынешней коронавирусной действительностью. А может ли вообще духовно-нравственный знаменатель стать стержневой опорой действий в современной остросюжетной мировой политике?

Вопрос скорее риторический, на который нет и быть не может универсального ответа. В нем тесно переплетаются все проблемно-экзистенциальные узлы мировой политики и международных отношений, своими корнями уходящие в извечные социально-философские дихотомии добра и зла, морали и политики, войны и мира.

Здесь срабатывает целый комплекс факторов, связанных непосредственно с особенностями динамики глобальной политики, которые определяются, по мнению аналитиков: 1) идеологическими системами и религиями; 2) политическим сознанием данного исторического периода, этапа (включающим в разных пропорциях уроки практического опыта, образование, а также расхожие истины и предрассудки своего времени); 3) пониманием участниками политического процесса своих интересов (которое может в разной степени определяться факторами как прагматическими, так и чуждыми всякой прагматике); 4) текущим состоянием политико-эмоциональной сферы мирового политического процесса[41]41
  Мир 2035. Глобальный прогноз ⁄ под ред. акад. А. А. Дынкина; ИМЭМО им. Е. М. Примакова РАН. М.: Магистр, 2017. С. 23.


[Закрыть].

Сама международная жизнь во всех ее неожиданностях и противоречивых проявлениях подтверждает правоту тех, кто убежден в необходимости проводить в политике различие между практической целесообразностью и нравственно допустимым. Способность обеспечивать такое различение и делает политику “искусством возможного”, требующим от всех вовлеченных сторон способности и готовности идти на компромисс. Достижение приемлемого для всех сторон компромисса требует интуиции, воображения, опыта и умения. Политики зачастую оказываются перед дилеммой – либо принимать непопулярные и жесткие меры, которые не выдерживают критики с точки зрения гуманизма и морали, либо оказаться перед перспективой еще более усугубить ситуацию. Именно в такой политико-логической плоскости анализирует эту и другие неизбежные дилеммы К. С. Гаджиев, характеризуя политику баланса сил, которая учитывает их динамическое соотношение, зависящее от игры всех его слагаемых. Выдвигая сколько-нибудь ответственные моральные оценки и суждения, нельзя не учитывать их контекст и возможные последствия. Важно иметь в виду, что “международно-политическая система – это пространство, где складывается компромисс между насилием и жертвенностью, между организующими и дезорганизующими принципами, между порядком и беспорядком, сущего и должного, реального и идеального”[42]42
  Гаджиев К. С. О пользе и ущербности “универсальных ценностей”/⁄ Мировая экономика и международные отношения. 2008. № 5. С. 23–24.


[Закрыть].

Но главным приоритетом внешнеполитической стратегии России остается защита ее национальных интересов в любых контекстах мировой политики и международных отношений. Поэтому, считает он, неправомерна сама постановка вопроса в форме противопоставления морали и политики. В реальной действительности последняя реализуется в поле пересечения власти и морали: “Здесь особенно важно не допустить перехлеста в какую-либо одну сторону: профессионализма в ущерб нравственности и, наоборот, нравственного начала в ущерб профессионализму, или же подчинение императивов права императивам нравственности, и наоборот”[43]43
  Там же. С. 22.


[Закрыть].

В рамках рассмотрения “мягкой силы” как ресурса мирового лидерства Дж. Най, расставляя концептуальные акценты в процессе принятия решений президентами США через призму морали и этики, в своей последней книге “Имеет ли мораль значение? Президенты и внешняя политика от Рузвельта до Трампа” (Do Morals Matter? Presidents and Foreign Policy from FDR to Trump) во главу угла своего анализа поставил специфическую сложность конкретной ситуации и вероятность непредвиденных последствий ее развития. Благоразумие во внешней политике является добродетелью, а небрежная оценка и безрассудный риск часто приводят к аморальным последствиям. Он ссылается на мнение Г. Киссинджера, утверждающего, что “расчеты на силу без нравственного измерения превратят любое несогласие в испытание силы. Моральные предписания без заботы о равновесии, с другой стороны, склонны либо к крестовым походам, либо к бессильной политике, заманчивой вызовами; либо к крайним рискам, угрожающим взаимосвязям самого мирового порядка”. В будущем, подчеркивает Дж. Най, решающее значение будет иметь стратегия, правильно реагирующая на новые технологические и экологические изменения, киберугрозы, искусственный интеллект, изменение климата и пандемии. Судить о моральной политике необходимо только с учетом конкретных действий, мотивов, используемых средств и их последствий. Он отметил, что, несмотря на вынужденное временное стремление международного сообщества к самоизоляции, взаимозависимость государств только нарастает. “В мире, где границы становятся всё более прозрачными для всего – от наркотиков до инфекционных заболеваний и терроризма, государства должны использовать мягкую силу для развития сетей и создания международных институтов и режимов для решения общих угроз и вызовов”[44]44
  Интервью с Джозефом Найем. В мире растущей сложности самые взаимосвязанные страны являются самыми мощными ⁄⁄ Central Asian Analytical Network. 19.08.2020. URL: https://www.caa-network.org/archi-ves/20368 (дата обращения: 15.04.2021).


