Текст книги "Бомба для графини"

На большее её не хватило: слёзы брызнули из глаз, и Софья Алексеевна выбежала из гостиной. За ней поспешили дочери. В комнате осталась одна Мария Григорьевна.

Сказать по правде, одиночество было кстати – слишком уж тяжело дались Марии Григорьевне последние дни. Вчера – объяснение с Горчаковым, нынче – драматический разговор с близкими. Если бы не Вера, сердце у старой графини, наверное, сдало бы, а так – ничего, всё-таки обошлось. Молодец, девочка! Вот ведь повезло семье! Бог послал опору. И с Солитой Вера обязательно справится. Мария Григорьевна раскладывала пасьянс на столике под окном, но мыслями была далеко.

«Надо бы помочь внучке. Найти ей защитников и покровителей», – размышляла она.

Старая графиня переложила «даму» на новое место и протянула руку за «десяткой червей», когда благословенную тишину разрушил стук каблуков. Кто это так некстати? Раздражение полыхнуло огнем – сейчас Мария Григорьевна никого не хотела видеть. В дверях возникла широкоплечая фигура Бунича.

– Гадаете, драгоценнейшая? – осведомился он. – Поглядите, не видно ли там моей «дальней дороги»? Я ведь свою тяжбу в пух и прах проиграл, так что возвращаюсь домой не солоно хлебавши.

– Жаль… – отозвалась Румянцева. К своему стыду, она даже не сочувствовала гостю. Уж больно много собственных бед накопилось. Но Буничу – что с гуся вода. Заулыбался, махнул рукой.

– Да, ерунда! Здесь убыло – в другом месте прибудет. Не печальтесь из-за меня, у вас своих забот хватает. А я пойду собираться, да на зорьке – домой.

Стараясь не выдать своих чувств, старая графиня в душе обрадовалась: после переезда Сони и девочек Бунич в доме откровенно мешал. Чужой мужчина среди юных барышень. Не к месту это… Зато в Полесье он сможет быть Вере опорой. Хотя бы на первых порах. Мария Григорьевна прощупала почву:

– А ведь я, дружок, Солиту внучке подарила. Так что теперь у тебя – новая соседка, – сообщила она Буничу и попросила: – Ты же не откажешься помочь Верочке? Познакомить с кем надо, да и в делах…

– Вот это новость! – присвистнул гость. – Вы переписали имение на Веру Александровну? Щедро!..

– Так поможешь? – уже строже переспросила графиня.

– Конечно! Всё что нужно сделаю.

– Спасибо, – обрадовалась Мария Григорьевна. – Кстати, ты мне про капитана-исправника уездного рассказывал, хвалил его за службу. А что он за человек?

– Хвалил! Не отрицаю. За цепкость и настойчивость. Порядок Щеглов навел отменный. Голытьба его боится, в уезде перед ним по струнке ходят… Ну а так что сказать? Не голубых кровей – из мелкопоместных. Понятное дело, что ни тона, ни образования. Лично я его особо не привечаю, он и так себя уездным хозяином возомнил.

– В каком смысле?

– Причина простая – он же в любимчиках у губернатора ходит, вроде как они – боевые друзья.

Старая графиня в задумчивости потёрла лоб. Что-то прикинула, а потом объявила:

– Я напишу Щеглову письмо. В конце концов, надо же сообщить властям, что у Солиты появилась новая хозяйка. И заодно попрошу исправника приглядывать за Верой. Такая опека лишней не будет. У тебя своих дел по горло, ты не наездишься, а так ещё один защитник появится. Ты передашь моё письмо Щеглову?

Бунича её решение, как видно, задело. Он скептически хмыкнул и демонстративно пожал плечами, прежде чем ответил:

– Да ради бога!

Мария Григорьевна его услышала, но сделала вид, что не поняла. Кого волнует мужской гонор, когда на кону стоят жизнь и благополучие собственной внучки?

