Текст книги "Черчилль. Биография"

Черчилль рекомендовал отсрочить исполнение смертного приговора. Вскоре после этого солдат покончил с собой. Потрясенный тем, что человек, которому отменили казнь, решил, что пожизненное заключение хуже смерти, Черчилль все же с гордостью отметил, выступая в палате общин в 1948 г.: «В каждой статье нашей системы уголовного законодательства сомнение трактуется в пользу обвиняемого. В каждом пункте дела, по которому может быть вынесен смертный приговор, и даже когда он уже вынесен, такое же предпочтение делается в пользу обвиняемого. Когда закон и справедливость сделали все от них зависящее, когда все рассмотрено и взвешено, остается еще милосердие, которое бродит вокруг тюремных стен и ищет лазейку, через которую может проникнуть внутрь».

Столкнувшись с постоянным противодействием своим либеральным социальным реформам со стороны палаты лордов, Асквит задумался об отставке. Черчилль был среди тех членов кабинета, кто возражал против этого, и доказывал, что правительство должно продолжать борьбу, несмотря на минимальное большинство. Асквит прислушался к совету и объявил, что палата лордов будет перестроена на демократической основе. За день до этого в Манчестере Черчилль во всеуслышание заявил: «Королевская власть и палата общин действуют заодно против поползновений лордов». Эта фраза встревожила короля.

Предложения правительства по урезанию власти палаты лордов были представлены в палату общин. Черчилль был главным выступающим от правительства. Говоря о консерваторах, которые появляются в палате лордов только для того, чтобы проголосовать против бюджета, он заявил: «Нет ничего более забавного, чем их манера, с которой они позволяют водить себя за нос. Все эти аристократы, занимающие независимое положение, легко получившие прекрасное образование, вращающиеся в просвещенном обществе и находящиеся в полной безопасности от всего, творящегося в мире, настолько далеки от независимости, что позволяют управлять собой и вести себя – не скажу, как стадо баранов, поскольку это было бы неуважительно, – но как полк солдат, туда-сюда».

Свое выступление Черчилль закончил так: «Мы переживаем судьбоносный период британской истории. Время разговоров прошло, настало время действий. Поскольку палата лордов, по злому и антипатриотичному наущению – как мне это видится – использует право вето, публично оскорбляя исключительное право королевской власти и ущемляя права палаты общин, необходимо, чтобы королевская власть и палата общин, действуя заодно, восстановили конституционный баланс и навсегда запретили лордам пользоваться правом вето».

«Замечательная речь, одна из ваших лучших, – написал ему Асквит. – Единственное, о чем я сожалею, – фраза, объединяющая «королевскую власть» и «народ». Впрочем, надеюсь, на это не обратят внимания».

28 апреля проект бюджета был представлен в палате лордов. Избегая конфронтации, палата приняла его единогласно. Стремясь помешать дальнейшему вмешательству лордов в финансовые вопросы, Асквит решил сделать шаг вперед и предложить билль о парламенте, хотя, чтобы гарантировать его принятие, требовалось пятьсот новых пэров из рядов сторонников Либеральной партии, для чего предстояло обратиться к королю. Но 6 мая, пока бушевали споры о возможности создания такого количества новых пэров, Эдуард VII скончался.

Учитывая неопытность нового короля, Георга V, было объявлено шестимесячное перемирие. Черчилль не только поддержал это решение, но и призвал создать правительство национального единства, в котором и либералы, и консерваторы, свободные от давления своих радикально настроенных членов, могли бы совместно заняться решением конституционных вопросов: разработать федеральную систему для Ирландии, заняться программой социального обеспечения и, если того потребует ситуация в Европе, ввести обязательную воинскую повинность, за которую в свое время выступали консерваторы.

Летом Черчилль с Клементиной покинули Англию и отправились в двухмесячное путешествие на борту яхты «Хонор» барона де Фореста. Маршрут круиза проходил по Средиземному и Эгейскому морям вдоль побережья Малой Азии до Константинополя. Эдвард Марш, который перешел вслед за Черчиллем из Министерства торговли в Министерство внутренних дел, по мере накопления служебных бумаг отправлял ему целые кипы почты. Первая ждала его в Афинах. Через месяц Черчилль написал сэру Эдварду Грею с Крита: «Я получил три солидные порции писем с министерскими бумагами и прожевал довольно много жестких кусков, которые откладывал, чтобы разобраться на досуге».

