Текст книги "Черчилль. Биография"

Предчувствуя благоприятную, хотя и молчаливую реакцию Асквита, Черчилль телеграфировал британскому адмиралу: «Если «Гебен» атакует французские транспорты, вам следует немедленно вступить в бой». Однако Асквит хотел передать это на усмотрение правительства. В полдень он написал Венеции Стенли: «Уинстон жаждет ранним утром начать морской бой и потопить «Гебен». Кабинет заслушал объяснение Черчилля, почему следует атаковать немецкий тяжелый крейсер. Способность германского флота воспрепятствовать переброске французского подкрепления из Северной Африки в Европу была вполне реальной. Только британские корабли обладали достаточной мощью, чтобы помешать им. Тем не менее кабинет настаивал, что Британия не должна предпринимать боевых действий до того, как истечет срок ультиматума.

Вернувшись в Адмиралтейство, Черчилль телеграфировал командующему флотом: «Пока никаких боевых действий». Ответа на ультиматум все еще не было. Поступали только сведения о продолжающемся продвижении немецких войск по территории Бельгии. Ужинал Черчилль в доме Адмиралтейства с матерью, братом и Джеффри Робинсоном, редактором Times. После ужина он устроил совещание с делегацией французских адмиралов. Они спросили, можно ли использовать британскую военно-морскую базу в Средиземноморье для защиты транспортов, перевозящих войска и грузы. Черчилль с готовностью ответил: «Пользуйтесь Мальтой как Тулоном».

В одиннадцать часов вечера срок ультиматума истек. Черчилль приказал разослать распоряжение всем кораблям и военно-морским базам: «Открыть боевые действия против Германии». Британия и Германия вступили в войну. В четверть двенадцатого он опять направился на Даунинг-стрит, где сообщил Асквиту об отданном приказе. Ллойд Джордж, который уже находился у премьер-министра, позже рассказывал: «Уинстон ворвался в кабинет, весь сияющий, с блестящими глазами, резкими телодвижениями, и принялся, захлебываясь, рассказывать, как он собирается рассылать телеграммы на Средиземное море, на Северное и бог еще знает куда. Видно было, что он счастлив».

Глава 14
Война

Черчиллю не исполнилось и сорока лет, когда на его плечи легла огромная ответственность за ведение боевых действий на море. Британские войска, которые должны были прийти на помощь Бельгии, нужно было переправить через Ла-Манш. На заседании Военного совета, которое проходило днем 5 августа, он доложил, что Дуврский пролив[21]21
  Дуврский пролив – пролив Па-де-Кале.


[Закрыть] полностью защищен от вторжения германского флота. Войска можно переправлять свободно. Через три дня вышли первые суда. В течение двух недель 120 000 человек было без потерь переброшено через Ла-Манш.

«Экспедиционный корпус, которым ты так интересуешься, уже в пути и будет на месте вовремя», – написал Черчилль Клементине 9 августа. Сознавая все опасности войны, он беспокоился, что жена с детьми остается на побережье Северного моря. Клементина была на седьмом месяце беременности. «Шансы на внезапное нападение один к ста, – написал он ей, – но тем не менее они есть, а у Кромера хорошее место для высадки десанта. Нужно починить твой автомобиль, чтобы можно было улизнуть при первых признаках опасности».

6 августа легкий крейсер «Амфион» потопил немецкий минный заградитель и взял в плен его экипаж. Вскоре после этого «Амфион» подорвался на мине, поставленной этим заградителем. Погибли 150 британских моряков и все пленные немцы. Черчилль решил сделать в палате полный отчет о том, что произошло. Это стало важным прецедентом, который вызвал комментарий в Manchester Guardian: «Мы восхищены откровенностью мистера Черчилля, с которой он сразу же поведал широкой публике о потере «Амфиона».

