Текст книги "Девушки сирени"

Глава 10
Кэролайн
1939–1940 годы

В темной спальне я буквально на ощупь нашла комбинацию, быстро нырнула в нее. Потом в поисках своей одежды наткнулась на пиджак Пола и надела. Атласная подкладка охладила голые плечи. Я терялась в догадках – кто мог так ломиться в мою квартиру?

– Пол, не вставай, я сама посмотрю.

Он лежал, откинувшись на мою атласную подушку. Руки за головой, на губах – улыбка Чеширского кота.

Ему смешно? А вдруг это мама? У меня в постели самый красивый мужчина в мире в полуобнаженном виде. Что я ей скажу? Но у мамы есть ключи. Забыла дома?

Я тихо прошла по коридору.

Кто же это?

Дальше через темную гостиную. В камине еще не остыли угли.

– Кэролайн, – вопил кто-то за дверью, – мне надо с тобой поговорить!

Дэвид Стоквелл.

Я подошла ближе и положила ладонь на крашеную дверь. Дэвид продолжал колотить, дверь вибрировала у меня под пальцами.

– Дэвид, что ты здесь делаешь? – спросила я через дверь.

– Открой, это важно.

Даже через пять дюймов дубовой двери я понимала по его голосу, что он пьян.

– Я не одета…

– Кэролайн, мне надо с тобой поговорить. Дай мне всего одну минуту.

– Давай завтра.

– Это по поводу твоей матери. Мне надо с тобой поговорить. Это очень важно.

Мне уже приходилось сталкиваться с «очень важно» от Дэвида, но я не могла рисковать.

Я включила свет в холле и открыла дверь. Дэвид в помятом фраке стоял, прислонившись к косяку. Он неверной походкой прошел в прихожую, а я плотнее запахнула пиджак Пола.

– Ну наконец-то, – сказал Дэвид. – Что это на тебе?

– Как ты проскользнул мимо консьержа?

Дэвид взял меня за плечи:

– Кэролайн, прошу, не злись на меня. Ты так хорошо пахнешь.

Я попыталась его оттолкнуть.

– Дэвид, прекрати. Что с мамой?

Он притянул меня к себе и поцеловал в шею.

– Ки, я скучаю по тебе. Я совершил страшную…

– От тебя разит.

Не успела я вывернуться из объятий Дэвида, у меня за спиной появился Пол в трусах и наскоро надетой рубашке. Даже при невыгодном освещении от лампы под потолком в коридоре он был неотразим: рубашка нараспашку и следы моей помады на планке.

– Кэролайн, тебе помочь?

Дэвид, хоть и был пьян в стельку, повернулся на голос Пола.

– Это кто? – спросил он так, будто увидел привидение.

– Пол Родье, вы познакомились сегодня в парке.

– Так-так. – Дэвид расправил плечи. – И как твоя мать отнесется к…

Я взяла его за руку:

– Дэвид, тебе лучше уйти.

Он перехватил мою руку:

– Ки, идем со мной. Даже моя мама по тебе скучает.

Весьма сомнительное утверждение: после многих лет я оставалась для миссис Стоквелл «этой актрисой».

– Не называй меня Ки! Ты женат, не забыл? «Свадьба десятилетия», – кажется, так писали в газетах?

Дэвид посмотрел на Пола, как будто только что его заметил.

– Господи, приятель, ты бы оделся, – бросил он и повернулся ко мне. Вокруг его голубых глаз появился красный ободок. – Кэролайн, неужели ты думаешь, что он тебе подходит…

– Дэвид, не лезь в мою жизнь. Ты упустил свой шанс, когда прилюдно преклонил колено в Бадминтон-клубе. Обязательно было делать предложение в отцовском клубе?

Пол вернулся в спальню.

Если повезет – снова ляжет в постель.

– Это место много для нас значит. Там мы с Салли выиграли микст.

