Текст книги "Геополитика «мягкой силы»: опыт России"

Повышенное внимание уделяет публичной дипломатии НАТО, рассматривая ее как один из эффективных компонентов “мягкой силы”. Уже полтора десятка лет активно действует специализированное Управление публичной дипломатии альянса. В его арсенале телеканал “НАТО-ТВ”, мощный централизованный информационный сайт, а также информационные сайты локальных информбюро и офисов НАТО в различных странах.

Всё более насыщенной и разнообразной становится публичная дипломатия НАТО на постсоветском пространстве. Работа ведется с учетом особенностей целевых аудиторий: политических, экономических, художественных элит, бизнес-сообщества, творческой интеллигенции и особенно – молодежи. Цели – продвижение притягательного образа НАТО в бывших республиках СССР. Особенно активно альянс действовал в Прибалтике, а также на Украине, где задолго до майдана были созданы Центр информации и документации НАТО, Офис связи НАТО – Украина, Институт евро-атлантического сотрудничества, Общественная лига “Украина – НАТО”.

Особенности публичной дипломатии НАТО определяются стратегическими установками альянса и стремлением обеспечить позитивное восприятие его политики в различных странах мира:

– в практической работе делается акцент на информации о снижении военной активности НАТО, в том числе сокращении численности вооруженных сил с переводом части из них на пониженный уровень боеготовности;

– подчеркивается снижение роли ядерного компонента в военной стратегии альянса;

– преподносится развитие невоенных функций альянса за счет проведения политического курса на обеспечение безопасности через развитие диалога и сотрудничества;

– разъясняются и обосновываются новые миссии альянса, выходящие за пределы функций, определенных Североатлантическим договором, причем главное внимание уделяется переориентации на решение новых задач: урегулирование кризисных ситуаций; миротворчество и расширение диалога со странами, не входящими в НАТО;

– в государствах – членах НАТО акцент делается на необходимости строгого выполнения согласованных национальных планов развития военного потенциала и соблюдения финансовых обязательств в рамках НАТО;

– в странах-партнерах общественность активно обрабатывается с целью привития западных ценностей и внушения целесообразности самого широкого участия в операциях и миссиях под эгидой НАТО[111]111
  См.: Бартош А. А. Эволюция публичной дипломатии НАТО ⁄⁄ Дипломатическая служба. 2013. № 3. С. 8.


[Закрыть].

В последние годы Дж. Най стал уделять повышенное внимание новой, сетевой публичной дипломатии, которая в политологическом сообществе и политических кругах получила название “публичная дипломатия 2.0”, впервые использованное в речи заместителя госсекретаря США Дж. Глассмана в 2008 г. В отличие от прежней, монологовой “публичной дипломатии”, которая исходно была лишена интерактивной прямой-обратной связи с пользователями интернета, “публичная дипломатия 2.0” представляет собой продвинутую технологию коммуникативного влияния на внешнюю аудиторию путем использования социальных сетей, блогов, видеохостингов и т. д. Современные сетевые структуры являются ключевым инструментом “мягкой силы” для решения в глобальном масштабе трех основных задач:

– формирования новых смыслов, задаваемых “оператором” или “маяком”;

– организации оперативного контроля над деятельностью групп или отдельных лиц;

– создания механизма формирования и манипуляции поведением в конкретных ситуациях, а также привлечения к решению задач людей, которые этих задач не понимают и не должны этого понимать[112]112
  См.: Сурма И. В. Социальные сети – новый инструмент публичной дипломатии ⁄⁄ XXI век: перекрестки мировой политики ⁄ Отв. ред. М. А. Неймарк. М.: Канон+, 2014. С. 128.


[Закрыть].

Вместе с тем Най трезво оценивает ресурсные возможности публичной дипломатии. Он предупреждает, что стратегия общения не может работать, если она идет против существа политики: “Действия больше говорят сами за себя, чем слова, и публичная дипломатия, которая оказывается не более чем ширмой для твердой силы, вряд ли сможет иметь успех”. И еще жестче: “Зачастую политические деятели рассматривают публичную дипломатию как примочку, которую можно приложить на раны, нанесенные другими инструментами”[113]113
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 187.