Не желая, чтобы Британия играла на море только пассивную роль, 9 августа Черчилль призвал принца Луи поддерживать и помогать действиям на море активными мелкими операциями. Он предложил провести атаку с моря на Амеланд, один из Фризских островов, принадлежащих Нидерландам. Его можно было укрепить и использовать в качестве морской базы для сдерживания германского флота и как авиабазу, чтобы совершать с нее вылеты для нанесения бомбовых ударов по Кильскому каналу и находящимся в нем судам. Голландский нейтралитет, по его мнению, не мог служить препятствием. Важно было «проявить боевой дух и наступательность, необходимые в подобного рода боевых операциях. Их отсутствие означает, что ты только ждешь и размышляешь, когда по тебе нанесут удар».

Военно-морской штаб счел высадку десанта на Амеланд невыполнимой, но Черчилль не прекращал поиска новых возможностей для активных действий. 11 августа, когда немецкие корабли «Гебен» и «Бреслау», уйдя от британского преследования через Средиземное и Эгейское моря, вошли в безопасные турецкие воды, Черчилль немедленно приказал британскому адмиралу блокировать Дарданеллы. Когда ему указали, что Британия не находится в состоянии войны с Турцией, он отменил указание, потребовав лишь внимательно следить за проливами на случай появления вражеских крейсеров.

12 августа с одобрения кабинета министров Черчилль организовал морскую блокаду портов Германии на Северном море, чтобы предотвратить доставку или вывоз из них материалов и продовольствия. Через четыре дня он создал дивизию флотской пехоты из добровольцев. Позже она сражалась на Западном фронте и в Галлиполи. Когда дела шли хорошо, они называли себя «питомцами Черчилля»; когда плохо – превращались в «невинных жертв Черчилля». В первые дни сотни людей записывались в добровольцы; некоторые обращались непосредственно к Черчиллю с просьбой устроить на службу. Среди тех, кого он произвел в офицеры, был поэт Руперт Брук.

Затем Черчилль предложил направить на Балтику британские транспортные суда, чтобы помочь России высадить крупные силы на побережье Германии и двинуться на Берлин. Через месяц он отправил несколько британских подводных лодок в Балтийское море на помощь русскому флоту, сражавшемуся с немцами. Он также убеждал Китченера направить во Францию британскую дивизию профессиональных военных. Он заверял его, что Адмиралтейство уверено в своих возможностях обезопасить Британию от вторжения.

Через два дня рано утром, когда Черчилль работал в своей спальне в адмиралтейском доме, открылась дверь, и в проеме показался Китченер. «Внешне он был совершенно спокоен, – позже написал Черчилль, – но его выдавало лицо. Оно было настолько бледным и искаженным, что у меня появилось ощущение, будто его ударили кулаком». Китченер сообщил, что немцы взяли бельгийскую крепость Намюр. Подобные форты в те времена считались почти непреодолимыми для любой наступающей армии. Теперь Намюр оказался в руках немцев, и путь к побережью Ла-Манша был для них открыт.

Взволнованный этим известием, Черчилль отправился к Ллойд Джорджу в Казначейство. Это стало их первой приватной беседой с начала войны. «Я почувствовал необходимость пообщаться с ним, – позже писал Черчилль. – Мне хотелось понять, насколько его обеспокоит это сообщение и как на это отреагирует». Ллойд Джордж вселил в Черчилля уверенность. Вернувшись в Адмиралтейство, он сказал новому начальнику штаба адмиралу Джеллико: «Мы бы не ввязались в это дело, не собираясь довести его до конца. Можете быть уверены, что наши действия будут соответствовать серьезности стоящих задач. Я абсолютно уверен в конечном результате». Через день, когда британские и французские войска продолжали отступать под натиском немцев, Черчилль написал брату: «Никто не знает, как далеко может завести нас эта грандиозная авантюра. Если мы не победим, я не хочу жить. Но мы победим».

Инициативность Черчилля все возрастала. 26 августа он получил одобрение кабинета на отправку бригады морской пехоты в бельгийский порт Остенде, чтобы вынудить немцев отвлечь силы от направления их главного удара на юге. Этот тактический ход оказался успешным.