Хорошо, что Бунич уезжает сейчас. Вера останется здесь самое меньшее на две недели, а то и на месяц. Как-то не верилось, что кузен Алекс быстро расстарается для собственной родни. Наоборот… Возьмётся изображать «неимоверные трудности» в этом деле. Доведет бедную Соню до отчаяния, глядишь, та посговорчивей станет.

Старая графиня принялась загибать пальцы – считала, когда истечет поставленный ею срок. Выходило – в конце февраля. Этак дороги раскиснут. Засядет экипаж где-нибудь под Москвой. И что тогда?..

«Нужно взять на недельку поменьше», – решила она и пересчитала всё заново. Получилось уже лучше. Но затягивать с отъездом было рискованно. Пятнадцатое февраля казалось Марии Григорьевне сроком совершенно критическим.

Глава двенадцатая. Взрыв у Цепного моста

15 февраля 1826 г.

Генерал Бенкендорф уже забыл о том, как он устал, и о том, что не успел пообедать. Будто гончая собака по следу, взлетел он на крыльцо дома Кочубеев. Дверь была приоткрыта – видать, из-за суматохи. Очень даже кстати…

В дом отставного министра внутренних дел генерал попал впервые. Его намётанный глаз сразу же отметил главное: те любопытные мелочи, по которым можно судить о вкусе и достатке хозяев. Великолепной работы дверной молоток в виде львиной головы, итальянский мрамор на полу, ну и, конечно же, мебель – чудо наполеоновского ампира. Всё вокруг прямо-таки кричало о ничем не ограниченных возможностях. Дело вытанцовывалось непростым, но зато в случае выигрыша обещало стать для Александра Христофоровича переломным.

Неужели Чернышёв потерял голову? Это ведь нужно сойти с ума, чтобы покушаться на собственных родственников на глазах всего света. Хотя почему бы и нет? Чернышёв – по натуре авантюрист. Рискнул… Коли это так, то соперник сделал Бенкендорфу настоящий подарок: задел графа Кочубея, а значит, подарил Александру Христофоровичу нежданного влиятельного союзника. Но опять-таки странно. Зачем устраивать взрыв рядом с домом такого могущественного вельможи?

Новый агент Бенкендорфа в каждом донесении подчеркивал, как недоволен Чернышёв дружбой своих родственниц с семейством Кочубеев. Генерал-лейтенанта так раздражал этот факт, что он не стеснялся перемывать кости и самому Виктору Павловичу, и его супруге, и его тёще – Загряжской. Чернышёва бесило, что «кузина» не соглашалась считать его опекуном своих дочерей. Делала вид, что ничего не понимает. Сами барышни уже пару раз приезжали в музыкальный салон супруги Чернышёва, но их всегда сопровождала бабка, а мать как будто избегала этого дома. Александр Иванович после таких визитов бесновался – и, понятное дело, выражений не выбирал. Не знал же, что подслушивают.

Впрочем, это-то как раз было неудивительно: Чернышёв оказался в положении, когда близок локоть, да не укусишь. Но как же он не побоялся задеть столь могучую фигуру как Кочубей? Или его совсем припёрло? Неужели это из-за слухов?.. При дворе вовсю обсуждали последнюю встречу императора с верным соратником его покойного брата. Государь обласкал Кочубея и позвал вернуться к делам. Не углядел ли Чернышёв здесь нового соперника? А что?.. Вполне возможно… Перепугался и решил убить одним выстрелом двух зайцев: графиню с дочкой на тот свет, а Кочубея в подозреваемые… Лихо закручено! Надо бы держать ухо востро – не ровен час, интрижка и срикошетить может…

Сверху по лестнице спустился лакей и сразу же припустил к дверям. «Небось запирать собрался. Поздно спохватились, голубчики! Уже можно было полдома вынести». Увидев незнакомца, лакей опешил. Замер с открытым ртом.

– Граф дома? – строжайше осведомился Бенкендоф.

Скосив взгляд на шинель с бобровым воротником и на шитьё генеральского мундира за её отворотами, слуга понял, с кем имеет дело. Подтянулся. Ответил четко:

– Никак нет, ваше высокопревосходительство! Барин вместе с супругой в Павловск отбыли.

