Текст книги "Что бы сказал Ницше? Как великие философы решили бы ваши проблемы"

Как вышло, что я работаю как лошадь, чтобы мне хватало хотя бы на пропитание, а другие получают целое состояние и при этом ничего не делают?

Сократ • Аристотель • Томас Пейн • Жан-Жак Руссо • Цицерон • Джон Ролз • Роберт Нозик

Иногда кажется, что в мире нет справедливости. Вы стараетесь изо всех сил, чтобы вести достойную жизнь и обеспечивать семью, но вам едва удается сводить концы с концами. Пока вы работаете сверхурочно, ваш начальник направляется играть в гольф после короткого совещания и долгого обеда. А домой он приносит в сотню раз больше, чем вы! По какому праву он так делает? Это несправедливо…

В таком виде ситуация и правда выглядит как надувательство. Причем вы не один такой: по всему миру многие люди пашут за копейки, тогда как лишь единицы живут в роскоши. Вам кажется, что за несколько тысячелетий цивилизационного прогресса пора бы создать более справедливое общество, однако, по-видимому, разница между богатыми и бедными только увеличивается. Но это же неправильно?

Этот вопрос занимал философов еще со времен Древней Греции, когда афиняне построили общество на принципах демократии и справедливости. Но и в Афинах была своя «колючка», Сократ, которому мало было просто принять такое общественное устройство. Философу нужно было поставить под вопрос и систему, и все остальное, чтобы выяснить, правда ли дела идут правильно. Если бы вы поделились с ним своим горем, он бы не стал ни соглашаться, ни возражать, ни сочувствовать, ни советовать. Вместо этого он спросил бы вас, что вы думаете и что вы на самом деле имеете в виду.

Когда вы просите совета у Сократа, проблема состоит в том, что он на все отвечает «да, но…», а потом задает ряд вопросов, которые заставляют вас сомневаться в собственных словах. Таков его способ докопаться до сути любой проблемы, прежде чем пытаться найти выход. Хотя этот способ и раздражает, Сократ действительно заставляет вас задуматься о справедливости и о том, что вы имеете в виду, считая что-то несправедливым. В этом случае он взялся бы за вашу мысль: «Это нечестно». Что вы подразумеваете под «честным»? Имеете ли вы в виду «равное», когда у вас и вашего начальника разный объем работы, за который платят разные деньги? Что вы имеете в виду под «справедливым»? Считаете ли вы несправедливым то, что вы работаете больше, а денег получаете меньше? Выходит, что справедливость и равенство – одно и то же? А если нет, то что же тогда такое «справедливость»?

Справедливость и равенство

Вы всего лишь хотели подчеркнуть, что кажется нечестным, когда одни люди богаче других, а теперь Сократ требует от вас определить «справедливость». Это вовсе не так просто, что подтвердят почти все древнегреческие философы. Так, Аристотель сказал бы, что мы обычно можем распознать справедливое и несправедливое, однако не можем сказать, что такое справедливость сама по себе. Как и многие абстрактные идеи, мы сможем ее узнать, когда увидим, но не можем при этом дать ей определение. Также он попытался бы объяснить разницу между справедливостью и равенством: хотя равенство является формой справедливости, справедливость не всегда подразумевает равенство.

Это приводит нас к проблеме определения «равенства». Существуют ли типы равенства? Как афиняне стремились создать справедливое общество, так мыслители, стоявшие за революциями в Америке и во Франции XVIII в., хотели создать равноправное общество. Ваша жалоба на то, что вы много работаете и мало получаете, тогда как другие мало делают и много зарабатывают, была основной проблемой для Томаса Пейна (1737–1809). Он бы сказал, что несправедливость проистекает из привилегий. Некоторые люди рождаются во влиятельных и богатых семьях, другие не имеют шанса на такое благополучие. Это можно исправить тем, чтобы дать всем (ну хорошо, всем взрослым белым мужчинам) одинаковые права, то есть предоставить равенство возможностей. Он бы с гордостью указал на то, что подтолкнул развитие событий своим трактатом «Права человека», который привел к требованию дать права женщинам, к движению за гражданские права в ХХ в. и, наконец, к Всеобщей декларации прав человека. Одинаковые права для всех – теперь для вас существует справедливость!

Деньги, которые мы имеем, – это инструмент свободы, а деньги, которых у нас нет и которые мы стремимся получить, – инструмент рабства.

Жан-Жак Руссо

Все, что проистекает из справедливой ситуации в результате справедливых действий, является справедливым.

