Текст книги "Черчилль. Биография"

Глава 13
Накануне войны

13 июля Черчилль сообщал Клементине в письме разнообразные новости: «Парламентская сессия продлится до конца августа, новая начнется в декабре. Асквит очень хочет в понедельник уехать на яхте. Постарайся и ты. Уверен, это стоит того. У меня есть специальный план для тебя. Туман и волны будут запрещены». Он ни словом не упомянул о напряжении, возникшем в Европе двумя неделями ранее после убийства эрцгерцога Фердинанда. В Лондоне главной темой в это время была конференция по Ирландии, которая должна была открыться в Букингемском дворце 21 июля.

Вечером сэр Эдвард Грей говорил Черчиллю о своих сомнениях в возможности продолжения того курса, который устроил бы и ирландских националистов, и ольстерских юнионистов. Споры шли по поводу границ, в особенности границ графства Тирон. «Недостаток соглашения, – писал Черчилль Грею 22 июля, – в том, что оно британское. Понятно, ирландские партии могут счесть, что это стоит войны. С их точки зрения, возможно, это и так. Но вряд ли это позиция сорока миллионов жителей Великобритании, а их интересы в конечном счете – наша первоочередная и главная забота».

Черчилль провел аналогию с ситуацией в Европе. Это было его первым и достаточно оптимистичным упоминанием европейского кризиса: «В международных делах можно предположить два этапа. На первом надо постараться предотвратить войну между Австрией и Россией. На втором, если первое не удастся, помешать ввязаться в нее Англии, Франции, Германии и России. То же самое, что необходимо сделать в Европе, справедливо по отношению к внутренней проблеме. Различие лишь в том, что в Европе есть надежда ограничить и локализовать конфликт, в то время как дома можно предотвратить его».

Судя по письму Клементине от того же числа, Черчилля больше всего занимала вероятность провала переговоров по Ирландии. «Конференция in extremis[19]19
  При смерти (лат.).


[Закрыть], – писал он. – Мы готовим отделение Тирона. Националисты соглашаются неохотно. Карсон категорически против». Конференция в Букингемском дворце была практически сорвана. Но Карсон получил желаемое двумя днями позже, когда правительство решило позволить любому графству Ольстера голосовать за выход из состава тех территорий, в которых будет введено самоуправление, и за отмену предложенной ранее шестилетней отсрочки. Теперь Ольстер мог выйти из-под управления Дублина.

Оставалось решить один вопрос: определить точные границы графств Ферманы и Тирона. Было ясно, что подавляющему большинству католического населения в этих графствах, граничащих с Южной Ирландией, необходимо позволить примкнуть к Дублину. 25 июля, после неудачной конференции в Букингемском дворце, кабинет министров собрался вновь. «Решив искать выход из этого тупика, – позже писал Черчилль, – кабинет принялся блуждать по грязным проселкам Ферманы и Тирона. Можно было надеяться, что апрельские события в Керраге и Белфасте настолько потрясли общественное мнение, что сформировали единство, достаточное для заключения договоренностей между ирландскими фракциями, но оказалось, этого недостаточно. Стало очевидно, что обе стороны заинтересованы в перерастании конфликта в горячую фазу с непредсказуемыми последствиями для обеих сторон». Заседание длилось более часа. «Дискуссия закончилась безрезультатно, и кабинет уже собирался расходиться, когда раздался серьезный, спокойный голос сэра Эдварда Грея, который принялся зачитывать документ, только что доставленный ему из Министерства иностранных дел. Это был австрийский ультиматум Сербии, выдвинутый спустя почти месяц после убийства эрцгерцога».

Черчилль вспоминал: «Грей несколько минут читал документ, прежде чем я смог отвлечься от занудных и бестолковых дебатов, которые только что закончились. Мы все очень устали, но постепенно приходили к осознанию серьезности ситуации. По мере чтения становилось ясно, что ни одна страна в мире не в состоянии принять этот ультиматум и что даже согласие на все условия не сможет удовлетворить агрессора. Фермана и Тирон словно испарились, и какое-то странное свечение постепенно, но совершенно отчетливо стало разгораться над картой Европы».

Вернувшись в Адмиралтейство, Черчилль написал Клементине, которая была с Дианой и Рэндольфом в Кромере: «Европа на грани всеобщей войны; австрийский ультиматум Сербии – самый вызывающий из всех документов подобного рода. По сравнению с ним действия Ольстера кажутся ерундой». Вечером Черчилль ужинал с немецким корабельным магнатом Альфредом Баллином, доверенным лицом кайзера. Баллин мрачно рассуждал о последовательности событий, которые могут привести к войне между Германией и Британией: «Если Россия выступит против Австрии, мы тоже обязаны выступить. А если выступим мы, должна выступить Франция. И что останется делать Англии?»