[Закрыть].

Таким образом, сама жизнь с ее противоречиями, сложностями и неожиданностями актуализирует проблемы концептуализации “мягкой силы”, баланса между ней и “жесткой силой”, специфической разновидностью которой стала так называемая “острая сила” (sharp power). Это понятие впервые было введено в политологический и международно-политический оборот в конце 2017 г. К. Волкером и Д. Людвиг – авторами доклада Национального фонда в поддержку демократии, учрежденного Конгрессом США. Отсюда его четко профилированная идеологическая, политическая и информационная направленность. “Острая сила” проецируется целевым образом на авторитарные режимы, под которыми подразумеваются прежде всего Китай и Россия. Им приписывается стремление распространять свое влияние на внешнем геополитическом контуре не при помощи “мягкой силы”, т. е. увеличения собственной привлекательности и убеждения в этом населения и элит других стран, а за счет базовых взаимосвязанных компонентов “острой силы” – подрывной деятельности, запугивания и давления. Между тем оценочное восприятие “острой силы” на Западе далеко не однозначно положительное. С критикой такого упрощенного подхода выступил сам Дж. Най, стоящий у истоков “мягкой” и “жесткой” силы, по аналогии с которыми возник термин “острая сила”. Суть его критики в том, что инструменты “острой силы” могут использоваться “не только авторитарными, но и демократическими режимами”.

Отсюда – практико-политическая значимость феномена “умной силы” как взаимосвязанной целостности различных компонентов: культурно-гуманитарных, цивилизационных, социально-политических, экономических, военных и т. д.

Глава II
Базовые концепты “мягкой силы” и особенности ее концептуализации в России

Развитие современных мирополитических процессов чрезвычайно актуализирует ресурсные возможности применения “мягкой силы” в глобальной политике. На совещании с российскими послами и постоянными представителями при международных организациях в июле 2012 г. президент России В. В. Путин особо отметил, что «традиционные, привычные методы международной работы освоены нашей дипломатией достаточно хорошо, если не в совершенстве, но по части использования новых технологий, например так называемой “мягкой силы”, безусловно, есть над чем подумать».

Государственный переворот на Украине, интернационализация украинского кризиса, санкционное давление Запада на Россию и ее контрсанкции, кризисное развитие событий на Ближнем Востоке в беспрецедентной, пожалуй, степени выявили значение проблемы концептуальной соотнесенности и практического использования инструментария “мягкой” и “жесткой” сплыв мировой политике, ставя экспертно-политологическое сообщество и дипломатию нашей страны перед необходимостью уточнения ее сущностного содержания и потенциальных перспектив.

Эта проблемная тема – в обновленно-укрупненном формате, с учетом нынешних геополитических реальностей, резкого обострения международной обстановки – стала одной из центральных в выступлении В. Путина на аналогичном совещании в МИД России 30 июня 2016 г. Президент подчеркнул, что многообразие и сложность международных проблем, вызовы и угрозы, с которыми сталкивается Россия, “требуют постоянного совершенствования нашего дипломатического инструментария в политической, экономической, гуманитарной и информационной сферах”. И далее: “Наши дипломаты, конечно, понимают, насколько важна сегодня борьба за влияние на общественное настроение, на общественное мнение. В последние годы мы много занимаемся этими вопросами, однако в условиях настоящей информационной атаки, развязанной некоторыми нашими так называемыми партнерами против нашей страны, встает задача еще более нарастить усилия на данном направлении”[45]45
  Выступление Президента Российской Федерации В. В. Путина на восьмом совещании послов и постоянных представителей Российской Федерации, Москва, МИД, 30 июня 2016 г. // Официальный сайт МИД России. URL: http://www.mid.ru/web/guest/ sovesanie-poslov-i-postoannyh-predstavitelej-rossijskoj-federacii-30-iuna-l-iula-2016-g./-/ asset_publisher/sznBmO7t6LBS/content/id/2338996


[Закрыть].