Из турецкого порта Смирна (Измир) Черчилль в сопровождении охраны проехал на специальном поезде по проложенной британцами трассе до Айдына протяженностью более четырехсот километров. Вспоминая путешествие по Греции и Турции, позже он говорил министру иностранных дел: «Единственная мысль, которая у меня возникала в этой части света при виде разрушенных цивилизаций и перемешанных наций, – почему Англия и Германия не могут начать активно взаимодействовать к обоюдной выгоде?»

По возвращении в Англию Черчилль был гостем главнокомандующего британской армией сэра Джона Френча на маневрах. «Представляю, как ты скачешь по равнине Солсбери при такой прекрасной свежей погоде, – писала ему Клементина, – и мечтаю о том, чтобы ты накануне войны до начала осенней сессии стал главнокомандующим, а не министром внутренних дел». Но отпуск еще не закончился. Черчилль с Клементиной отправились в Уэльс, где были гостями Ллойд Джорджа в Криккиете, играли в гольф, катались на автомобиле и занимались морской рыбалкой.

«Мы с женой всегда будем помнить вашу доброту и гостеприимство», – написал Черчилль Ллойд Джорджу в последний день отдыха уже из Инвернесса. «В Шотландии, – вспоминал он, – я целыми днями охотился, а вечерами отдыхал». О беседах в Криккиете он написал: «Если мы будем вместе, мы должны быть либо достаточно сильны, чтобы придать прогрессивный характер политике, либо уходом завершить руководство, которое не смогло добиться своих целей».

Еще во время круиза по Средиземноморью Черчилль написал памятную записку для Асквита, обозначив, что́ именно в пенитенциарной системе, на его взгляд, нуждалось в реформировании. Ему очень хотелось положить конец ситуации, при которой более половины всех осужденных отправлялись в тюрьму на пару недель, а то и менее, причем почти половина из них впервые. «Это ужасная и бессмысленная трата государственных денег и порча человеческой личности. Никого не следует в первый же раз сажать на короткий срок. Есть два типа мелких правонарушителей, – пояснял он Асквиту, – случайные и закоренелые. Нельзя сажать в тюрьму правонарушителей за первое и единственное нарушение».

Еще одно предложение, сделанное Черчиллем на посту министра внутренних дел, касалось создания лечебных учреждений для алкоголиков, драчунов и мелких хулиганов, совершивших определенное количество нарушений в течение года. Он также предложил унифицировать сроки наказания за сходные преступления и для этого разработал классификацию преступлений по степени их тяжести. Преступления первой степени – это покушение на жизнь; второй степени – преступления против личности; преступления третьей степени – против собственности, и четвертой степени – против нравственности. В рамках каждой категории преступления тоже должны были различаться по степени тяжести. Он предложил и соответствующие наказания. Отдельная схема наказаний предлагалась для мелких правонарушений. Случайные преступники не должны получать тюремные сроки за исключением тех, кто совершил преступление настолько серьезное, что за него полагался как минимум месяц лишения свободы. Для закоренелых, но мелких нарушителей закона он предложил систему, согласно которой после ряда преступлений должно применяться содержание в заключении не меньше чем на один и не более чем на два года.

Черчилль имел в виду создать систему, которая учитывала бы вред, наносимый обществу, и привязать ее к соответствующей шкале наказаний. Но он не преуспел в этом. Как указывали сотрудники министерства, его предложения могли быть истолкованы как попытка диктовать судьям приговор. Когда Черчилль покинул свой пост, в его папке остался черновик письма лорду – главному судье, в котором он разъяснял свои идеи. Его преемник на вопрос, намерен ли он продолжить эту тему, резко ответил: «В данный момент у меня нет времени заниматься этим вопросом». Тема была закрыта.

В первую неделю ноября возникла чрезвычайно серьезная ситуация: в долине Ронты вспыхнула шахтерская забастовка. Через несколько дней в двух поселках рядом с шахтами начали бить стекла. Начальник полиции графства Гламорган, имея в своем распоряжении 1400 полицейских, но опасаясь дальнейших бунтов и грабежей, обратился за помощью к армии. Он попросил командующего Южным военным округом направить 400 пехотинцев и кавалеристов в Южный Уэльс. Военные выдвинулись ранним утром 7 ноября.