Роберт Нозик

Погодите-ка, сказал бы Жан-Жак Руссо. Конечно, очень хорошо по закону иметь равные возможности, однако это мало утешает, если система отказывает вам в возможности что-то с этим делать. Кроме того, подчеркнул бы он, все эти разговоры о «правах» тоже часть проблемы. К несправедливости ведут не только привилегии, но и предоставление прав: наше общество приспособлено для защиты прав определенных людей, особенно собственников, тогда как права других поддерживаются только на словах. Закон, который должен гарантировать справедливость, на самом деле защищает только собственность, отдавая предпочтение собственникам перед не-собственниками. Корень этой проблемы, согласно Руссо, – собственность и неравное распределение богатства. Неважно, какие у вас права: настоящего равенства не будет, пока не решено это. Отриньте идею частной собственности и дайте каждому одинаковую долю в коллективном богатстве.

Честность и распределение прав

Получается, у нас есть два типа равенства: равенство возможностей и равенство результатов, равные права Пейна и равная доля Руссо. Оба вида претендуют на то, чтобы называться формой справедливости и удовлетворяют идее Цицерона (106–43 гг. до н. э.), что «правосудие каждому воздает должное». Проблема, однако, в том, чтобы решить, а что же кому причитается? Два американских философа, Джон Ролз (1921–2002) и Роберт Нозик, дают на этот вопрос разные ответы, интерпретируя идею справедливости, вытекающую из аргументов Пейна и Руссо.

Ролз бы посмотрел на вашу ситуацию и согласился бы, что это нечестно. А честность, с его точки зрения, лежит в основе справедливости. При этом он бы спросил: так же возмущались бы вы нечестностью, случись вам родиться в привилегированной семье и быстро стать главой корпорации с баснословным доходом? Вы, вероятно, признались бы себе, что это не совсем справедливо, но вряд ли стали бы жаловаться. Получается, что высокооплачиваемые работники игнорируют призывы рабочих к справедливости как «политику зависти», тогда как низкооплачиваемые осуждают растущее неравенство как «политику жадности». Вряд ли обе стороны правы одновременно, но есть ли возможность более справедливого устройства? Ролз считает, что да. Представьте, говорит он, что вы вместе с другими основываете компанию и не знаете, окажетесь вы там начальником, руководителем низшего звена или вовсе рабочим в цеху. Как это повлияет на ваши решения относительно схемы оплаты труда и длины рабочего дня? Поскольку вы принимаете эти решения из-за того, что Ролз назвал «завесой неведения» по поводу вашего места в фирме, вы, скорее всего, предпочтете беспристрастную систему, которая будет справедливой для всех.

Однако Нозик рассматривает этот вопрос совершенно иначе. Принципом справедливости он называет распределение прав (не привилегии, а правовой инструмент), могущее приводить к неравенству, которое вы сочтете нечестным, но которое тем не менее будет справедливым. Когда вы чем-то обладаете, то никто другой не имеет на это право, если только вы ему это не продали или не подарили, или если вам это не досталось незаконным путем (например, путем кражи или мошенничества). Поэтому начнем с того, что у всякого есть собственность, на которую он обладает правами (будь то вещи, земля или деньги), и собственники могут свободно обмениваться с другими по взаимному согласию. Покуда обмены легитимны, каждый имеет право на то, чем владеет, поэтому распределение, которое получается в результате этого процесса, будет справедливым, даже если порождает большое неравенство. То есть исправление нечестности вашей ситуации тем, чтобы отнять часть богатства у вашего начальника и передать вам, будет несправедливым. Это касается, кстати, и отъема у него денег в виде налогов для перераспределения богатства. Нравится вам это или нет, он имеет полное право на то, что он получает как начальник или владелец фирмы, поскольку получает это законными методами. А вы имеете право на то, что получаете вы. Ни больше ни меньше.

Принимая решение

Во-первых, Сократ попросил бы вас задуматься, почему ситуация кажется вам несправедливой. Вы можете считать, подобно Аристотелю, что в этом виновато неравенство, но это не то же самое, что несправедливость. Вы можете ратовать за равенство возможностей, как Пейн, или за равенство результатов, как Руссо. Можно воспринимать справедливость как честность вслед за Ролзом или как обладание правами, согласно Нозику.