[Закрыть].

Эта оценка служит своего рода камертоном для обозначения объективных и субъективных ограничителей эффективности публичной дипломатии, в том числе российской, где на экспертном уровне в Россотрудничестве выделяют следующие из них.

Первый – это уровень привлекательности бренда “Россия”. Значимые достижения, которые формируют нынешний имидж страны, пока недостаточны для развертывания стратегии общественной дипломатии[114]114
  Подразумевается публичная дипломатия.


[Закрыть] на уровне, сопоставимом с лидерами – США, ЕС, Китаем.

Второй ограничитель – дефицит ресурсов для развития российской общественной дипломатии. Международный опыт демонстрирует прямую корреляцию вложений государства в эту сферу с получением эффекта. Конечно, по понятным причинам, “срок окупаемости” таких вложений трудно прогнозируем и измеряем. Но ключевой проблемой становится не столько объем, сколько эффективность расходования вложений. Здесь очень важна разработка стратегии общественной дипломатии, выбор приоритетов, оптимальное совмещение традиционных и инновационных направлений деятельности.

Третий ограничитель – слабость гражданского общества в России, которое призвано активно участвовать в реализации общественной дипломатии, инициируемой и направляемой государством, и вести собственную деятельность на международной арене. Эта деятельность требует поступательного развития, координации и оптимизации, причем государственные органы должны стимулировать и помогать, но не “командовать” гражданским обществом.

Четвертый ограничитель можно рассматривать как зеркальный предыдущему. Ведомства исполнительной власти не имеют достаточного навыка в управлении процессами, связанными с общественностью, стремятся к максимальному контролю над ее деятельностью. Проявляется и такой привычный для бюрократии инстинкт, как структуротворчество. Разумеется, множественность организаций со своей спецификой – обязательное условие развития общественной дипломатии, однако, особенно при ограниченности ресурсов, необходимы продуманная взаимная координация деятельности, исключение дублирования в неизбежно возникающей конкуренции в работе.

Пятый ограничитель – неоптимальный формат использования современных информационно-коммуникационных технологий для целей общественной дипломатии. Ее эффективность решающим образом зависит от объемов и направлений потоков информации. Между тем Россия только осваивает опыт применения новейших технологий для продвижения своих внешнеполитических целей[115]115
  См.: Современная общественная дипломатия: российское измерение ⁄ Под общ. ред. Ф. М. Мухаметшина. М., 2011. С. 16–19.


[Закрыть].

Особенность политико-методологического подхода Ная в том, что он не разводит по полярным полюсам “мягкую” и “жесткую” силу, не противопоставляет их, а считает, что они родственны, как две стороны способности достигать определенных целей путем воздействия на поведение других. Разницу между ними он видит как в степени, так и в природе поведения и материальности ресурсов. Директивная, жесткая сила – способность изменять то, что делают другие, – может базироваться на принуждении или побуждении. А в основе “мягкой силы”, силы сотрудничества, лежит привлекательность культуры и ценностей. Различия между ними он рассматривает в широком спектре – от принуждения и экономического побуждения до установления приоритетов и “чистой привлекательности”[116]116
  Nye J. S. Jr. Soft Power. The Means to Success in World Politics. P. 7.


[Закрыть].

Особенности “жесткой” и “мягкой” силы и их ресурсы, по Наю, представлены на рис. 2.2.

Рис. 2.2. Соотнесенность ресурсов “жесткой” и “мягкой” силы

Оценивая издержки и последствия упрощенного понимания силы, Най приходит к выводу (который вряд ли разделяют многие политики в разных странах), что в тех случаях, когда люди определяют силу как синоним имеющихся ресурсов, они иногда сталкиваются с таким парадоксом: те, кто в наибольшей степени наделен силой, не всегда добиваются желаемых результатов. Он приводит наглядный пример: с точки зрения ресурсов США были несоизмеримо сильнее Вьетнама, но войну с ним они проиграли. И другой пример: США не сумели предотвратить трагические события 11 сентября 2001 г., несмотря на геополитический статус единственной супердержавы в мире.

