Текст книги "Геополитика «мягкой силы»: опыт России"

Более того, некоторые российские политологи вообще исходят из того, что «для небольших государств “мягкая сила” – это синоним эффективности соотношения ограниченных ресурсов влияния и дипломатического успеха, а также инновационности, экологичности и т. д.»[69]69
  Смирнов А. И., Кохтюлина И. Н. Глобальная безопасность и “мягкая сила 2.0”: вызовы и возможности для России. М.: ВНИИгеосистем, 2012. С. 20.


[Закрыть]. Взвешенно, с учетом множества значимых факторов подходит к этому вопросу М. М. Лебедева. Подобно тому, считает она, как “мягкая сила” представляет собой деятельность, направленную на то, чтобы сделать нечто привлекательным для другого (навязывание и обман противоречат самой идее “мягкой силы”), ресурс выступает лишь в качестве потенциала влияния. Поэтому наличие ресурсов еще не обеспечивает политического влияния. “Ресурсом надо еще умело воспользоваться, чтобы из потенциала влияния он превратился в ресурс влияния. Хотя само наличие ресурсов, безусловно, дает преимущества перед другими на мировой арене”[70]70
  Лебедева М. М. Ресурсы влияния в мировой политике ⁄⁄ Полис. 2014. № 1.С. 103.


[Закрыть]. Она обоснованно предупреждает против жестко-профилированного разграничения “мягкой” и “жесткой силы”. На самом деле та или иная сфера не может быть априори отнесена к определенной “силе”. Так, привлекательная модель экономического развития является “мягкой силой”, в то время как применение экономических санкций – “жесткой силой”. Более того, “жесткая сила” может быть привлекательна и в этом смысле восприниматься в качестве “мягкой силы” третьей стороной. Например, военная мощь, победы над противником становятся неким эталоном действия для других, выступая в данном случае “мягкой силой”[71]71
  Лебедева М. М. “Мягкая сила”: понятие и подходы // Вестник МГИМО-Университета. 2017. № 3. С. 216.


[Закрыть]. При этом она ссылается на опыт публичной дипломатии США, где в значительной степени наблюдаются отказ от модели взаимодействия “субъект – объект” и попытки выстраивания отношений по принципу “субъект-субъектной” модели. «Субъектность означает то, что противоположная сторона активна и может по-разному интерпретировать направленные на нее действия. Кроме того, противоположная сторона сама может применять инструменты “мягкой силы” в ответ»[72]72
  Там же. С. 219.


[Закрыть].

Экстраполяция другого взгляда на роль “мягкой силы” в сферу мировой политики приводит к выводу, с которым никак нельзя согласиться, – что среди инструментов влияния не стоит рассматривать “внешнюю политику западных стран, так как она заведомо (?! – М. Н.) будет восприниматься критически со стороны как всего (?! – М. Н.) мирового сообщества, так и ближайших соседей, и степень влияния которой также будет, скорее всего, равна нулю”[73]73
  Леонова О. “Мягкая сила”: инструменты и коэффициенты влияния ⁄⁄ Обозреватель – Observer. 2014. № 3. С. 27.


[Закрыть].

Упрекая отдельных авторов в попытках «искусственно “натянуть” различные известные самостоятельные концепции (власти, психологии влияния, коммуникации, социального взаимодействия, территориального маркетинга) на концепт “мягкой силы”, которые на самом деле никакого прямого отношения к нему не имеют»[74]74
  Леонова О. Интерпретация понятия “мягкая сила” в науке ⁄⁄ Обозреватель – Observer. 2015. № 2. С. 80.


[Закрыть], эти исследователи сами сдвигаются к другой концептуально-методологической крайности, сводя “мягкую силу” всего лишь к “совокупности гуманитарных ресурсов страны”[75]75
  Там же. С. 88.


[Закрыть].

Это в корне неверная, далекая от первоисточника констатация. Дж. Най неоднократно предостерегал против зауженного представления о “мягкой силе” в мировой политике. Он подчеркивал, что существует множество основных ресурсов “мягкой силы”, к которым относятся культура, ценности, легитимная политика, позитивная внутренняя модель, успешная экономика и профессиональная военная сила. Более того, это и такие ресурсы, как службы национальной безопасности, информационные агентства, дипломатическая служба и многое другое[76]76
  См.: Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 177.