Черчилль ответил, что не может ничего сказать по этому поводу. Решать будет правительство. Но Германия сделает ошибку, если посчитает, что Британия не предпримет каких-то действий в случае франко-германской войны. Британское правительство будет реагировать на события по мере их возникновения. Они пожелали друг другу спокойной ночи. Черчилль буквально со слезами на глазах умолял Баллина не допустить, чтобы Германия объявила войну Франции.

Сербское правительство, надеясь избежать войны с Австрией, приняло ультиматум, выразив согласие подавлять все последующие антиавстрийские движения на сербской территории и предать суду всех, имеющих отношение к убийству эрцгерцога. Хотя она и не согласилась на участие австрийских представителей в судебном процессе, но была готова передать дело либо в Международный трибунал в Гааге, либо на рассмотрение великих держав. Это произвело впечатление на кайзера. «Великая моральная победа Вены, – написал он. – Теперь все поводы для войны исчезают. Тем не менее для сохранения чести австрийским войскам следует символически оккупировать Белград хотя бы на время». Это не требовало обязательной реакции Британии. «К счастью, нет причин, по которым мы не могли бы оставаться зрителями», – сказал Асквит королю 25 июля.

Примирительный ответ Сербии был направлен из Белграда в Вену 25 июля. Этим утром Черчилль и принц Луи обсуждали, стоит ли распускать Третий флот, уже приведенный в боевую готовность, мобилизованный и компактно сосредоточенный после прошлогодних маневров. Они решили, что ситуация не настолько серьезна, чтобы держать флот в боевой готовности. В середине дня, отменив дневное совещание со своими советниками, Черчилль сел на поезд и отправился к семье в Норфолк.

Однако на следующий день уже в девять утра он позвонил принцу Луи из почтового отделения в Кромере. Новости были не слишком хорошими: Австро-Венгрию не удовлетворила реакция Сербии. Черчилль ушел на пляж, где три часа играл с сыном и дочерью. В полдень он вернулся на почту, чтобы еще раз переговорить с принцем Луи. На этот раз он узнал еще более тревожную новость: Австрия отвергла ответ Сербии.

Вероятность вторжения Австрии в Сербию вдруг оказалась очень реальной, что предполагало участие в конфликте Германии, России и Франции. В начале войны Германия могла напасть на Францию, нанести ей поражение, а затем развернуться в сторону России. При этом, нападая на Францию, Германия почти наверняка двинула бы свои войска через Бельгию, чей нейтралитет Британия обязана была защищать.

Черчилль обсуждал с принцем Луи, что следует предпринять. Было трудно, если вообще возможно, обсуждать столь сложные дела по телефону. Через год Черчилль вспоминал, что попросил принца не рассредоточивать флот. Принц же запомнил разговор иначе: «Черчилль не дал никаких конкретных указаний, но просил меня предпринимать любые шаги, которые я сочту целесообразными, и не ждать указаний по телефону. Я его очень плохо слышал. Но точно не было никаких указаний насчет концентрации флота». Принц Луи позже заявил, что по собственной инициативе отправился в Министерство иностранных дел и в четыре часа пять минут дал распоряжение командующему Флотом метрополии не рассредоточивать корабли.

Черчилль вернулся в Лондон в десять вечера. Сначала он направился в Адмиралтейство, потом в Министерство иностранных дел, где Грей сказал ему, что Австрия явно намерена раздуть конфликт с Сербией до состояния войны. Черчилль спросил, не будет ли полезно сделать публичное заявление от имени Адмиралтейства, что рассредоточение флота приостановлено. Грей согласился, что срочное заявление по этому поводу может стать полезным предупреждением как Австрии, так и Германии. Черчилль с принцем Луи написал официальное коммюнике для прессы: «Первому флоту, дислоцированному у Портленда, дан приказ не рассредоточиваться; маневры временно отменяются. Все корабли Второго флота находятся на своих базах в пределах досягаемости экипажей».

Коммюнике было опубликовано в Times утром 27 июля. «Оно выглядело вполне невинно, – позже вспоминал Черчилль, – но мы надеялись, что германский император все поймет». Утром состоялось заседание правительства. Большинство выступило против каких-либо действий Британии в случае немецкого вторжения во Францию. Основанием служило то, что у Британии нет официального союза с Францией. «Кабинет, – позже написал Черчилль, – тогда был категорически против войны и ни за что не согласился бы в нее ввязываться».

