Текст книги "Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки"

Когда вследствие дела Гийома д-р Рихард Майер сменил Гюнтера Ноллау на посту президента Федерального ведомства по охране конституции, сразу же возросли профессионализм и эффективность этого учреждения. Нам пришлось весьма болезненно ощутить эти перемены, столкнувшись с неудачами и затруднениями в работе.

Аресты источников, происшедшие в начале 1979 года, и мое решение отозвать всех, кто оказался под угрозой, были поздним и болезненным следствием так называемой акции “Регистрация”, в рамках которой Федеральное ведомство по охране конституции целенаправленно проверило согласно определенным критериям всех лиц, въехавших в Федеративную республику с начала 70-х годов. Множество пенсионеров прочесывали картотеки западногерманских бюро прописки, а таможенные чиновники получили указание обращать особенно серьезное внимание и тщательнее всего опрашивать мужчин в возрасте от двадцати пяти до сорока пяти лет, у которых необычно мало багажа и немодная стрижка, в одиночку приезжающих из ГДР.

Вновь и вновь мы ломали головы над тем, почему как раз сотрудники с хорошими документами вызывали подозрение западногерманской контрразведки, но приписывали эти эпизоды случаю или – что является кошмаром для любой спецслужбы – работе “крота”. Только неестественная частота разоблачений в первые месяцы 1979 года, увенчавшихся телевизионным выступлением д-ра Майерса, в котором он оповестил об аресте шестнадцати шпионов ГДР, внесла ясность.

Мы отозвали всех сотрудников, которым грозил провал. Правда, это стоило нам немалых усилий, но оставалось в рамках возможного. Мне до сих пор непонятно, почему Ведомство по охране конституции тогда придало гласности свою акцию “Регистрация” и само информировало нас о розыске с помощью “сетки”. В долгосрочной перспективе оно сильнее могло бы навредить моей службе, используя “тактику салями”, то есть постоянного нанесения одного удара за другим с целью постепенной ликвидации нашей агентуры. Это означало бы целенаправленные аресты, которые порождали бы у нас неуверенность и сомнения. Сложившаяся же ситуация ограничивала эффективность акции. После первых сенсационных арестов до середины 80-х годов было выявлено еще примерно двести лиц, из которых лишь небольшой процент имел значение с точки зрения разведки.

Католическое агентство новостей, из которого нам вследствие акции “Регистрация” пришлось отозвать источник, продемонстрировало чувство юмора, отправив Мильке письмо следующего содержания: “Этот сотрудник находится на службе в Вашем ведомстве и ко времени отправки письма вернулся к себе на Родину. Поскольку он, вопреки обычаям нашего агентства, не дал прощального банкета, пусть министр Мильке будет столь любезен от имени этого человека пригласить сотрудников Католического агентства новостей на пирушку, ибо это может пойти лишь на пользу проверенному сотрудничеству между нашими учреждениями”.

Браки Инги Г. и Урсулы X., заключенные с партнерами под вымышленными именами, сохранились и в ГДР под настоящими именами супругов. Хельга Редигер, как и Кристель Б., смогли выйти замуж за своих спутников жизни только в ГДР, и описанием одной из историй, в которую и я сам оказался вовлечен, мне хотелось бы завершить эту главу.

Хельга Редигер работала для нас под именем Ханнелоре в Ведомстве федерального канцлера. Когда нам пришлось отозвать прежнего связного и заменить его Гердом К., я решил присутствовать при беседе, во время которой они представлялись друг другу, так как Ханнелоре хотела знать, должна ли она последовать за своим шефом Манфредом Ланштайном.

Мы встретились под прикрытием зимних Олимпийских игр 1976 года в Инсбруке. Во время пребывания там и бесед проблем не возникало: зимняя альпийская панорама и очарование старого города сыграли свою роль, и, к моему большому облегчению, они сразу же почувствовали взаимную симпатию. Вскоре я заметил, что между ними возникло нечто большее, нежели простая симпатия.

Оба знали, что брак исключен. Тем не менее они нашли путь скрепить свои отношения, о чем я узнал только из западногерманской бульварной прессы, когда Ханнелоре была разоблачена и оба бежали в ГДР. На табличке с фамилиями, прикрепленной к двери их квартиры, можно было прочитать фамилию не только Ханнелоре, но и К., под которой в Федеративной республике жил ее спутник жизни и связной.