Распределение силовых ресурсов в современных геополитических условиях Най соотносит с повесткой дня мировой политики, похожей на шахматную игру, которая ведется на трех уровнях, причем победителем может стать лишь тот, кто делает ходы не только горизонтально, но и вертикально. Верхний уровень – классические межгосударственные военные ресурсы, обладание которыми формирует понятие однополярности. На средней “доске” межгосударственных экономических отношений распределение власти уже многополярно. А на нижней “доске” транснациональных проблем находятся терроризм, международная преступность, изменение климата, распространение инфекционных заболеваний – здесь сила широко и хаотически распределяется между государственными и негосударственными акторами. В современном международном контексте вывод Ная приобретает политико-стратегическое значение: многие политические лидеры всё еще полностью фокусируются на военных активах и классических военных решениях, то есть на верхней “доске”: «Они ошибаются, принимая необходимое за достаточное. Они – игроки одномерного уровня в трехмерной игре. В долгосрочной перспективе это путь к поражению, поскольку достижение благоприятных результатов на нижней транснациональной “доске” требует использования мягкой силы»[117]117
  Nye J. S. Jr. Soft Power. The Means to Success in World Politics. P. 5.


[Закрыть]. Здесь явно имеются в виду те американские политики самого высокого ранга, кто, актуализируя геополитическую максиму президента США вековой давности Теодора Рузвельта, призывает: “Говори мягко, но держи большую дубинку в руке”.

Именно через эту призму надо оценивать концептуальные разработки Дж. Ная, которые легли в основу официального американского подхода к “мягкой силе”, рассматриваемой как комплекс дипломатических, экономических, политических, военных, юридических и культурологических инструментов несилового воздействия на обстановку в иностранных государствах в целях оказания на нее влияния, отвечающего национальной безопасности США.

Критически осмысливая исходный теоретический подход Дж. Ная к “мягкой силе”, Н. В. Юдин усматривает в нем главный методологический изъян – спрессованность двух разных, не согласующихся между собой ее определений: как специфического типа силового поведения и как самостоятельного вида силы. С этим обстоятельством он увязывает – и прямо, и опосредованно – зыбкость проводимой Наем границы между “жесткой” и “мягкой силой”, которая усугубляется тем, что оценка поведения субъекта действия и его объекта может быть диаметрально противоположной: то действие, которое субъект считает проявлением “мягкого” поведения, в глазах объекта может выглядеть как самое что ни на есть “жесткое”. В итоге Н. В. Юдин приходит к жестко критическому выводу: «Разделение силы на “жесткую” и “мягкую” в соответствии с наевским критерием носит исключительно субъективный, относительный, релятивистский характер, что делает невозможной выработку какой бы то ни было системной теории применения силы в международных отношениях»[118]118
  Юдин Н. В. Жесткий взгляд на “мягкую силу”: критический анализ монографии Дж. Ная “Будущее власти” ⁄⁄ Вестник Московского университета. Серия 25. Международные отношения и мировая политика. 2013. № 4. С. 146.


[Закрыть].

Конкретные практические последствия использования “мягкой силы” Дж. Най увязывает, в частности, с причинами распада СССР, объясняя его тем, что советская культура не генерировала достаточных ресурсов “мягкой силы” и из-за закрытости советской системы и постоянных усилий “исключить” буржуазное влияние. Советский Союз уступил в битве за массовую культуру[119]119
  See: Nye J. S. Jr. Soft Power. The Means to Success in World Politics. P. 74.


[Закрыть]. Другой пример, который он приводит, относится к падению Берлинской стены в 1989 г., “бреши в которой были пробиты западным телевидением и западными кинофильмами: молоты и бульдозеры не сработали бы без трансляции в течение долгих лет имиджевой привлекательности поп-культуры Запада, подточившей стену раньше, чем она рухнула”[120]120
  Ibid. P. 49.


[Закрыть].