– Я ищу Софью Алексеевну Чернышёву и её дочь.

– Так они у старой хозяйки. Графиня в гостиной сидит, а дочку её сиятельства в соседней спальне уложили.

Поистине везение не оставляло нынче Александра Христофоровича: старуха Загряжская слыла дамой не только умной, но и справедливой, а раз так, то должна была понять все выгоды своих подопечных. Велев слуге доложить о его приезде, Александр Христофорович остался в вестибюле.

Ждать пришлось недолго – лакей быстренько прибежал обратно и попросил его высокопревосходительство проследовать наверх. В большой гостиной второго этажа Бенкендорфа ожидали три дамы. Прячась за спиной лакея, генерал оценил обстановку. Загряжская – маленькая, невесомая, с тонкими паучьими лапками и узким беличьим личиком – утопала в подушках массивного кресла. Незнакомая Бенкендорфу миловидная пожилая дама с острым взглядом ярких голубых глаз сидела рядом с ней на узком тонконогом диванчике, а заплаканная блондинка средних лет нервно металась по комнате. Она первой увидела генерала и бросилась ему навстречу:

– Наконец-то вы приехали! Объясните мне, ради бога, что всё это значит?!

Мгновенно определив, что это и есть пострадавшая графиня-мать и она полностью выбита из колеи, Бенкендорф обрадовался. Только эта женщина могла заявить на Чернышёва. Без её слова вся сегодняшняя интрига была бы бесполезна. Но сначала графиню придётся запугать, заставить выбирать между смертью детей и понятиями о чести. Ведь доказательств вины Чернышёва нет и не будет, есть лишь одни подозрения. Софья Алексеевна боится за сына, значит, если её припугнуть новой крамолой, она должна будет скиснуть и подписаться под любыми заявлениями.

Бенкендорф взял было охотничью стойку и открыл рот, чтобы ответить Софье Алексеевне, но скрипучий голос хозяйки дома спутал ему карты:

– Милости прошу, Александр Христофорович. Не обессудьте, не до любезностей нам нынче, мы тут все безмерно расстроены случившимся злодейством.

Бенкендорф виновато поглядел на сразу же покрасневшую графиню Чернышёву и, обойдя её, подошёл к креслу Загряжской. Старушка ловко сунула ему крохотную сухую ручку, потом представила гостя своей подруге, графине Румянцевой, и её племяннице, сообщила, что Софья Алексеевна при взрыве не пострадала, а вот её дочь, графиня Вера, контужена. И только после этого задала Бенкендорфу главный вопрос:

– Так что же случилось с каретой?

– Её взорвали, – недвусмысленно ответил генерал и обвел взглядом лица всех трёх дам. Графиня Чернышёва не просто побледнела, она стала откровенно серой, у её тётки задрожали губы, но вот Загряжская и бровью не повела. Да, ничего не скажешь, старуха – крепкий орешек. Азарт подстегнул генерала, и тот пошёл ва-банк:

– Сударыни, я прибыл сюда исключительно из уважения к этому дому. Ну и для того, чтобы не ранить душу ни Софье Алексеевне, ни юной графине Вере доставкой на съезжую. Но в расследовании это ничего не меняет. Взрыв экипажа в центре столицы – событие поистине неслыханное. Это можно счесть за подрыв устоев, вызов существующему порядку.

– И к чему это вы клоните? – встряла Загряжская, и поскольку в её голосе сразу же прибавилось железного скрипа, генерал понял, что попал в цель. Старуха взбесилась, да и обе её гостьи казались оскорблёнными.

– Мой долг – пресекать любые попытки подрыва государственного строя.

– Так что же это?.. По-вашему, выходит, что моя племянница и внучка покусились на монархию? – вмешалась в разговор графиня Румянцева. Сейчас, со сверкающими от злости глазами, она больше не казалась приятной старой дамой. Перед Бенкендорфом предстал боец.