Меня уволили, и я вижу, что работы на всех не хватает

Эпиктет • Никколо Макиавелли • Адам Смит • Карл Маркс • Бертран Рассел

Это плохая новость. Вы стали невинной жертвой неумолимого шествия прогресса. С этой компьютеризацией производству нужно все меньше человеческой рабочей силы, а при нынешнем состоянии экономики компаниям приходится снижать накладные расходы. Свести концы с концами будет непросто. Даже если финансово вы сможете выжить, безработица без особых надежд на будущее очень деморализует. Неужели так должно быть?

Похоже, госпожа Удача вам сейчас действительно не улыбается. У вас выбили почву из-под ног, и наряду с объяснимой тревогой, поскольку вас уволили не по вашей вине, вы чувствуете, что совершенно не контролируете свою жизнь. В некоторой степени это правда, поэтому вам, возможно, стоит принять бравый вид и относиться к происходящему со стоическим спокойствием. Спросить, как это сделать, лучше у Эпиктета (55–135), основателя философской школы стоиков. Первое, что бы он вам сказал: не верьте популярному заблуждению, что стоицизм – это «улыбайся и переноси». Тут дело сложнее.

Однако он признал бы, что действительно существует множество вещей и событий, которые мы не контролируем. Вы планируете пикник – пошел дождь. Вы оставляете на парковке новую машину – в нее врезаются, пока вы делаете покупки. Вы потеряли работу. Эпиктет сказал бы, что это внешние события, над которыми у вас нет власти, тогда как по-настоящему важным для вас является то, над чем власть у вас есть: ваши желания и стремления, действия и поведение, и главное – отношение к жизни. Порой случается плохое. Хорошее тоже. С этим ничего нельзя поделать, однако можно не давать вещам (ни хорошим, ни плохим) слишком сильно на вас влиять. Может быть, вам так плохо от потери работы, потому что вы ставили ее слишком высоко, позволяли ей определять себя вместо того, чтобы определять себя самому. Сосредоточьтесь на ваших внутренних ценностях. Тогда станет неважно, что еще подбросит вам жизнь, – вы справитесь.

Все это неплохо, но выработать правильное отношение – только первый шаг к тому, чтобы справиться с ситуацией. По мнению Никколо Макиавелли, Эпиктет был прав лишь наполовину. Примерно половину происходящего в нашей жизни мы не можем контролировать, однако у нас есть власть делать что-то с оставшейся частью. Вот, например, вы потеряли работу: это не ваша вина, но вы можете представить ситуацию как открывшуюся возможность. Может, вы могли бы переучиться и начать заниматься тем, чем вы всегда мечтали. А может, у вас появился шанс насолить своему бывшему работодателю, используя корпоративную информацию в собственной или чужой конкурирующей компании.

Все это поможет вам почувствовать себя лучше, но, если вы пытаетесь смириться с потерей работы, окажется полезным узнать, почему так произошло. Есть несколько противоположных мнений о том, что же на самом деле вызывает безработицу, поэтому давайте спросим совета у двух философов, Адама Смита и Карла Маркса, которые не особенно схожи во взглядах. Смит вам бы определенно посочувствовал, но объяснил, что ваша работа – всего лишь маленький винтик в машине большой экономики (Маркс бы уже ощетинился на такое преуменьшение вашей роли). Экономика управляется законами рынка, спроса и предложения. Продавцы производят продукцию и продают ее с выгодой, а покупатели платят за товары, которые им нужны и желанны для них. Если производство растет, цены падают; если растет спрос, цены повышаются. Но по большому счету выигрывают все: и продавцы, и покупатели. Тут, конечно же, вмешается Маркс: кроме рабочих. Ах, да, согласится Смит, вот такая у них печальная судьба. Если предложений на рынке труда слишком много, некоторых придется уволить. Тогда зарплаты упадут, работодатели смогут производить более дешевый продукт, и в длительной перспективе это окажется ко всеобщему благу.

На этом месте Маркс, бранясь себе в бороду, перебьет собеседника и разложит все по полочкам. Смит абсолютно прав по поводу рыночной экономики, скажет вам Маркс, но это не идеальный способ построения экономики как таковой. Даже помимо того, что эту экономику постоянно будет бросать от роста к спаду, она нанесет урон рабочему классу. К работникам относятся как к винтикам в машине, их эксплуатируют, результаты их труда отчуждены от них, а когда они не могут больше работать, их просто списывают. Буржуазия – предприниматели-капиталисты и владельцы заводов – получают выгоду от существования массы безработных, жаждущих трудоустроиться, поскольку тогда им можно платить все меньше и меньше. «Вот поэтому вы потеряли работу! – выкрикнул бы Маркс. – И что вы теперь будете с этим делать?» У него есть несколько предложений, включающих баррикады и кровавые революции, но, возможно, успокоившись, он посоветовал бы использовать освободившееся время для занятия политикой, самообразованием и обучением других, а также для информирования окружающих об альтернативе несправедливой капиталистической системе.