Долгом Черчилля, как первого лорда Адмиралтейства, было обеспечить готовность Британии отразить вероятное воздушное или морское нападение. Днем он отправился на Даунинг-стрит и получил разрешение у Асквита направить вооруженную охрану на все склады боеприпасов и горючего. Адмиралтейство также отдало приказ выставить боевые охранения у всех маяков и артиллерийских установок на побережье. Был пополнен запас торпед. 27 июля Черчилль распорядился снять морскую блокаду Ольстера; все корабли, задействованные в предотвращении контрабандных поставок оружия, вернулись на базы.

Учитывая силу военно-морской группировки Австро-Венгрии в Средиземноморье и имеющиеся там, особенно в Египте, интересы Британии, Черчилль направил сообщение главнокомандующему Средиземноморским флотом: «Европейская политическая ситуация делает вероятной войну между державами Тройственного союза с одной стороны и Тройственного согласия – с другой. Эта телеграмма – не сигнал тревоги, но будьте готовы организовать наблюдение за потенциально враждебными боевыми кораблями. Нужно сосредоточить корабли на Мальте и пополнить запасы продовольствия и угля. Это исключительно меры предосторожности, и необходимо соблюдать строжайшую секретность. Не следует информировать об этом ни одного лишнего человека».

К ночи 27 июля все уязвимые точки побережья Северного моря, прежде всего нефтеналивные цистерны и склады боеприпасов, были защищены зенитными орудиями. Все флотилии сторожевых кораблей были приведены в полную боевую готовность и, как сообщил Черчилль на следующий день королю, заняли боевые позиции. Для защиты воздушного пространства Британии авиация была сосредоточена в районе устья Темзы и готова к отражению атак вражеских самолетов.

28 июля Черчилль обедал с Китченером, который прибыл на короткое время из Египта для получения графского титула. Его глубокое понимание большой вероятности нападения Германии на Францию произвело такое впечатление на Черчилля, что он уговорил Асквита не отпускать его обратно в Египет. Асквит решил назначить Китченера военным министром. Это к тому же должно было умерить критику консерваторов по поводу того засилья либералов в военном руководстве. Китченер тем временем уже выехал в Дувр. Черчилль отправил депешу, поезд остановили и вернули в Лондон.

В тот же день немецкое верховное командование потребовало от Австро-Венгрии немедленного вторжения в Сербию, чтобы поставить мир перед fait accompli[20]20
  Свершившийся факт (фр.).


[Закрыть]. Грей пытался уговорить Австрию не переступать черты, но британский посол в Вене сообщил, что отсрочка или отказ от вторжения станет, несомненно, огромным разочарованием для страны, с воодушевлением предвкушающей войну. Продолжая военные приготовления, Черчилль распорядился подготовить все минные тральщики. Он также предпринял некоторые действия по укреплению небольшой британской эскадры на Дальнем Востоке, чтобы не допустить превосходства немецких военно-морских сил в этом регионе.

Первый флот получил приказ находиться в Ла-Манше в районе острова Уайт. Здесь он представлял собой внушительную боевую силу, но его военные базы в случае войны с Германией располагались не в Ла-Манше, а в Северном море. Во второй половине дня 28 июля, после консультаций с принцем Луи, Черчилль решил срочно перебросить флот в Северное море, надеясь тем самым и предупредить внезапное нападение Германии на восточное побережье, и дать понять, что Британия в случае необходимости готова вмешаться в европейский конфликт. «Я опасался поднимать этот вопрос перед кабинетом, – впоследствии написал Черчилль, – поскольку его могли истолковать как провокационный шаг, подрывающий последние шансы на сохранение мира. Я отправился на Даунинг-стрит, чтобы встретиться с Асквитом и объяснить свои соображения. Он посмотрел на меня тяжелым взглядом и что-то хрюкнул. Большего мне и не требовалось».

