Текст книги "Достоевский (и еврейский вопрос в России)"

Достоевский будет частенько, сталкиваясь с теми или иными критическими отзывами на свои суждения и оценки, подозревать оппонентов в «зависти к его таланту», желанию «умалить его произведение, нанести ему обиду».

Однако, пора вернуться к действительно одному из самых важных событий его жизни – участию в кружке Петрашевского. Событие, которое после 4–5 лет погружения в литературный процесс, пусть и не всегда удачного, на 4–5 лет вырвало его из литературы, нормальной человеческой жизни, погрузило в темень и ночь тюрьмы и каторги. Зато это время дало мощный толчок накоплению событий, фактов, самобытных людей, что послужило материалом того великого и вечного в русской литературе, что переросло во всемирное наследие.

_____ «_____ «_____

Петрашевский – один из выдающихся деятелей освободительного движения в России, предшественник и «ускоритель» реформы 1861 года. Он сознательно увлекся идеями социализма.[14]14
  В 1845 г. издал за свой счет «Карманный словарь иностранных слов» – энциклопедию социализма. Издавался Н. Кириловым, выпуск 1,2; не было завершено и запрещено цензурой.


[Закрыть]

В кружке (обществе) Петрашевского изучались с целью продвижения в общественное сознание идеи Фурье, Оуэна, Прудона. Это по сути своей идеи социализма: перераспределение общественного дохода, организация фаланстеров, прогрессивного налога. Достоевский вместе с братьями (Михаилом и Андреем) посещал эти собрания. Начиная с 1847 года Ф. М. всерьез увлекается идеями социализма. Полагаю, что толчком послужили несколько событий: нищета быта, которую он видел в имении отца, знакомство с бедными районами Питера, случай с гибелью отца, скороспелая выдача замуж сестры за дельца, постоянная нехватка средств к существованию, усиливающая ощущения от всего увиденного.

В общем, несостоявшиеся идеи социализма, такие прекрасные в утопическом виде, в теории часто приводили неофитов в тюрьму, на каторгу и даже на эшафот. Может быть, вернее сказать, – состоявшиеся, но неудачно завершившиеся.

Впрочем, этот опыт еще не завершен окончательно. Пробуют европейцы и даже пытаются убедить мир, что удачно (Швеция, Норвегия, Швейцария), пусть и не так, как в утопической теории. Пробуют китайцы, приспособив эти идеи к своей ментальности, не отказываясь вовсе от частной собственности.

Как показала последующая жизнь Ф.М., его идеи социализма тоже имели свою специфику. Это был христианский социализм. Он пытался примирить бедность с богатством путем соглашения, взяв за основу идеи Христа, вовсе не отказываясь от религии, не трогая богатых, а призывая их к разуму; защищая униженных и оскорбленных и обещая за каждое преступление – наказание. А если не удастся, то «господь накажет». Что лично у меня вызывает большие сомнения.

Как мы знаем, революционера из Ф. М. не получилось. И вовсе не потому, что идеи, проповедуемые в кружке Петрашевского, были несовершенны. Эти идеи противоречили взглядам Ф. М. Это было случайное увлечение, робкая попытка поиска справедливости. Неудачная! Он был полон надежды, что к справедливости, к защите обиженных и обездоленных можно прийти путем уговоров и увещеваний. Он был абсолютным противником изменения мироустройства путем переворота. Он был противником крепостного права, отказался от владения душами и полагал, что так могут сделать и другие владельцы. Но отнюдь не с помощью утверждения республики с свободными гражданами путем переворота и устранения царя. Напротив, он ждал действий от царя и надеялся их ускорить. В показаниях следственной комиссии есть его объяснения. Для меня никогда не было ничего нелепее идеи республиканского правления в России…»

Он, прежде всего, полагался на русскую общину, на вековой уклад жизни крестьянства.

Он полагал, что именно община станет центром жизни освобожденных от рабства землепашцев. Продажа людей, как скот, разрушение семей, телесные наказания – все это порочно. Но все это должно уйти из жизни внизу по воле тех, кто наверху: царя и господ, душами владеющих. И если он допускал мысль о восстании, то не более как в полемическом задоре, в споре, не более.