Черчиллю только в одиннадцать утра доложили, что в Уэльс направляются войска. Он немедленно позвонил начальнику полиции и, выслушав его доклад, решительно заявил, как потом докладывал королю, что использовать для борьбы с беспорядками необходимо только полицию, а не армию. Солдаты получили приказ остановиться в Суиндоне. Кавалерию задержали в Кардиффе. Вместо этого Черчилль распорядился выслать в Южный Уэльс подкрепление из Лондона – 200 констеблей и 70 конных полицейских. Пока начальник полиции ждал их прибытия, забастовщики совершили ряд нападений на одну из шахт, но местная полиция отогнала их. Когда прибыло подкрепление из столицы, бунтовщики уже были отогнаны от шахт.

После неудачного нападения на шахту они двинулись в ближайшую деревню, где начали крушить магазины. «Их действия, – пояснял Черчилль королю, – никто не мог предвидеть, а посему они не могли быть предотвращены присутствием солдат у шахты».

Пятьсот полицейских выехали из Лондона, но к ночи сложилось впечатление, что бунт становится неконтролируемым. В ответ на поступившую просьбу начальника полиции графства Черчилль разрешил одному кавалерийскому эскадрону выдвинуться на место. Он сообщил королю, что по-прежнему уверен, что полицейские, уже находящиеся в долинах, способны не просто предотвратить нападения на шахты, но взять под контроль весь район и покончить с любыми беспорядками. Потребность в армии вряд ли возникнет. Военных следует держать как можно дальше от непосредственного контакта с населением, но достаточно близко к месту событий, чтобы они были доступны в случае необходимости.

8 ноября в послании забастовщикам Черчилль предложил им встречу со старшим государственным третейским судьей по промышленным спорам. На следующий день на него набросились все консервативные газеты, и прежде всего Times, за попытку примирения и за недопущение войск. «Если в результате беспорядков будут человеческие жертвы, – предупреждала газета, – ответственность ляжет на министра внутренних дел, который должен был поддержать начальника полиции графства и призвать на помощь войска. Мистер Черчилль вряд ли понимает, что возник острый кризис, который требует решительных мер. Розовая водичка миротворчества не нужна там, где бушует дикая пьяная банда, готовая все уничтожить».

В отличие от Times Manchester Guardian поддержала Черчилля. «Его действия, – писало издание, – по всей вероятности, спасли многие жизни. Действительно, в какой-то момент беспорядки показались настолько серьезными, что мистер Черчилль решил разрешить ввести войска в регион и держать их наготове в случае необходимости. Но он никогда не менял своего решения не использовать армию до тех пор, пока полиция может справляться своими силами».

Забастовщики приняли предложение Черчилля о переговорах. Третейский судья встретился с ними 11 ноября в Кардиффе. Но через десять дней бунт вспыхнул вновь. И снова войска применять не стали. «Полиции хватило собственных сил, чтобы рассеять бунтовщиков и вышибить их из города, – сообщил Черчилль королю. – Армия была под рукой, но стрелять не пришлось. Бунтовщики получили от полиции хорошую взбучку, и вновь удалось не допустить непосредственного столкновения военных с толпой. Что касается сути дела, то владельцы шахт столь же безрассудны, как и рабочие. Стороны воюют друг с другом, невзирая на интересы общества». Волнения продолжились и на следующий день, но были подавлены. Шесть полицейских получили серьезные травмы.

25 ноября в палате общин Черчилль отстаивал свою позицию о невмешательстве армии в гражданские конфликты. «Целью политики должно быть недопущение войск для подавления гражданских волнений», – сказал он. Консерваторы согласились. Либералы приветствовали этот принцип. Представитель Лейбористской партии Кейр Харди заявил о неприемлемости использования войск в принципе и выразил протест против жестоких мер полиции. Именно это обвинение, а не критика со стороны консерваторов за чрезмерную мягкость, послужило основой лейбористского мифа о том, что Черчилль был не миротворцем, удержавшим войска и предложившим решить дело в третейском суде, а агрессором, направлявшим войска и искавшим конфронтации. Для либералов забастовка стала торжеством умеренности. Для лейбористов – мифом об агрессивности Черчилля.