О триумфальной победе Салли и Дэвида писали в «Сан», и раструбила эту новость Джинкс Уитни – моя давняя соперница еще со времен учебы в Чапин. Я не любила Бадминтон-клуб, он мне не нравился, даже когда был жив отец. Ни один клуб с воланом на гербе нельзя воспринимать всерьез.

Пол вернулся в прихожую, но теперь в брюках и застегнутый на все пуговицы.

– Может, вы закончите этот разговор в следующий раз? – предложил он и надел пальто.

– Ты уходишь? – как можно спокойнее спросила я.

– Дэвида надо проводить, а у меня завтра утром репетиция. – Пол поцеловал меня в щеку, я вдохнула его запах, а он поцеловал меня во вторую щеку и шепнул: – Лиловый тебе к лицу.

После этого он выволок нашего нежданного гостя за дверь и потащил его вниз по лестнице. Дэвид протестовал, используя весь свой багаж бранных слов.

Мне, конечно, было больно оттого, что Пол ушел. Жаль, мое целомудрие так и не пострадало. Но я успокоила себя тем, что это не последний шанс, а на месте Дэвида могла оказаться мама.

В новогодние праздники я неприлично много времени проводила в обществе Пола. Мы заслушивались джазом в Гарлеме, сидя бок о бок при свете свечи. У Пола появился сосед – актер вспомогательного состава из «Улиц Парижа», да и моя мама вернулась в Нью-Йорк, так что у нас практически не было возможности устроить свидание один на один. Я семь раз ходила на его постановку и выучила все роли наизусть. Пол не только играл ведущую роль, он еще и пел, и танцевал, причем мастерски. Казалось, ему подвластны все жанры. На афише крупным шрифтом было заявлено, что в постановке участвуют пятьдесят парижских красоток. Для меня было загадкой, почему при таком обилии доступных красоток Пол предпочитает проводить свободное время в моем обществе.

Весной сорокового работы в консульстве стало невпроворот, и я практически поселилась в офисе. А когда Гитлер девятого апреля вторгся в Данию и Норвегию, консульство накрыла очередная волна паники. Мир замер в ожидании худшего.

Как-то в прохладный апрельский день мы с Полом договорились встретиться после работы на смотровой площадке Ар-си-эй-билдинг. Он сказал, что хочет кое о чем меня попросить. О чем? Этот вопрос мучил меня весь день. Я уже вызвалась выступить в качестве поручителя для Рины, так что речь шла явно не о визе. Мы часто встречались на площадке, чтобы полюбоваться звездами в телескоп, но я чувствовала, что на этот раз Пол не станет рассказывать мне о Малой Медведице. Он уже намекал, что неплохо бы нам сыграть на одной сцене.

Может, подвернулась одноактная пьеса? Что-нибудь на Офф-Бродвее? Я бы рассмотрела такое предложение.

На площадку я, как обычно, поднялась раньше Пола.

Три медсестры, съежившись, сидели на садовых стульях в центре площадки. Потом они по очереди фотографировали друг друга на фоне вывески: «Фото на смотровой площадке – доказательство вашего визита на Ар-си-эй-билдинг». По периметру шла металлическая ограда высотой всего в один локоть. Под нами лежал Манхэттен, к востоку протекала Ист-ривер, а Центральный парк на севере напоминал бурый бугорчатый ковер сарух. К югу от нас возвышался Эмпайр-стейт-билдинг, а на западе доки Пятнадцатой улицы врезались в Гудзон, пришвартованные корабли ожидали своего выхода в море. Ниже смотровой площадки на фоне черной крыши «Мейсиса» в сумерках отчетливо читался написанный белыми буквами лозунг: «Мейсис. Разумно быть экономным».

Появился Пол с букетом ландышей.

– Сейчас еще рано, но я подумал, ты не будешь против.

Естественно, я поняла, что он имеет в виду французскую традицию дарить любимым ландыши на первое мая. Я взяла букет и вдохнула сладкий цветочный аромат.

– Надеюсь, следующий май мы вместе встретим в Париже, – добавил Пол.