[Закрыть]. По Наю, “мягкая сила” включает, помимо культурно-гуманитарной составляющей, и политику, политические ценности и институты, и др. (см. его публикации). Культура, ценности и политика – не единственные источники “мягкой силы”, настаивает Най, отмечая, что экономические ресурсы тоже могут стать источником поведения как “мягкой”, так и “твердой” силы и подчас “в ситуациях реального мира трудно отличить, какая часть экономических отношений состоит из твердой силы, а какая – из мягкой”[77]77
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 154–155.


[Закрыть].

В отмеченном выше подходе видится и другая методологическая нестыковка. С одной стороны, утверждается, что “мягкая сила” потому и является “мягкой”, что ее не надо применять и использовать: “Если ее применять, то это уже будет пропаганда и агитация”[78]78
  Леонова О. Интерпретация понятия “мягкая сила” в науке. С. 86.


[Закрыть]. А с другой – при формулировании завершающего вывода подчеркивается: «Реализация (то есть осуществление, использование? – М. Н.) потенциала “мягкой силы” – это процесс трансляции гуманитарных ресурсов страны…»[79]79
  Там же. С. 88.


[Закрыть]. Но, независимо от этого противоречия, здесь есть сущностный момент. Коль скоро нельзя говорить об использовании (а, собственно, почему?) “мягкой силы”, то тем самым ей отводится роль пассивного инструментария. А где же ее активное начало, благодаря которому она получила столь широкое распространение в мире? И как это соотносится с ее опорой на гражданское общество, о котором так много сегодня говорится?

Концептуально-методологическим противовесом такому взгляду на “мягкую силу” можно считать подход, предлагающий рассматривать ее в фокусе глобальных социально-политических, экономических и культурных процессов, формирующих новую, в корне отличную от предыдущих, систему мировой политики, где классические иерархические модели взаимоотношений между политическими акторами начинают уступать место сетевым структурам[80]80
  См.: Филимонов Г. Актуальные вопросы формирования стратегии “мягкой силы” во внешней политике Российской Федерации ⁄⁄ Геополитический журнал. 2013. № 1. С. 25.


[Закрыть].

Адекватная трактовка “мягкой силы” подразумевает использование привлекательного образа собственного государства и проводимой им политики; осуществление финансовой и экономической помощи населению стран, испытывающих трудности в силу природных, военных или гуманитарных катастроф, проведение доверительных переговоров, учитывающих интересы противоположной стороны; обращение к широкой мировой общественности напрямую, посредством массовой коммуникации и Интернета с целью донести собственную позицию; организацию культурных, научных и спортивных мероприятий, позволяющих людям различных стран лучше понять друг друга, проникнуться взаимоуважением и установить личные дружеские связи. Сюда же входят и обучение иностранных студентов, способных выступать в своей стране посланцами культуры страны пребывания; международный туризм, позволяющий ознакомиться с культурой и менталитетом посещаемой страны, и даже предоставление временной работы гастарбайтерам, экономически поддерживая их и их семьи[81]81
  См.: Петренко В. Ф., Митина О. В., Гладких Н. Ю. Психосемантика “мягкой силы” в геополитике ⁄⁄ Социологические исследования. 2018. № 1. С. 40–41.


[Закрыть].

Никто не ставит под сомнение необходимость использования культуры в качестве объекта и средства достижения основополагающих целей внешней политики государства, выражения его национальных интересов, создания благоприятного образа страны за рубежом. Но практические выводы, которые делают из этой очевидности отдельные авторы, несут на себе отчетливо выраженный отпечаток необоснованной парадоксальности; когда они подчеркивают, что культура, будучи одним из инструментов внешней политики государства, “может оказывать дестабилизирующее воздействие как на состояние международной системы в целом, так и на характер межгосударственных отношений в частности”[82]82
  Сидорова Е. А. Культурный фактор в отношениях России и Европейского союза ⁄⁄ Вестник международных организаций. 2014. № 3. С. 69.


[Закрыть].