Некоторые авторы, исследуя формат соотнесенности “мягкой” и “жесткой” силы, указывают на «пространственные асимметрии внутри самих концепций “силы”: разные “силы” будут преобладать на различных пространствах, во взаимоотношениях между различными государствами, какие-то государства в отношениях друг с другом будут преимущественно полагаться на инструменты “мягкой силы”, для других отношения в духе “жесткой силы” будут по-прежнему более эффективными… Более того… одно и то же государство будет играть в разные игры на разных пространствах, прежде всего в отношении баланса “жестких” и “мягких” инструментов – достаточно сравнить политику США в отношении, к примеру, стран Евросоюза и их политику в отношении Ирака и Сирии»[121]121
  Бусыгина И. М., Окунев И. Ю. Пространственное распределение силы и стратегии государства или что и как объясняет геополитика ⁄⁄ Полис. 2014. № 2. С. 114.


[Закрыть].

В. С. Изотов, предпринявший попытку пересмотреть и уточнить понятие “мягкой мощи” в контексте быстроменяющегося пространства глобальной политики, предлагает воспринимать ее функциональные особенности “как технологии, оперирующей образами, имиджами, политическими и моральными экстраполяциями”. Такая оценочная призма представляется явно зауженной, тем более что в последующем анализе этого феномена сам автор выходит далеко за рамки предлагаемого концептуально-методологического подхода, формулируя в обобщенном виде вывод о необходимости представлять “мягкую мощь” как сумму идеологий: политических, экономических, культурных, религиозных. «Вместе они составляют макроидеологический компонент внешнеполитической стратегии страны. Представляется, что такая формулировка во многом устраняет существующие разночтения понятия “soft power”, облегчая исследование закономерностей агентских действий в системе международных отношений, а также понимание взаимозависимости множества составляющих внешнеполитической стратегии государств»[122]122
  Изотов В. С. “Мягкая мощь”: обновленный теоретический концепт и российская модель для сборки ⁄⁄ Вестник РУДН. Серия “Политология”. 2011. № 4. С. 153.


[Закрыть].

Особый интерес в условиях санкционного давления на нашу страну представляет подход Ная к проблеме соотнесенности мягкой силы и санкций. Здесь ученый и политик категоричен: “Общим для всех санкций является манипулирование экономическими операциями в политических целях”[123]123
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 133.


[Закрыть]. И далее, не менее однозначно: “Главной целью санкций является изменение поведения, сдерживание и смена режима в другой стране”[124]124
  Там же. С. 137.


[Закрыть]. Откровеннее не скажешь.

О том, сколь важное внешнеполитическое значение придается руководством США санкционным вопросам, свидетельствует тот факт, что в 2013 г. в Государственном департаменте создана специализированная структура, призванная координировать санкционные режимы США: до этого управление ими было рассредоточено по различным министерствам и ведомствам.

“Санкционные” суждения Дж. Ная в контексте “мягкой силы” появились, похоже, не случайно. Они имеют свою геополитическую предысторию, доктринальную базу которой американское руководство заложило фактически сразу после окончания Второй мировой войны. В директиве Совета национальной безопасности США от 18 августа 1948 г. № 20/1 под названием “Цели США в отношении России”, рассекреченной лишь 30 лет спустя, говорилось, что при государственном планировании, ныне, до возникновения войны, следует определить цели, достижимые как во время мира, так и во время войны, “сократив до минимума разрыв между ними”. Целевые установки формулировались четко, со всей политической определенностью: в корне изменить теорию и практику международных отношений, которых придерживается правительство Советского Союза, с тем чтобы он был слабым в политическом, военном и психологическом отношениях по сравнению с внешними силами, находящимися вне пределов его контроля. При этом особо оговаривалась необходимость добиться его “значительной экономической зависимости от внешнего мира” на условиях, которые должны быть “подчеркнуто тяжелыми и унизительными для коммунистического режима”.

Санкционное давление США на Москву продолжалось и в последующие годы. В 1949 г. в соответствии с принятым законом об экспортном контроле вводились ограничения или запрет экспорта стратегических материалов, оборудования, новейших технологий и высокотехнологичной продукции. Длительное время действовал созданный в том же году СОСОМ – Coordination Committee for Multilateral Export Control – отлаженный механизм санкционной политики ведущих стран Запада, регулировавший поставки товаров и технологий в Советский Союз.