Страстное обличение системы Марксом может так или иначе вывести вас из себя, однако было бы неплохо посмотреть на вещи с более умеренной перспективы. Кто справится с этим лучше, чем попыхивающий трубкой сторонник мира Бертран Рассел (1872–1970)? Он утверждал бы, что увольнения по большей части вызваны механизацией, а в наши дни – компьютеризацией. Сегодня машина выполняет такую работу, на которую раньше требовались сотни человек. Кстати, она делает это эффективнее, так что продуктивность возрастает. Что же предпринимает работодатель? Увольняет большую часть работников и снижает цены. При этом те, кто остался, работают полный день или даже сверхурочно. Это ненормально. Не лучше ли сделать так, чтобы все работники остались на местах, но при этом работали только часть времени, а их зарплату покрывали бы излишки производства?

«Но нет, – вздыхает Рассел, – у нас эта глупая протестантская этика, которая утверждает, что много отдыхать – грешно, особенно для рабочего класса». Работа, по его мнению, переоценена. Если вам есть на что жить и большой необходимости работать вы не испытываете, не будет ли вашим долгом сидеть спокойно и оставить работу тем, кто хочет или вынужден работать? И не стоит ли платить людям вроде вас за ваше безделье, по крайней мере некоторое время, если вас не слишком волнует отсутствие работы? Это освободит место для тех, кто действительно хочет работать. Безделье не грех. И, конечно, нет ничего плохого в том, чтобы просто сидеть и размышлять. Философы все время этим занимаются. Это лучше, чем работать. Попробуйте.

Принимая решение

Готовы ли вы просто принять ситуацию, как советует Эпиктет, и разобраться с собственным внутренним миром? Или стоит послушать Макиавелли и что-то сделать с возникшей ситуацией? Вы можете согласиться со Смитом, что ваше положение – неизбежное следствие рыночной экономики, и начать противостоять системе вместе с Марксом. А может, вы согласитесь с Расселом, что вам теперь можно немножко побездельничать или задуматься о том, чтобы уйти на пенсию пораньше.

Глава 3. Образ жизни

Не хочу заканчивать свои дни дряхлой развалиной с нулевым качеством жизни. Просто дайте мне таблетку

Иеремия Бентам • Джон Стюарт Милль • Томас Гоббс • Джонатан Гловер

Неизлечимые болезни или просто несчастья, что приносит старость, могут уничтожить качество жизни человека порой до такой степени, что жить становится незачем. Большинство людей согласится (несомненно, с долей сожаления), что, если бы речь шла о любимом питомце, лучше было бы избавить несчастное создание от такой участи, нежели заставлять его страдать. Но, по-видимому, это же правило неприменимо к людям, даже если они сами этого хотят. Почему бы не позволить людям умирать с достоинством?

В наши дни этот вопрос задают часто, возможно, из-за возросшей продолжительности нашей жизни, а достижения медицины дают нам способы продлевать наши дни до невиданных ранее сроков. Многие призывают к принятию законов, позволяющих людям завершать свою жизнь, подошедшую к рубежу, после которого они уже не могут самостоятельно жить. Однако правительства разных стран не торопятся легализовать какую-либо помощь в самоубийстве или эвтаназии (которую некоторые называют «милосердным убийством»), и многие врачи также в сомнениях. Спор этот часто эмоционален или построен на религиозных, а не на рациональных аргументах. Что бы сказали об этом философы?

Четкий анализ проблемы предоставил бы нам Иеремия Бентам, чемпион по прямолинейности в утилитаризме. Как и в любой моральной дилемме, сказал бы он, нужно просто решить, какой выход приведет к наибольшему благу. Здесь нужно рассматривать только две составляющие – боль и удовольствие, поскольку они определяют действие как этически корректное через максимизацию удовольствия и минимизацию боли. Это – ядро утилитаризма. Если кто-то страдает, уменьшение его страданий оказывается на одной стороне весов, а причиненный вред – на другой.

Дай ему палец – он всю руку откусит.