Ряд серьезных теоретических проблем и пробелов, негативно отражающихся на возможностях прикладного анализа силовых взаимоотношений в целом на мировой арене и в приоритетном порядке – особенностей “мягкой силы”, отмечает Н. Юдин. Обобщая их, он выделяет следующие тенденции. Первая, наиболее фундаментальная из них выражается в существенном снижении общего уровня научной рефлексии проблематики силового взаимодействия, когда практически любая терминологическая новация (неважно, насколько методологически оправданная и обоснованная) воспринимается как имеющая право на существование самостоятельная концепция, а то и значимое теоретическое достижение. Вторая тенденция заключается в постоянном, ничем не ограниченном и методологически не оправданном расширении исследовательского поля за счет включения в него всё новых форм и видов социального взаимодействия, поиске всё более незаметных и изощренных форм (способов реализации, измерений) силы. Третья – связана с чрезмерной концентрацией исследований на описании и каталогизации форм ее реализации. Эта задача, полезная сама по себе, в настоящий момент имеет тенденцию подменять собой изучение собственно феномена силы. Отсюда берет начало парадоксальная ситуация, когда развитие исследовательского поля сводится к добавлению всё новых эпитетов (“мягкая”, “умная”, “острая”). Наконец, четвертая тенденция заключается в привнесении в процесс концептуального анализа феномена нормативного компонента, в попытках дать ценностно приемлемое его определение[83]83
  См.: Юдин Н. Дискуссия об образах силы в теории международных отношений. Поворот не туда? // Международные процессы. 2018. Том 16. № 3. С. 92.


[Закрыть].

В этой связи фокус критического подхода некоторых исследователей к осмыслению специфики отечественного дискурса центрируется на практике инструментальной трактовки феномена “мягкой силы”. Так, А. В. Борисов видит ее изъян в изначальной попытке интерпретации, теоретического обоснования и легитимации высказываний должностных лиц, определяющих внешнюю политику страны, и только “затем использование ангажированных определений в научных статьях, учебниках и, что имеет определяющее значение, в документах стратегического планирования Российской Федерации”. Свой вывод о том, что инструментализация “мягкой силы” обедняет научную дискуссию, он объясняет тем, что инструмент находится вне анализа целей и анализа средств. “Вне анализа средств потому, что, сам являясь таковым, исключает анализ альтернативных вариантов, пока не будет доказана неэффективность инструмента либо возможность применения альтернативы. Но определение эффективности или рассмотрение альтернативы невозможно вне анализа целей, для достижения которых может быть применен инструмент”[84]84
  Борисов А. В. “Мягкая сила”: специфика отечественного понимания ⁄⁄ Проблемы постсоветского пространства. 2020. № 2. С. 132.


[Закрыть].

В другой профильной статье А. В. Борисов вновь обращается к этой проблеме, настаивая на том, что «инструментальная трактовка противоречит изначальному пониманию “мягкой силы” как способа легитимации внешнеполитических усилий государства и приводит к переносу внимания с оценки эффекта, достигнутого в результате применения гуманитарных технологий, на оценку самой гуманитарной активности». Более того, по его мнению, подобный подход затрудняет адекватное использование ресурсов “мягкой силы” России при проведении внешнеполитического курса, «уводит от понимания того, что усилия по ее культивации имеют внутриполитическую направленность, во вне “мягкая сила” лишь проецируется»[85]85
  Борисов А. В. “Мягкая сила” России: специфика понимания и оценки // Мировая политика. 2020. № 1. С. 1.


[Закрыть].

Некоторые авторы, укрупняя проблемный формат исследования концепта “мягкая сила”, выступают с критикой его редуцированной трактовки в целом. Так, С. Песцов и А. Бобыло в качестве альтернативы предлагают рассматривать “мягкую силу” как развернутую схему, охватывающую весь процесс ее реализации. Прежде всего, они выделяют в нем “источники” (или “ресурсы”) “мягкой силы”, к которым относятся национальное достояние, в значимой степени не зависящее от текущих действий государства (культура), а также поведение и действия государства внутри и за пределами национальных границ (политика и дипломатия). Трансформация ресурсов “мягкой силы” в активы осуществляется посредством “механизма конвертации”, который является следующим важным компонентом “мягкой силы”. Составные части этого механизма – “технические средства” (финансы, инфраструктура, каналы коммуникации) и “технологии”, то есть согласованные наборы операций и действий, предназначенные для решения конкретных задач и достижения соответствующих целей. И, наконец, отнюдь не последний по значимости элемент “мягкой силы” – “инструменты”, то есть все рычаги, с помощью которых обеспечивается конкретная привлекательность страны (ее “образ”, “имидж” и “присутствие”).