Мне довелось пережить как начало этой истории, так и ее хэппи-энд. Местом бракосочетания пары, которая была вне себя от счастья, стал средневековый городок Вернигероде в Гарце, не менее романтичный, чем Инсбрук. К сожалению, их счастье через несколько лет прервалось со смертью Герда, умершего после тяжелой болезни.

В джунглях германо-германских отношений

Уже в начале 50-х годов я пришел к выводу, что в обозримой перспективе воссоединение Германии невозможно. Политика западных держав и боннского правительства преследовала другие цели. Волнения в ГДР в июне 1953 года укрепили Запад в убеждении, что, используя стратегию “отбрасывания коммунизма”, они смогут одержать победу с помощью политического, экономического, а также военного давления.

Еще до основания Федеративной республики Конрад Аденауэр втайне проводил курс на подготовку быстрого перевооружения и интеграции Западной Германии в западноевропейский военный союз. Хотя он в своих публичных выступлениях клялся в верности единству страны, нам было ясно, что его политика исключала сближение между двумя германскими государствами.

В то время, когда я под началом Роберта Корба работал в информационном отделе, мы, используя конспиративные методы, завладели документом, подтвердившим наши опасения. Это был тайный проект “Общего договора”, содержавшего концепцию вооружения ФРГ под покровительством Европейского оборонительного сообщества. В те годы наша важнейшая политическая задача заключалась в том, чтобы раскрыть эти планы и насколько возможно воспрепятствовать их осуществлению.

При этом мы нашли немало союзников и в Западной Германии, ведь курс Аденауэра оспаривался даже в рядах его собственной партии. Политика с рейнских берегов упрекали в том, что французы ему ближе немцев, живущих по ту сторону Эльбы, – протестантов, пруссаков и т. п. и он хочет использовать раскол для того, чтобы создать Рейнский союз, в котором будут преобладать католики.

Сопротивление политике Аденауэра отмечалось поэтому и в правых кругах – от нацистских группировок и национально-консервативных членов христианских партий до представителей национал-либерального крыла СвДП. Некоторые из этих противников канцлера, например Тереке со своей партией, основанной в 1950 году, искали контактов с нами, ведь руководство ГДР в то время еще пропагандировало воссоединение в качестве цели своей германской политики.

Проект “Общего договора” доставила нам группа агентов, работавшая под псевдонимом Корнбреннер. Во главе ее стоял бывший сотрудник СД – национал-социалистской службы безопасности. Агентом руководил участник Сопротивления, еврей, что для этого человека было почти непереносимым бременем. Вопреки всем легендам, распространявшимся впоследствии, контакт с группой “Корнбреннер” был единственным случаем, когда мы использовали сети бывших эсэсовцев и сотрудников СД. Будь мы менее совестливыми, мы бы уже в первые годы существования нашей службы гораздо легче и быстрее проникли в руководство западногерманских спецслужб и командование бундесвера. Советская разведка действовала в этом отношении гораздо прагматичнее и добивалась более значительных успехов.

Тем не менее по нашим каналам стекалась информация из всевозможных политических и разведывательных источников. Установились доверительные отношения с некоторыми депутатами с правых скамей бундестага. Эти связи имели различную природу: конспиративные и политические контакты, а также случаи, когда только один агент “снимал сливки” с политиков, осторожно расспрашивая их, так, что они не понимали цели расспросов.

Одним из объектов таких контактов был Эрвин Феллер, партнер Аденауэра по правительственной коалиции, деятель Союза изгнанных и лишенных прав – партии, объединявшей правоконсервативные элементы и бывших нацистов. Феллер уговорил председателя своей фракции в бундестаге д-ра Карла Моккера выступить с заявлениями по германскому вопросу, противоречащими боннской политике и, казалось, совместимыми с тогдашними позициями руководства ГДР. В ходе этих контактов разведывательный аспект сочетался с заинтересованностью в оказании влияния.

Наш американский источник Малер (Художник), о котором я расскажу в одной из следующих глав, и Вольфрам фон Ханштейн, работавший на нас с середины 50-х годов, поддерживали контакты с Эрнстом Леммером, министром по общегерманским вопросам в кабинете Аденауэра. Поскольку и Леммер, и фон Ханштейн участвовали в работе Кураториума “Неделимая Германия”, для нас не составляло труда черпать сведения, которыми располагал Леммер, через фон Ханштейна. Но мы никогда и не пытались принудить Леммера к конспиративному сотрудничеству.