Клементина вернулась из Кромера в Лондон. Она была рядом с мужем, когда пришло известие о первой победе на море: британцы потопили три немецких крейсера в бухте у острова Гельголанд, а сами не потеряли ни одного корабля. Лорд Холден написал Черчиллю: «Победа флота достойна его первого лорда. Уверенность нашего общества и союзников значительно возрастет, когда они завтра прочитают эту новость». Победа на самом деле воодушевила общество. 4 сентября после выступлений Асквита и Бонара в лондонской ратуше аудитория попросила выступить Черчилля. «Я уверен, – заявил он, – что нам нужно только дотерпеть до победы. Нам нужно проявить упорство, беречь себя и всех тех, на кого мы надеемся; нужно только продолжать в том же духе, и в конце пути, будь он долог или короток, нас ждут победа и почет». Его слова были встречены одобрительными возгласами.

После тридцати дней войны британские и французские войска продолжали отступление. В обществе нарастала подавленность. Выступая в ратуше, Черчилль в очередной раз доказывал необходимость и возможность борьбы. «Асквит сказал мне днем, что вы здорово воодушевили всех, и это чистая правда, – написал ему Холден 3 сентября. – Вы вдохновляете всех нас своим мужеством и решительностью».

3 сентября Китченер попросил Черчилля взять на себя руководство воздушной обороной Британии. Он согласился. Одним из его первых действий стало создание специальной эскадрильи в Хендоне, чтобы атаковать самолеты противника, которые могут попытаться совершать налеты на Лондон. Эскадрилья была оборудована телефонной связью со всеми станциями воздушного наблюдения на побережье.

В тот же день во Франции пилот военно-морской авиации, базировавшейся в Дюнкерке, совершил вылет в зону боевых действий и сбросил бомбу в расположение немецких войск за линией фронта. Это стало началом того, что позже получило известность как «Дюнкеркский цирк» Черчилля. Вскоре авиация получила подкрепление – бронемашины. Это дало возможность разместить авиабазы в глубине территории, на расстоянии до восьмидесяти километров от линии фронта. Туда были отправлены три эскадрильи из двадцати четырех самолетов. Командирами их были назначены пилоты, когда-то учившие летать Черчилля, – Эжен Герард, Спенсер Грей и Ричард Белл Дэвис.

Через месяц войны газеты еще были полны репортажами о продолжающемся отступлении. 30 августа, во время отступления из Монса, Times писала о разрозненных частях и о британских солдатах, измученных постоянными переходами. Когда Черчилль выразил неудовольствие появлением такого рода панических материалов, Асквит предложил ему выпустить без подписи коммюнике, отражающее твердую позицию правительства. Черчилль согласился. «Очевидно, что наши солдаты имеют моральное превосходство над немцами, – написал он. – Они прекрасно осознают, что, несмотря на неравенство сил, окончательный результат не вызывает сомнений». Коммюнике Черчилля было опубликовано 5 сентября. «Я хочу попросить Уинстона повторить его прошлое выступление, – написал Асквит Венеции Стенли, – и преподнести со всеми журналистскими приправами историю военных действий за неделю».

Еще в 1911 г. Черчилль предсказывал, что наступление немецких войск во Франции захлебнется на сороковой день. И действительно, 8 сентября, на тридцать восьмой день, в наступление перешли уже французские и британские войска у реки Марна. Немцы вынуждены были отступить. В этот день Черчилль сообщил Бальфуру о своих планах. «Он легко рассуждает о британской армии численностью в миллион человек, – сообщал Бальфур Асквиту, – и рассказывает, что в Вулвиче изготавливают осадные минометы такие же, если не более мощные, чем у немцев, чтобы разнести все крепости на Рейне».

10 сентября, доложив только Асквиту, Черчилль переправился во Францию. Он стал первым членом кабинета министров, который решился на такое во время войны. Двадцать четыре часа он изучал фортификационные сооружения Дюнкерка, инспектировал авиабазы и парки бронемашин. Он также обсудил вопросы обороны порта с французским губернатором. Тот, по словам британского консула, был весьма воодушевлен визитом Черчилля, и это произвело самое благоприятное воздействие на моральный дух населения. Через несколько дней по требованию Китченера Черчилль направил в Дюнкерк бригаду морской пехоты, чтобы отвлечь немецкие кавалерийские части, продвигающиеся в сторону Ла-Манша.