Такая исследовательская логика естественным образом ведет к переносу внимания с актора-субъекта на актор(ы) – цель(и), с усилий, направленных на вызов желаемой реакции, собственно к самой реакции и ответным действиям. В этой связи большое значение придается такому показателю, как “промежуточные эффекты”, результативность которых характеризуют “репутация” и “осведомленность”. Последняя специфицируется как результат усилий, связанных с обеспечением и расширением присутствия, как общий уровень известности страны-субъекта и отдельных ее характеристик, потенциально способных выступить в качестве источников “мягкой силы” для внешней (целевой) аудитории. “Осведомленность и репутация в качестве промежуточных эффектов, по сути, являются связующим звеном между государством-субъектом и целевым государством или государством-реципиентом”[86]86
  Песцов С. К., Бобыло А. М. “Мягкая сила” в мировой политике: проблема операционализации теоретического концепта ⁄⁄ Вестник Томского государственного университета. История. 2015. № 2. С. 1 П-112.


[Закрыть]. Но, поскольку ими не исчерпываются взаимодействия в реальной мировой политике, где существует множество перекрещивающихся контактов, то следующим звеном логической цепи выделяется “механизм селекции”, то есть совокупность рациональных и эмоциональных, сознательных и интуитивных процедур и инструментов отбора внешних воздействий. Завершает эту концептуальную схему “конечный результат”, под которым подразумевается собственно внешняя активность реципиента(-ов).

О концептуально-методологической неадекватности и противоречивости редуцированного подхода к “мягкой силе” можно судить по тому, как он используется в осмыслении состояния и перспектив культурно-гуманитарного сотрудничества России и ЕС, и, соответственно, по формулируемым практико-политическим рекомендациям: для преодоления разногласий и укрепления двустороннего сотрудничества России и Европейскому союзу предлагается “попытаться сформировать общее идеологическое пространство, которое будет способствовать сближению двух культур и социумов, позволит снизить степень политизированности и неопределенности российско-европейских отношений и окажет стабилизирующий эффект на состояние международной системы в целом и на характер отношений России и ЕС в культурной и гуманитарной сферах в частности”[87]87
  Сидорова Е. А. Указ. соч. С. 79.


[Закрыть].

Сама жизнь опровергает такого рода утверждения. Красноречивые результаты референдума в Великобритании в июне 2016 г. по вопросу выхода из состава ЕС означают, среди прочих определяющих мотивов и причин, что страна отвергает общеевропейские ценности в их унифицированной трактовке высшим эшелоном евробюрократов. Таким образом, ценностный аспект Brexit, наряду с предшествующим крахом мультикультурализма, стал новой кризисной реальностью европейского интегрированного пространства. Причем еще за год до референдума в Великобритании, по образному выражению Н. Арбатовой, рассматривающей события на Украине как дезинтегратор европейского пространства, “европейское зеркало треснуло”[88]88
  Арбатова Н. Новая региональная реальность ⁄⁄ Независимая газета. 2015. 16 сент.


[Закрыть].

Примечательно, что явно “романтизированное” представление об исходной возможности создавать общее идеологическое пространство опровергается самой авторской контраргументацией. Во-первых, между РФ и ЕС отмечается определенный ценностный разрыв, который “дестабилизирует двусторонние отношения в культурной сфере и, как следствие, негативно влияет на общий характер российско-европейского политического и экономического диалога”[89]89
  Сидорова Е. А. Указ. соч. С. 69.


[Закрыть]. Во-вторых, со стороны ЕС российско-европейский культурный диалог затрудняется тем, что «страны ЕС не всегда признают наличие универсальной европейской культуры и отстаивают главенство своей собственной национальной культуры внутри общеевропейского “культурного поля”». В-третьих, в России “также не существует общественного консенсуса по вопросу об основных социальных, политических и культурно-цивилизационных ценностях и ориентирах”. В-четвертых, сотрудничество в культурной сфере “нередко обременено конъюнктурными политическими кризисами, что привносит элемент нестабильности в партнерство РФ и ЕС в этой области”[90]90
  Сидорова Е. А. Указ. соч. С. 70.


