Текст книги "Работа над ошибками"

3. Английский

Английский:

1а) язык германской группы, на котором разговаривают в Великобритании, Соединенных Штатах и большинстве стран Британского Содружества;

1б) английский язык, литература или сочинение на этом языке (как академический предмет);

2) характерный для Англии.

Множество начал. Единое начало. В начале было слово.

Рисовать картинки я начал после несчастного случая. Мне было одиннадцать и три четверти. Я рисовал квадратики, в них картинки: переулок; мужчина у ворот, мочится; подросток на мотоцикле (это трудно – изобразить мотоцикл в движении); мужчины кричат, предостерегают застегивающего брюки мужчину у ворот.

Окончания: (1) столкновение – подросток погибает, мужчина погибает; (2) столкновение – подросток погибает, мужчина остается в живых; (3) столкновение – подросток остается в живых, мужчина остается в живых; (4) столкновение – подросток остается в живых, мужчина погибает; (5) столкновения не происходит.

Линн, Грегори

Класс 4 – 3

Английский язык

В целом сочинения Грегори весьма неплохи. Единственный, но существенный их недостаток заключается в том, что в своих рассуждениях он иногда чересчур отвлекается от заданной темы, утрачивая при этом чувство меры и общее видение сюжета, столь необходимые при создании литературного произведения.

Мисс Дж. Макмагон

Мисс Макмагон была родом из Шотландии, но преподавала английский. В английском языке (и литературе) многие слова, например, клан, слоган, курган, штаны, заимствованы из шотландского гаэльского наречия. Это называется этимология. У каждого слова есть свое происхождение. Начало. Было время, когда слов, которыми мы сейчас пользуемся, не существовало. Их изобрели мы, люди. Придали им смысл. Позаимствовали из других языков, переделали. Придумали для разных вещей названия – дерево, луна, река, дом, – и теперь эти вещи именно так и называются. Скажите кому-нибудь: «луна», и у него перед глазами сразу встанет луна – если, конечно, он не испанец, не француз и не русский, те ни хрена не поймут. Скажете: «дом», и он представит себе дом. Только этот дом может оказаться не такой, какой представили себе вы. А совершенно другой.

Когда мы читали вслух, мисс Макмагон учила:

Надо, чтобы слова текли с языка, как мед с ложки.

Она говорила: «Здесь нужно твердое "г"», и мы дико ржали. Она заставляла нас произносить «что» с буквой «ч». Когда мы читали хором, она закрывала глаза и слушала с легкой улыбкой на гладких губах. На ее столе царил словарь, огромный, как дверной упор. Она называла его «моя библия». У нее были тонкие рыжеватые волосы и бледное веснушчатое лицо. Одежда: безупречно белая блузка с кружевным воротничком, темно-синяя кофта и твидовая юбка в складку. Брошка, бусы. Никаких колец. Один мальчик как-то спросил: почему вы не замужем, а она ответила: «Я так и не встретила мужчины прекраснее Шелли».

После Кардиффа я отрезал свой хвост и очень коротко обкромсал волосы. Две недели не мылся, не брился, не чистил зубы, не переодевался. До крови обкусывал ногти. По целым дням ничего не ел. Иногда что-то готовил, но потом не мог доесть, еда портилась, плесневела. Спал в одежде. Иногда не спал вообще. Не выходил наружу, не отвечал на телефонные звонки, не подходил к двери. Каждый день подолгу простаивал перед зеркалом в маминой спальне, рассматривал себя. Рисовал картинки. Сюжет один: я, переулок и миссис Дэвис-Уайт. Я рисовал это тысячу раз. Время от времени на бумагу капали слезы. Краски расплывались.

Мой адвокат высказывает предположение:

Вы решили некоторое время, э-э, отсидеться? Да? Боялись, что совершенный вами поступок возымеет последствия?

Я смотрю на него.

Вы стыдились того, что сделали? Чувствовали свою вину? Вы можете сказать, что ощущали себя виноватым?

Я не отвечаю.

Что же тогда?

Я пожимаю плечами.

Грегори, вы не хотите нам помочь.

Вы должны оказывать нам помощь. Если вы не поможете нам, то мы не сможем помочь вам. Только вы сами можете по-настоящему себе помочь. Помочь, помочь. Бог тебе в помочь. Тетя говорила:

На Бога надейся, а сам не плошай.