22 ноября в Лондоне, в разгар противостояния, Черчилль сам оказался в центре конфликта. В тот день проходило заседание кабинета министров. На Даунинг-стрит собралась группа суфражисток и поддерживающих их мужчин. Они требовали предоставления женщинам избирательных прав. Когда министры начали расходиться с заседания, началась потасовка. Асквита пришлось срочно заталкивать в такси, а один министр сильно пострадал. Черчилль, наблюдая, как полиция пытается справиться с потасовкой, выкрикнул, когда схватили одну из женщин: «Заберите ее, она одна из зачинщиц».

Через четыре дня, во время выступления Черчилля в Брэдфорде, его постоянно перебивал Хью Франклин, сторонник суфражисток, который слышал эту фразу и тогда же был арестован. После окончания встречи Франклин последовал за Черчиллем на железнодорожную станцию и тоже сел в вечерний поезд, идущий в Лондон. Когда Черчилль направился в вагон-ресторан, Франклин напал на него, ударил плеткой и выкрикнул: «Получай, грязный хам!» Его приговорили к шести неделям тюрьмы за физическое насилие.

Суфражистки были убеждены, что Черчилль является отъявленным противником предоставления женщинам права голоса. Но это было не так. «Лишение гражданских прав по половому признаку, – заявил он своим избирателям 2 декабря, – несправедливо и нелогично, и поэтому я выступаю за предоставление женщинам избирательного права». Но он считал необходимым внести поправки. Нельзя было, по его мнению, принимать законопроект, предполагающий имущественный ценз и не охватывающий подлинное большинство избирателей. «Раньше, – говорил он, – сколько бы ни выступали за предоставление женщинам избирательного права, это всегда становилось только поводом для новых нападок и оскорблений. Каждый дружественный шаг, сделанный в сторону суфражисток, вызывал только еще больше оскорблений и еще более агрессивные действия». Однако в 1917 г. в палате общин Черчилль голосовал за предоставление женщинам избирательного права.

18 ноября парламент был распущен и назначены всеобщие выборы – второй раз за двенадцать месяцев. «Партия тори, – написал Черчилль в своем предвыборном обращении, – считает себя правящей кастой, по божественному произволу осуществляющей верховную власть над всей нацией». В Бирмингеме он сказал: «Право вето лордов всегда было грубым и жестоким. Власть лордов необходимо раздробить так, чтобы от нее осталась только пыль».

В свой тридцать шестой день рождения, 30 ноября, на предвыборном собрании в Шеффилде Черчилль заявил: «Когда лорды будут лишены права вето, надеюсь установить гармоничное сотрудничество с консерваторами и благодаря примирению и единству добиться более честной, более справедливой организации общественной жизни, должного исправления злоупотреблений капитала и монополий, религиозного равенства и промышленного прогресса, а также тюремной реформы и образования для молодежи».

По завершении предвыборной кампании Черчилль с дядюшкой лордом Твидмаусом и некоторыми другими пэрами-либералами отправился в поместье лорда Нанбернхолма Уортер-приори, близ Йорка, на охоту. «Завтра нас ждут тысячи фазанов, – написал он Клементине 19 декабря. – Должно быть потрясающе. Сегодня вечером – покер, проиграл немного, но играли по мелочи. В целом, конечно, власть и великие дела доставляют мне гораздо больше удовольствия, чем такого рода занятия, хотя они и не идут ни в какое сравнение с нашими скромными развлечениями. Боюсь, завтра вечером будет болеть голова от стрельбы. Блеск мира манит меня, но, слава богу, не больше, чем серьезные дела».

Результаты выборов были оглашены в последнюю неделю декабря. Либералы сохранили большинство в правительстве, но существовавшая патовая ситуация не изменилась. Либералы потеряли три места, консерваторы – два. Лейбористы и ирландские националисты прибавили по два места, сохранив баланс сил и поддерживая либеральное правительство своими голосами.

Черчилль по-прежнему выступал за компромисс с консерваторами. Но в письме Асквиту от 3 января 1911 г. заметил: «Право вето лордов должно быть запрещено как обязательное условие любого сотрудничества». Необходимо разрабатывать билль о парламенте и создать достаточное количество новых пэров, чтобы он был принят в палате лордов. Лордам нельзя более позволять затягивать процесс принятия решений. Пока не будет ликвидировано право вето, не будет ни мира между партиями, ни национального единства. Чем быстрее и решительнее это сделать, тем лучше будет для всех. После отмены права вето, надеюсь, мы сможем проводить une politique d’apaisement – политику умиротворения. Она должна заключаться кроме всего прочего в демонстративном оказании почестей ведущим представителям консерваторов, например награждении орденом «За заслуги» Чемберлена, части пэров и баронетов и что-нибудь для тори.