Отчетливо выраженную политическую подоплеку имела санкционная поправка Джексона – Вэника, которая была направлена прежде всего на ослабление советского экономического потенциала: она отменяла режим наибольшего благоприятствования в торговле и предоставление кредитов и кредитных гарантий государствам, ограничивающим право своих граждан на эмиграцию (в СССР это касалось прежде всего евреев, желающих выехать на постоянное жительство за рубеж). В 1975 г. (президентство Дж. Форда) эта поправка конкретизировалась в американском законе о торговле в виде раздела “Свобода эмиграции в торговых отношениях Восток – Запад”.

Санкционная политика продолжалась и при последующих президентах США. Дж. Картер принял решение о расторжении зернового контракта в 1979 г.; Р. Рейган отличился два года спустя запретом на поставку в СССР американскими компаниями электронного и нефтегазового оборудования. При нем же был объявлен бойкот Олимпийским играм в Москве, в котором под давлением США не приняли участие многие десятки государств.

В наши дни санкционное давление на Россию приобрело беспрецедентный размах. Это так называемый список Магнитского; последовательное расширение и ужесточение санкций после воссоединения Крыма с Россией и событий на Юго-Востоке Украины, откровенно антироссийский доклад Макларена, который привел к отстранению команды российских спортсменов от участия в Олимпийских и Паралимпийских играх в Рио-де-Жанейро в 2016 г., запрет на выступление под национальным флагом российским спортсменам на чемпионате мира по легкой атлетике и т. п.

В обобщенно-систематизированном виде санкционная стратегия коллективного Запада во главе с США против России преследует такие цели:

– воздействие на политическую систему России. Дискредитация и изоляция политического руководства страны. Фрагментация российской политической элиты;

– превращение России в “токсичного” партнера для стран, которые не присоединились к политике санкций. Подрыв авторитета России на международной арене;

– изоляция России от инвестиций и передовых технологий в критичных для нее областях. Финансовое давление на Россию. Подрыв доверия инвесторов к России;

– консолидация европейских союзников на фоне “российской угрозы”. Укрепление американского влияния в Европе;

– стимулирование европейских стран к расширению номенклатуры санкций и к финансовым вложениям в идеологическое противодействие России;

– вытеснение России с энергетических рынков Европы в интересах американских поставщиков. Решение аналогичных задач на глобальном рынке вооружений и военной техники;

– превращение России в европейского “изгоя”, использование России в политике идентичности в качестве узнаваемого врага;

– устранение России в качестве активного игрока на постсоветском пространстве;

– радикальная смена российского внешнеполитического курса по всем ключевым направлениям[125]125
  См.: Санкции против России: направления эскалации и политика противодействия ⁄⁄ Доклад РСМД. 2018. № 37. С. 14–15.


[Закрыть].

Таким образом, преемственность и развитие – в осовремененном виде – санкционной доктрины США по-прежнему в значительной степени определяют уровень и качество американороссийских межгосударственных отношений.

Это наглядно проявилось в ходе событий на Украине, интернационализации украинского кризиса и подготовки санкций против России. Сенсационным по своей необычной откровенности стало заявление государственного секретаря США Дж. Керри в августе 2015 г.: “Нам и так непросто убеждать Европу давить на Россию из-за Украины”[126]126
  Цит. по: Комсомольская правда. 2015. 19 авг.


[Закрыть].

Най приводит весьма красноречивую статистику, согласно которой всего за пять лет, с 1996 по 2001 г., США в одиночку применили 85 новых санкций, что дало повод некоторым острословам иронизировать, что США применяли санкции против половины человечества. Санкции общего характера, считает он, приносят страдания лишь бедным слоям населения, не затрагивая сколько-нибудь серьезно жизненные интересы тех, кто реально принимает решения. Распространение санкций, дававших ограниченные результаты в 90-х гг. прошлого столетия, привело к попыткам разработать “умные санкции”, которые действовали бы против элит, а не населения. Главное здесь – их предупредительная роль. Рассматривая ее с точки зрения “мягкой силы”, Най подчеркивает, что сигнал предупреждения может нанести реальный ущерб объекту. И прогностические оценки санкционного потенциала он тесно увязывает с ее ресурсными возможностями: “Санкции, по-видимому, останутся главным инструментом силы в XXI веке, несмотря на их неоднозначность, благодаря их ценности в плане предупреждения и мягкой силы, а также благодаря тому, что они часто бывают единственным сравнительно дешевым вариантом политики”[127]127
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 139–140.