«Помогать» значит оказывать услугу, одолжение. Это глагол, он отвечает на вопрос «что делать?» У него есть спряжения. Я помогаю (первое лицо единственного числа), ты помогаешь, он помогает, она помогает, мы помогаем, вы помогаете, они помогают. Прошедшее время: я помогал. Или помог. Бог помог. Боже, мне так плохо, помоги мне.

Адвокат просит меня о помощи, но на самом деле имеет в виду содействие, сотрудничество. Сотрудничество бывает у водителя с пассажиром: на мне, скажем, карта, я смотрю, куда ехать, а на нем – руль, тормоза, акселератор, коробка скоростей. Одним словом, управление. Допустим, я плохо разбираюсь в карте. Или решил спрятать ее в бардачке. Или вдруг начал выхватывать руль. Тогда я плохой помощник, я не даю машине доехать до места назначения. (Предполагается, что и водитель, и пассажир хотят попасть в одно и то же место.) Я запел:

Кусочек сахара поможет съесть пилюлю…

Адвокат прекращает беседу.

Приходится продолжать дискуссию без него. Вернувшись в свою комнату (ту, где металлическая дверь и решетки на окнах), я начинаю мысленно рисовать комикс: адвокат и клиент. В последнем квадратике у меня над головой – облачко со словами. Я выражаю мнение, что ненависть подобна чаше с водой – если всюду носить ее с собой, то существует немалый риск самому же и забрызгаться. Мысль из разряда тех, что любил высказывать мистер Эндрюс.

Сидеть, седеть.

Сидеть можно на стуле или в кресле. Седеть может пожилой человек. В последнее время она сильно поседела.

Если вы устали, то вам надо посидеть. Утром я сидел на веранде. Мне предстоит просидеть в классе весь день.

Когда кто-нибудь делал ошибку, писал «проседеть» вместо «просидеть», мисс Макмагон говорила: «Разве мы старички?»

«Сидеть» значит сгибать ноги и располагать ягодицы на некоей опоре. Также это значит долго находиться в одном и том же месте (сидеть дома, сидеть в тюрьме) или определенным образом располагаться на теле (платье очень хорошо на ней сидит).

Сидеть над задачей значит упорно над ней трудиться. Сидеть в печенках значит очень сильно надоесть. Отсидеться значит затаиться, оставаться в укрытии.

Через две недели я принял душ и побрился. Надел все чистое, кроме носков – у меня появилась привычка ходить дома босиком, в подвернутых штанах. Мне нравилось ощущение смены текстур: ковер, линолеум, кафель. Занозистые балки на чердаке. Я позвонил тете, сказал, что вернулся из отпуска. Да, отсутствовал дольше, чем собирался. Очень жаль, что доставил ей беспокойство. Да, было хорошо. И разве не повезло с погодой? В Брайтоне. Я открыл окна, впустил свежий воздух, выпустил дух. Вышел наружу, в прачечную. Сходил в парикмахерскую. Увидев мои волосы, парикмахер засмеялся. Спросил, кто это меня так обкорнал и нет ли у меня желания оторвать тому человеку яйца. Я сказал, что мне делали операцию на мозге. Парикмахер принялся извиняться: ему, мол, следовало бы откусить себе язык. Что правда, то правда.

Апрель. Перед домом – цветущие деревья, нарциссы, тюльпаны, незабудки. Другой свет, другие тени в доме. Все ярче, сочнее. По утрам солнце нагревает кружевное покрывало на маминой кровати: прижмешься лицом, и становится горячо. Пахнет тканью, пылью, теплом. Затхлый запах табака уже не такой сильный, зато, если побрызгать духами на подушку, можно представить, что ночью она тут спала. А если полежать некоторое время на ее кровати, а потом встать, то на покрывале остается вмятина, будто бы от ее тела, только больше.

Надевать куртку с капюшоном для выхода наружу было уже необязательно, но я все равно надевал. Правда, не всегда. Я возобновил тренировки: прогулки, поездки в автобусе, беседы с незнакомыми людьми. Я научился не пугать их своим поведением и внешностью, делал так, чтобы им было со мной спокойно. Если они не будут меня бояться – если они поддадутся ложному чувству безопасности – тем сильнее будет эффект, когда я захочу их напугать. Так, медленно, постепенно, я проводил подготовку. Я обновил настенную таблицу и приступил к разработке следующего эпизода.