Я заправила букетик в декольте платья. Холодные стебли прикоснулись к груди.

– Нью-Йорк в начале мая прекрасен…

Я запнулась.

Как можно было не заметить? Его костюм. Он одет строже, чем обычно. Темно-синий пиджак, в кармане красный шелковый платок. Он уезжает?

– Шикарно выглядишь, – сказала я. – Белые фланелевые брюки. Некоторые так одеваются перед отъездом.

Теперь уже поздно умолять его остаться. И почему я раньше не заговорила об этом?

Пол показал на гавань.

– Отплываю на «Грипсхольме». В семь тридцать.

От слез защипало глаза.

– Это шведский корабль?

– Международный Красный Крест согласился захватить меня с собой. Все благодаря Рожеру. Сначала зайдем в Гётеборг, а потом возьмем курс на Францию. Следовало бы раньше тебе сообщить, но я сам только недавно узнал.

– Ты не можешь сейчас уехать. Там ведь кругом немецкие подводные лодки. Это определенно небезопасно. Вы для них – легкая мишень. А как же виза для Рины?

– Рожер сказал, можно с таким же успехом прождать еще месяц.

– Но если он позвонит в Вашингтон…

– Ки, не стоит рассчитывать на чудо. Ты же понимаешь – ситуация ухудшается.

– Ты нужен мне. Это разве не важно?

– Кэролайн, я хочу поступить правильно. Это нелегко.

– Может, все-таки подождешь, вдруг ситуация переменится?

– Рожер сказал, что будет продолжать попытки. Отсюда действовать легче, но мне нужно уехать. Половина родственников Рины уже покинули Париж.

Я прижалась щекой к пиджаку Пола:

– Ты все еще ее любишь…

– Дело не в этом. Я бы остался с тобой, но разве я смогу спокойно сидеть в своем номере в «Уолдорфе», когда у меня на родине ад кромешный? Ты бы не смогла.

Неужели действительно уезжает? Нет, это все шутка какая-то. Сейчас он засмеется, и мы пойдем есть пироги в «Автомат».

Солнце ушло за горизонт, сразу похолодало, и Пол обнял меня. Его тепло – это все, что мне было нужно, чтобы не замерзнуть.

Даже с высоты семидесятого этажа можно было подробно разглядеть корабли в доках на Пятнадцатой улице. «Нормандия» все еще стояла на своем месте. «Иль-де-Франс». Только «Грипсхольм» с поднятым флагом Швеции приготовился выйти в море. Ветер гнал вверх по реке рваный дым из труб корабля.

Я посмотрела на восток. Атлантика – самая опасная часть пути, там у них не будет защиты с воздуха. Война только началась, а немецкие подводные лодки, получившие приказ не допустить помощь в Англию, уже затопили несколько союзных кораблей. Я живо представила, как они, будто барракуды, подстерегают своих жертв посреди океана.

Пол взял мои руки:

– Но я тебя вот о чем хочу спросить: когда все это закончится, ты приедешь в Париж?

У меня в мозгу замелькали картинки: мы в «Два Маго» на Сен-Жермен-де-Пре. Сидим за столиком под зеленым навесом и наблюдаем за проходящими мимо парижанами. Он заказал кофе по-венски, я – со сливками. Вечереет, и мы заказываем по рюмочке «Хеннесси». Или шампанское с малиновыми пирожными. И болтаем о его театральной карьере. Наша одноактная пьеса.

– А Рина как к этому отнесется?

Пол улыбнулся:

– Она будет в восторге. Может, даже присоединится к нам с одним из своих кавалеров.

Ветер отхлестал по щекам и вихрем поднял волосы.

Пол поцеловал меня в губы.

– Обещай, что приедешь. Больше всего я жалею, что не успел сокрушить твои моральные устои. – Он улыбнулся и обнял меня за талию. – Это надо исправить.

– Да, конечно приеду. Но только если ты будешь писать. Длинные подробные письма с описанием каждой минуты твоего дня.

– Я не мастер писать, но буду стараться.