Черчилль писал, что либеральное правительство должно предложить консерваторам совместно обсудить вопрос об Ирландии, закон о бедноте, о детском труде, страхование и флот. Бальфуру нужно предоставить полный доступ к информации Адмиралтейства. В качестве компромисса следует предложить закон, согласно которому налог на наследство должен взиматься с землевладений не чаще чем раз в 25 лет. Формируя дальнейшие планы, либералы должны стремиться проводить политику национальных, а не партийных интересов. Все это может привести к покою.

Когда Черчилль писал это письмо в своем лондонском доме на Экклстоун-сквер, 33, из Министерства внутренних дел прибыл курьер с экстренным сообщением. Прошедшей ночью произошло вооруженное ограбление. Его участники – Фриц Сваарс, некто Джозеф и русский анархист по кличке Питер-художник – открыли стрельбу и убили трех полисменов, пытавшихся их задержать. Их выследили в доме на Сидни-стрит в лондонском районе Ист-энд. Все трое были вооружены, и их маузеры имели бульшую дальность стрельбы, чем револьверы полицейских. Командир полицейского отряда срочно вызвал из Тауэра отделение из двадцати шотландских гвардейцев с винтовками. Грабители продолжали стрельбу и убили еще одного полисмена.

Черчилль немедленно направился в министерство. Проконсультировавшись с советниками, он задним числом санкционировал вызов войск. Было четверть двенадцатого. Впоследствии он написал: «Не получая никакой информации, кроме того, что стрельба продолжается, я решил, что мой долг отправиться на место событий и увидеть все происходящее своими глазами». Он прибыл около полудня. «Это была поразительная сцена, – сообщал он Асквиту. – На лондонской улице из окон стреляли, пули крошили кирпичные стены. Полиция, шотландские гвардейцы, артиллерия и т. п.».

Позже Черчилля обвинят в том, что он возглавил осаду и отдавал распоряжения, которые должна была отдавать полиция. Сидни Холланд, директор лондонского метрополитена, который находился с ним рядом, написал ему спустя девять дней: «Единственным реальным основанием говорить, что вы отдавали приказы, было то, что вы немедленно и совершенно верно вышли вперед и отогнали толпу в конец улицы. Если бы бандиты выскочили из дома, у которого столпились зеваки, солдаты могли бы застрелить много людей».

Черчилль вовсе не руководил осадой. Через неделю он записал: «Увидев, что происходит, я решил обойти дом сзади и убедиться, что у преступников нет шансов скрыться в закоулках». Вернувшись с разведки, Черчилль обнаружил, что дом охвачен огнем. В этот момент к нему подошел младший офицер пожарной команды и доложил, что пожарная команда на месте. Но он полагал, что тушить пожар пока рано. «Совершенно верно, – ответил Черчилль. – Беру ответственность на себя».

Согласившись, что пожарный расчет должен держаться подальше, он действовал как «прикрывающее их начальство» для полиции, которая оказалась в необычно сложной ситуации. Позже Черчилль сообщил коронеру, что в тот момент «появление пожарных в зоне обстрела могло привести к их гибели или ранениям». «Я решил, что пусть лучше дом выгорит дотла, – объяснял он Асквиту, – чем несколько добрых британцев расстанутся с жизнью, спасая из огня этих разъяренных негодяев». В какой-то момент подвезли пушку, за ней появился отряд королевской конной артиллерии. Позже стали говорить, что они прибыли по распоряжению Черчилля, и он ими командовал. «Я никому не приказывал доставлять пушку, – говорил он на следствии, – и никогда не посылал за армейским подкреплением. Артиллерия прибыла, когда я уже уезжал».

Пожар постепенно погас сам собой. Войдя в здание, полиция обнаружила два трупа. Один человек был убит, другой задохнулся в дыму. Третьего, Питера-художника, так и не нашли. Присутствие Черчилля на Сидни-стрит быстро стало темой насмешек со стороны консерваторов. «Он был, насколько я понимаю, – говорил Бальфур в палате общин, – в зоне огня, как выражаются военные. Он и фотограф – оба рисковали своими драгоценными жизнями. Я понимаю, чем занимался фотограф, но что там делал этот уважаемый джентльмен?»