В Страстную пятницу позвонила тетя.

Наш Господь мертв, сказала она.

В понедельник, во второй день Пасхи, она пришла меня навестить, вместе с дядей. Принесла шоколадное яйцо.

Наш Господь воскрес.

Разыскать мисс Макмагон не составило труда. На уроках она без конца твердила про Абердин, про гранитные здания, которые сверкают на солнце, точно покрытые инеем, прогулки вдоль отмелей и запах соли, которым наполняет ноздри ветер с Северного моря. Она собиралась, как только выйдет на пенсию, непременно вернуться туда. Вернуться домой.

До библиотеки – не той, где я резал книги, а другой – я добрался на автобусе. Взял телефонные справочники по всей стране. В том числе по Абердину и северо-восточной Шотландии. Выписал всех Макмагонов с инициалами «Дж.», а также «Дж.» и что-нибудь еще. Не только телефоны, но и адреса. Вернувшись домой, тут же принялся их обзванивать. Прошло несколько дней, прежде чем возле каждого имени появилась галочка. Некоторым пришлось перезванивать много раз. Но все Макмагоны оказались не те. Тогда я нашел в справочнике адрес абердинской газеты «Пресс энд Джорнал» и переписал его в блокнот. А еще через несколько дней отправил туда открытое письмо. В письме говорилось, что я занимаюсь организацией вечера встречи выпускников __________-ской школы Южного Лондона, посвященного двадцатипятилетней годовщине окончания. И что у меня есть основания полагать, что мисс Дж. Макмагон, много лет преподававшая в этой школе, после выхода на пенсию переехала в Абердин или куда-то поблизости. Я написал, что надеюсь получить ответ от нее самой, но буду крайне признателен за любую информацию о ее местонахождении. Я указал свое имя и адрес. Имя было настоящее, Грегори Линн, а адрес – абонентский ящик, который мне за определенную плату предоставили в почтовом отделении.

В спальне родителей мы с Дженис играли в прыжки на батуте. Кровать была пружинистая, большая, места хватало для нас обоих. Подпрыгнув как следует, я доставал до бумажного абажура кончиками пальцев. А Дженис – головой. Мы скакали вверх-вниз, синхронно, хохоча, толкаясь, стараясь свалить друг друга. Если я падал, она снова ставила меня на ноги. Или я оставался лежать на спине, а она, держа ноги вместе, подпрыгивала высоко-высоко и делала вид, будто хочет приземлиться прямо на меня, и лишь в самый последний момент разводила ноги, и ее ступни глубоко уходили в покрывало по обе стороны от меня. Я знал: если лежать неподвижно, со мной ничего не случится, а если пошевелиться или повернуться на бок, она и правда может на меня наступить.

Глаза не закрывать, Гегги! Глаза не закрывать!

Я держал глаза открытыми, как она велела, даже если был полностью уверен, что она наступит мне на лицо. Я не моргал и не жмурился. Даже когда Дженис разводила ноги так поздно, что от их движения по моему лицу пробегал ветерок.

Она ушла от нас, когда я еще ходил в детский сад, потом снова, когда я был уже в начальной школе. В первый раз ее увезла мама – на «скорой помощи». Дженис не смогла выговорить «скорая помощь», у нее получилось «карапощь». Я тоже хотел ехать, но мама сказала, нельзя. Там была кровать на колесиках, на нее положили Дженис, а мама села на откидное сиденье. Отец сел рядом, на второе сиденье. Я махал рукой, но дверь закрыли раньше, чем Дженис успела помахать в ответ. Тетя крепко держала меня за руку. Она запретила мне махать, велела прекратить обращать на себя внимание. А когда Дженис уходила от нас во второй раз, она лежала рядом с мамой на большой кровати в родительской спальне; красная на белой простыне. Отец ее спрятал. Завернул в наволочку. Потом они заметили меня на пороге и выгнали. В тот раз Дженис была гораздо меньше, чем раньше, намного меньше, чем я. Меньше даже, чем новорожденный младенец.