По возвращении в Лондон Черчилль выступил в качестве представителя Либеральной партии на объединенном мероприятии всех партий «Призыв к оружию». Не считая краткого выступления в ратуше на предыдущей неделе, это была его первая публичная речь во время войны. Она произвела поистине зажигательный эффект. Manchester Guardian отметила, что это была «речь огромного напряжения и захватывающей силы. Как и многие другие его выступления, она выражала решимость и уверенность, была яркой и образной и захватила публику». К примеру, говоря об отступлении английской армии, он уподобил ее английскому бульдогу: «У бульдога ноздри вывернуты, чтобы он мог дышать, не выпуская из зубов жертву». Впрочем, он не скрывал опасностей и предупредил: «Война будет долгой и изматывающей. Придется многое испытать, и многие надежды окажутся несбывшимися».

Кое-кому, впрочем, казалось, что Черчилль жаждет кровопролития. «Меня прямо передернуло, – писал Асквит Венеции 14 сентября, – когда Уинстон заявил, что в настоящее время мир – последнее, о чем он готов молиться». 15-го числа, проведя совещание, посвященное ускоренному строительству самолетов, Черчилль, по просьбе Китченера, вернулся во Францию. Перед ним стояла задача объяснить главнокомандующему сэру Джону Френчу, почему британские экспедиционные силы должны занять позиции вдоль побережья Ла-Манша и поддерживать контакт с флотом для защиты портов.

В штабе французской армии Черчилль встретился за ужином с Хью Доуни, сослуживцем еще по Омдурману и Англо-бурской войне. Из стога сена он наблюдал за действиями французской артиллерии у Суассона. «Я впервые увидел, – вспоминал он, – британский аэроплан, летящий среди разрывов снарядов. В то время это казалось почти чудом. Я видел взрывающиеся большие черные немецкие бомбы – «Угольный ящик» и «Джек Джонсон», как их тогда называли. Когда стемнело, горизонт стал освещаться вспышками взрывов. Подобные сцены позже стали привычными, но в первый раз это было захватывающее зрелище».

21 сентября, вернувшись в Британию, Черчилль выступил на общепартийном митинге в Ливерпуле, посвященном мобилизации. «Если германские корабли не выйдут на честный бой, – сказал он, – их выкурят, как крыс из нор». Король, комментируя эту фразу, сказал, что она «вряд ли достойна министра правительства». Она показалась еще более неудачной на следующий день, когда немецкие корабли потопили три британских крейсера. Погибли 1459 моряков. В тот день корабли патрулировали Доггер-банку[22]22
  Доггер-банка – гигантская песчаная отмель в южной части Северного моря.


[Закрыть] вопреки письменной инструкции Черчилля, выданной четырьмя днями ранее, о прекращении действий в этом районе из-за слишком большого риска. Общественность не знала об этой инструкции, поскольку она держалась в секрете даже от правительства. В результате вину за потерю кораблей и экипажей возложили на Черчилля.

В день этой катастрофы он опять был во Франции. Это был третий визит за две недели. Его задачей было уговорить морских пехотинцев и летчиков, базировавшихся в Дюнкерке, атаковать коммуникации противника, поскольку немецкие войска, уже оккупировавшие Брюссель, продвигались в сторону побережья. Через пять дней после возвращения в Англию он снова решил отправиться во Францию. Клементина пыталась отговорить его или, по крайней мере, убедить сначала посоветоваться с Китченером. «Мне очень печально видеть тебя хмурым и недовольным положением, которого ты достиг годами непрерывных трудов и благодаря своей дальновидности, – писала она. – Премьер-министр полагается только на тебя и прислушивается к тебе все больше и больше. Ты – единственный полный энергии молодой член кабинета. Даже грешно с твоей стороны не раздуться от гордости, будучи первым лордом Адмиралтейства во время величайшей войны. Впереди еще очень много дел, и только ты способен их выполнить».