– Если они не сами, по одним им известным причинам, устроили взрыв, им нечего опасаться, – с деланым дружелюбием откликнулся генерал. Он внимательно ловил мгновенную смену выражений на лице графини Чернышёвой. Та сначала оскорбилась, а потом явно испугалась. Этого Бенкендорф и добивался. Теперь он заговорил вкрадчиво: – Софья Алексеевна, вы уж не обессудьте, но и меня поймите. В экипаже, кроме вас и графини Веры, никого не было, слуг я в расчёт не беру – уж они мелки для такого покушения. Ну а раз так, то вы должны мне рассказать, кому мешаете. В чём дело?.. Это месть?.. А может, корысть?.. Вдруг вы чем-нибудь обидели опасных людей или графиня Вера кому дорогу перешла? Или дело куда серьёзней и с вашим сыном связано?

На Чернышёву было жалко смотреть: её и до этого заплаканное лицо покраснело ещё сильнее, из глаз хлынул настоящий поток, она громко всхлипнула и, рухнув в кресло, закрыла лицо руками.

– Полегче, сударь! – злобно пробурчала Загряжская, а старая графиня подошла к своей племяннице и заслонила её собой.

– Не могу ничего поделать, служба, знаете ли, – развел руками Бенкендорф. – Беседы этой нам с вами не избежать, ведь нынешнее происшествие неминуемо станет известно государю. Он с меня спросит, да и вы должны быть заинтересованы в аресте злоумышленников.

Наталья Кирилловна разразилась было возмущённой тирадой, но Румянцева перебила подругу:

– Погоди-ка, Натали, пусть генерал лучше задает нам вопросы, тогда и дело сдвинется и поводов для обид меньше будет. – Она повернулась к Бенкендорфу и предложила: – Вы спрашивайте.

– Как угодно, – невозмутимо согласился тот. Пока всё шло как по маслу, он вел этих дам в нужном для себя направлении, а они даже не подозревали об этом. – Скажите, пожалуйста, не знаете ли вы кого-нибудь из товарищей вашего сына по преступному сообществу, из тех, кто обижен на вашего Владимира?

Почти овладевшая собой Софья Алексеевна вышла из-за спины тётки и тихо пояснила:

– Друзья Боба служат с ним в одном полку. Они находятся в Петербурге, а я с дочерьми живу в Москве. Я не знаю даже имён этих молодых людей.

– Вы хотите сказать, что никто из них не мог выбрать вас в качестве мишени для своего удара?

– Повторяю: я с ними не знакома. Откуда мне знать о мыслях и намерениях этих людей? – уже твёрдо сказала Чернышёва. Она гордо выпрямилась и теперь даже казалась выше.

– Они же все у вас в крепости сидят, – каркнула со своего места Загряжская. – Вот у них и спросите.

– Спросим, обязательно спросим, а пока давайте побеседуем о, так сказать, прозаических предметах. Кто наследует Софье Алексеевне и её дочери? Вот если бы сейчас случилась кончина обеих, кто стал бы наследником?

– Это даже смешно, – вмешалась Румянцева, она ухватила вновь побледневшую племянницу за локоть, прижала её к себе и, вперив суровый взгляд в генерала, заявила: – Всё имущество семьи принадлежало Владимиру Чернышёву и сейчас арестовано. Ни моей племяннице, ни внучке нечего оставлять. У девочки даже приданого нет. Всё забрали!

О!.. Как же все удачно складывалось!.. Вот и пошёл разговор на скользкие темы. Вот-вот должно было прозвучать заветное имя, и Бенкендорф надавил ещё чуть-чуть:

– Помилуйте, сударыня, нет такого закона, чтобы девиц без приданого оставлять! Я сам недавно занимался восстановлением прав малолетнего сына князя Волконского. Достояние отца реквизировано, но ребёнку выделили его часть. Всё по закону! Не может быть, чтобы ваших дочерей обездолили только потому, что их приданое хранил брат-опекун. Нужно подать прошение – и, что положено, вам вернут.

Взгляд Софьи Алексеевны заметался: она колебалась, стоит ли говорить с тюремщиком своего сына об интересах дочерей? Бенкендорф поднажал. Немного, совсем чуть-чуть:

– Я думаю, что вы поступите по закону, истребовав из казны приданое.