Консерваторов рассмешила острота Бальфура. В письме королю Черчилль назвал это «их веселой наградой». Кадры кинохроники, запечатлевшие, как Черчилль выглядывает из-за стены, быстро получили известность под названием «Битва при Сидни». В лондонском кинотеатре «Палас» каждый вечер показывали эту хронику. Марш, который со своим начальником присутствовал на месте событий, написал приятелю: «У меня очень приятная роль: я чуть ли не центральная фигура в сцене «мистер Черчилль руководит операцией». В «Паласе» каждый вечер с галерки раздаются выкрики «убей его!». Почему публика лондонского мюзик-холла – сплошь фанатичные тори?» Сам Черчилль в письме в Times выразил протест по поводу тенденциозного освещения событий и язвительного комментария.

Во время пребывания на посту министра внутренних дел Черчилль неоднократно обращал внимание на уголовные дела, приговоры по которым казались ему слишком строгими. После посещения тюрьмы Пентонвиль он использовал свою власть министра и рекомендовал королю смягчить приговор семерым молодым правонарушителям. Консерваторы в парламенте, возглавляемые лордом Уинтертоном, обрушились на него с критикой. «Должен признаться, – ответил он, – я был очень рад возможности рекомендовать смягчение наказаний по этим делам, поскольку совершенно законным путем хотел привлечь внимание страны к тому, что 7000 представителей беднейших классов ежегодно оказываются за решеткой за проступки, за которые ни один лорд не несет никакой ответственности».

Будучи министром иностранных дел, Черчилль неоднократно резко критиковал отдельных судей и даже главного государственного обвинителя, если они, как ему казалось, выносят или пытаются вынести слишком суровые приговоры. Недавно созданная система превентивных наказаний вызвала у него глубочайшее беспокойство. «У меня есть серьезные опасения, – написал он в министерской записке, – что практика превентивного заключения приведет к возвращению жестоких приговоров. В конце концов, превентивное заключение, как ни крути, тот же тюремный срок, просто он как бы утешает совесть судей и общества. Существует очень серьезная опасность, что правосудие станет на самом деле более суровым».

Деятельность Черчилля в качестве министра внутренних дел была признана «конструктивной и выдающейся». Он привлек к работе своего министерства такое внимание парламента, какого не было до него и не будет после. Старший чиновник его министерства сэр Эдвард Труп позже вспоминал: «Раз в неделю или чаще мистер Черчилль появлялся в своем кабинете с новым рискованным или неосуществимым проектом. Но после получасовой дискуссии всем вдруг становилось ясно, что проект хотя и рискованный, но отнюдь не неосуществимый».

Продолжая традицию, согласно которой министр внутренних дел должен был письменно извещать короля о происходящем в парламенте, Черчилль однажды вызвал серьезное неудовольствие нового монарха, сообщив о предложении направлять «бродяг и бездельников в специальные трудовые колонии, чтобы они могли трудиться на благо государства», и сопроводил его таким комментарием: «Лентяи и бездельники существуют на всех ступенях социальной лестницы». Король заметил, что это «очень социалистический» комментарий. Черчилль извинился, написав королю: «Стремление сделать эти ежедневные послания интересными и достоверными порой приводит к необдуманности и неточности каких-то рассуждений, что абсолютно необходимо при создании государственного документа».

В марте 1911 г. Черчилль представил во втором чтении билль об угольных шахтах. В нем вводились более строгие нормы безопасности, предусматривалось создание бань в надшахтных зданиях и запрещалось жестокое обращение с лошадьми шахтеров. Менее успешной оказалась его попытка облегчить жизнь работников магазинов. Этот билль предполагал сокращение рабочей недели с восьмидесяти до шестидесяти часов, обеденные перерывы, оплату сверхурочных и многое другое. Владельцы магазинов упорно сопротивлялись. Из-за этого законопроект в ходе рассмотрения оказался настолько выхолощенным, что в итоге, как заявил Черчилль на комитете, «осталась одна макулатура». В результате, когда билль был наконец-то принят, все, что Черчилль смог отстоять в нем, – установление одного сокращенного рабочего дня в неделю и обязательные перерывы на обед. В билле Черчиллю удалось узаконить еще перерыв на чай. Но только через девять лет билль окончательно войдет в свод законов.