[Закрыть].

В результате в XX и начале XXI века США применяли санкции чаще, чем все остальные государства и международные организации, вместе взятые. К весне 2021 г., несмотря на корона-вирусную пандемию, США инициировали 131 санкционное событие из 243, т. е. 53,9 % от их общего числа – больше, чем все другие страны мира, при том что Россия в указанный период вводила режим санкций всего 4 раза. При этом на Западе растет осознание того, что санкционная политика США и Евросоюза уже давно исчерпала себя. “Санкции – это всего лишь выражение несогласия и осуждения и больше ничего”, – констатирует влиятельная немецкая газета, имея в виду прежде всего газопровод “Северный поток – 2”, который, по ее мнению, не очень вписывается в санкционную проблематику. Ведь санкции должны основываться на правовых нормах и гарантировать одинаковое отношение ко всем нарушителям. “В переводе это означает: или все трубопроводы в Европе должны быть закрыты, или никакие. Или весь энергетический сектор должен подвергнуться санкциям, или вообще ничего. Все это известно, однако не обсуждается в достаточной мере, и этому не придается того политического значения, которого требует Россия”[128]128
  Тимофеев И. COVID-19 и политика санкций: опыт ивент-анализа // РСМД. 02.03.2021. URL: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/ analytics/covid-19-i-politika-sanktsiy-opyt-ivent-analiza/ (дата обращения: 18.03.2021).


[Закрыть].

Най выделяет следующие причинно-следственные модели “мягкой силы” (рис. 2.3):

Рис. 2.3. “Мягкая сила”: причинно-следственные модели

С практико-политической точки зрения особо важным является вопрос о пределах эффективности “мягкой силы”. В политических кругах Запада отношение к ней отнюдь не однозначное. Это признает и сам Дж. Най: «Даже те, кто считает, что “мягкая сила” может помочь в достижении целей внешней политики, зачастую недооценивают трудности ее включения в национальную стратегию в качестве эффективного средства. “Мягкая сила” может оказаться более совершенным инструментом, менее рискованным выбором, чем экономическая или военная власть, но зачастую ее трудно использовать, легко утратить и затратно восстановить»[129]129
  Foreword by Joseph S. Nye Jr. Portland Soft Power 30. Monocle, Soft Power Survey 2014–2015. P. 6.


[Закрыть].

Естественно, что и диапазон мнений в научно-экспертной среде варьируется весьма широко: от утверждения, что в век информационных технологий и когнитивных войн ее возможности “становятся поистине неограниченными” до сдержанных, скептических и весьма критических оценок, а некоторые оппоненты, например во Франции, отождествляя “мягкую силу” с вялым влиянием, даже настаивают на том, что наступил “конец легенды” и “кончина концепта” стала реальностью (Пьер Герлен).

При прогностическом осмыслении коридора возможностей практического использования “мягкой силы” было бы ошибочным абстрагироваться от факторов, определяющих в будущем ее эффективность и стратегическую перспективность. На экспертном уровне подчеркивается, что “мягкая сила” изменяет наше представление о природе конфликта. Но ее невозможно количественно подсчитать, она не является в строгом смысле слова одной из возможных больших стратегий. «“Мягкая сила” часто основывается на переоценке влияния на мотивацию других стран, правительство не может в полной мере ею распоряжается, она основывается на совокупности действия всего государства и общества на другие государства и общества. Ни “мягкая”, ни “жесткая” сила не смогут применяться по отдельности, потребуется более взвешенный подход при использовании ресурсов страны во внешней политике»[130]130
  Косорукое А. А. Россия в мировой политике, 2025–2030: проблемы прогнозирования ⁄⁄ Политическая наука. 2012. № 4. С. 132.


[Закрыть].