Черчилль внял совету жены и спросил совета у Китченера. Тот поездку одобрил. Китченер даже приветствовал посещение Черчиллем штаб-квартиры сэра Джона Френча, поскольку это могло положить конец досужим домыслам по поводу раскола между Китченером и Френчем. В то же время у Черчилля появлялась возможность встретиться с командующим морскими пехотинцами, который в это время передислоцировал своих людей из Дюнкерка в Кассель, и посоветовать ему: «Выберите одну цель и ударьте изо всех сил».

Ко 2 октября наступающие к побережью германские войска достигли Ипра и намеревались отрезать бельгийский порт и крепость Антверпен от войск союзников. Асквит считал падение Антверпена большей катастрофой, чем потеря Намюра. В этот день Черчилль намеревался в пятый раз отправиться из Лондона во Францию. Он хотел лично проверить боевой дух морских пехотинцев, летчиков и водителей бронемашин, которые вынуждены были отступить из Касселя в Дюнкерк, и обсудить дальнейшие планы с главнокомандующим. Однако едва он добрался до вокзала Виктория, ему вручили послание от Китченера и Грея. Ему предписывалось отложить визит и немедленно вернуться. У Китченера он обнаружил и принца Луи. Причиной тревоги стало известие о том, что бельгийское правительство намерено покинуть Антверпен.

В течение нескольких часов они вчетвером обсуждали, как направить подкрепление городу. Было ясно, что в случае ухода бельгийского правительства сопротивление рухнет. Китченер опасался, что, если Антверпен не продержится еще хотя бы неделю, немцы займут побережье, смогут захватить Дюнкерк и даже Кале. А это была бы уже прямая угроза Британии. Чтобы не допустить этого, он хотел направить на помощь городу британские войска и призвать французов сделать то же самое. По мере поступления новых телеграмм становилось все более очевидно, что ситуация в Антверпене смутная и опасность неминуема. Черчилль собирался провести эту ночь в Дюнкерке. Он вызвался лично поехать в Антверпен, доложить Китченеру об обстановке там и постараться убедить бельгийцев удержать город с англо-французской помощью по крайней мере до того, как союзнические войска смогут перегруппироваться и вернуться на бельгийское побережье.

После полуночи специальный поезд доставил его в Дувр, откуда он на борту эсминца отправился в Остенде. Из Остенде он приехал в Антверпен. Грей в телеграмме британскому послу в Антверпене выразил надежду, что Черчилль сможет получить аудиенцию у бельгийского короля Альберта до того, как будет принято окончательное решение об эвакуации правительства. «Неустрашимый Уинстон, – говорил Асквит Венеции утром 3 октября, – пойдет напролом, атакует короля и министров и сделает им необходимую инъекцию. Не знаю, свободно ли он владеет французским, но, если владеет, бельгийцев ждет такая лекция, какой они не слышали никогда в жизни. Уверен, после этого они станут тверды как скала». Тем временем они с Китченером ждали сообщений Черчилля.

Позднее многие, даже Асквит, посмеивались над миссией Черчилля в Антверпен. Однако тогда казалось, что от него зависит многое. До Антверпена он добрался вскоре после полудня. Бельгийское правительство еще было в городе, решив не покидать его прежде, чем услышит предложения Черчилля. Внешнее кольцо укреплений Антверпена оставалось нетронутым.

Прежде всего Шарль де Броквиль, премьер-министр Бельгии, сказал Черчиллю, что бельгийцы готовы удерживать город как минимум еще десять дней, но он лично не считал бы разумным сопротивляться больше четырех дней, если Британия сейчас же не обещает помощи. Черчилль предложил бельгийцам помощь не только бригады морских пехотинцев, находящейся в Дюнкерке, но и двух бригад флотской дивизии, созданных по его инициативе в августе, которая еще проходила подготовку. В телеграмме Китченеру с запросом на разрешение немедленно направить три бригады на помощь бельгийцам Черчилль написал: «Я должен убедить вас в необходимости заставить уставших людей отнестись к этому со всей ответственностью».