[Закрыть].

Коронакризис обнажил тот факт, что в реальности архитектура Евросоюза зависла в неустойчивом промежуточном положении между европеизацией ценностей и национализацией интересов. Превращение ценностей в регламент (схожий с Шенгеном или Маастрихтом), подменяющий внутренние убеждения граждан, – еще одно свидетельство исчерпания неолиберальной идеологии, открывающее пространство для популистского национализма[91]91
  См.: Дынкин А., Телегина Е. Пандемия и посткризисный мир ⁄⁄ Мировая экономика и международные отношения. 2020. Том 64. № 8. С. 8.


[Закрыть].

О каком общем идеологическом пространстве можно рассуждать, если ЕС даже не попытался объединить потенциал западной и восточной ветвей европейской цивилизации? Причин, по которым это не произошло, множество. Среди них – прежде всего те, которые имеют стратегические основания. Эксперты, глубоко исследовавшие эту проблематику, вычленяют главное – ошибки Запада. Первой и очень значимой ошибкой европейской политики стало проведение границы, “фронтира” Европы по новым рубежам, сложившимся после краха СССР, – по сути, по границам Советского Союза конца 1939 г. Еще одна ошибка – это недооценка властными элитами Европы социальных, политических и социально-психологических последствий распада СССР, своего рода постимперских комплексов и проблем. Кроме того, искусственное разделение постсоветского пространства (и особенно его западных и южных “окраин”) на Россию и “прочие” страны во многом обусловило современные конфликты на европейско-российских границах. Далее, существенной ошибкой политики ЕС являются упорные попытки изобразить Россию как страну, которая не вписывается в обычные параметры сотрудничества, и, соответственно, использовать применительно к ней особые форматы взаимодействия. В Москве, наверное, были и не против подчеркивания особого статуса России, “но только не таким образом, который демонстрирует ее периферийный статус и указывает на невозможность выстраивания по-настоящему партнерских отношений”[92]92
  Иноземцев В. Критика с позиций чистого разума ⁄⁄ Новая газета. 2015. 28 окт.


[Закрыть]. С этим связана, наконец, четвертая критическая ошибка западноевропейской политики – недооценка стратегического потенциала европейско-российского сотрудничества: Россия не может быть безопасной для Европы иначе как будучи инкорпорированной в европейские институты и развиваясь с учетом, а не вопреки, их внутренней логики. Отсюда следует закономерный вывод: Европа, которая сегодня обладает одной из самых мощных “мягких сил” в мире, «практически полностью отказывается применить ее для “соблазнения” России»[93]93
  Там же.


[Закрыть].

Пандемия усугубила и без того сложную ситуацию в ЕС, подчеркнув его двойственную природу: еще не федерация, но уже и не конфедерация отдельных стран. В ходе преодоления санитарного и экономического кризиса стала особо очевидной та уникальная роль, которую сохраняют в Европе национальные государства, хотя одновременно в ЕС были приняты и масштабные коллективные меры, предназначенные для “солидарного” преодоления вызванного Covid-19 кризиса[94]94
  См.: Итоги 2020: будущее формируется уже сегодня. Дипломатическая академия МИД России. М., 2020. С. 11.


[Закрыть]. В приоритетном порядке была разработана концепция “суверенного здравоохранения” Евросоюза, во главу которой ставилась задача обеспечения системы раннего предупреждения инфекционных эпидемий и гарантированной поставки специализированного медицинского оборудования и лекарств, профильных медицинских исследований. Были разработаны рекомендации, призванные укрепить самостоятельный потенциал Евросоюза в оперативном реагировании на чрезвычайные ситуации в области здравоохранения. Они ориентируют на повышение эффективности гражданского механизма ЕС по защите населения от чрезвычайных ситуаций и уровня координации внутри интеграционного объединения при принятии решений о закрытии границ, введении карантина и других ограничительных мер. Особо подчеркнута важность введения в практику постоянного обновления в ЕС стратегических запасов медицинского оборудования и механизмов его распределения в чрезвычайных ситуациях[95]95
  Подробно см.: Щербак И. Н. Стратегическая автономия ЕС и проблемы формирования внешнеполитической повестки в эпохи пандемии ⁄⁄ Современная Европа. 2020. № 6. С. 32.