Весьма характерно название доклада «“Мягкая сила” – палка о двух концах», опубликованного на основе анализа эффективности “мягкой силы” в Институте исследований развивающихся рынков Московской школы управления СКОЛКОВО. Отмечая несомненную пользу “мягкой силы”, которую используют государства для укрепления своих международных позиций, авторы аналитического проекта отмечают, что она может “не только помочь государству, но и навредить ему”, особенно если ее наращивание отодвигает на второй план наращивание столь же необходимой силы “жесткой”. Уважение со стороны других держав может помочь сгладить некоторые проблемы, но “иногда приводит к чрезмерной самоуверенности”. В подтверждение этого и других схожих выводов в исследовании приводится пример Украины, причем еще до майдана. Несмотря на то, что украинская “мягкая сила” была направлена вовне с целью представить имидж страны как моста между Западом и Востоком, ни одному из сменявшихся руководителей государства не удалось трансформировать это в осязаемые внутренние успехи. Анализ украинской ситуации позволил авторам исследования в обобщенном виде констатировать, что инвестиции в “мягкую силу”, как и любые другие инвестиции, могут привести как к прибыли, так и к убыткам[131]131
  См.: Майкл Б., Хатвелл К., Нуреев Б. “Мягкая сила” – палка о двух концах? // BRICS Business Magazine. URL: http://bricsmagazine.com/ru/ articles / myagkaya-sila-palka-o-dvuh-kontsah


[Закрыть].

Всё большее распространение в политологическом сообществе получает критическая точка зрения, предостерегающая против “гипертрофированной переоценки” роли “мягкой силы” в международных отношениях. Так, три ограничителя, против которых она “бессильна”, выделяет А. Фененко.

Первый – геополитический. Малые и средние страны всегда будут опасаться большой и сильной страны. В лучшем случае их элиты будут искать противовес ее культурному и идеологическому влиянию со стороны других великих держав, в худшем – просто отвергать культурную политику сильного соседа, видя в ней новую форму империализма. Явно неслучайно, что наиболее жесткая русофобия присуща странам Восточной Европы, а наиболее жесткий антиамериканизм – странам Латинской Америки.

Второй – исторический. Вражда между некоторыми народами имеет настолько давние корни, что покончить с ней посредством “мягкой силы” вряд ли возможно. “Мягкая сила” невозможна там, где идентичность страны выстраивается на основе ненависти к другой стране или ее народу.

Третий – культурологический. Разные народы и общества по-разному оценивают свою роль в истории. Соответственно, для каждой страны характерна своя способность усваивать чужую “мягкую силу”.

Отсюда вывод: эти ограничения позволяют обозначить пределы успешного применения “мягкой силы”, которая представляет собой “инструмент не переубеждения врагов, а борьбы за колеблющихся, попытка привлечь их на свою сторону”[132]132
  Фененко А. Реальность и мифы “мягкой силы” ⁄⁄ РСМД. 2016. 27 янв. URL: http://russiancouncil.ru/inner/?id_4=7167#top-content


[Закрыть].

Против упрощенного понимания механизма эффективности “мягкой силы” выступает Ал. Громыко, который акцентирует внимание на то, что, например, в культуре и науке в какой-либо стране может быть много достижений, но если государство не будет целенаправленно и осмысленно доносить информацию о них и о возможностях пользоваться ими представителям других народов, то эти достижения не превратятся в “мягкую силу”. Как и наоборот, “достижения в одной стране могут стать востребованными в другой, но не принести никаких благ первой”[133]133
  Громыко Ал. А. Русский язык и культура в политике “мягкой силы” России ⁄⁄ Доклады Института Европы… № 292: Большая Европа в глобальном мире: новые вызовы – новые решения ⁄ Под ред. Ал. А. Громыко. М., 2013. С. 9–10.


[Закрыть].

Есть, впрочем, еще более жесткая, “ограничительная” оценка возможностей и потенциала “мягкой силы”, призывающая “понимать пределы ее использования, ее, так сказать, субстанциальную несамостоятельность и сугубую технологичность”[134]134
  Соловей В. Д. Бренд “Россия” ⁄⁄ Полис. 2009. № 4. С. 169.


[Закрыть].