Леммер принадлежал к меньшинству деятелей христианских партий, которые участвовали в Сопротивлении против национал-социализма, а после капитуляции Германии стали активными политиками, стремившимися к созданию демократической Германии. Им приходилось беспомощно наблюдать, как ведущие посты в Федеративной республике занимали бывшие нацисты. Довольно быстро антифашистское прошлое стало в Западной Германии препятствием в карьере, в том числе и потому, что участников Сопротивления упрекали в недостаточной силе антикоммунистических убеждений. Это недоверие не было лишено оснований, так как некоторые наши важнейшие источники и партнеры по политическим беседам происходили из круга консервативных противников нацизма. Многие, подобно Леммеру, уже в ходе Сопротивления имели контакты с коммунистами. Они считали своим патриотическим долгом бороться против курса Аденауэра во внутренней политике и в германском вопросе.

Довольно рано у нас сложились хорошие контакты с баварским ХСС, которые сохранялись до “поворота”, то есть до 1989 года. Один из наших источников входил в круг политиков, группировавшихся вокруг председателя этой партии д-ра Йозефа Мюллера по прозвищу Зепп-бык, критически настроенного к политике Аденауэра. От него мы впервые узнали о восходящей звезде по имени Франц-Йозеф Штраус. В политическом отношении Штраус поначалу казался антидогматически настроенным и открытым, наподобие своего “духовного отца” Мюллера. Мы узнали, что после войны он даже добивался принятия в КПГ.

Нечто ошеломляющее мы узнали и о самом влиятельном политике ХСС – министре финансов Фрице Шеффере. Контакт с ним поддерживал один западногерманский коммерсант, работавший под псевдонимом Маркграф информатором нашего Главного экономического отдела. Маркграф сообщал, что в германском вопросе Шеффер развивал идеи, противоречившие политике главы правительства, и вроде бы даже размышлял о возможности создания германской конфедерации. Эти сообщения казались нам малодостоверными, так как мы считали невозможным, чтобы второй человек в боннском правительстве разрабатывал планы, несовместимые с политикой Аденауэра.

Скепсис не уменьшился, когда Маркграф известил о визите Шеффера в Восточный Берлин, в ходе которого министр хотел поговорить с высокопоставленными представителями Советского Союза и ГДР о своих планах создания конфедерации. Беседы с представителями советской зоны тогда были для Бонна табу, безнаказанно игнорировать которое не мог ни один западногерманский политик. Поэтому мы поверили Маркграфу столь мало, что, опасаясь осрамиться, не передали его сообщение ни руководству СЕПГ, ни в Москву.

К нашему изумлению, 11 июня 1955 г. из поезда городской железной дороги на станции Маркс-Энгельс-Платц действительно вышел министр финансов Федеративной республики в сопровождении только нашего информатора. Там его приняли полковник и майор, ответственные за руководство Маркграфом. К счастью, мы хотя бы установили фотографа для скрытой съемки, и он запечатлел историческое событие.

Мнимым поводом для вылазки Шеффера на Восток было посещение генерала в отставке Винценца Мюллера, с семьей которого министр дружил. Сначала наш полковник доставил гостя на квартиру Мюллера и затем доложил мне, что невероятное стало фактом. Я оказался в прямо-таки незавидном положении.

Шеффер заявил у Мюллера, что ждет беседы с советским послом Пушкиным. При этом он выражал сомнения насчет встречи с премьер-министром Гротеволем, предпочитая поговорить с каким-либо представителем ГДР в ранге ниже министерского. Министр заявил, что информировал Аденауэра о своем визите, но “старик” посоветовал: “Не ездите”. Он предостерегал Шеффера и насчет персональных последствий такой авантюры.

Время миссии Шеффера было выбрано не случайно. Несколькими неделями ранее федеральный канцлер Австрии Юлиус Рааб завершил в Москве переговоры о Государственном договоре, фиксировавшем воссоединение и нейтралитет Альпийской республики. Советское руководство серьезно размышляло насчет того, не перенести ли австрийскую модель на Германию. Тем самым НАТО потеряла бы Западную Германию как стратегический плацдарм.