Первые две тысячи морских пехотинцев должны были прибыть на следующий день. Черчилль решил до этого остаться в Антверпене, чтобы обеспечить согласованность действий. 4 октября он посетил форты и в телеграмме Китченеру писал, что обнаружил их защитников «уставшими и безвольными». В тот же день, одновременно с прибытием морских пехотинцев, пришла телеграмма от Китченера, в которой говорилось, что две вновь сформированные бригады будут направлены в город немедленно.

Чувствуя, что его присутствие может поднять боевой дух защитников города, Черчилль предпринял поистине экстраординарный шаг: рано утром 5 октября он отправил Асквиту телеграмму, в которой предложил уйти в отставку с поста первого лорда Адмиралтейства и принять командование над всеми силами, участвующими в обороне Антверпена. Он выдвинул лишь одно условие: он должен получить соответствующее этой должности звание и полную власть над частями, находящимися на этом театре военных действий. Он считал своим долгом предложить это, поскольку был уверен, что именно такая мера обеспечит победу.

Асквит предложение Черчилля отклонил, хотя оно произвело на него большое впечатление. Венеции Стенли он написал: «Уинстону удалось встряхнуть бельгийцев. Паника прекратилась, и они отказались от отступления в Остенде. Будут удерживать Антверпен сколько смогут, надеясь на то, что мы придем им на выручку». Утром несколько министров спросили Асквита, когда вернется Черчилль. В ответ он зачитал им полученную телеграмму. «Неловко говорить, но она была встречена гомерическим хохотом, – сообщил он Венеции. – Уинстон – бывший гусарский лейтенант, и, если бы его предложение было принято, он бы получил командование над двумя заслуженными генерал-майорами, не говоря уже о полковниках, в то время как флот будет участвовать в деле лишь мелкими бригадами».

Понимая, что флотские «мелкие бригады» – единственные британские силы, которые могут оборонять Антверпен, и зная, насколько Черчилль за полтора десятилетия погрузился в сложности ведения современной войны, Китченер сказал Асквиту, что готов присвоить ему звание генерал-лейтенанта. Но Асквит настаивал, чтобы Черчилль как можно скорее возвращался в Лондон. Британский генерал Генри Роулинсон получил приказ двинуться со своей дивизией к Антверпену. Но Роулинсон проинформировал Китченера, что не сможет оказаться в городе раньше чем через три, а то и четыре дня. Тем временем немцы усилили артиллерийский обстрел фортов. «Учитывая активное наступление немцев, – телеграфировал Черчилль Китченеру днем 5 октября, – мой долг оставаться здесь и продолжать руководить до тех пор, пока не появится отвечающий этой задаче командующий. Если мы продержимся ближайшие три дня, могут открыться благоприятные перспективы. Но бельгийцев необходимо поддерживать, и мое присутствие необходимо».

Вечером Черчилль отправился в штаб-квартиру бригады морской пехоты, расположенную рядом с одним из фортов. Там его заметил итальянский военный корреспондент. «Он спокойно курил большую сигару, – вспоминал журналист, – и следил за ходом сражения под ливнем шрапнели, который я назвал бы страшным». Две флотские бригады должны были прибыть в Антверпен через двенадцать часов. Черчилль сообщил об этом на бельгийском военном совете. Новость была встречена с большим облегчением. «В совете я встретился с министрами, которые готовы продолжать борьбу, несмотря ни на что», – вечером сообщил он Китченеру.

Бригады прибыли утром 6 октября. Черчилль сразу заметил, что моряки слишком устали, чтобы вести наступление. Он договорился с бельгийцами, что они займут оборонительные позиции между передовой и городом. Но по ошибке одно из прибывших подразделений направили на передовую. Проезжая мимо, Черчилль заметил это и распорядился немедленно вернуть их обратно в окопы.