Пройдет время, и Ф. М. не только признает, что подвергся справедливому наказанию за необдуманные случайные увлечения утопиями, – более того, он напишет: «Царь для народа не внешняя сила. Царь есть воплощение его самого, все его идеи, надежд и верований его…»

Пройдет тридцать лет, и в одном из диалогов на замечание собеседника, что с ними поступили несправедливо, ибо никаких противоправных действий они, в сущности, не совершили, Ф. М. резко возразит собеседнику со свойственной ему горячностью: «Нет, нет, справедливое. Нас бы осудил русский народ… И почему вы знаете – может быть, там, на верху, т. е. Самому Высшему, нужно было меня провести на каторгу, чтоб я там… узнал самое главное, без чего нельзя жить…»[15]15
  Цитируется по Анри Труайя.


[Закрыть]

Но это все потом, много позже, когда, колеблясь между державными патриотами российскими и западниками, он все же будет отдавать предпочтенье своим, русской национальной идее. Пока же ему предстоит пережить самое страшное событие жизни. Событие, которое послужит материалом всего великого, что он создаст в русской литературе для народов России.

По делу кружка Петрашевского, как видно из доклада графа Орлова Николаю I, арестовано 34 заговорщика.[16]16
  В разных источниках приводятся разные данные: 34, 36, 37 арестованных.


[Закрыть] Ф. М. подвергся аресту вместе с братьями Михаилом и Андреем. Однако он взял всю вину на себя, и братья вскоре были освобождены. 29 апреля 1849 года все арестованные оказались в Петропавловской крепости, как все государственные преступники еще со времен Петра I.

По степени вовлеченности в заговор Ф. М. попал в группу самых опасных преступников. Эти оказались в казематах Алексеевского равелина. Здесь в мрачном каземате, в тягостном одиночестве Ф. М. сохраняет полное присутствие духа. Как только (по прошествии 2-х месяцев) им всем из группы особо опасных дали бумаги и разрешили писать, он пишет небольшой рассказ-новеллу «Маленький герой» и обстоятельное письмо брату.[17]17
  Рассказ был опубликован через 8 лет, в 1857 году в журнале М. М. Достоевским под псевдонимом.


[Закрыть]

Самое интересное, что в письмах (от 23 июля и 18 августа) он сообщает брату, что работает над романом «Деньги». Согласитесь, что нужно обладать присутствием духа и изрядным мужеством, чтобы, сидя в каземате и ожидая сурового приговора, писать рассказы и замышлять романы.

11 июля 1849 года сидящий в камере крепости Ф. М. получает от брата (Михаила) письмо и вскоре пишет ответ (18 июля). «Я и не унываю; конечно, скучно и тошно, да что ж делать?.. Я времени даром не потерял, выдумал три повести и два романа…» Конечно, тут есть элемент бравады, но главное – беспримерная воля к жизни и мужество: «В человеке бездна тягучести и жизненности, и я, право, не думаю, чтоб было столько, а теперь узнал по опыту…» А ведь Ф. М. в полном неведении, что же будет дальше.

А дальше приговор – 8 лет тюрьмы и каторги. Правда, гуманный Николай I, самодержец российский, «отец» всех россиян и «помазанник» божий, смягчил наказание и скостил половину срока, однако приказал держать все в тайне. Возникает невольный вопрос, зачем гуманный акт держать в тайне. А в воспитательных целях. Шестерых «виноватых» везут на Семеновский плац, возводят на эшафот (помост) и имитируют казнь через расстрел. Ф. М. наблюдает, стоя на помосте, и ожидает очереди и участи. Какой? Троих ставят перед строем солдат, ломают над ними шпагу (гражданская казнь), привязывают к столбам, тут же священник с крестом, аудитор зачитывает им их грехи, на голову надевают мешки-капюшоны. Но в последнюю минуту казнь остановлена – вместо команды «пли» аудитор зачитывает милость великую государя-императора. Им разрешено пока жить. А ведь это и правда сказочный дар, божественный подарок: 4 года каторжной тюрьмы и далее солдатская служба. В 1876 году, по прошествии более четверти века, в своем «Дневнике писателя» Ф. М. напишет: «Знаете ли вы, что такое смертный страх? Кто не был близко у смерти, тому трудно понять это…» И там же в «Дневнике»: «…дело, за которое нас осудили, те мысли, те понятия, которые владели нашим духом, представлялись нам не требующими раскаяния, но даже чем-то нас очищающим, мученичеством…» Один из пунктов обвинения состоял в чтении и распространении этого запрещенного документа, в котором «говорится о гнусном русском духовенстве, о наличии на Руси огромной корпорации разных служебных воров и грабителей, о российской церкви, как поборнице неравенства…»