– Мы всегда поступаем по закону, – подсказала ответ Загряжская, и Софья Алексеевна молча кивнула.

– Значит, средства у вашей семьи уже есть. Раньше или позже, но они будут возвращены. Кто тогда наследует вам и графине Вере? Младшие дочери?

– Естественно, – чуть слышно подтвердила Чернышёва.

Отлично! Главное почти сказано… Агент подробно расписал в своих донесениях разговоры генерал-лейтенанта с супругой о необходимости поддержать семью «кузины Софи». Бенкендорф прекрасно знал о сделанном, но пока не принятом предложении юным графиням и их матери перебраться в дом Чернышёва. Теперь не хватало только одного: чтобы пострадавшая женщина сама рассказала о претензиях своего родственника на опекунство.

– Ваши дочери пока очень молоды. Кто будет опекать их и распоряжаться средствами семьи в случае кончины матери? – подсказал Александр Христофорович.

Не понять, к чему он клонит, было невозможно. Бенкендорф твёрдо смотрел в глаза откровенно перепуганной Софьи Алексеевны. Та опять повисла на тётке. В её зрачках пылало отчаяние. Чернышёва уже сложила два и два и осознала, что их пытался убить «кузен Алекс». Ожидая заветного имени, генерал затаил дыхание, но Софья Алексеевна молчала. Тяжелое, будто грозовая туча, молчание становилось невыносимым, казалось, что ещё чуть-чуть, и всё вокруг расколется – разлетится от неминуемого взрыва, а весь мир вместе с этой комнатой рассыплется на множество кусков. Но Бенкендорф не сдавался – сверлил женщину взглядом… Ответ прозвучал, откуда не ждали:

– По желанию их матери опекуном юных графинь Чернышёвых будет мой зять – граф Кочубей. Надеюсь, что вы не подозреваете столь почтенного человека в сегодняшнем злодействе? – язвительно поинтересовалась из своего кресла Загряжская.

«Вот и всё! Победа ускользнула – утекла сквозь пальцы», – понял Бенкендорф и вдруг вспомнил, что точно такой же ехидный вопрос задал совсем недавно выскочке-жандарму. Ответ на него подразумевался лишь один, и генерал с насмешкой повторил слова бедняги Иванова:

– Никак нет, сударыня, я, видно, неудачно выразился.

– Да-да, опекуном девочек в случае моей смерти будет Виктор Павлович Кочубей, – подтвердила и Чернышёва.

– Ну, тогда и этот мотив отпадает, – сообщил Бенкендорф и с изрядной долей чёрного юмора послал в цель парфянскую стрелу: – Поскольку графа Кочубея в Петербурге не было, то он не считается причастным к сегодняшнему преступлению.

Генерал поклонился и вышел. Сбегая вниз по лестнице, он, конечно, жалел, что в последний момент рыба сорвалась с крючка, но это, как ни странно, его не очень огорчало. Лица его собеседниц не лгали, он читал по ним, как по открытой книге. Так что агент не ошибся, а раз так, то соперник обязательно вновь потеряет бдительность. Вот тогда Бенкендорф и захлопнет свою мышеловку – уже навсегда. Вспомнились лица потрясённых его наглостью дам. Александр Христофорович тихо засмеялся: то-то сейчас в гостиной разговоров будет!

Глава тринадцатая. Страх и контузия

Женщины в гостиной потрясённо молчали. Наконец Наталья Кирилловна обрела дар речи.

– Объясните мне кто-нибудь, что этот хлыщ сказал о моём зяте? Что Виктор мог взорвать Сонину карету? – спросила она.

– Ну, не так явно… Он ведь хотел, чтобы мы подтвердили справедливость его намёков на Чернышёва, а когда услышал фамилию Кочубея, просто взбесился, – откликнулась графиня Румянцева и признала: – Но ты, Натали, нас просто спасла. Как же ты нашлась?! И я тоже хороша: прилетела сюда всех спасать, а как пришло время действовать, растерялась, будто институтка.