Аденауэр постоянно отмахивался от соответствующих инициатив Москвы как от пропагандистских маневров.

5 мая 1955 г. должны были вступить в силу Парижские соглашения, привязывавшие Федеративную республику к западному военному союзу. В таких условиях переговоры о нейтралитете и воссоединении казались неуместными.

Весной 1955 года для противников аденауэровской политики интеграции в западный военный союз оставался последний шанс. Шеффер намеревался воспользоваться им, когда, используя пути разведки и идя на серьезный риск, попытался установить контакт с Востоком. Мотивом его визита было, несомненно, стремление сигнализировать, что и в боннском правительстве имелись силы, которые еще не считали утраченной возможность воссоединения путем переговоров. Он надеялся на конкретные предложения с Востока, благодаря которым можно было бы повлиять на настроения кабинета и формирование общественного мнения.

Итак, сама эта миссия слишком ошеломила нас, чтобы мы были подготовлены к ней должным образом. Я позвонил премьер-министру Гротеволю, обрисовал ситуацию и спросил, что делать. Так как я договорился со своим советским офицером связи не сообщать “наверх” невероятное известие о визите, было невозможно мобилизовать не посвященного в происходившее посла Пушкина. Гротеволь решил, что, поскольку Шеффер не хочет говорить с ним, роль представителя правительства должен взять на себя я. В качестве представителя советской стороны надлежало выступить моему офицеру связи Семену Логачеву, официально аккредитованному в качестве советника посольства.

Фрица Шеффера доставили на небольшую виллу на Цойтенер-зее, которая служила нам для не вполне дипломатических целей уже во время конференции министров иностранных дел. Шеффер был явно разочарован, встретив вместо советского посла и высокопоставленного представителя ГДР нас – двух молодых людей, имен которых он не знал и которые задавали ему множество вопросов, а сами не могли дать конкретных ответов.

Тем не менее министр на протяжении примерно двух часов излагал свои идеи. Он продемонстрировал хорошую подготовку и начал с исторического экскурса. Шеффер напомнил о предыстории объединения Германии в 1871 году, которое началось уже в 1834 году с образования Немецкого таможенного союза. Поэтому, считал он, можно сделать вывод о необходимости заключить сначала соглашения по сотрудничеству между двумя государствами в экономической и культурной областях. Предпосылка объединения заключается в том, чтобы два германских государства не входили ни в один из военно-политических блоков.

На наше возражение о том, что именно из-за этого вопроса Бонн отвергал все предложения социалистических государств, а ФРГ как раз намеревалась присоединиться к лагерю, возглавлявшемуся США, Шеффер ответил, что объединенная Германия может провозгласить себя нейтральной. Это допускают и Парижские соглашения. До тех пор численность вооруженных сил должна быть ограничена в обоих государствах соответственно численности населения.

Об атомном вооружении не может быть и речи.

Если и эти представления шли очень далеко по сравнению с планами Аденауэра, имевшими противоположную направленность, то еще примечательнее оказывались компромиссы, которые Шеффер был готов предложить во внутренней политике. Министр заявил, что лично он – убежденный приверженец рыночной экономики. Но он понимает, что социально-экономическое развитие последних десяти лет в восточной части Германии нельзя попросту повернуть вспять. Следует сближаться друг с другом и не ставить на передний план различия. Самое важное – оба государства не будут больше враждебно противостоять друг другу.

На эту рискованную встречу Шеффера подвигли не только соображения национальной политики. Еще важнее, отметил он, что сближение между германскими государствами уменьшит опасность войны. В своем отчете я цитировал его слова: “Во время второй мировой войны я потерял сына и поэтому не хочу, чтобы такое же несчастье еще раз постигло миллионы семей”.

У этого низкорослого, скромного и незаметного человека было другое прошлое, нежели у значительного большинства чиновников боннского государства, служивших национал-социализму активно или, по крайней мере, в качестве попутчиков. Шеффера по политическим причинам гестапо не раз арестовывало и в конце концов бросило в концлагерь Дахау, из которого он был освобожден в 1945 году.

Тогда Шеффер не открылся нам до конца. На обратном пути он, полный разочарования, сказал нашему агенту: “Я потерпел неудачу. Может быть, поговорив с послом Пушкиным, я смог бы помочь изменить ситуацию в Германии. Я был готов вести тайные переговоры. Но, увидев двух молодых людей, я не сказал всего”.