Достоевскому вменялось в вину участие в собраниях, на которых критиковались действия правительств, говорилось о необходимости отмены крепостной зависимости. Активно критиковались институты цензуры, которые подавляли малейший дух свободолюбия. Но главное обвинение – это чтение и распространение письма Белинского к Гоголю, «наполненного дерзкими выражениями против православной церкви и верховной власти. Второе обвинение – это присутствие при чтении «возмутительного сочинения» – Григорьева «Солдатская беседа». Заседание комиссии в последующем Ф. М. зеркально отобразил в поединке Раскольникова со следователем Порфирием, но это будет потом, через 10 лет, когда он будет на свободе.

Недюжинное мужество проявил Ф. М. на допросе. В своих письменных показаниях о том, что происходило на кружках Петрашевского, он поражает нас благородством, независимостью и правдивостью суждений, причем так, чтобы не пала тень ни на одного из его друзей по кружку. Ему очень тяжело, как художник он противостоит жестокости царских властей, но он не боится раскрыть свои подлинные убеждения. Более того, он пускается со следователями в литературную дискуссию. Вот его слова: «Я люблю литературу и не могу не интересоваться ею… Литература есть одно из выражений жизни народа, есть зеркало общества. Кто же формулировал новые идеи в такую форму, чтоб народ их понял, – кто же, как не литература!».

Члены комиссии просто пытаются подкупить Ф.М., призывая его признаться и рассказать все по данному делу. Достоевский фактов не отрицает: «Кто не будет виноват, если судить всякого за сокровеннейшие мысли его или даже за то, что сказано в кружке близком, тесноприятельском». Один из членов комиссии, ссылаясь на Государя, говорит Достоевскому, что он будет прощен, если признается, обо всем честно расскажет и раскается. Однако Ф. М. проявляет железную волю. Он молчит, хотя с пиететом относится к Государю и верит в возможное прощение. По поводу чтения запрещенной «Солдатской беседы» Ф. М. говорит: она «началась… нечаянно. Впечатление было ничтожно». Что касается письма Белинского, то Достоевский признал свою вину в такой форме, что он сделал ошибку и ему не следовало вслух читать эту статью. Но далее он, в сущности, опровергает свое признание: «…весь либерализм мой состоял в желании всего лучшего моему Отечеству… я никогда и не был социалистом, хотя и любил читать и изучать социальные вопросы».

Вместе с тем, здесь, в темнице у него наступает перерождение, как бы открывается второе зрение. Он понимает, что не туда зашел, что игры кончились. Он совершил преступление, и наказание закономерно и справедливо. И это вовсе не страх перед возмездием – это состояние внутреннего перерождения. Лучше всего об этом говорят слова самого Ф. М. Вот выдержка из его письма на имя друга – Врангеля (для передачи Тотлебену[18]18
  Граф Эдуард Иванович Тотлебен – русский генерал, знаменитый военный инженер, генерал-адъютант (1855), герой Севастопольской обороны.