“Мягкая сила” существенно расширяет привычный коридор внешнеполитических возможностей государств. Особое значение она приобретает в новых – санкционных – условиях перехода Запада от конкурентно-партнерского сотрудничества с Россией к конфликтному соперничеству на мировой арене. Так, в сценарии одних из самых масштабных за последнее десятилетие маневров НАТО “Соединение трезубца – 2015” подчеркивалось, что они помогут альянсу отточить умение использовать “мягкую силу” и публичную дипломатию, а также действовать в контролируемой и враждебной медиасреде. По словам заместителя генсека НАТО А. Вершбоу, учения призваны продемонстрировать “способность НАТО отвечать на все виды угроз – от обычных боевых действий до гибридной войны и вызовов пропаганды”[46]46
  Цит. по: Независимая газета. 2015. 21 окт.


[Закрыть].

Сегодня перед нашей страной со всей остротой стоит задача найти оптимальные формы применения “мягкой силы”, учитывающие как международный опыт, так и национальную специфику с опорой на зарекомендовавшие себя информационно-коммуникационные, гуманитарные и другие методы и технологии. Это тем более важно, что, по словам С. В. Лаврова, выступавшего в рамках “Правительственного часа” в Совете Федерации 18 декабря 2013 г., «мы начинаем осваивать инструменты “мягкой силы”, в том числе на европейском направлении, гораздо позже, чем собственно изобретатели этих инструментов – наши западные партнеры»[47]47
  ht tp: ⁄ ⁄ russiancouncil.ru ⁄ imner ⁄?id4=287 8 # top


[Закрыть]. А К. И. Косачев, который в свое время вплотную занимался этой проблематикой в качестве руководителя Россотрудничества, оценочно конкретизируя задействованный ресурс отечественной “мягкой силы”, с сожалением констатировал: “КПД наших усилий невелик и больше тратится на сохранение того, что есть, без количественного прироста и качественной отдачи”[48]48
  Косачев К. И. Не рыбу, а удочку. В чем особенности “мягкой силы” России ⁄⁄ Россия в глобальной политике. 2012. № 4. С. 52.


[Закрыть]. Особенно наглядно это проявилось в связи с кризисным развитием ситуации на Украине[49]49
  Государственный переворот 2014 г. на Украине стал важной вехой глобальной дестабилизации. Активизация практического интереса США и стран Запада к Украине в период серьезной мировой рецессии (последствия кризиса 2008–2009 гг.) была обусловлена растущей проблемой ограниченности рынков сбыта, обострения глобальной конкуренции США с Китаем и геополитической конкуренции США с Россией на постсоветском пространстве. Западу было необходимо переориентировать на себя вектор геостратегических приоритетов Украины (второго по экономическому потенциалу постсоветского государства, ключевого геополитического “медиатора” в Восточной Европе), ослабить ее включенность в евразийское пространство, потенциал ее интеграции с Россией и КНР. См.: Лапкин В. В., Пантин В. И. Глобальная политико-институциональная динамика в условиях дестабилизации миропорядка (на примере стран ЕС и России) ⁄⁄ Полис. Политические исследования. 2020. № 4. С. 57.


[Закрыть]. Характеризуя масштабы использования там “мягкой силы” Россией и Западом и отмечая, что по линии Россотрудничества делалось всё зависящее “в пределах имеющихся ресурсов и компетенций”, он подчеркнул: “Однако это несравнимо с тем, что столь долго и планомерно вкладывали в Украину Евросоюз и США, обращаясь с важными – в том числе идеологическими – посылами непосредственно к обществу, к украинским СМИ и НПО, к экспертным кругам, к молодежи в существенно большей степени, чем к властям или бизнес-структурам. Это гигантские ресурсы, затраченные на массированный стратегический сев, который дал свои мощные всходы в виде того же евромайдана”[50]50
  Косачев К. И. ЕС и США вложили в идеологию на Украине гигантские ресурсы ⁄⁄ Взгляд. Деловая газета. 2014. 13 марта. URL: http://www. vz.ru/news/2014/3/13/676829.html


[Закрыть].