Томас Гоббс

Сказать-то легко, а применить на практике гораздо сложнее. Как измерить боль или, скажем, потерю достоинства? Другая проблема заключается в том, что с позиции более широкой перспективы речь идет не просто о прекращении чьих-то страданий. Нередко у этой монеты есть и вторая сторона. Например, помощь человеку умереть может рассматриваться и как лишение его возможности радоваться в будущем. Кроме того, утилитаризм – это и о том, чтобы наибольшему числу людей было как можно лучше, поэтому надо учитывать всех, кого коснется это решение. Действительно, может оказаться, что семья и друзья умирающего почувствуют облегчение, и это снимет с их плеч бремя заботы об этом человеке. А могут быть и другие, кто будет горевать из-за его смерти. Бентам ответил бы, что, хоть вопрос и прозрачен, но ответ на него подразумевает сложный подсчет всего возможного удовольствия и боли, которые вызовет эта смерть.

Играя в Бога

Протеже Бентама, Джон Стюарт Милль, не упростит нам жизнь. Он соглашался с базовыми принципами утилитаризма, но ему была важна и личная свобода, так что он придавал этой идее иной оттенок. Он сказал бы, что, поскольку это именно ваши тело и разум, а не чьи-то, вы вольны поступать с ними, как вам заблагорассудится, с единственным условием: вы никому не навредите. Если вы хотите расстаться с жизнью и это не нанесет вреда другому, это сугубо ваше дело. Конечно, надо принять во внимание горе или вред, которые может принести ваше самоубийство, – но это все еще ваше решение. Однако мы оказываемся в плотном тумане, начав разговор о вовлечении другого человека – например, в случае помощи в самоубийстве. Вопрос: причиняет ли вам вред тот, кто эффективно вызывает вашу смерть или по крайней мере участвует в этом? Можно, конечно, сказать, что, совершая это по вашему желанию, они выполняют вашу волю, однако это все еще непростой вопрос.

Основная проблема состоит в том, кто на самом деле принимает решение, а кто его выполняет. Если вы все еще в состоянии объяснить кому-то, как вам помочь реализовать ваше решение, это далеко не то же самое, что оставить инструкции заранее, чтобы потом кому-то другому пришлось принимать решение привести их в действие. Если вы уже не способны прервать собственную жизнь или даже попросить это сделать, не заставляете ли вы другого человека «играть в Бога»? Одно дело – спокойно и осознанно попросить друга или врача дать вам таблетку, чтобы самому решить, пить ее или не пить, и совсем другое – попросить сделать вам смертельную инъекцию. Однако получается, что оставить кого-то умирать, возможно, долгой и мучительной смертью, означает дать природе делать свое дело, и это не будет «игрой в Бога», тогда как дать смертельную дозу паллиатива – будет. Что тогда выбрать? И разве мы не играем в Бога, поддерживая жизнь в том, кто умер бы без нашего вмешательства?

Единственная свобода, которая заслуживает этого названия, – это свобода добиваться собственного блага по собственному разумению до тех пор, пока мы не пытаемся лишить других их блага или помешать им в его достижении.

Джон Стюарт Милль

Вопрос действительно гораздо глубже, чем прямолинейная интерпретация Бентама. Чтобы увидеть другую перспективу, давайте прислушаемся к другому решительному английскому философу – Томасу Гоббсу. Он не придал бы значения разговорам о личной свободе и сказал бы, что должны существовать четкие и понятные правила для удостоверения правильности наших поступков. Если пойти на уступки или позволить исключения, обязательно найдется кто-то, кто использует это ради своей выгоды, – тут-то и начинается скользкий путь. Если вы однажды допустили, что какой-то неблаговидный поступок морально оправдывается, то у вас сдвигается этический компас – начинается процесс изменения всей морали. Это первый шаг к пропасти.

Возьмем эвтаназию. Если мы закладываем исключения в правиле о недопустимости убийства людей, мы тем самым признаем, что есть обстоятельства, когда убийство морально оправданно. Тогда мы рискуем открыть шлюзы для разного рода плохих событий: одни воспользуются случаем избавиться от неудобного или нелюбимого родственника; другие прихлопнут кого-то, чтобы завладеть его деньгами. Также существует серьезный риск злоупотребления властью со стороны недобросовестных врачей, чтобы освободить больничную койку или помочь свести бюджет. Или вы опомниться не успеете, как какой-нибудь безумный диктатор узаконит принудительную эвтаназию инвалидов, душевнобольных или тех, кого он назначил «недолюдьми». Конечно, добавит Гоббс, это худший сценарий, но нельзя его исключать.