[Закрыть]): «Я был уличен в намерении (но не более) действовать против правительства; я был осужден законно и справедливо; долгий опыт, тяжелый и мучительный, протрезвил меня и во многом протрезвил мои мысли. Но тогда, когда я был слеп, верил в теории и утопии». Каторга была ужасна. «Но клянусь вам, не было для меня мучения выше того, когда я понял свои заблуждения, понял в то же время, что я отрезан от общества изгнанничеством и не могу уже быть полезным по мере моих сил, желания и способностей. Я знаю, что был осужден за мечты, за теории. Мысли и даже убеждения меняются, меняется и весь человек, и каково же теперь страдать за то, чего уже нет, что изменилось во мне в противную сторону…»

Несмотря на все ухищрения, комиссии так и не удалось заполучить от Достоевского ни одного признания, ни одного обвинения в адрес своих друзей по кружку. Более того, желая спасти брата Михаила, который тоже участвовал в заседании кружка, он взял всю вину на себя, чтобы помочь брату, у которого уже была семья, выйти на свободу. Вот его слова, сказанные по этому вопросу: «Я говорю это к тому, что брат познакомился с Петрашевским через меня, что в этом знакомстве я виноват, а вместе в несчастии брата и семейства его… этот арест должен быть для него буквально казнью, тогда как виновен он менее всех». Мы же хотим отметить, что во всей этой тяжкой истории Ф. М. вел себя достойно, честно и благородно. Следственная комиссия была в затруднении в юридическом определении вины Достоевского, в сущности это только чтение запрещенной литературы.

И как судить человека если все, что он делал, как он считал, на пользу Отечества? Вот завершающие слова Ф. М. на заседании следственной комиссии: «Кто не будет виноват, если судить всякого за сокровеннейшие мысли?»

Приговор военно-судной комиссии.

«…за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского и злоумышленного сочинения поручика Григорьева, – лишить… чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием».

А теперь мое обращение к вам, господа правоверные иудеи, а также продвинутые еврейские патриоты: неужели вы хоть на йоту допускаете, что человек с такой кристальной честностью, честностью перед собой, с богатейшим внутренним миром, способный к признанию даже самых жестоких своих ошибок, мог не любить евреев не за их грехи, а за то, что они евреи? Заблуждаетесь, господа. И если Достоевский заявляет, что он не враг евреев, что он не антисемит, а просто критикует их, критикует, как народ, сам себя объявивший избранным, то следует просто задуматься и, может, убавить чуть избранности, а добавить проницательности во взгляде на свои собственные грехи. У нас еще будет не раз возможность убедиться в честности, искренности, глубокой порядочности Ф.М., в его способности признавать и исправлять свои заблуждения.

А вот то, что он бывает резок, не сдержан, особенно когда его затронут за живое каким – то каверзным вопросом, а то и просто провокационным. Это и сам Ф. М. признавал, и мы еще не раз с этим столкнемся в ходе повествования.

* * *

Два описанных выше события: литературной жизни – вхождение в большую литературу и круг литераторов – и участие в кружке Петрашевского, приведшие к краху всей карьеры начинающего литератора, но давшие бесценный тяжелый опыт для всей последующей литературной жизни Ф.М., и послужили вехой – главной ступенью большого интернационального литературного таланта.

Однако, прежде чем перейдем мы к последующим событиям в жизни Ф.М., – еще одно Авторское отступление.

Несколько лет назад судьба уготовила мне случай проверить на собственной шкуре, каково это – стоять под дулом направленного на тебя оружия. Я попал в руки политических бандитов, которые утверждали, что я действую незаконно в чужой стране в интересах своей страны. Мне потребовался всего месяц, чтобы описать эти события. Ибо это дает мощный выброс адреналина и служит великолепным сюжетом для литературного произведения[19]19
  Марк Поднос. 45 дней в плену. Игра слов, М., 2012 г.


[Закрыть]. Мои читатели говорили и писали мне об этой работе, как о весьма удачной.

Приведенный ниже текст дает представление о тех событиях десятилетней давности.

Президенту Республики Грузия

Саакашвили М. Н.

Многоуважаемый Михаил Николаевич!

Я, гражданин Российской Федерации, обращаюсь к Вам по нижеследующему поводу.

2 апреля 2011 года я вылетел из Москвы в Республику Абхазия, чтобы посетить моего давнего друга Гулию Льва Ятмовича, проживающего в селе Лыхны Гудаутского района.