Он снова поцеловал меня. Я забыла обо всем на свете и пребывала вне времени и пространства, пока Пол не отпустил меня.

– Проводишь?

– Нет, постою еще тут.

Просто уходи. Не мучай меня.

Пол прошел к выходу с площадки, оглянулся и, махнув рукой, скрылся за дверью.

Не знаю, сколько еще я простояла, облокотившись на перила и глядя на закат.

Я представляла, как Пол в такси подъезжает к большому лайнеру. Люди досаждают ему просьбами об автографе. Хотя он, скорее, будет раздосадован, если там никого не окажется. Шведы вообще знают, кто такой Пол Родье? Не будет у нас никакой одноактной пьесы. Во всяком случае, в обозримом будущем.

– Мы закрываемся, – крикнул от дверей охранник, потом подошел ко мне и участливо спросил: – Куда уезжает ваш парень, мисс?

– Домой во Францию.

– Во Францию? Хм. Надеюсь, доберется.

Мы оба посмотрели в сторону океана.

– Я тоже.

Утро десятого мая ничем не отличалось от всех предыдущих. К десяти, судя по шуму за дверью, стало понятно, что в приемной полно посетителей. Я готовилась – наводила порядок в ящиках своего стола. Все, что угодно, только не думать о Поле.

– Вот еще открытки от твоих друзей по переписке. – Пиа бухнула на стол пачку писем и открыток. – И прекращай таскать у меня сигареты.

День выдался чудесный, но даже легкий бриз, который шуршал за окном листвой вязов, не мог поднять мне настроение. Самые чудесные дни было еще тяжелее прожить без Пола. Я просмотрела почту в надежде наткнуться на его письмо. Доставка почты через океан занимала как минимум неделю в один конец, так что шансы, естественно, были невелики, но я все равно просматривала почту, как гончая, напавшая на след лисы.

– Ты читаешь мои письма? – возмутилась я.

– Кэролайн, это открытки. Открытку кто угодно мог сто раз прочитать. Если кого-то вообще интересуют сиротские приюты во Франции.

Я просмотрела открытки. Замок Шомон. Замок Масжелье. Вилла Ла-Шене. Все некогда величественные особняки и замки Франции были отданы под сиротские приюты. Они присылали мне подтверждения о получении моих благотворительных посылок. Я тешила себя мыслью, что брусок ароматного мыла, пара чистых носков и пара сшитых мамой вещей, аккуратно упакованные в коричневую бумагу, порадуют осиротевшего ребенка в приюте.

Открытки я приколола к моей информационной доске, на которой уже красовалось множество фотокарточек французских детишек. На одной темноволосая девочка с ангельским личиком держала листок бумаги с надписью: «MERCI BEAUCOUP, CAROLINE!» На другой дети позировали на пленэре. Один стоял у мольберта, остальные, все примерно одного возраста, сидели на складных стульчиках под липой и делали вид, что читают книжки. Я решила, что это фото сделала директриса приюта Сент-Филипп – мадам с мелодичным именем Бертильон. Приют находился в Медоне в десяти километрах к юго-западу от Парижа. Мы с мадам Бертильон стали друзьями по переписке. Она баловала меня забавными историями о детях и рассказами о том, как они благодарны за мои посылки. В этот раз тоже пришло письмо от мадам Бертильон. К нему прилагался рисунок цветными мелками: замок Сент-Филипп с внушительным каменным фасадом золотисто-красного цвета, а над трубой – завитки дыма, похожие на глазурь на кексе. Я приколола рисунок к своей доске.

А что, если усыновить одного из этих сирот? Или удочерить?