В целом Гоббс сказал бы, что риск скользкой дорожки слишком велик, и нужно иметь жесткий закон против любой формы эвтаназии – даже оказания помощи при самоубийстве с согласия человека. Возможно, суицид необходимо сделать правонарушением, чтобы отвратить человека от решения, о котором он бы пожалел, останься в живых. В вопросе о том, чтобы «передумать» (например, человек, который, как и вы, будучи в здравом уме, заявил ясно и твердо, что хотел бы помощи в самоубийстве, а потом впал в состояние невозможности сообщения окружающим о своих желаниях), можем ли мы утверждать, что он все еще хочет умереть? Откуда мы знаем, не изменит ли он своего решения, когда дойдет до дела? Или что он дал согласие на эвтаназию не потому, что хотел умереть, а потому, что не хотел быть обузой?

Джонатан Гловер (р. 1941) попросил бы нас внимательнее рассмотреть аргумент скользкой дорожки, чтобы узнать, имеют ли страхи Гоббса какое-то основание. Они подразумевают, что первый допущенный вами шаг в любом случае морально неоднозначен – однако уступка уже сделана. Если что-то становится приемлемым, значит, создается прецедент, который ведет к менее допустимым практикам, что вызывает следующий прецедент, и так далее. Как следствие, становится сложнее провести границу между допустимым и недопустимым, и мы начинаем получать неприемлемые результаты, которых не планировали. Чтобы избежать подобных последствий, занимаемая большинством властей и медиков в споре об эвтаназии позиция заключается в избегании первого шага.

Чтобы показать, что они, возможно, чересчур осторожны, Гловер привел бы пример абортов, вызывающих бурю эмоций как у их сторонников, так и у противников. Можно подыскать аргументы в пользу аборта в исключительных обстоятельствах – например, когда беременность угрожает жизни матери или после изнасилования. Но когда эта уступка принята и аборт становится приемлемым хотя бы в некоторых случаях, тогда его можно оправдать и по другим причинам. Отсюда, согласно аргументу скользкого пути, становится приемлемым прерывание беременности, когда мать не может заботиться о ребенке или он родится в рискованных или вредоносных обстоятельствах. Следующая ступень, как вы знаете, – это форма экстренной контрацепции в неоправданных случаях или, что еще хуже, метод евгеники.

Природа поставила человечество под власть двух хозяев – боли и удовольствия. Только они указывают, что нам следует делать, равно как и определяют, что мы будем делать.

Иеремия Бентам

Пойдем дальше. Существует важный вопрос: на какой стадии беременности допустим аборт? В какой момент процедура перестает быть «прерыванием» и становится убийством? Когда начинается жизнь? Как провести границу? Задайте эти же вопросы к аборту в отношении плода с тяжелыми патологиями. А если эти нарушения обнаружатся только после рождения? Если они настолько серьезны и неизлечимы, что ребенка в жизни не ждет ничего, кроме страданий, или он вскоре умрет мучительной смертью, – будет ли правильным совершить безболезненный инфантицид? А если проблему обнаружили в месяц от роду? В три месяца? В полгода? Сложно оправдать аборт плода-инвалида, не допуская также идеи убийства ребенка-инвалида. Это скользкий путь.

То же самое происходит и на другом конце жизни – с той лишь разницей, что взрослый может дать осознанное согласие. Если мы примем идею добровольной эвтаназии, может, приемлемыми станут и какие-то формы недобровольной?

Гловер считает, что такое возможно, но не неизбежно. Вместо того чтобы бояться вероятных событий, он советует приглядеться к реально происходящему, когда сделаны первые шаги. Мы можем рассмотреть случаи, когда закон разрешил помощь в самоубийстве с согласия человека, и увидеть, что это не привело к скользкому пути. Но это потому, что законодатели осознают опасность этой дорожки: они очень осторожны в принятии законов, разрешающих помощь в самоубийстве, и если уж они это делают, то проводят четкую границу, когда эвтаназию и аборт уже нельзя оправдать.

Принимая решение

Философы утилитаризма, например Бентам и Милль, поддержат вас, хотя и предупредят, что проблема сложнее, чем вы думаете. Она гораздо глубже простого вопроса: «Да чья это жизнь, в конце-то концов?» Однако вас может поколебать аргумент Гоббса, что помощь в самоубийстве – это шаг к пропасти, у которого могут быть непредвиденные последствия, хотя Гловер поможет развеять эти страхи.