Я не являюсь экономическим инвестором и не выполнял никакой политической функции. Лев Ятмович Гулия, с которым я знаком пятьдесят три года, – крестьянин, кормящийся от домашнего хозяйства. В правдивости моих слов можно убедиться, прочитав мою книгу «Исповедь антигероя», опубликованную в 2003 году издательством «Радуга» («Гудаута, лето 1961–1982», с. 208–255). Ее текст доступен и в Интернете.

По своим политическим взглядам я ближе к космополитам, чем к ура-патриотам.

Более двадцати лет я прожил в Америке и Германии, где работал консультантом и преподавал в университетах (я доктор экономических наук, профессор).

С 1961 года я поддерживал дружеские отношения не только с абхазским крестьянином Гулией, но и с грузинским инженером Мгеладзе Анзором Иосифовичем (ныне покойным). Лев Ятмович Гулия тоже дружил с Анзором Иосифовичем Мгеладзе, у которого был дом в Гудауте, куда он приезжал обычно летом с семьей. И это также подтверждается литературой (см. Марк Поднос, «Поток сознания», Москва, издательство «Радуга», 2005, с. 255262, «Мой друг Анзор Мгеладзе»).

Все сказанное выше указывает на то, что моя поездка не имела какого-то политического или иного подтекста, а была чисто человеческим актом, подтверждающим, что дружба не признает границ.

Я должен был вернуться в Москву 9 апреля 2011 года.

Однако 5 апреля 2011 года я был захвачен неподалеку от дома Льва Ятмовича Гулии и насильственно перевезен на территорию Грузии, в Зугдийский район (3,5 км от границы), где я удерживался под стражей.

При этом я подвергался постоянному физическому и моральному давлению. Меня пытались убедить, что я инвестор, строящий в Абхазии дороги. В неволе я, пожилой (мне 75 лет) и больной человек, в нечеловеческих условиях содержался в общей сложности 45 дней.

Все люди, похитившие меня и подвергавшие насилию, говорили только на грузинском и ломаном русском языках.

20 мая 2011 года после выплаты моей семьей большой суммы в долларах и евро через посредников меня вернули на территорию Абхазии и передали властям.

Я располагаю большим объемом информации, необходимой для поиска, поимки и наказания преступников, небольшую часть которой я на неофициальной основе передал грузинским силовым структурам.

Честно говоря, меня сильно смущает то, что грузинские силовые структуры интересуются в первую очередь номерами купюр и чем они обработаны, а не тем, кто эти люди (похитители) и где я содержался.

Я прошу Вас поручить компетентным лицам расследование данного инцидента, открыв юридически оформленное уголовное дело.

В случае положительного решения данного вопроса я передам всю необходимую информацию грузинским силовым структурам (аудиозаписи радиоперехватов нескольких переговоров, обозначение места моего заточения на карте местности, номера автомашин и телефонов похитителей).

Политическая ситуация к данному моменту, сложившаяся между Россией и Грузией, Грузией и Абхазией, мешает расследованию, но при наличии доброй воли и реального желания бороться с терроризмом не исключает такой возможности. Если политическая ситуация не позволяет грузинским властям провести расследование, мой адвокат обратится в соответствующие органы Евросоюза для организации расследования под международным контролем.

При соответствующих гарантиях грузинских властей я готов лично прилететь в Грузию, чтобы помочь расследованию.

С уважением

Марк Борисович Поднос.

Кстати, эти и последующие события напрочь развеивают миф о президенте-демократе М. Саакашвили, который якобы пытался построить демократическое государство в Грузии. У меня есть информация, полученная из ближнего окружения М. Саакашвили, что он был прекрасно осведомлен о том, что со мной происходило.

* * *

Вернемся, однако, к событиям в жизни Федора Михайловича!

Событие. Острог.

Ф. М. на пути в острог. На четыре года он вырван из жизни. В это время по рукам ходит письмо Белинского к Гоголю, в котором Белинский подвергает жесточайшей критике работу Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями».[20]20
  По данному вопросу см.: М. Поднос. Вокруг Гоголя. «Перо», М., 2020 г.