[Закрыть].

В текстах, даже серьезных, посвященных “мягкой силе”, нередко встречаются неточности, которые переходят из одной публикации в другую. Так, утверждается, что впервые только в июле 2012 г. на Совещании послов и постоянных представителей России за рубежом президент В. В. Путин обратил внимание отечественной дипломатии на необходимость использовать в работе “мягкую силу”. Между тем уже в Основных направлениях политики Российской Федерации в сфере международного культурно-гуманитарного сотрудничества, утвержденных МИД России 18 декабря 2010 г., зафиксировано ее особое практико-политическое значение: “Используя специфические формы и методы воздействия на общественное мнение, – говорится в документе, – культурная дипломатия как никакой другой инструмент “мягкой силы” способна работать на укрепление международного авторитета страны, служить убедительным свидетельством возрождения Российской Федерации в качестве свободного и демократического государства”[96]96
  Основные направления политики Российской Федерации в сфере международного культурно-гуманитарного сотрудничества: утв. МИД России 18 дек. 2010 г. // Консультант Плюс. URL: www.consultant.ru


[Закрыть] (курсив мой. – М. Н.). А еще раньше, в 2008 г., министр иностранных дел С. В. Лавров, говоря о важности “мягкой силы” для нашей страны, подчеркнул ее “способность воздействовать на окружающий мир с помощью своей цивилизационной, гуманитарно-культурной, внешнеполитической и иной привлекательности”[97]97
  Российская газета. 2008. 30 окт.


[Закрыть].

Между тем на протяжении последнего десятилетия определения, которые сам Дж. Най давал “мягкой силе”, претерпели некоторые изменения. Среди них были и предельно краткие: “мягкая сила” – это привлекательная сила, “мягкая сила” – это способность формировать или переделывать предпочтения других, не прибегая к насилию и подкупу, а также “мягкая сила” – это способность заставить других хотеть того же, чего хотите вы. Но наиболее полным и содержательно емким определением “мягкой силы” он считает следующее: “способность влиять на других путем средств сотрудничества в формировании программы действий, убеждения и оказания позитивного привлекательного воздействия для достижения желаемых результатов”[98]98
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 56.


[Закрыть].

Концептуализируя совокупность положений, образующих понятие “мягкая сила”, Най еще в предисловии к первой книге, посвященной ей, констатировал, что после 1990 г., когда она впервые стала достоянием общественности, не все понимали содержательную суть этого понятия, “неправильно его использовали и придавали ему тривиальный смысл, сводя его только к влиянию кока-колы, Голливуда, голубым джинсам и деньгам”[99]99
  Nye J.S. Jr. Soft Power. The Means to Success in World Politics. P. 11.


[Закрыть]. Семь лет спустя, в новой книге, продолжающей его исследования, он вновь обращает внимание на такое положение дел и на этот раз подчеркивает, что “некоторые аналитики неправильно истолковали мягкую силу как синоним культуры и тем самым принизили ее важность”[100]100
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 58.


[Закрыть]. Комментируя другие неточные интерпретации “мягкой силы”, Най отмечал, что широкое использование понятия иногда приводило к толкованию концепции как синонима чего-то иного, кроме военной силы. Но главное, чем он объясняет многие ее концептуальные разночтения, это впервые, пожалуй, сформулированное им с такой ясностью и определенностью уточнение, что “мягкая сила – это скорее образное обобщение, чем нормативно выраженная концепция”[101]101
  Там же. С. 148.


[Закрыть] (курсив мой. – М. Н.).