Наш дом в Коннектикуте, который мы называли «Хей», был настоящим раем для детишек. Мама до сих пор поддерживала порядок в моем игровом домике на лугу, в котором была даже дровяная печка. Если в моей жизни появится ребенок, мне будет кому передать свое богатство. Любимую круговую чашу прабабушки Вулси. Наш чудесный стол на утиных лапках. Мамино серебро. Но я отказалась от этой мысли, потому что понимала, что не стану растить ребенка одна. Я слишком хорошо знала, каково это – расти без отца, и не забыла мучительную пустоту, которую так отчаянно старалась заполнить моя мама. Когда в школе проводили День отца, я всегда притворялась, будто заболела. Боролась со слезами, видя, как папы с дочками, держась за руки, идут по улице. И еще постоянно изводила себя за то, что не попрощалась с отцом.

Последним в стопке лежало письмо, написанное на тонкой почтовой бумаге. Красивый почерк, на штемпеле можно было разобрать: «Руан».

Пол.

Как я узнала, что письмо от Пола, если никогда не видела его почерк? Наверное, ему просто подходил именно такой почерк.

Дорогая Кэролайн,

раз уж ты сказала, что не мастер ждать, пишу тебе не откладывая. Здесь столько всего происходит. Руан на удивление трезво отнесся к этой «Странной войне», но многие уже уехали, включая наших соседей, которые накануне вечером увезли свою бабушку в детской коляске. Те, кто остался, надеются на лучшее. Я веду переговоры о новой постановке в Париже. «Конец – делу венец». Можешь в это поверить? Шекспир. Думаю, сказывается твое благотворное влияние.

Рине, видимо, придется закрыть магазин – мало тканей и галантереи. Но с ней все будет хорошо. Отец Рины курит листья подсолнуха, табака просто не достать.

Надеюсь, ты сочтешь это письмо подробным. Мне пора идти собирать диппочту. Замолви за нас словечко перед Рожером. Часто думаю о тебе. О том, как ты там работаешь. Не позволяй Рожеру давить на себя. Помни – ты ему нужна.

Люблю и жду встречи,

Пол.

P. S. Сегодня во сне видел тебя на сцене. Здесь, в Париже. В самой «горячей» версии «Сон в летнюю ночь», и ты играла ангела. Это о твоей театральной карьере? Или о том, как я по тебе скучаю? Мои сны всегда сбываются.

Пол добрался до дома. Он в Руане. Он уцелел – это главное.

Для человека, живущего сценой и словом, Пол написал очень краткое письмо, но это лучше, чем ничего.

«Новая постановка? Может, во Франции еще все уляжется. Может, их продюсеры видят ситуацию лучше, чем мы тут, на другом конце света. И сон! Он действительно по мне скучает».

Среди французских газет, которые передавал мне Рожер, я отыскала «Лё петит паризьен». Газета была старая, но это не уменьшало ее ценности.

На первой странице главная новость дня: «РЕЙХ В СКАНДИНАВИИ! БРИТАНСКИЕ ВОЙСКА СРАЖАЮТСЯ НА СУШЕ И НА МОРЕ. НЕСМОТРЯ НА БОЛЬШИЕ ТРУДНОСТИ, ЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ УСПЕХИ В НОРВЕГИИ».

У меня улучшилось настроение. Да, Америка не хотела ввязываться в войну, но зато британцы не отступали, даже несмотря на бомбардировки люфтваффе. Возможно, Гитлер все-таки не войдет во Францию.

В надежде найти хоть какое-то объявление о новой постановке Пола, я внимательно изучила театральную страницу. Ничего о Шекспире, зато обнаружилось маленькое объявление о магазинчике Рины. Простенький черный квадрат в рамке из жемчужин: «Les Jolies Choses. Lingerie et sous-vêtements pour la femme de discernement». Магазин нижнего белья для искушенных женщин?

В дверях появился Рожер. Галстук скособочен, на рубашке кофейные «пятна Роршаха».

– Ки, плохие новости. Гитлер напал на Францию, Люксембург, Нидерланды и Бельгию одновременно. Только что передали. Боюсь, дальше – хуже! – выпалил он и исчез.

Я кинулась за ним. Рожер метался из угла в угол в своем кабинете.

– Рожер, господи! Ты звонил в Париж?