Загряжская от её похвалы расцвела, но ответила почти скромно:

– Да чего уж там! Я сразу поняла, к чему он клонит. Соня должна была обвинить генерала Чернышёва во всех смертных грехах, а тот в ответ – отыграться на Владимире и объявить войну остальным членам вашей семьи. Вот тогда Бенкендорф и устроил бы всё так, как выгодно ему. Вы в этом деле для него – разменная монета.

Бледная, как смерть, Софья Алексеевна перебила её:

– Тётя Натали, как вы думаете? Это Чернышёв нас?..

– Кто знает, дорогая, может, и он. Только сдается мне, что нынче вас не убить, а крепко напугать хотели, чтобы вы приняли «помощь» своего всесильного родственника.

Софья Алексеевна аж вспыхнула. Всплеснула руками от возмущения:

– Ну уж нет. Я и раньше не собиралась этого делать, а теперь костьми лягу, чтобы этого не случилось. Но в одном вы правы, мне нужно написать завещание и назначить опекуном своих дочерей графа Кочубея. Надеюсь, он не откажет мне в этой просьбе?

– С чего бы ему отказывать? – удивилась Загряжская. – Конечно, он согласится.

Софья Алексеевна рухнула в кресло. Сегодняшний вечер, как кошмар из дурного сна, не отпускал её. Сначала экипаж взорвали, потом саму её обвинили в том, что она причастна к взрыву, а напоследок чуть было не втравили в войну, способную истребить всю семью Чернышёвых. Сама она прошла по лезвию ножа, но зато дочь сейчас лежала контуженная. С этим-то что делать? За себя графиня не боялась, но Вера – совсем другое дело. Софье Алексеевне ясно показали, насколько уязвимы её дети. Так как же теперь поступить? Не скрывая тяжелых сомнений, она задала этот вопрос обеим старушкам.

– Переезжайте сюда, – сразу же потребовала Наталья Кирилловна.

Но Румянцева возразила:

– Ну уж нет, Натали! Хватит с графа Кочубея одной тёщи. У меня есть другое соображение: нужно разделить девочек. Если следовать логике нашего бравого визитёра, то младшие графини Чернышёвы являются источником обогащения для человека, ставшего их опекуном, а раз так, то их будут беречь. А вот Верочке, которой до совершеннолетия остался всего год с небольшим, может угрожать опасность. Кто знает, случайно ли карету взорвали именно с ней… Давайте-ка спрячем Велл сами. Поездка в Солиту подготовлена, вот пусть туда и отправляется. А дальше видно будет.

– Но ведь она контужена, – перепугалась Софья Алексеевна.

– Никто же не говорит про завтра, но и откладывать не стоит…

– Пусть будет так, – сдалась наконец Софья Алексеевна. – Похоже, что другого выхода у нас всё равно нет.

Выхода не было. Невыносимо пахло гарью. Яркий костер, получившийся из нового экипажа Чернышёвых, бросал алые отсветы на брусчатку, на опоры фонарей, на дома и решётки, на Верину шубу. Одна-одинёшенька стояла она на освещённом пятачке.

«Зачем тебе это? Иди к маме! Иди, пока не поздно», – толкал её внутренний голос. Страх гнал под защиту, но Вера не собиралась сдаваться. Только здесь можно было узнать правду. Нужно лишь перестать бояться и сделать шаг вперёд. Вера никогда в жизни не трусила, и сейчас не собиралась этого делать. Она обогнула пылающий экипаж. Жар от его огненных боков казался адским, но отойти в сторону было невозможно, ведь за алым световым кругом начинался мрак – та самая непроглядная тьма, где прятался зверь. Почему он их преследовал? В кого метил?

«Он охотится за мной», – вдруг поняла Вера.

Тьма сгущалась, наступала на последние отблески догорающего экипажа, а вместе с ней надвигался ужас. Веру назначили жертвой, а в чёрной тьме её поджидал охотник.

– Врешь! Не бывать этому! – крикнула она в угольную вату мрак. – Я не боюсь тебя. Я знаю, что ты слаб, иначе не прятался бы в темноте. Если ты не трус, то покажись!