“Европейским парадоксом” назвал ситуацию с “мягкой силой” в ЕС политолог Ф. Лукьянов. Его логика рассуждений такова: теперь Евросоюз и во внутренней, и во внешней политике опирается на “мягкую силу”, а ее основа – повсюду продвигаемый имидж самой гуманной и справедливой демократической общности, всеобщего образца и магнита. “Но как сочетать этот основополагающий имидж с риском того, что применение демократических процедур внутри союза попросту его разрушит?”[135]135
  Лукьянов Ф. Европейский парадокс: что мешает ЕС развиваться [Электронный ресурс] ⁄⁄ Россия в глобальной политике. 2015.15 сент. URL: http://globalaffairs.ru/redcol/Evropeiskii-paradoks-chto-meshaet-ES-razvivatsya-17682


[Закрыть]. Известный политолог Г. Бовт увязывает определенный кризис “мягкой силы” с деятельностью НКО на межгосударственном уровне, считая, что “помогающие” работают на процесс, а не на результат. Суть проблемы, по его мнению, определяют критически мыслящие американские эксперты, которые резюмируют: вместо того, чтобы постулировать “Мы здесь для того, чтобы показать вам, как вы должны измениться, чтобы присоединиться к нам”, нужно просто спрашивать: “Чем мы можем вам помочь?”[136]136
  Бовт Г. Агенты уходят домой: Георгий Бовт о кризисе “мягкой силы” ⁄⁄ Россия в глобальной политике. 2015.3 авг. URL: http:⁄/www.globa-laffairs.ru ⁄ global-processes ⁄ Agenty-ukhodyat-domoi– 17612


[Закрыть].

О разбросе оценочных позиций можно судить, в частности, по такому наглядному примеру: на опубликованную автором этих строк статью в “Независимой газете” под взвешенным, как казалось, заголовком «Свет и тени “мягкой силы”»[137]137
  Неймарк М. Свет и тени “мягкой силы” ⁄⁄ Независимая газета. 2013. 8 апр.


[Закрыть], учитывающим концептуальную суть и логику первоисточника, не замедлила ответная реакция в виде публикации в той же газете, название которой отражает иное, строго однозначное понимание проблемы – «Светлые горизонты “мягкой силы”»[138]138
  Малашенко А. Светлые горизонты “мягкой силы” ⁄⁄ Независимая газета. 2013. 23 апр.


[Закрыть].

Но опять обратимся к первоисточнику. Уже в книге Ная 2004 г. целый раздел назван весьма символично: «Пределы “мягкой силы”». И в книге 2011 г. он неоднократно предупреждает о необходимости не преувеличивать воздействие “мягкой силы” в мировой политике, аргументируя это тем, что возникают некоторые ситуации, в которых “мягкая сила” дает очень небольшие рычаги воздействия. В оценке конкретных возможностей и потенциала ее использования в США и КНР он исходит из того, что “как для китайской, так и для американской мягкой силы есть свои пределы”[139]139
  Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 160.


[Закрыть]. Итогом его размышлений по этому вопросу стал вывод о том, что “мягкая сила может обращаться как во благо, так и использоваться в деструктивных целях”, который он повторяет в другом месте с опасением, что она “может быть применена с плохими намерениями и вызвать ужасные последствия”. Он формулирует положение, которое звучит как политическое предупреждение: выкручивание мозгов отнюдь не лучше выкручивания рук.

В современных условиях, когда терроризм всё откровеннее проявляется как форма “приватизации войны”, исламские экстремисты, восхваляя ислам VII в., очень умело используют “мягкую силу” интернета XXI в. Най сравнивает терроризм с театром, который борется за зрителя, и в качестве примера приводит шокирующее видео боевика “Аль-Каиды” Абу Мусаба аз-Заркави, отрезающего голову американцу в Ираке, которое скачивалось в интернете миллионы раз и провоцировало проведение подобных акций другими террористическими группировками.

Примечательно, что сегодняшнюю борьбу с экстремистским исламским терроризмом Най рассматривает не как столкновение цивилизаций, а скорее как гражданскую войну внутри самого исламского мира, констатируя, что радикальное меньшинство использует насилие для насаждения упрощенного и идеологизированного варианта своей религии среди основной массы мусульман, придерживающейся более разнообразных взглядов.