[Закрыть] Работа цензурой запрещена. Путь в острог чуть ли не месяц занял: 16 дней до Тобольска, да еще пять до Омской крепости, где предстояло пробыть 4 года и узнать, какой он, ад, как начинается. А потом еще солдатчина вдобавок. Да и народ свой возлюбленный, тот, что христианский, верующий, от Бога, поближе рассмотреть. Ф. М. не отрицал, что читал и обсуждал публично эту запрещенную литературу. «Я считал, что письмо это – замечательный литературный памятник, не лишенный даже художественных достоинств…» И это несмотря на то, что в последние годы Ф. М. принципиально разошелся во мнении с Белинским по целому ряду воззрений на цели и задачи искусства.

Событие. Следующее затем событие прямо вытекало из предшествующего. Это тюрьма и каторга. Событие, которое многое дало для формирования личности и гражданской позиции Ф.М.

Наконец, он увидел свой народ. Не тот, что воспевал в восторге величия (не своего), и не тот, который ему мерещился в его профессиональном споре с Белинским. А тот, другой, реальный, который, может быть, и хлебопашествовал поначалу, по роду-племени, но порой и бросавший это занятие и с кистенем, выходивший на большую дорогу, где пропитание найти легче. А то и вовсе живший мирно и спокойно, а потом заблудившийся неведомо по какому случаю, да вдруг и убивший соседа, а то и вовсе жену любимую или тещу злую.

Народ был разный. Были простые и наивные до глупости, были и злобные молчаливые, хоть и без ножа, но с зубами, готовыми глотку перегрызть если что не так. Здесь узнал, что хоть и отказался он от владения душами, а все равно дворянин и чужой. «Вы, дворяне, железные носы, нас заклевали. Прежде господином был, народ мучил, а теперь хуже последнего, наш брат стал».[21]21
  Цитируется по Л. Гроссману.


[Закрыть] Нужно сказать, что Ф. М. стойко и терпеливо переносил скотство, злобу, глупость представителей простого народа, не желавшего его любви и признания. Он как бы чужой нации. А в этой числились известные уголовники, убийцы детей и жен, развратники разного рода, злодеи, промышлявшие ножами и кистенями, разного рода уголовные преступники от воров до конокрадов. Здесь можно было увидеть кавказцев-джигитов с оружием в руках, защищавших свои аулы от регулярной армии, гордых поляков-повстанцев, не желавших быть частью империи. Здесь Ф. М. был обыкновенным арестантом. Мало кто помнил и знал его как офицера, дворянина, писателя. Долгое время он был просто рядовым каторжанином.

Познал он и черный, порой бессмысленный и неблагодарный труд. Здесь формировался его характер, закалялась воля. Здесь он получил возможность познакомиться близко и узнать героев своих будущих произведений. Именно отсюда они были делегированы в «Преступление и наказание», в «Идиота», в «Братьев Карамазовых». Самому же Ф. М. оставался «пустяк» – придумать сюжет, а по сути – главное, что отличает то или иное литературное произведение. Его герои были уже готовы к тому, чтобы стать увековеченными. Теперь их предстояло основательно изучить, «оснастить всей необходимой атрибутикой».

Ф. М. особенно были интересными люди с необычной судьбой, с особым характером. Например, юный кавказец Алей, сосед по нарам, который с пиететом относился к религии: «Вспоминаю о встрече с ним, как об одной из лучших встреч моей жизни».

Каторжники Петров и Орлов были делегированы в качестве героев в «Братьев Карамазовых». Об Орлове сам автор напишет: «В нем мы видели одну бесконечную энергию, жажду деятельности, жажду мщения, жажду достичь предложенной цели. Я поражен был его странным высокомерием».[22]22
  Цитируется по Л. Гроссману.


[Закрыть]

Может быть, благодаря его идеальной, возвышенной любви к народу ему удалось иметь среди арестантов «много друзей и приятелей» и вообще выжить без кровопролития и собрать множество историй для будущих сюжетов. В письме к брату он напишет так: «И в каторге, между разбойниками я, в четыре года, отличил, наконец, людей. Поверишь ли: есть характеры глубокие, сильные, прекрасные, и как весело было под грубой корой отыскать золото».