Днем 6 октября в городе сосредоточилась группировка из 8000 британских солдат. «Под влиянием Черчилля бельгийцы держатся решительно, – рассказывал Асквит Венеции в этот день. – Ему удается укреплять их боевой дух. Уинстон упорно считает, что должен оставаться там, в результате чего Адмиралтейство осталось без головы, и мне пришлось сказать им (не будучи, говоря между нами, вполне уверенным в способностях принца Луи и его совета), чтобы обо всех решениях докладывали лично мне».

Генерал Роулинсон добрался до Антверпена во второй половине дня. Вместе с Черчиллем они отправились на военный совет и смогли убедить бельгийцев, что на подходе огромное подкрепление, в том числе 40 000 морских пехотинцев Роулинсона, которые сейчас высаживаются в Остенде. Но бельгийцы тем не менее решили, что город следует оставить. Тяжелые гаубицы немцев, полагали они, скоро окажутся так близко, что смогут вести огонь по центру города. В телеграмме Китченеру Черчилль сообщил о полной деморализации бельгийской армии. Вечером он в последний раз посетил позиции на передовой, затем, оставив командование Роулинсону, через Остенде и Дувр вернулся в Лондон.

Утром 7 октября, когда он был в Дувре, Клементина родила третьего ребенка, дочь Сару. Навестив мать и новорожденную дочь, Черчилль немедленно направился на заседание правительства, чтобы отчитаться о пребывании в Антверпене. «Уинстон в прекрасной форме и, по-моему, весьма удовлетворен своей поездкой, – сообщил Асквит Венеции. – Безусловно, он один из тех людей, с которыми можно пойти на тигра. Он был вполне готов руководить в Бельгии и армией, и флотом, и гражданским правительством, и на самом деле занимался этим пару дней».

Сэр Эдвард Грей из зала заседаний кабинета утром написал Клементине: «Я сидел рядом с вашим мужем и чувствовал жар от мысли, что сижу рядом с героем. Не могу передать вам, насколько я восхищаюсь его мужеством, величием духа и военным гением».

В тот же день Черчилль встретился с Асквитом, который потом рассказывал Венеции: «Он внезапно заговорил очень доверительным тоном и умолял не подходить к нему с традиционными мерками. Почувствовав, по его выражению, «вкус крови» в эти последние дни, он начинает, как тигр, жаждать больше и заверяет, что рано или поздно, но чем раньше, тем лучше, он может оставить свой нынешний пост ради военного командования. Черчилль спросил, зачем отдавать новые армии Китченера, эти блестящие части, как он назвал их, в руки выдернутых из глубокого запаса командиров, воспитанных на тактике двадцатипятилетней давности. Я пришел к мнению, что он говорил на три четверти серьезно».

К 8 октября ситуация вокруг Антверпена настолько ухудшилась, что 40 000 британцев, двигавшихся на подмогу городу, решено было остановить, и британский командующий запросил разрешения отступить. Черчилль тут же позвонил ему по телефону и призвал держаться. Тем не менее вечером, когда в Антверпене в результате немецкого артобстрела начались пожары, он согласился, что британские войска должны быть отведены. «Бедняга Уинстон глубоко опечален, – писал Асквит. – Ему кажется, что его миссия была напрасной».

На самом деле дополнительные шесть дней сопротивления Антверпена дали возможность британской армии благополучно вернуться на побережье Ла-Манша и перегруппироваться во Фландрии. Антверпен был сдан немцам вечером 10 октября. В частном письме Бонар Лоу, который ничего не знал о подоплеке визита Черчилля и о смысле сопротивления Антверпена, написал, что этот эпизод был «крайне неумным делом, а Черчилль, похоже, психически неустойчив, что в наше время представляет серьезную опасность». Morning Post назвала отправку британских войск в Антверпен «дорогостоящей ошибкой, за которую мистер У. Черчилль должен понести ответственность». Daily Mail написала, что это «яркий пример плохой организации, которая стоила многих жизней».