Явная запоздалость столь важного, исходно необходимого концептуального посыла объясняется, скорее всего, желанием Ная этим “анестезирующим” разъяснением ответить сразу всем его критикам и оппонентам. Но тут неизбежно возникает коллизия: Най I против Ная II. Своим заявлением он закладывает мину замедленного методологического действия под прежние теоретические построения, как бы “давая добро” на любые, самые вольные их интерпретации. Но как оно согласуется с его же многократными, как это показано выше, оценочными предупреждениями о неправильном, зауженном понимании и даже искажении вполне четкого смысла, заложенного им в понятие “мягкой силы”? Сопоставляя, в частности, собственное представление о “мягкой силе”, включающее “произвольные параметры установки программы и установки предпочтений путем привлекательности и убедительности”, с концепцией так называемого третьего лица силы С. Льюкса, который называет ее “кузиной” мягкой силы, Най в примечаниях к своей книге приводит его критическое замечание в свой адрес. Суть этого замечания: “Как ставящий в центр объект воздействия Най, так и ставящий в центр субъект воздействия Фуко – оба не учитывают эту отличительную особенность… Нам же следует обращать внимание как на объект, так и на субъект и задаваться вопросом: каким образом удается завоевать сердца и умы субъектов своего воздействия – путем применения силы в отношении них или содействуя укреплению возможностей последних”[102]102
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 388.


[Закрыть].

“Мягкую силу” Най определяет как способность получить желаемое через привлечение, а не через подавление. Такая сила возникает из привлекательности культуры той или иной страны, ее политических идеалов и политики: «Надо сделать так, чтобы другие восхищались вашими идеалами и захотели того, чего хотите вы, и тогда вам не нужно будет так много тратиться на “кнуты” и “пряники”, чтобы подвигнуть их в нужном для вас направлении»[103]103
  Nye J.S. Jr. Soft Power. The Means to Success in World Politics. P. 10.


[Закрыть]. Соблазнение всегда было более эффективным, чем подавление, и многие ценности – демократии, прав человека и возможностей для отдельной личности, являются “глубоко соблазнительными”. В подтверждение своей мысли он ссылается на мнение профессионально информированного генерала Уэсли Кларка о том, что “мягкая сила” усилила влияние США в намного большей степени, чем преимущество “жесткой силы” в традиционной политике баланса сил. «Выиграть мир труднее, чем выиграть войну, и мягкая сила сущностно важна для “завоевания” полноценного мира»[104]104
  Nye J.S. Jr. Soft Power. The Means to Success in World Politics. P. 12.


[Закрыть], – подчеркивает Най. “Мягкая сила”, по его словам, это основа, становой хребет повседневной демократической политики. Способность устанавливать преференции имеет тенденцию ассоциироваться с такими нематериальными ресурсами, как привлекательность личности, культура, политические ценности и институты, и с политикой, которая воспринимается как легитимная или имеющая моральный авторитет[105]105
  See ibid. P. 6.


[Закрыть]. При этом он выступает против упрощений, уравнивающих воздействие и влияние: “влияние может базироваться и на жесткой силе, состоящей из угроз и подкупа. А мягкая сила – больше, чем убеждение или способность подвигнуть людей сделать что-либо при помощи аргументов, хотя они являются ее важными элементами. Мягкая сила – это также способность привлекать, то есть в поведенческих понятиях мягкая сила – это привлекательная сила”[106]106
  Ibid.


[Закрыть]. И оговаривает принципиально важный момент: «“Мягкая сила” не должна быть игрой с нулевым результатом, в которой достижение одной страны обязательно означало бы потери для другой»[107]107
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 162.


[Закрыть].

Против упрощенно-линейного представления о реальных возможностях “мягкой силы” предостерегает А. Фененко, предлагая рассматривать их под углом адекватно возможного противодействия ей в рамках практико-ориентированной антитезы, т. е. “анти-мягкой силы”. Исходной точкой его анализа служит определение силы, которую Дж. Най понимает как способность изменять поведение других для достижения желаемого. Основные способы – принуждение (палка), плата (морковка) и притягательность (“мягкая сила”). В таком концептуальном построении А. Фененко усматривает два спорных политико-методологических момента. Первый: предполагаемый адресат заинтересуется рассказом о вашей стране и попытается посмотреть на нее позитивно. Но реакция может быть и другой – от желания уберечь своих граждан от контактов с актором-транслятором до всплеска завистливой ненависти к более успешному конкуренту. Второй: адресат “мягкой силы” захочет перенять достижения более успешного респондента, а не уничтожить его силовым путем (тот феномен, который получил название “борьба за передел мира”). Иначе говоря, “мягкая сила” хороша против противника, дорожащего существующим мировым порядком, но не против врага, нацеленного на его слом. Отсюда критическая оптика восприятия набора способов изменить поведение оппонента. “Палка” предполагает, что у противника нет аналогичной палки, которую он способен применить в ответ. “Морковка” означает, что противник готов взять плату, а не рассматривает способ уничтожения актора-транслятора. “Притягательность” возможна, если оппонент готов воспринять превосходством другого, а не отрицает его с порога. Респондент применения “мягкой силы” должен принять предложенные ему правила игры. Если он их не принимает, то три способа навязывания ему силы будут бессильны. «Главное только помнить, что “мягкая сила” – это инструмент борьбы за колеблющихся, а не переубеждения врагов»[108]108
  Фененко А. Возможна ли “анти-мягкая сила” // РСМД. 16.11.2018. URL: https: ⁄⁄russiancouncil.ru⁄analytics-and-comments⁄analytics⁄vozmozh-nali-anti-myagkaya-sila/ (дата обращения: 01.03.2021).