А вскоре после окончания каторги, первой половины срока отторжения от литературного процесса, он напишет брату: (письмо от 22 февраля 1854 г.): «Что за чудный народ! Вообще время для меня не потеряно. Если я узнал не Россию, так народ русский хорошо, и так хорошо, как, может быть, не многие знают его».

Нет ли здесь еще одной литературной гиперболы? Но подлинный творец великого и должен оставаться в нем, в этом «заблуждении». Односторонняя любовь проявляется сильнее! Но пока народ не может читать своего «певца». Он, народ, просто безграмотен. Пока за него это делают «соплеменники» Ф.М., дворяне, офицеры, узкий слой интеллигенции. Потребуется 70 лет реализации утопий Ф.М. – социализма, – чтобы сделать народ поголовно грамотным и дать возможность читать Ф. М. И теперь эта любовь стала взаимной, правда, сам Ф. М. может об этом лишь догадываться из своего «утопического» далека.

Событие. Итак, после четырех лет каторги начинается солдатчина по воле возлюбленного и «гуманного» царя всея Руси. Служить придется в Семипалатинске. Маленький городок в степи, где верблюдов не меньше, чем людей. Но главное – «пали тяжкие оковы». Ох, и тяжело носить на ногах 10-фунтовые кандалы. Не носил, но фантазия дает возможность, а главное, возраст. Мне 85-й год, и ноги уже плохо несут тело без кандалов. Эту роль не выполняют башмаки; им в помощь старческие кости.

Брату Михаилу, это его постоянный корреспондент, он сообщает: «Приехал я сюда в марте месяце. Фрунтовой службы почти не знал… Чтобы приобрести этот навык, надо много трудов. Я не ропщу; это мой крест, и я его заслужил…» Теперь время батальонной службы. Снова казарма, но появляется время для творчества, для раздумий. Впрочем, умственный уровень сослуживцев заставляет искать что-то за пределами казармы.

Живя в казарме, Ф. М. мог наглядно убедиться в том, что представляет собой царская солдатня. Дисциплина внедрялась шпицрутенами, палками. А если пожалеешь, то сам будешь бит. Ф. М. столкнулся в казарме с 17-летним кантонистом в недавнем прошлом. Это был еврей из Перми Кац. Кац был соседом по нарам. Ф. М. жалел мальчишку и оберегал его от издевательств и оскорблений казармы. Почему-то «обличители» Ф.М. в антисемитизме не приводят этого факта. Этот Кац заработал немного и остался жить в Семипалатинске и заниматься портняжным ремеслом. На первые заработанные гроши Кац купил самовар, за которым они часто сидели с Ф. М. Этот общий чай был дополнением к скудной жизни солдат. Кац рассказывал (запись краеведа Б. Г. Герасимова): «Всей душой я чувствовал, что вечно угрюмый и хмурый рядовой Достоевский бесконечно добрый человек, которого нельзя было не любить»[23]23
  Достоевский без глянца. «Амфора», 2008 г. С. 270.


[Закрыть].

События 1854 года. В январе Ф. М. выходит из острога, а уже в феврале он оказывается рядовым Отдельного Сибирского корпуса (7^й отдельный батальон в Семипалатинске). Вскоре (весной) знакомится с семьей Исаевых.

А ровно через полтора года зачисления в рядовые Ф. М. был произведен в унтер-офицеры, а еще через год в прапорщики. Тому способствовало восшествие на престол Александра II. Царь опубликовал указ «О льготах и милостях к впавшим в преступления лицам военного ведомства». Как говорится, «не было счастья, да несчастье помогло». Умер один царь, пришел новый, и людям счастье выпало.

Мария Дмитриевна после смерти мужа станет женой Ф. М. Теперь он человек семейный. Заработок прапорщика скудный. Нужно подумать, на что семью содержать. Он знает только один способ: писать, творить. Рулетка еще впереди.

Ныне же способ получить деньги один – авансы от журналов, которые придется отрабатывать трудом тяжким.