Главный редактор журнала “Россия в глобальной политике”, научный директор Международного дискуссионного клуба “Валдай” Ф. Лукьянов рассматривает ситуацию с “мягкой силой” в нашей стране в контексте конкуренции идей и ценностей, которая всё чаще напоминает ему “мягкую” гонку вооружений. Если речь заходит о слабостях российского внешнеполитического арсенала, констатирует он, все комментаторы – и доброжелательные, и не очень – сходятся в одном: дефицит “мягкой силы”. “Проблема не раз признавалась и официально, правда, систематической работы по ее решению не получалось – ни тогда, когда нанимали специальные иностранные компании, ни тогда, когда пытались активизировать работу государственных учреждений”[51]51
  Лукьянов Ф. Сила мягкость ломит: в чем слабость внешней политики России // Forbes. 2015. 28 авг. URL: http:// www.globalaffairs.ru/ redcol/17658


[Закрыть].

При этом проблемное поле “мягкой силы” “вспахано” российской наукой и экспертным сообществом весьма основательно. В нашей стране ей посвящено большое количество публикаций, как научных, так и публицистических, защищены диссертации разного исследовательского уровня и достоинства, но все они, как правило, базируются на концептуальных построениях американского ученого и политика Дж. Ная[52]52
  Дж. С. Най, чье имя отождествляется с концепцией “мягкой силы”, не только один из авторитетных и влиятельных политических аналитиков США, но и известный политический практик, занимавший в разное время такие ответственные посты в американской администрации, как: помощника заместителя государственного секретаря по вопросам поддержки безопасности, науки и технологии, председателя группы Национального совета безопасности по вопросам нераспространения ядерного оружия, председателя Совета по национальной разведке, заместителя министра обороны по вопросам международной безопасности, представителя США в Консультационном совете по вопросам разоружения при Генеральном секретаре ООН.


[Закрыть], изложенные им в основном в статьях и особенно в книге 2004 г. «“Мягкая сила”. Как добиться успеха в мировой политике», которая стала политическим бестселлером и классикой внешнеполитических рекомендаций.

Дж. Най относится к тем концептуалистам-первопроходцам, чьи идеи, мысли, взгляды, оформленные в определенную теоретическую систему, оказались востребованными в большой международной политике. О широком резонансе, который они вызвали в научно-экспертных и политических кругах США, свидетельствует тот факт, что вскоре после публикации этой книги Най вошел в рейтинговую десятку наиболее влиятельных в стране интеллектуалов в области международных отношений[53]53
  Некоторые авторы несколько даже преувеличивают, на наш взгляд, политический вес Дж. Ная, считая его “одним из наиболее влиятельных политологов, авторитет которого выше, чем у, например, более известных Фрэнсиса Фукуямы, Збигнева Бжезинского или Генри Киссинджера” (Рогозин А. Коммерческий пиар и политические технологии ⁄⁄ Агентство политических новостей. 2008. 22 окт. URL: http:⁄/www.apn.ru/publications/ article20896.htm)


[Закрыть].

С тех пор взгляды Дж. Ная претерпели определенную эволюцию; изменения, дополнения и новые акценты нашли отражение в его книге 2011 г. (в русском переводе “Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век” вышла в 2014 г.).

В работе, которую вы держите в руках, предпринимается попытка проследить динамику этих изменений в рамках сопоставительного анализа идей в указанных книгах и других публикациях Дж. Ная, что позволит обозначить некоторые особенности проблемного поля “мягкой силы” в новой геополитической реальности, учет которых может быть полезен как в повседневной внешнеполитической практике, так и в разработке новых положений международной стратегии нашей страны.