Отца хоронили в среду. Каникулы еще не кончились, и школу пропускать не понадобилось. Мама все время держала меня за руку. Ее рука ужасно дрожала. Потом началась музыка и закрылись шторки, и ей пришлось отпустить меня, чтобы высморкаться. Платок был бумажный, розовый. Она всегда носила бумажный платок в рукаве блузки или кофты. От этого получался комок – как будто у нее с рукой что-то не то. Опухоль какая-нибудь. Маму затрясло очень сильно. Мы сидели в первом ряду, с дядей и тетей. Тетя обнимала маму одной рукой. В церкви пахло полиролью для мебели, свежими цветами и дядиным лосьоном, таким же, как у отца. Я хотел спросить, растут ли после смерти усы, но не стал. В конце ряда оставалось пустое место. Я спросил:

Это для Дженис?

Тетя перегнулась ко мне через маму и прошептала: веди себя прилично. Имей хоть какое-то уважение. Дэннис тоже был на похоронах, в костюме, были и еще какие-то люди из мастерской, с женами. Наружу, на солнечный свет, мама вышла с сигаретой во рту, Дэннис поднес зажигалку, а потом и сам закурил. Он положил руку мне на голову. Рука была тяжелая и жесткая.

В среднюю школу я пошел безотцовщиной. Если кто-нибудь из одноклассников или учителей спрашивал про папу, я говорил, что он был гонщик, мотоциклист, и погиб при аварии или что он утонул в море, в Богнор-Реджис, пытаясь спасти мою сестру. Или делал серьезное лицо, как священник на похоронах, и изрекал: мой отец безвременно покинул наш бренный мир вследствие трагического стечения обстоятельств.

Отец матерился, когда злился, или когда возвращался из паба, или когда ругался с мамой. От него я научился говорить: херня, говно, ублюдок, бля, твою мать. Мне не разрешали ругаться, даже «чертов» сказать было нельзя. За это отец бил меня по ногам, больно. Если я ругался при маме, она грозилась, что расскажет отцу. А после его смерти – когда я был уже слишком большой, чтобы меня бить, – я однажды обозвал ее ужасным, отвратительным словом. Хотел услышать, как оно прозвучит. И увидеть выражение ее лица.

Я очень жалел, что не нашел своих старых тетрадок по английскому. Жалел, что лишен возможности прочитать свои сочинения, которые писал когда-то для мисс Макмагон. В коробке на чердаке их, увы, не было; их давным-давно выбросили. Но они стояли у меня перед внутренним взором. Их голубые обложки, истрепанные, потертые – сколько раз я запихивал их в портфель, в шкафчик, в парту, сколько раз доставал обратно! Страницы, исписанные, изрисованные. Я помнил их на ощупь, видел, словно наяву, розовые черточки полей, бледно-серые линейки, аккуратные строчки, свой почерк со всеми его петельками, закорючками и точечками. Синие чернильные отпечатки пальцев, красные замечания учителя. «Оч. хор.». «Отлично». «Талантливо!» Сочинения я любил больше изложений или диктантов. В сочинениях было гораздо меньше правильного и неправильного. На полях все равно стояли галочки, но не потому, что что-то было написано «правильно» или «верно», а просто мисс Макмагон понравилось удачно употребленное слово, хорошо составленное предложение, меткое описание. Она любила идеи, образы. Запахи и цвета. Вкусы. Звуки. Осязательные ощущения. В сочинениях можно было выдумывать истории. Выдумывать – не значит врать. Если что-то является «правдой» в твоем воображении, значит, «правдиво» и твое сочинение.

Сочинение, говорила мисс Макмагон, есть акт созидания. Когда пишешь сочинение, ты – создатель и обладаешь полной свободой выражения.

Разумеется, и тут существовали правила. Орфография, пунктуация, грамматика. Их соблюдение было обязательно. Но в сочинениях мисс Макмагон не делала пометок «оч. хор.» против каждого правильно поставленного апострофа.