Вращающийся вентилятор прогнал струю воздуха сначала по одной половине комнаты, потом по второй. Кто-то привязал к нему красную ленточку, и она трепыхалась, как нацистский флаг.

– Телефоны отключены, – ответил Рожер. – Нам остается только ждать.

Никогда прежде не видела, чтобы ему было страшно.

– А как же Линия Мажино?

– Похоже, Гитлер ее обошел. Или перешагнул. Он вторгся через Бельгию.

– И что будет делать Рузвельт?

– Вероятнее всего – ничего. У президента нет выбора. Он будет вынужден признать любое правительство, которое представит ему Франция.

Пиа с наушниками на шее подошла к двери в кабинет Рожера.

– Я пыталась дозвониться отцу в Париж, но не смогла пробиться. Мне надо домой.

– Пиа, сейчас ты никуда не можешь поехать, – возразил Рожер.

– Я не могу здесь оставаться.

– Не глупи, сейчас нельзя просто взять и уехать, – вмешалась я.

Пиа стояла, безвольно опустив руки, и вдруг разрыдалась.

Я обняла ее за плечи:

– Дорогая, все будет хорошо.

К моему немалому удивлению, Пиа обняла меня в ответ.

Четырнадцатого июня немцы заняли Париж, и спустя восемь дней Франция капитулировала.

Мы с Пиа стояли в кабинете Рожера и слушали радиорепортаж о том, как нацисты маршируют под Триумфальной аркой. Франция была разделена на две зоны: северная, оккупированная солдатами вермахта, и так называемая свободная зона на юге. Маршал Филипп возглавил новую Французскую республику, или «режим Виши», в южной зоне, которую большинство считало марионеточным государством нацистов.

– Что теперь будет с нашим офисом? – спросила Пиа.

– Не знаю, – ответил Рожер. – Остается запастись терпением и делать для наших людей здесь, в Америке, все, что в наших в силах. Связи у нас нет.

– А британцы могут помочь?

– Уже помогают, – отрезал Рожер. – Только что передали – немецкие бомбардировщики усилили активность над Ла-Маншем.

Нам повезло, что Рожер поддерживал хорошие отношения с нашими соседями по Рокфеллер-центру в Интернешнл-билдинг и Бритиш-билдинг, или, как их называла Пиа, с «британскими друзьями-шпионами». А те, в свою очередь, щедро делились с ним секретными сведениями.

Прошел звонок по персональной линии Рожера. Пиа сняла трубку:

– Кабинет Рожера Фортье. О да. Она здесь. Оставайтесь на связи.

Пиа протянула мне трубку:

– Это Пол.

– Как ему это удалось? – удивился Рожер.

Я схватила трубку:

– Пол?

У меня перехватило дыхание.

– У меня всего минута, – сказал он.

Голос его звучал так отчетливо, словно он говорил из соседней комнаты. Я заткнула пальцем свободное ухо.

Неужели действительно он?

– Кэролайн, как же приятно слышать твой голос.

– Пол, господи! Мы только что узнали. Как тебе удалось дозвониться?!

– Мой друг в посольстве посодействовал. Ты не представляешь, что тут творится. Гитлер будет здесь, это вопрос времени.

– Я могу попросить Рожера поторопиться с визами.

– Даже не знаю. Тут скоро все накроется.

– Что еще я могу для тебя сделать?

– Мне надо спешить. Я просто хотел, чтобы ты… – В трубке что-то защелкало. – Кэролайн? Ты меня слышишь?

– Слышу, Пол.

– Кэролайн?

– Пол, не бросай меня!

Связь прервалась.

Я секунду послушала зуммер и положила трубку. Мы ждали, когда снова зазвонит телефон. Рожер и Пиа стояли руки по швам и не сводили с меня глаз. Я хорошо помнила такие взгляды. Жалость. Как в тот день, когда умер папа.

– Если он еще дозвонится, сразу переключу на тебя, – пообещала Пиа.

Пока я шла обратно к себе, меня преследовало жуткое чувство, что это был последний раз, когда я разговаривала с Полом.