[Закрыть].

Най отводит большую роль публичной дипломатии в мировой политике, объясняя это тем, что на выработку “мягкой силы” влияет множество негосударственных акторов внутри и за пределами государства, которые воздействуют как на широкие массы, так и на правящие элиты в других странах. Особенности классической и непрямой, публичной, дипломатии Най раскрывает на сопоставлении следующих формализованных моделей (рис. 2.1):

Рис. 2.1. Две модели дипломатии

Най выделяет три концентрических окружности/стадии публичной дипломатии. Первый и самый ближний круг – это повседневная деятельность, которая предполагает оперативное разъяснение текущей внутренней и внешней политики, незамедлительная реакция на любые события, стремление не допустить информационного вакуума, который могут заполнить материалами, наносящими вред государству. Эта стадия измеряется в часах, днях и неделях.

Вторая стадия ⁄ концентрическая окружность – это рассчитанная на стратегическую перспективу реализация простых, но весьма значимых проектов, сопоставимых с политическими или рекламными кампаниями, где используется самый широкий набор маркетинговых возможностей. В рамках публичной дипломатии продвигаются те или иные аспекты или направления политики государства, конкретные внешнеполитические инициативы. В качестве примера Най приводит реакцию Советского Союза на размещение в начале 80-х гг. в Европе американских ракет средней дальности, ссылаясь при этом на откровенную оценку этих событий бывшим государственным секретарем Джорджем Шульцем, который выразил сомнение в том, что США удалось бы совершить задуманное, если бы не весьма активная программа публичной дипломатии.

В третий, самый широкий круг публичной дипломатии Най включает развитие длительных взаимоотношений с влиятельными, “ключевыми” фигурами различных государств на протяжении многих лет и даже десятилетий с использованием стипендий, обменов, учебы, семинаров, конференций и доступа к медийным каналам. За это время около 700 тыс. человек приняли участие в американской программе культурных и научных обменов, которые, по его словам, помогли обучить таких руководителей мирового масштаба, как Анвар Садат, Гельмут Шмидт и Маргарет Тэтчер.

Весьма наглядными оказались результаты социологических исследований, согласно которым:

– 99 % иностранных выпускников программы “Фулбрайт” отметили, что они стали “лучше понимать Соединенные Штаты и американскую культуру”;

– 96 % выпускников указали, что они поделились своим американским опытом с соотечественниками через СМИ и культурные каналы после возвращения на Родину;

– 89 % опрошенных подтвердили, что их опыт, полученный в Штатах, позволил им занять лидирующие позиции в родной стране[109]109
  См.: Панова Е. П. Высшее образование как потенциал мягкой власти государства ⁄⁄ Вестник МГИМО-Университета. 2011. № 2. С. 158.


[Закрыть].

На публичную дипломатию США тратят огромные средства – 666 млн долларов только в 2014 г.[110]110
  See: NyeJ. S. The Limits of Chinese Soft Power / / Proj ect Syndicate. 2015. July 10. URL: http://www.project-syndicate.org/commentary/china-civil-society-nationalism-soft-power-by-joseph-s – nye-2015-07?barrier=true


[Закрыть] Показательно и то, что в Госдепартаменте США введена специальная должность заместителя госсекретаря по “мягкой силе”, неотъемлемой частью которой является публичная дипломатия.