В первый год она задала нам сочинение: пятьсот слов на тему «Внутренность шарика для настольного тенниса». Прочитав на доске тему, все застонали. Я же, едва попав домой, взялся за перо. Я писал от первого лица. Будто бы я живу внутри шарика. В стране Пинг, как я ее назвал. Я писал про то, каково быть одной из многих тысяч молекул, составляющих гладкую внутреннюю поверхность шарика, и про то, как темно и скучно в Пинге, и про то, как мы, пинговцы, решили объявить войну молекулам внешней поверхности, так как хотели переселиться в их страну. Страну Понг. Однако не успели мы туда перебраться, нас тут же начали бить ракетками, швырять о деревянные столы. Нас слепил ярчайший свет, мы тонули в поту, выступавшем на ладонях игроков. И тогда мы начали новую войну, новый поход с целью отвоевать обратно внутренность шарика.

Мисс Макмагон поставила мне пятерку.

Я снова смотрел на фотографию, ту, 1962 года, снятую около бассейна в Батлинсе, в Богнор-Реджис. Я рассматривал аккуратные печатные буквы подписи. Почерк мамин. Поблекшие, выцветшие от времени чернила. Эту фотографию мама держала в руках, вот как я сейчас, и писала на ней. На этой фотографии, в этом лягушатнике мы с мамой и Дженис останемся навсегда, мы будем вечно держаться за руки и позировать. Я буду вечно жмуриться на солнце. А смутная, изломанная, раздробленная тень отца будет вечно проступать на водной ряби.

Через десять дней после того, как я послал письмо в газету, мне пришел ответ со штампом Абердина на конверте. Я не стал вскрывать его сразу, дотерпел до дома. Коротенькое письмецо от руки на серовато-коричневой оксфэмовской[7]7
  Oxfam – известная международная гуманитарная организация, в частности, занимающаяся экологией.


[Закрыть] бумаге и в таком же конверте. Из макулатуры и отходов. В правом верхнем углу письма стояли адрес и дата, телефонного номера не было. Письмо начиналось словами «Уважаемый м-р Линн», а заканчивалось подписью «Дженет Макмагон». Я внес в настенную таблицу новые сведения, воткнул в карту Соединенного королевства, около Абердина, синюю кнопку и соединил ее фломастером соответствующего цвета с именем мисс Макмагон на таблице. Потом расчистил на столе место, достал из ящика блокнот, взял свою лучшую ручку, подложил под руку, чтобы не испачкать письмо, лист бумаги и начал писать.

Уважаемая мисс Макмагон!

Большое спасибо, что Вы откликнулись на мое открытое письмо в газету. Не могу передать, как я рад, что мне удалось Вас найти и что Вы согласились прийти на вечер встречи выпускников. К сожалению, в настоящее время я не могу назвать ни точной даты, ни места проведения вечера, поскольку все это пока находится в стадии окончательного уточнения. Как сказал бы мистер Тэйа, в конечном итоге все и всегда сводится к числам. Однако на данном этапе основным достижением следует считать то, что нам – Вам и мне – удалось связаться друг с другом.

Наряду с организацией вечера встречи я взял на себя обязательство подготовить к изданию журнал, посвященный двадцать пятой годовщине окончания школы. Все, кто хочет – и учителя, и ученики, – могут присылать мне свои статьи, фотографии, рассказы о смешных случаях и т. п. Вы проработали в нашей школе очень долго, поэтому материалы, присланные Вами, будут для нас особенно ценны. Мы были бы очень рады, если б Вы изыскали возможность прислать мне для публикации в журнале свою фотографию.

Немного о себе. Я учился в __________ с 1970 по 1975 год и все это время посещал Ваши уроки английского языка (и лит.). Вы меня, скорее всего, не помните, зато я Вас помню прекрасно. Помню настолько хорошо, будто бы мы расстались вчера. Помню, как однажды, на дне открытых дверей, Вы сказали моей матери, что у нее в семье растет будущий поэт. Так уж вышло, к сожалению, что поэтом я не стал и в настоящее время временно не работаю. Мама в январе умерла. Рак легких. Но я до сих пор просыпаюсь по ночам от ее кашля. Если быть до конца откровенным, организация встречи и журнал дали мне возможность как-то развеяться. Работа – лучшее лекарство от горя и страданий, Вы согласны? Впрочем, я отклонился от темы.

Буду ждать от Вас письма со статьей, фотографией и т. п. – простите, что указываю только номер абонентского ящика, но я в данный момент переезжаю и хочу максимально застраховаться от возможных утерь корреспонденции. Было бы хорошо, если бы для удобства связи Вы сообщили мне свой номер телефона.