При обороне Антверпена погибли 57 британских солдат. Выражение «антверпенская ошибка» с этого момента стало неизбежно ассоциироваться с именем Черчилля. Безутешный, он начал говорить ближайшим друзьям о своей отставке. Холден попытался отговорить его. «Вы уникальны и бесценны для нации, полны мужества и энергии, – написал он. – Не обращайте ни малейшего внимания на дураков. Важно настоящее дело, и нация верит в вас». Черчилль почувствовал, что взрыв критики ослабил его позиции. «Антверпен стал для меня ударом, – написал он сэру Джону Френчу, – дал козыри моим врагам и, возможно, на некоторое время снизил мои способности».

8 октября, в разгар сражения за Антверпен, Черчилль санкционировал нанесение воздушного бомбового удара по Кельну. Группу из четырех аэропланов возглавил его бывший пилот-инструктор Спенсер Грей. Летчики сбросили шестнадцать авиабомб на военный железнодорожный узел. На следующий день пилот военно-морской авиации сбросил две бомбы в Дюссельдорфе и разрушил ангар и находящийся в нем цеппелин. Судя по сообщению из Германии, которое пришло Черчиллю позже, инцидент вызвал сильный испуг в Берлине, поскольку там не верили, что британский авиатор способен совершить подобный налет.

Немецкие войска достигли Остенде и продолжали движение на запад. В ответ на просьбу французской армии Черчилль отдал приказ начать с 17 октября обстрел занимаемой немцами прибрежной территории корабельной артиллерией. Он также распорядился, чтобы небольшие подразделения морской пехоты и йоменских частей, в которых служил его брат, совершили серию вылазок из Дюнкерка по направлению к Остенде, тем самым удерживая немцев как можно восточнее. «Мое сердце марширует с тобой по дороге из Дюнкерка, – написал он брату. – Я четыре дня слышал разрывы их снарядов в Антверпене и, уверяю тебя, мог бы совершенно спокойно занять место в ваших рядах».

Совместные действия морских пехотинцев и флотских добровольческих подразделений помогли остановить продвижение немецких войск вдоль побережья Северного моря. Небольшой участок бельгийского побережья оставался в руках союзных войск до конца войны. Но Черчилль очень переживал из-за недостаточной активности боевых действий. В этом они с Асквитом усматривали негативное влияние принца Луи. В конце октября Асквит писал: «Мы с Черчиллем хотим усилить нашу активность. Почему, например, ничего не делается для создания защитных устройств от подводных лодок. Принц Луи должен уйти».

Черчилль хотел видеть семидесятичетырехлетнего лорда Фишера на посту начальника военно-морского штаба. «Общение с вами для меня как глоток озона», – написал ему Черчилль в первый день нового 1914 г. Несмотря на вспыльчивость Фишера, Черчилль был уверен, что его энергия способна активизировать действия флота и приблизить победу. Впрочем, на аудиенции в Букингемском дворце король сказал Черчиллю, что он возражает против назначения Фишера, аргументируя это тем, что адмирал слишком стар и слишком сварлив. Фишер потом рассказывал другу: «Когда король сказал Уинстону и премьер-министру (чтобы разубедить их!), что эта работа меня убьет, Уинстон мгновенно парировал: «Сир, не могу представить более славной смерти!» По-моему, очень мило». Судя по записи, сделанной личным секретарем короля, Черчилль, услышав реплику короля по поводу возраста Фишера, намекнул на собственную отставку, сказав, что без особого сожаления покинет Адмиралтейство, поскольку эта работа совершенно ему не подходит: он хочет отправиться на войну солдатом. После этого, проконсультировавшись с Асквитом, король все же утвердил Фишера в качестве первого морского лорда. Черчилль почувствовал, что получил в партнеры не менее ревностного служаку. Times приветствовала это назначение, полагая, что Фишер будет оказывать сдерживающее влияние на Черчилля. Когда король предупреждал Асквита, что Фишер почти наверняка будет плохо ладить с Уинстоном, тот написал Венеции: «У меня тоже есть опасения на этот счет».