Вера знала, что услышана, даже чувствовала, откуда придёт ответ, ведь она читала мысли своего врага. Тот ненавидел этот город со всеми его дворцами и храмами, и эта ненависть сжигала его изнутри. Чувства сплетались в его душе в отвратительный змеиный клубок и сейчас яростно рвались наружу.

«Одним ударом: жертве – смерть, а городу – пощечина», – догадалась Вера.

– Ничего-то у тебя не вышло! – крикнула она в темноту. – Я жива, а город вообще тебя не заметил. Ты – ничто, пустое место. Ты проиграл и никогда уже не победишь.

Она знала, что стрела попала в цель, ведь ярость врага сделалась почти осязаемой. Чернота сгустилась и из неё соткалась фигура рослого человека. Он двигался прямо на Веру, ещё мгновение – и она узнает правду. Враг ступил на свет, она уставилась на него и охнула: человеческого лица у монстра не было. Вместо него белело смазанное пятно с выкаченными от бешенства незрячими глазами. Ошибиться было невозможно, огромные и сизые, как бельма, зрачки уставились на Веру, не видя её. Они не различали вообще ничего. Вера была лишь песчинкой на пути этого сгустка ярости – зверя, летевшего из тьмы. Ужас стилетом пробил ей сердце… и Вера проснулась.

Вокруг царила тьма, лишь где-то вдали мерцал огонёк, подсвечивая рядом с Верой два женских силуэта. Снова кольнул страх, но шёпот родных голосов тут же принёс успокоенье. Вера лежала в одной из спален дома Кочубеев, рядом с постелью сидели мать и бабушка, а свет потушили по настоянию доктора: тот объявил, что Вера контужена. Родные, похоже, считали, что она спит, раз тихо обсуждали случившееся. Она не слышала начала их разговора, но то, что сказала бабушка, Веру потрясло:

– Мы, Сонюшка, может, правды никогда и не узнаем. Конечно, все указывает на твоего пресловутого родственника, на это недвусмысленно намекал и Бенкендорф. А вдруг мы ошибаемся и на самом деле имеем дело с мстителем? Мне Загряжская кое-что по секрету шепнула, а ей зять рассказал. Арестованные офицеры все друг на друга показывают. Не от подлости, а от благородства своего, честь ронять не хотят. Их спросят, так они ложью брезгуют, и всё как есть излагают. Может, наш Боб тоже на кого-нибудь показал, а у того друзья или близкие обиду затаили. Мало ли безумцев на свете? Сколько я за свою жизнь таких гордецов – вершителей чужих судеб – перевидала. И не сосчитать.

Вера уже собралась было вмешаться, но её опередила мать:

– Я не могу поверить, что по вине моего сына кто-нибудь мог попасть в тюрьму!

– А сам-то Боб как туда попал, если его в столице во время выступления не было? С кого-то допрос сняли, вот он про Боба и рассказал. Ты про это, Соня, не думай, у тебя и так есть о чём голову ломать. Я считаю, что Вера в опасности, этим и озаботься.

В комнату вошла присланная Загряжской горничная и сменила родных у постели больной. Вера так и не открыла глаз. Долго лежала. Вспоминала свой сон. Каждое слово и каждый жест. Мельчайшие подробности.

От отвращения поднялась тошнота, и Вере стало совсем плохо. Да что же это такое? Её хотели убить – не просто убить, а разорвать в клочья. Один миг – и по желанию злой воли Вера перестанет существовать? Исчезнет с лица земли?.. А её планы, мечты, желания? Развеются, как дым, словно их и не было?

Нет! Кем бы он ни был, этот враг, не будет у него такой радости. Не получит он такого подарка! Гнев придал Вере сил, и она села, а потом и поднялась с постели.

Горничная заохала, запричитала, кинулась звать хозяйку, но Вера лишь отмахнулась от неё. Хватит разлёживаться! Пора подниматься и браться за дело. Скоро снег сойдёт, дороги раскиснут, надо выехать как можно быстрей. Ведь у Веры теперь так много обязанностей!