Мы узнали по своим каналам, почему Аденауэр, пусть даже неохотно, позволил своему министру поехать в Восточный Берлин. Старый лис предвидел неудачу самостоятельных действий министра. Он смог разыграть инициативу Шеффера в качестве козырной карты по отношению к США. Она продемонстрировала, как сильно даже в кабинете сопротивление привязыванию Федеративной республики к США. Аденауэр смог представить себя незаменимым гарантом интеграции ФРГ с Западом, с желаниями которого поэтому надлежало считаться.

Но Шеффер не сдавался, и мы попытались исправить ошибку. Контакты поддерживались с помощью Винценца Мюллера. 20 октября 1956 г. министр снова приехал в Берлин и на этот раз беседовал и с послом Пушкиным. Шеффер по-прежнему придавал значение строгому соблюдению тайны. На тот случай, если контакты все же станут достоянием гласности, существовала договоренность, в соответствии с которой их содержанием следовало объявить актуальные темы, например сумму сборов за пользование транзитными автострадами.

После некоторого колебания Шеффер объявил о готовности к регулярным контактам и с нашей стороной. По моему предложению депутат Народной палаты от Национально-демократической партии профессор Отто Рюле взял на себя роль связного с министром. Он встретился с политиком в Мюнхене и Бонне. Будучи далеким от политической реальности, Шеффер выдвигал предложения, которые должны были сблизить оба немецких государства. Так как его цель – объединение – казалась все более утопической, он поначалу стремился к германо-германскому сотрудничеству по образцу стран Бенилюкса. Шеффер подчеркивал, что товарищи по партии посвящены в его планы. Франца-Йозефа Штрауса он характеризовал как одного из своих наиболее близких доверенных лиц.

Директивы, которые я смог дать связному Рюле для его бесед, не отличались особой четкостью. Пока все ограничивалось тем, что Шефферу ставились новые и новые вопросы, но конкретных ответов не давалось. Руководство ГДР не имело концепции переговоров. С одной стороны, было желание пойти на предлагавшиеся министром прямые переговоры между германскими государствами, потому что, используя их как рычаг, можно было бы устранить “доктрину Халыытейна”[5]5
  Доктрина названа по имени статс-секретаря министерства иностранных дел ФРГ В. Хальштейна. Согласно ей, ФРГ было единственным правомочным германским государством. В соответствии с этой доктриной оно разрывало дипломатические отношения с любым государством, признавшим ГДР. – Прим. пер.


[Закрыть]. С другой стороны, на планы конфедерации смотрели со смешанными чувствами, опасаясь, что Москва может пожертвовать ГДР ради нейтралитета единого германского государства.

Действия Советской Армии в Венгрии окончательно разрушили иллюзии относительно воссоединения, в том числе и те, которые питал Шеффер. Но в 1958 году Ульбрихт внезапно выдвинул предложение о создании германогерманской конфедерации, в значительной мере совпадавшее с первоначальными представлениями Шеффера. Бонн резко и высокомерно отклонил их.

Ульбрихт, очевидно, учитывал мои сообщения о контактах с Шеффером. В октябре 1956 года Гротеволь снабдил этот документ примечанием: “Пока подождать”. Теперь же ради достижения быстрого пропагандистского успеха Ульбрихт нарушил обещание строгой конфиденциальности, которое мне пришлось дать министру Шефферу. Ульбрихт заявил, что своим планом он только поддержал предложения одного из членов боннского правительства.

В Бонне это заявление было отвергнуто как “наглая ложь”. Это побудило Ульбрихта, хорошо вооруженного благодаря разведывательной информации, продолжить нарушение обещаний. По его указанию генерал Мюллер и профессор Рюле, которые по договоренности со мной поддерживали контакт с Шеффером, должны были подготовить публичное заявление. В нем фактологически точно излагалась инициатива министра, правда, без разведывательной подоплеки и упоминания о моем участии.

Бонн реагировал с лихорадочной поспешностью. К нашему немалому удивлению, разоблачения не имели никаких последствий для Шеффера. Аденауэр приказал быстро завершить расследование дела и прикрыл своего соратника, ставшего к этому времени министром юстиции, покровом любви к ближнему. Позже в публикациях по современной истории увидели свет документы, касавшиеся данного дела, но они содержали лишь полуправду, хотя и доказывали, насколько выборочно Шеффер информировал канцлера.