С уважением

Грегори Линн

P.S. Как Вы относитесь к деепричастным оборотам? Я получил письмо от миссис Дэвис-Уайт – она, как Вы, вероятно, помните, преподавала у нас географию, – и там в одном предложении используется сразу два деепричастных оборота. Ввязавшись в это предприятие, я и не предполагал, что учителя больше, чем кто-либо иной, нуждаются в работах над ошибками!

Теперь это послание хранится у обвинения. Вместе со всеми остальными письмами, ее и моими. Копии держит у себя мой адвокат – среди прочих бумаг, которые он перехватывает розовыми ленточками. Мы читаем их вместе. Он восхищается моим почерком.

Я рассказываю ему, как однажды мисс Макмагон дала нам задание сочинить стихи. Она ведь читала нам Шелли, Китса, Вордсворта, Байрона. Джерарда Мэнли Хопкинса. Мы проходили Дилана Томаса, Уолта Уитмена и Джона Клэра. Стиви Смит. Эмили Дикинсон. Сильвию Плат. Изучали хайку. Хайку – нерифмованные японские стихи из трех строчек, содержащих пять, семь и пять слогов соответственно. Мисс Макмагон говорила:

Хайку – это чистота и дисциплина. Это совершенная красота.

Мы изучали рифму, ритм и размер. Аллитерацию. Свободные формы. Рифмованные двустишия. Белые стихи. Знали, что такое пятистопный ямб. Пора было самим становиться поэтами. Что-то сочинить. Выразить себя. Я наизусть зачитал моим официальным представителям лимерик, которому меня научил отец и который я записал в тетрадку по английскому:

 
Жил да был паренек в Девоншире,
Он свой член, длиной фута в четыре,
Сам себе совал в рот.
Восхищался народ:
Эх, ему б еще ухо пошире.
 

Адвокат даже не улыбнулся, как, впрочем, и его помощница. Только спросил, были ли у меня из-за этого неприятности. Я ответил, что мисс Макмагон крайне огорчило отсутствие в моем сочинении свежих идей.

В рощице, где я нередко коротал время, которое полагалось проводить в школе, я устроил себе укрытие: выломал ветки в густых зарослях остролиста под большим деревом, и там, под пологом листвы, получился домик. Забраться в него можно было только на четвереньках. Изнутри, сквозь ветки и листья, все вокруг было прекрасно видно, зато меня снаружи никто увидеть не мог, даже если бы прошел совсем рядом. Вместо пола в моем домике была рыхлая земля, усыпанная прелыми листьями и веточками папоротника. Я постелил там старое одеяло с чердака. Даже в сырую погоду в домике было сухо. Я больше всего любил сидеть там в дождь и слушать, как по листьям стучат капли. Мне нравился запах после дождя, нравилось, когда снова начинали петь птицы. Нравилось следить за стройными колоннами муравьев, волокущих крохотный кусочек листа, коры, дохлого жука. Иногда я давил одного муравья ногтем, и остальные в ужасе замирали, принимались тыкаться в раздавленного товарища, а потом шли в обход, искать маршрут, не опоганенный муравьиной смертью. Части недодавленного муравья продолжали дергаться, корчиться. Или он начинал ходить по кругу. Колченогий, беспомощный. Увечный. А еще в кустах жили пауки и червяки. Я их рисовал. Я выкопал ямку и прятал в нее небольшую консервную банку со свернутым в трубочку блокнотом и карандашами, чтобы, если захочется, всегда можно было порисовать. Если в школе происходило что-то плохое, я перерисовывал событие по-другому. Или рисовал нас с Дженис. Мы играли, лазали на деревья, катались на велосипедах; она рассказывала мне про небеса. На небесах, говорила она, нет ни школ, ни учителей. Дженис приходилось рисовать такой, какой она была в первый раз, потому что я не мог себе представить, какой она могла быть сейчас. И себя приходилось рисовать таким, каким я был тогда, иначе я был бы старше ее и больше, а это неправильно. Иногда я рисовал отца в окровавленном комбинезоне, со стеклянными глазами, смотревшими на меня сквозь лес чужих рук и ног. Я рисовал это, а потом истыкивал всю картинку острием карандаша. Я любил спать в своем домике – сворачивался на одеяле калачиком и спал, вдыхая запах одеяла, и свежести, и деревьев.