Аналитическое осмысление проблематики “мягкой силы” исходно осложняется различиями в трактовках, которые касаются прежде всего:

– вариантов перевода с английского языка на русский термина soft power,

– содержания (значения) и употребления этого термина и каждого из составляющих его слов;

– соотношения категории “мягкой силы” с родственными категориями (среди основных – имидж государства и страновой

бренд, а также различные виды деятельности, способствующие их формированию: публичная дипломатия, международная пропаганда и т. д.) и, как следствие, различия дисциплинарных подходов к осмыслению данного феномена;

– подходов к измерению “мягкой силы” и факторов, их определяющих;

– инструментов обретения “мягкой силы” и самой возможности такого обретения посредством сознательной целенаправленной деятельности;

– причин дефицита “мягкой силы” у России и отношения к самому факту такого дефицита[54]54
  См.: Паршин П. Б. Проблематика “мягкой силы” во внешней политике России // Перспективы. URL: http://www.perspektivy.info/book/ problematika_magkoj_sily_vo_vneshnej_politike_rossii_2014-03-03.htm (дата обращения: 01.03.2021).


[Закрыть].

Исходная проблема в понимании “мягкой силы”, ее ресурсов и потенциала – адекватность, точность перевода, что чрезвычайно важно в теоретическом и практико-политическом плане. Существующие терминологические разночтения сказываются, естественно, на понятийном аппарате и на понимании содержательного наполнения: особенности перевода расширяют или сужают, дополняют или специфицируют те или иные составляющие “мягкой силы”, создавая предпосылки для разнообразия ее интерпретационных версий. По-прежнему актуален призыв Декарта: “Определяйте значения слов, и вы избавите мир от половины заблуждений”.

В понятии soft power оба слова – по отдельности – несут самостоятельную нагрузку. Те, кто переводят power как “власть”, неизбежно сталкиваются с противоречием, то есть вместо “мягкой силы” возникает некая “мягкая власть”, что “рождает ассоциацию с “рыхлой”, “слабой”, “податливой” властью, что не соответствует смыслу и сути этой власти. Поэтому soft переводится с иным акцентом – словом “гибкая” и появляется новое понятие “гибкая власть”[55]55
  См. предисловие переводчика к русскому изданию книги “Гибкая власть. Как добиться успеха в мировой политике” (М., 2006. С. 12).


[Закрыть]. Здесь явно ощущается опасение, будто “мягкая сила” есть слабая сила. Не этим ли объясняется, в частности, замечание других политологов о “не совсем корректном переводе русскоязычного издания”[56]56
  Филимонов Г. Культурно-информационные механизмы внешней политики США. М.: РУДН, 2012. С. 30.


[Закрыть].

Гибкость власти – это исходный импульс любой грамотной политики – как внутренней, так и внешней. Так что содержательно-терминологически, с точки зрения перевода, эта новация весьма относительна. Еще в XVIII веке французский философ-моралист Люк де Клапье де Вовенарг сформулировал весьма точную политическую максиму: “предел хитроумия – умение управлять, не применяя силы”. К тому же акцент на слово “власть” вызывает и другие ассоциации, связанные, например, с русским выражением “власть употребить”, далеким от сути “мягкой силы”. Власть – всегда насилие. Бывает, конечно, и ограниченное, в мягких формах, но не они определяют его стержневой смысл. Русская языковая специфика такова, что слово “власть” воспринимается в контексте жестко выраженных императивных коннотаций, слабо согласующихся с “мягкой силой”. Обратимся к первоисточнику. Реагируя на различные интерпретационные версии базового смысла, исходно заложенного им в понятие power, Най вновь предупреждает – уже в книге 2011 г.: ошибочно думать о силе как “силе над”, а не “силе с” другими[57]57
  См.: Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. М.: ACT, 2014. С. 161.


[Закрыть]. Нельзя абстрагироваться от уточнения, к которому прибегает Най в примечаниях к той же книге: сила предполагает причинную обусловленность и подобна слову “заставить”. Поэтому отнюдь не единичны в нашей стране трактовки смысловых значений “мягкой силы”, которые характеризуют ее как гибкость, пластичность, ненавязчивость, эфемерность, хрупкость, соблазнительность и даже женственность[58]58
  См.: Русакова О. Ф. Концепт “мягкой” силы (soft power) в современной политической философии ⁄⁄ Научный ежегодник Института философии и права Уральского отделения Российской академии наук. 2010. Вып. 10. С. 173.


[Закрыть].