Авантюристическую версию инициативы Шеффера дает в своих воспоминаниях Франц-Йозеф Штраус. Он утверждает, что министр искал связи с генералом Мюллером так как тот делал ему “далеко идущие намеки” о предстоявшем путче Национальной народной армии, “в ходе которого Ульбрихт будет арестован, а все правительство смещено”.

Штраус опубликовал эту нелепицу вопреки очевидности. Мы знали не только от Шеффера, что Штраус был посвящен в планы создания конфедерации. Информированность Штрауса подтверждали и наши контакты с его ближайшим доверенным лицом – издателем и главным редактором газеты “Пассауэр нойе прессе” Хансом Капфингером. В целом все беседы между Шеффером и Мюллером проходили под нашим контролем, так как генерал, руководствуясь политическими убеждениями, в этом деле сотрудничал с моей службой.

Попытка Шеффера начать уже в 50-е годы политику воссоединения представляет собой один их тех эпизодов, которые, очевидно, должны были быть вычеркнуты из истории Федеративной республики.

Благодаря многообразным контактам в рядах христианских партий мы всегда имели довольно точную картину политической деятельности на правом фланге политического спектра Федеративной республики, вплоть до Ведомства федерального канцлера. Оказавшись удачливыми и прозорливыми, мы внедрили Адольфа Кантера, нашего разведчика с самым большим стажем работы в Федеративной республике, в окружение молодого политика из Рейнланд-Пфальца Гельмута Коля. Кантер (псевдоним Фихтель) пришел в нашу службу из партийной разведки. После войны он был одним из создателей Союза свободной немецкой молодежи в Рейнланд-Пфальце и входил в правление земельной организации Союза. В 1949 году он вышел из коммунистической молодежной организации и после “перерыва позора” вступил в “Молодой союз”[6]6
  Молодежная организация ХДС. – Прим. пер.


[Закрыть], где стал председателем районного правления и референтом по политической учебе в земельной организации.

Кантер присоединился к молодому воинству ХДС, которое, несмотря на сопротивление партийной “знати”, пробивало путь наверх для Гельмута Коля. В числе политических и личных друзей Кантера был менеджер концерна Флика Эберхард фон Браухич, через которого он уже давно обеспечивал пожертвования для команды Коля. Благодаря этому Кантер лично знал будущего канцлера и смог установить доверительные отношения с рядом людей, которых Коль собирал вокруг себя в Майнце, а потом в Бонне.

Адольф Кантер был одним из немногих наших людей в Федеративной республике, имевших перспективы успешной карьеры. Правда, ожидавшееся восхождение по ступеням партийной иерархии ХДС рядом с Колем оказалось заторможенным в 1967 году, когда против Кантера было выдвинуто обвинение в нецелевом использовании пожертвований. Хотя уголовный процесс и закончился оправданием, его репутации был нанесен урон, и политическая карьера в рядах соратников Коля стала нереальной. Тем не менее у него сохранились тесные связи в окружении Коля, а также с фон Браухичем.

С нашей помощью Кантер создал в Бонне бюро финансового и экономического консалтинга. Кроме того, мы помогли ему наладить выпуск информационного бюллетеня для экономической и политической элиты. Многие материалы бюллетеня писал наш связной с Кантером д-р Вернер К., с 1962 года регулярно встречавшийся с Кантером. К. был выдающимся экономистом. До перехода в Главное управление разведки он был членом правления Объединения немецких потребительских обществ.

Не позднее 1974 года мы поняли, что такого высококвалифицированного специалиста стоит использовать в качестве инструктора для Кантера, который стал управляющим делами и заместителем руководителя боннского бюро концерна Флика. По иронии судьбы человек, чувствовавший себя обязанным социализму, возглавил политический отдел в штабе одного из могущественнейших концернов.

Задача Кантера заключалась в сборе информации для Флика в партиях и правительстве и оказании политического влияния на общественную жизнь в соответствии с интересами концерна. Того же ожидали от него и мы. Его работа на нас стала, конечно, еще более эффективной благодаря обретению новой позиции. Политики доверяли представителю концерна Флика секреты, не чувствуя угрызений совести. Эти отношения поддерживались с помощью щедрых пожертвований. Кантер нес личную ответственность за расходование относительно малых сумм и по меньшей мере влиял на распределение более значительных, что открывало ему многие двери в ХДС и СвДП.