Когда я приходил домой, мама желала знать, почему у меня такая мятая форма и где я умудрился так изгваздать брюки. Я говорил: отвяжись от меня.

Линн, Грегори

Класс 3 – 3

Английский язык

В письменных работах Грегори легко и свободно выражает свои мысли, неизменно придерживаясь им же самим заданных высоких стандартов. Тем более досадно, что он не принимает должного участия в дискуссиях – ему, без сомнения, есть что сказать, но он, к сожалению, недооценивает свои возможности.

Мисс Дж. Макмагон

Уважаемый Грегори!

Приношу свои извинения за то, что задержалась с ответом на Ваше письмо. Моя старшая сестра (мы живем вместе) в последние годы, увы, часто хворает, и я много времени посвящаю уходу за ней. Тем не менее я, как видите, все-таки сделала и посылаю Вам свою фотографию для Вашего журнала (и почему на этих ужасных моментальных снимках непременно выходишь этаким испуганным кроликом?). К несчастью, из-за нехватки времени я пока не имела возможности приступить к написанию статьи, о которой Вы просили. Не выполнила в срок домашнего задания!

Меня позабавило Ваше замечание о деепричастных оборотах милой Лиззи (миссис Дэвис-Уайт) – остается лишь надеяться, что мое собственное скромное сочинение не понудит Вас взять в руки беспощадный редакторский скальпель. Уж если мы, преподаватели английского языка (хоть Ти вышедшие на пенсию), не умеем подать пример правильного владения родной речью, кому же тогда это под силу? Ваше письмо пробудило во мне самые приятные воспоминания о ранних годах работы в __________-ской школе и… да, я хорошо помню Вас, Грегори. Можно ли забыть о великих битвах Пинга и Понга? Пусть это было двадцать с лишним лет назад, но… некоторые вещи остаются в памяти навсегда!

С большим огорчением узнала о Вашей недавней утрате. Но, знаете, не стоит очень переживать по поводу того, что по ночам Вы по-прежнему слышите ее кашель – вот уже семь лет, как умерла моя мамочка, а мы с ней до сих пор ежедневно беседуем (впрочем, последнее время она что-то плоховато меня слышит).

Также меня очень расстроило, что у Вас в настоящее время нет работы (недуг, все больше и больше поражающий тех моих бывших учеников, которые и поныне поддерживают со мной связь). Как Вы, вероятно, знаете. Абердин в последние годы переживает определенный экономический бум (спасибо нефти Северного моря!), однако Шотландия в целом сильно страдает из-за рецессии. Я никогда не поддерживала идей автономии, но со времени возвращения в эти края начала понимать, как мы далеки от правительства (и не только географически). Как педагог, я всегда придерживалась мнения, что власть, не подкрепленная уважением, несостоятельна. Но у меня складывается впечатление, что политики, как и кое-кто из моих бывших коллег, к несчастью, мыслят иначе, считая, что и государственное правление, и образование суть в первую очередь строгое следование жестко установленному порядку. Ну вот, снова я полезла на трибуну! Впрочем, это может стать хорошей темой для статьи, для той моей лепты, которую я должна внести в Ваш журнал. Или вы рассчитывали на что-то менее воинственное?

Увы, мне пора заканчивать. Обещаю, что, как только позволит время, я непременно постараюсь создать нечто, достойное опубликования в Вашем журнале. А пока, пожалуйста, держите меня в курсе событий относительно вечера встречи. Что же касается номера моего телефона, вынуждена сообщить, что, к моему большому огорчению, нам с сестрой в прошлом году пришлось попросить снять нас с обслуживания в знак протеста против безобразно высокой абонентской платы, которую пытаются навязать пенсионерам. (Шелли был прав: умри молодым.) Да, кстати, надеюсь, что дела с переездом продвигаются и что очень скоро вы сможете сообщить мне свой новый адрес.

С сердечным приветом,

искренне Ваша Дженет

Фотографию мисс Макмагон я вклеил в таблицу. Фотография была цветная. Волосы почти совсем седые, лицо не такое веснушчатое, каким я его помнил. И очень бледное. Если бы у нее за спиной не висел темный занавес, это лицо слилось бы с белой стеной будки. Уголки рта немного загибались кверху.