Иногда русский перевод “мягкой силы” обосновывают социально-психологическими особенностями народа той или иной страны, характером восприятия им окружающего мира. Так, считается, например, что американскому пониманию ближе смысл “разумная сила”, то есть стратегия внешнеполитического влияния, ориентированная на применение силы “с умом”. Китайской политико-лингвистической интерпретации этого понятия больше подходит перевод “мудрая сила”, отражающий сдержанность китайской дипломатии, конфуцианские корни стратегической культуры КНР. В малых и средних европейских странах “мягкая сила” прямо отождествляется с “умной силой” как синоним эффективности, оптимального соотношения ограниченных ресурсов внешнеполитического влияния и дипломатических достижений. Для Европейского союза, с учетом его структурно-интеграционных особенностей и внутренних проблем, более адекватным выглядит вариант “собранная, скоординированная сила”[59]59
  См.: Чихарев И. “Умная мощь” в арсенале мировой политики ⁄⁄ Международные процессы. 2011. № 1. С. 93.


[Закрыть].

Таким образом, в отношении “мягкой силы” исходно создалась очень непростая понятийно-терминологическая ситуация, допускающая не совсем совпадающие переводческие версии. И здесь, разумеется, нет каких-либо волюнтарных языковых передержек. Налицо неоднозначность смыслового содержания обоих компонентов понятия “мягкая сила” в самом английском оригинале, создающая предпосылки для использования в русском переводе слов, которые являются не эквивалентами соответствующих английских лексем, а вербальными инструментами авторских интерпретаций идей Дж. Ная. Эти интерпретации, с одной стороны, привносят не предусмотренные в оригинальной концепции смысловые компоненты, а с другой – приводят к утрате тех смысловых связей, которые имеет английское слово power, а в значительной степени также и русское слово “сила”[60]60
  См.: Паршин П. Б. Проблематика “мягкой силы” во внешней политике России // Перспективы. URL: http://www.perspektivy.info/book/ problematika_magkoj_sily_vo_vneshnej_politike_rossii_2014-03-03.htm (дата обращения: 01.03.2021).


[Закрыть].

С точки зрения М. Е. Швыдкого, “мягкой силы” как понятия не существует. “Если мягкая, то не сила, если сила, то уже не мягкая… Джозеф Най во многом слукавил”[61]61
  Михаил Швыдкой: “Моя задача предъявить миру то новое, что рождается в России” // Международная жизнь. 31.01.2018. URL: https:// interaffairs.ru/news/show/19248 (дата обращения: 01.03.2021).


[Закрыть]. Негативное отношение к самому термину “мягкая сила” высказал Е. Примаков, возглавивший Россотрудничество в 2020 году. Он объясняет это тем, что “мягкая сила” всегда говорит о чем-то с позиции силы так или иначе. “Это навязывание чего-то, а мы не хотим ничего навязывать. Мы транслируем дружбу, добрососедство, наши ценности. Мы считаем, что они довольно консервативны, что хорошо в мире, который сейчас трясет демонстрациями, кампаниями, неуверенностью в себе, поиском новой идентичности. Россия постепенно становится таким большим материком адекватности, поэтому и интерес к нам растет”[62]62
  Примаков Е. О “мягкой силе”, бренде президента и бессмысленной показухе // РСМД. 13.07.2020. URL: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments ⁄ comments ⁄ o-myagkoy-sile-brende-prezidenta-i-bessmyslennoy-pokazukhe/ (дата обращения: 01.03.2021).


[Закрыть].

Но в любом случае адекватность перевода концептуальному первоисточнику – конечно же, вопрос для специализированных обсуждений, в ходе которых можно было бы свести к минимуму терминологические, а значит, и понятийные разночтения.

Смыслообразующие особенности понятий в трактовке такого тонкого концептуалиста, как Дж. Най, имеют важное практико-политическое значение. В доктринальных внешнеполитических документах, где нюансы никогда не бывают второстепенными, вряд ли корректно использовать слово “власть”, которая все-таки ассоциируется преимущественно с “жесткой силой”. Не потому ли, несмотря на разнообразные и по-своему аргументированные варианты перевода, в Концепцию внешней политики России 2013 г. впервые вошло именно понятие “мягкая сила”?