Задолго до того, как факты нелегальных пожертвований, практиковавшихся концерном Флика, стали достоянием общественности, мы были детально осведомлены о них. Информация о связи между капиталом и политикой, которую нам поставлял Фихтель, как нельзя более наглядно иллюстрировала марксистскую теорию государственно-монополистического капитализма.

Хотя бы для того, чтобы защитить свой источник, мы противостояли искушению передать материал западногерманским средствам массовой информации. Моя служба не имела отношения и к раскрытию скандала вокруг пожертвований партиям в 1981 году. Правда, и тогда приоткрылась только верхушка айсберга.

В результате событий 1981 года боннское бюро Флика было закрыто. Адольф Кантер получил от концерна возмещение в сумме 320 тыс. марок. Он остался официально “переводчиком между экономикой и политикой” – так он называл свою деятельность, а неофициально – переводчиком между Востоком и Западом. Его информация позволяла нам реалистически анализировать и политику нового боннского правительства во главе с Гельмутом Колем. Теперь-то и сработали связи Фихтеля, которые он установил еще в Рейнланд-Пфальце и поддерживал в качестве представителя Флика. Он смог использовать прежде всего старую дружбу с Филиппом Еннингером, который в качестве министра по делам Ведомства федерального канцлера входил в круг людей, самых близких Колю. Кантер не обладал, как Гюнтер Гийом, прямым доступом к главе правительства, но его информация едва ли была менее ценной. Поэтому у нас зазвучали сигналы тревоги, когда в 1983 году пришло срочное сообщение от одного источника в Федеральном ведомстве по охране конституции: наш связной с Кантером д-р Вернер К. раскрыт как раз по дороге на квартиру, которую Кантер снял для его регулярных посещений. Он находился под наблюдением с момента перехода границы, и слежка за ним велась до самой конспиративной квартиры. Преследователи медлили с арестом, несомненно надеясь застичь гостя К. на месте преступления. Нам удалось связаться с нашим человеком прямо на квартире, и он сумел совершить поистине авантюристический побег.

Мы боялись потерять один из своих важнейших источников. Кантеру пришлось явиться на допрос, но дознание по его делу было прекращено. Наш человек в Федеральном ведомстве по охране конституции Клаус Курон дал отбой: расследование прекращено по указанию высоких инстанций. Правда, Кантер мог теперь встречаться со своим инструктором К., который давно на протяжении десятилетий сотрудничества стал его хорошим другом, только за границей.

Когда Адольф Кантер в 1994 году был все-таки арестован, триумфальных сообщений о разоблачении еще одного “сверхшпиона”, обычных для такого рода случаев, не последовало. Федеральная прокуратура, как правило проявлявшая интерес к реакции общественности, оказалась на этот раз сдержанной. Отношение к этому случаю самым примечательным образом отличалось от подобных процессов, например от бесконечного спектакля вокруг дела Карла Винанда.

Судебное разбирательство длилось менее месяца и было практически закрытым. Некоторые журналисты обратили внимание на дело лишь гораздо позже и удивились той секретности, с которой оно рассматривалось. В ходе процесса Кантер ни разу не смутился, обнаруживая свои обширные познания в том, что происходило за кулисами правительственных партий и их связей с предпринимателями, о подставных фирмах и “устройствах для отмывания денег”. Учитывая, наряду с прочим, “малую пригодность материала, полученного путем предательства”, он был приговорен к двум годам тюрьмы условно.

Суд обоснованно констатировал, что в результате “предательства” Кантера Федеративной республике не был нанесен ущерб. Он послужил политике разрядки. Хотя представление о западногерманских политиках и воротилах экономики, формировавшееся на основе его информации, не всегда оказывалось лестным для этих лиц, оно противоречило стереотипному образу догматических приверженцев холодной войны в консервативном лагере, который культивировался кое-кем в руководстве ГДР. Благодаря Кантеру, как позже благодаря Лидии и ее салону, мы узнали, что в лагере Коля, Штрауса и Флика мыслили гораздо прагматичнее, чем могло показаться, причем не только в том случае, когда речь шла о деньгах.