4 апреля Ллойд Джордж представил полномасштабный правительственный проект страхования по безработице. Он будет полностью ассоциироваться с его именем, хотя многие его принципы и детали были продуманы Черчиллем и разработаны в его министерстве. «Ллойд Джорд практически присвоил страхование по безработице, – говорил Черчилль Клементине, – хотя я вложил в это дело много своих мыслей и сил. Впрочем, не важно. В море много хорошей рыбы».

В ходе обсуждения билля о парламенте премьер-министру все чаще приходилось обращался к Черчиллю. Однажды вечером Асквит так перебрал, что не смог продолжать переговоры. В результате это пришлось делать Черчиллю. «Во вторник вечером ПМ был очень плох, – рассказывал он Клементине, – а я чувствовал себя чрезвычайно неловко. Язык у него заплетался, и многие заметили его состояние. Ко мне он очень дружелюбно и благожелательно настроен, и после ужина все передал в мои руки. До ужина он был в прекрасной форме – но потом!.. Это очень жаль. Только неизменно дружеское отношение палаты общин не привело к скандалу. Вообще старикан мне нравится, я восхищаюсь его интеллектом и характером, но он очень рисковал!»

Билль о парламенте вызвал меньше возражений, чем опасались либералы. «Оппозиция вчера была очень пассивна, – сообщил Черчилль королю 10 мая. – В какой-то момент на своих местах оставались только семь парламентариев-консерваторов, из которых двое были глубоко погружены в чтение билля о страховании». Через восемь дней в отдельном зале отеля «Савой» Черчилль присутствовал на ужине в честь открытия нового клуба. Его основателями были сам Черчилль и его друг Ф. Э. Смит. Они назвали его «Другой клуб». Их целью было собирать за общим столом во время парламентской сессии раз в две недели до двадцати восьми парламентариев, представляющих обе партии, такое же число пэров, известных военных, юристов, писателей, художников, предпринимателей и журналистов. Одно из правил Другого клуба гласило: «На отношения в клубе не должны влиять партийные противоречия». Главной целью было снять политическую напряженность, возникшую за последние годы. Среди членов клуба был и критик Черчилля – лорд Уинтертон.

Клементина в это время ждала второго ребенка. Узнав, что она, скорее всего, не сможет присутствовать на коронации в Вестминстерском аббатстве, король предложил ей билет в собственную ложу, чтобы она могла с комфортом наблюдать церемонию. 28 мая, менее чем за месяц до коронации, она родила сына. Его назвали Рэндольфом – в честь деда.

Уже через два дня после рождения сына Черчилль в палате общин обрушился с критикой на судей, которые, по его мнению, несправедливо относились к профсоюзам. Черчилль говорил: «Цель – освободить профсоюзы от унизительных судебных тяжб, в которые их постоянно втягивают, и дать им свободно развиваться без бесконечных проверок и неуверенности в завтрашнем дне из-за частых судебных процессов. Все последние годы профсоюзы стараются запутать, унизить, задергать; каждый их шаг подвергался проверкам и таким судебным решениям, которые приводили в изумление лучших юристов страны. Там, где затрагиваются классовые и партийные интересы, уже невозможно не обращать внимания на то, что суды не пользуются доверием народа. Напротив, очень большое количество населения уверено, что они, может быть, и подсознательно, но предвзяты». Со скамей консерваторов немедленно раздались крики «Нет!» и «Возьмите свои слова обратно!». Политические противники Черчилля не могли допустить, чтобы эти обвинения были забыты, и 3 июня Spectator охарактеризовал их как «глубоко прискорбные и вредные». А Черчилль тем временем наслаждался отцовством. «Меня очень многие поздравляют с рождением сына, – написал он Клементине из лагеря оксфордширских гусар в Бленхейме. – А поскольку отсутствие ревности облагораживает мою природу, все поздравления складываю к твоим ногам».

Еще до рождения Рэндольфа родители называли его между собой «чамболли». «Моя драгоценная кошечка, – писал Черчилль жене, – надеюсь и верю, что ты ведешь себя хорошо, не сидишь и не напрягаешься. Поправляйся, набирайся сил и наслаждайся той радостью, которую, я уверен, доставило тебе это событие. Чамболли должен заниматься своим делом и помогать тебе с молоком, так и передай ему от меня. В его возрасте жадность и даже свинство за столом считаются достоинствами».