Но дело не только в терминологии. Для разночтения или акцентированного выделения той или иной стороны “мягкой силы” есть изначальные объективные основания. Дж. Най разрабатывал ее не с нуля, ему удалось привести к единому знаменателю комплекс различных идей, мыслей, внешнеполитических положений. При этом он высоко отзывается о трудах американских политологов, аналитиков, чьи концептуальные соображения он использовал в своей работе. Выражая благодарность своему другу Роберту О. Кеохейну, очистившему металлической щеткой хорошей критики шлак его первых черновых записей каждой главы, Най писал, что они оба были соавторами такого количества книг и статей, что он уже и не знает, кому больше принадлежат его мысли, “действительно мне или ему”[63]63
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 380–381.


[Закрыть].

Но за этой сугубо персонализированной благодарностью в абсолютно незаслуженной тени остались те известные философы и социологи из разных стран, чья аналитическая причастность – прямая или опосредованная – к концептуальным первоистокам “мягкой силы” осязаемо просматривается в работах самого Ная.

Социально-философские и политико-философские основания “мягкой силы” как концепта систематизированы в следующей таблице[64]64
  См.: Емельянова Н. Н. “Мягкая сила” как концепт: критический анализ ⁄⁄ Международная аналитика. 2018. № 3. С. 11–12.


[Закрыть]:

То, что Най опирался на разнообразный концептуальный опыт своих коллег и предшественников, естественным образом наложилось на обобщенное понимание “мягкой силы” российскими учеными и экспертами. Так, определенная часть философского сообщества, непосредственно связанная с профильным осмыслением “мягкой силы”, рассматривает ее в рамках дискурсов, конкурирующих между собой за форматирование общественного сознания и научного знания, за утверждение в когнитивной сфере в качестве главной, основополагающей, той или иной модели интерпретации. Сторонники осмысления “мягкой силы” с такого философско-методологического угла, констатируя наличие множества трактовок категории “концепт”, фиксируют неизбежную смысловую отстройку концепта от понятия и идеи. В практическом плане это означает естественное появление многих авторов-интерпретаторов, которые наделяют концепт новыми смыслами[65]65
  См.: Русакова О. Ф., Русаков В. М. Дискурсы и концепты “мягкого” влияния в современном гуманитарном знании ⁄⁄ Вестник НГУ. Серия: Философия. 2012. Т. 10. Вып. 3. С. 161–162.


[Закрыть]. Что, собственно, и произошло с понятием “мягкая сила” в трактовке Дж. Ная.

Но интерпретационные “обогащения”, нюансы и оттенки в толковании “мягкой силы” при переносе их непосредственно в практическую плоскость внешней политики и международных отношений, где оценочные параметры играют первостепенную роль, нередко чреваты выводами, не учитывающими в должной мере глубину и сложность современных мирополитических процессов, особенности сдержек и противовесов в мировой политике, наконец, гигантские геополитические сдвиги XXI века. Так, некоторые исследователи ошибочно полагают, что в эпоху глобализации и усиления геополитической конкуренции инструментарий “мягкой” силы стал рассматриваться политиками и теоретиками в качестве важного ресурса внешнеполитической мощи только стран, “претендующих на статус мирового центра или полюса власти”[66]66
  См., например: Русакова О. Ф. Указ. соч. С. 183.


[Закрыть]. Но это противоречит очень важному тезису самого Ная, который настаивает на том, что страны могут обладать политической привлекательностью, которая больше, чем их военный или экономический вес, так как их национальные интересы подразумевают наличие привлекательных целей, например таких, как экономическая помощь или участие в мирном процессе. В качестве примера он приводит Финляндию, которая в большей степени подпитывалась “мягкой силой”, и Норвегию, за последние десятилетия участвовавшую в проведении мирных переговоров на Филиппинах, на Балканах, в Колумбии, Гватемале и на Ближнем Востоке, а также Польшу, правительство которой решило послать войска в послевоенный Ирак не только для того, чтобы добиться благосклонности США, но и создать более позитивный образ Польши в мире[67]67
  See: Nye J. S. Jr. Soft Power. The Means to Success in World Politics. N. Y.: Public Affairs, 2004. P. 36–37.


[Закрыть]. И позднее, возвращаясь к этой теме, Най вновь подчеркивает: «Вполне вероятно, что некий изощренный противник (такой, как малая страна, имеющая ресурсы для ведения кибервойны) решит, что может шантажировать большие государства. Существует также перспектива нанесения киберударов “независимыми” или “свободными гонщиками”, поддерживаемыми государством»[68]68
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 202.


[Закрыть].