В феврале 1857 г. Ф. М. венчается с М. Д. Исаевой. В начале 1858 г. получает авансы от «Русского слова» и «Русского вестника». О нем помнят. Пять лет – срок не малый, но писатель не забыт. А уже в марте 1859 г. «Русское слово» публикует повесть «Дядюшкин сон». Писатель Достоевский восстал из каторги.

Событие весьма важное. Год 1858. Ф. М. Достоевский получает разрешение на издание журнала «Время». Сам Ф. М. состоит под надзором. Ему доверия нет. Но выручает брат. У него семья, бизнес (табачная фабрика). Ф. М. «пускается во все тяжкие», дабы заполучить начальный капитал для издания.

Уже в начале 1859 г. Ф. М. подает в отставку, получает ее и уезжает на жительство в Тверь вместе с М. Д. Исаевой и ее юным сыном. А уже через пару месяцев он переезжает вместе с семьей в Петербург, но за ним установлен секретный надзор.

Через полгода «Русский мир» начинает публикацию «Записок из мертвого дома» (введение и первую главу). А через год после переезда в Петербург журнал «Время» (№ 1) публикует первую часть романа «Униженные и оскорбленные», а «Русский мир» продолжает публиковать «Записки из мертвого дома». Обратите внимание на феноменальную работоспособность и творческую активность, а ведь «Записки из мертвого дома» – это повтор всех тех тягот, несчастий и ужасов острога. Только теперь он переживает мысленно. Здесь, в «Мертвом доме», Ф. М. столкнулся не с миражами, не с утопиями социализма, а с реальным русским мужиком, злобу и ненависть которого к дворянству Ф. М. вскоре ощутил на себе. «С каторжным народом я познакомился еще в Тобольске и здесь в Омске расположился прожить с ними четыре года. Это народ грубый, раздраженный и озлобленный. Ненависть к дворянам превосходит у них все пределы, и потому нас, дворян, встретили они враждебно и с злобною радостию о нашем горе. Они бы нас съели, если б им дали». Тюрьма и каторга – лучший «санаторий» для всех утопистов-социалистов, они быстрее всего приводят их к пониманию того, что лучше совершенствовать плохое мироустройство, чем мечтать о несбыточном. Между прочим, на каторге Ф. М. звали Покойником (кличка такая), потому как он позволял себе экспериментировать благородные поступки в среде, для которой они были дикие и непонятные.

* * *

Тот любознательный читатель, который следит за событиями жизни Ф. М. и хочет найти подтверждение, обещанное автором, доказать, что Ф. М. не антисемит, – должен немного потерпеть и дочитать до третьей части книги. Пока же события жизни Достоевского служат мне только для того, чтобы охарактеризовать личность Ф. М. А наша совместная задача – и автора, и читателя – определиться, может ли подобная личность быть заражена срамной болезнью – антисемитизмом. Надеюсь, мы придем к общему пониманию.

* * *

Особый вопрос – отношения Ф. М. с женщинами. Их было в его жизни не так уж и много. По пальцам одной руки можно пересчитать. Но тут я явно поскромничал. Ведь помимо Сусловой было еще увлечение барышней А. В. Корвин-Круковской, а ее младшая сестра Соня (впоследствии великий математик Софья Ковалевская) питала самые нежные чувства к Ф. М. Впоследствии о своих чувствах к Ф. М. Софья Ковалевская напишет так, что это чувство ее захватывало; он как бы «всасывал ее в себя». Но Соня Корвин-Круковская была рождена и судьбой предназначена стать великим математиком Софьей Ковалевской, а не посвятить себя великому писателю земли русской. И вот что я хотел бы отметить – большие таланты какой-то неведомой силой притягивает друг к другу или, напротив, отталкивает, но никогда они не бывают безразличными. Было еще увлечение актрисой А. И. Шуберт. А в юные годы не прочь был Ф. М. и в «веселые дома» заглянуть. В общем, ничто человеческое не было ему чуждо. Просто чувства его были столь сильны и ярки, что не укладываются в «прокрустово ложе» бытового человека. И рулетка, которая еще впереди, – это вовсе не деньги. Это в первую очередь острота чувств, испытание на прочность, игра в прятки с судьбою.