Мама тоже поседела. К моменту сожжения – даже очень. И у нее сильно выпадали волосы, из-за химиотерапии. И еще ее сильно тошнило. Я слышал. А один раз, когда она забыла запереть дверь в туалет, даже видел. Она корчилась над унитазом. Как сказал бы отец, разговаривала с богом по большому белому телефону. С ним тоже такое бывало, после паба. Но он совсем не поседел и не полысел. У него была роскошная шапка густых волос. Он иногда заставлял меня тянуть за них со всей силы. И смеялся:

Не жиденькие, а? Не ирландский ликерчик.

Отец умер в сорок два года. Когда мне было одиннадцать и три четверти.

Варенье из фиги, виги. Круженье ирландской джиги.

Уважаемая Дженет!

В библиотеке мне попалась книга про Шелли. Вы знали, что он умер в двадцать девять лет? Утонул при кораблекрушении. А его жена написала «Франкенштейна». После смерти у него из груди вынули сердце, и она спала с этим сердцем под подушкой. Правда, теперь исследователи на основании некоторых медицинских свидетельств высказывают предположение, что это было не сердце, а печень. В книге, которую я читал, этому вопросу – вопросу анатомической достоверности – отведено чрезвычайно много места. Куда меньше внимания автор уделил следующим обстоятельствам:

(1) Мэри Шелли считала этот орган своего мужа сердцем.

(2) Она спала с ним под подушкой.

Книга посвящена поэту, а автора интересует исключительно медицинский аспект дела. Ох уж эти ученые! Вдова спит с одним из жизненно важных органов покойного супруга под подушкой, а они уверены, что у нас по этому поводу может возникнуть один-единственный вопрос: «Хм-м-м, что же это за орган, сердце или печень?»

Извиняюсь за французский, мисс Макмагон, но какого хг…ена?!

Пришлось пропустить всю эту биографическую ересь, и я перешел сразу к стихам. Я читал их вслух, как Вы учили. И пока читал, все время думал: да, я бы тоже спал с органом этого человека под подушкой и считал бы этот орган его сердцем. Мою маму после смерти сожгли, а мне отдали пепел. Вы моей маме нравились. Она говорила, что я должен Вас внимательно слушать, потому что Вы можете стать моим спасением. Но я хотел поговорить совсем не об этом, а о статье, которую Вы собирались написать для моего журнала. Знайте: я не ставлю никаких условий: любая тема, любое количество слов. Никаких ограничений по срокам. Ваша статья может не иметь ни начала, ни середины, ни конца. Вы не обязаны поражать красотой слога и изяществом композиции. Пишите что хотите. Вот Вы давали когда-нибудь своим ученикам такое задание? Говорили когда-нибудь: играем без правил? Видите ли, если нет правил, нет и возможности выйти за рамки. Перейти грань. Если нет начала, середины и конца, нет возможности определить момент перехода грани.

С нетерпением жду от Вас весточки с изложением Ваших взглядов на данный предмет. Эту же тему я обсуждал с мистером Патриком, бывшим моим преподавателем истории, и с миссис Дэвис-Уайт. Должен сказать, их ответы меня не удовлетворили.

Лиззи, так Вы ее назвали в своем письме. Значит ли это, что вы были подругами? Интересно, беседовали ли Вы с ней когда-нибудь о граните? И если да, то говорила ли она, что гранит сверкает на солнце словно покрытый инеем; или называла его твердой гранулированной вулканической породой из кварца, полевого шпата и слюды, применяемой, главным образом, в строительстве?

Обещаю держать Вас в курсе событий.

Искренне Ваш

Грегори

Отзывы из начальной школы (выдержки):

Грегори хорошо пишет, однако при чтении вслух чувствует себя неуверенно.

У Грегори обширный словарный запас.

…пишет оригинальные, композиционно правильные сочинения.

Впечатление от своеобразных и интересных идей, изложенных в его письменных работах, обыкновенно бывает испорчено вследствие ошибок, появляющихся из-за невнимательности и небрежности.

…письменные работы интересны, оригинальны, однако им недостает законченности в подаче материала.

У Грегори существуют определенные трудности с устным выражением своих мыслей.

Грегори следует научиться выражать свои мысли более внятно, и тогда его работы станут менее хаотичными и более интересными.

Организованность. Законченность. Уверенность. Запрет на ошибки.