Вернувшись в Адмиралтейство, Черчилль отдал приказ адмиралу, командующему Первым флотом, начать передислокацию флота в Северное море. «Пункт назначения, – написал он, – должен храниться в секрете от всех, кроме флагмана и командиров кораблей. От Портленда идти на юг. Посередине Ла-Манша взять курс на Дуврский пролив. Эскадры должны пройти пролив без огней». Позже тем же вечером стало известно, что Австро-Венгрия объявила войну Сербии. В полночь Черчилль написал жене из Адмиралтейства: «Моя дорогая, моя красавица, все идет к катастрофе. Я увлечен, готов и счастлив. Неужели такое настроение не ужасно? Приготовления вызывают у меня восхищение. Да простит меня Бог за подобное легкомыслие, но я готов сделать все ради мира, и ничто не заставит меня первого нанести удар. У меня нет ощущения, что мы здесь, на острове, ответственны за ту волну безумия, которая захлестнула христианский мир. Никто не в состоянии оценить последствия. Неужели все эти безголовые короли и императоры не могли собраться и спасти народы от ада? Но все впали, похоже, в какое-то тупое оцепенение. Словно это дело кого-то другого. У двух черных лебедей в Сент-Джеймс-парке появился очаровательный птенец, серенький, пушистый и милый. Сегодня вечером наблюдал за ним некоторое время, отдыхая от текущих забот. Мы приводим весь флот в состояние боевой готовности (за исключением резервов). Все выглядит очень неплохо. Моряки возбуждены и уверены. Все запасы в норме. Все готово как никогда. Мы начеку. Но война – это Неизвестное и Неожиданное! Да сохранит Бог нас и наше благополучие. Ты знаешь, с каким желанием и гордостью я готов в случае необходимости рисковать собой, чтобы сохранить нашу страну великой, славной, процветающей и свободной. Но проблемы очень серьезные. Придется измерять неизмеряемое и взвешивать невесомое. Однако я уверен, что, если начнется война, мы дадим им хорошую взбучку».

Упоминание Черчиллем в этом письме «королей и императоров» было не просто риторической фигурой. 29 июля, говоря коллегам по кабинету о возможности европейской войны, он заявил, что цивилизованным народам грозит страшная катастрофа и что европейские монархи могли бы собраться вместе ради сохранения мира.

Кабинет согласился с рядом предложений Черчилля по принятию необходимых превентивных оборонительных мер. Все морские гавани должны быть освобождены от торговых судов, мосты и виадуки взяты под вооруженную охрану, на побережье высланы наблюдатели, чтобы сообщать о появлении вражеских кораблей. Но относительно того, что именно следует считать достаточной причиной для вступления в войну, мнения разделились. По крайней мере половина министров Асквита не хотела вступать в войну с Германией в случае ее нападения на Францию, аргументируя это тем, что между Британией и Францией нет официального договора.

Черчилль же был убежден, что вторжение Германии во Францию – достаточный повод. Опасаясь раскола и даже возможного падения либерального правительства, он начал, после завершения заседания, с помощью Ф. Э. Смита выяснять возможность формирования коалиционного правительства в случае оказания Британией военной поддержки Франции. Несколько консерваторов, к которым обратился Смит, в том числе Карсон, высказались в пользу коалиции. Некоторые отвергли эту идею.

На следующий день утром, когда Черчилль проводил совещание с высшими чиновниками Адмиралтейства, поступило сообщение: «Первый флот вышел в Северное море». Черчилль испытал облегчение. «В годы подготовки к войне я всегда помнил, – писал он позже, – эпизод, когда русский флот подвергся неожиданной торпедной атаке в Порт-Артуре. Военные действия до или одновременно с объявлением войны всегда были одним из моих кошмаров»

Уверенный, что Британии все-таки придется вступить в войну как союзнику Франции, Черчилль дал указание адмиралу, командующему британскими силами в Средиземноморье, в качестве первоочередной задачи способствовать переходу французских транспортных судов с войсками из Северной Африки в материковую Францию, осуществляя их прикрытие и по необходимости вступая в бой с немецкими кораблями. Вечером Черчилль ужинал с Асквитом. «Как всегда невозмутим, – написал Черчилль Клементине. – Полностью поддержал меня во всем».

31 июля кабинет узнал, что Либеральная партия категорически против любого участия Британии в европейской войне на стороне Франции. «Пока нет никаких договорных обязательств и не затрагиваются реальные интересы Британии, – написал Черчилль одному парламентарию от либералов, стороннику невмешательства, – я согласен с вашим мнением, что мы должны сохранять нейтралитет. Балканские дрязги нас не касаются. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы сохранить мир, и будем продолжать действовать в этом направлении. Но развитие событий угрожающее».

В этот день германское правительство сделало секретное предложение Британии: если она останется нейтральной, Германия дает обещание не вступать на территорию Франции и Голландии. Однако Германия хотела бы приобрести французские колонии и не дает обещания не вторгаться в Бельгию. Но Британия была связана договором о защите территориальной целостности Бельгии.

Отвечая на немецкие предложения, Грей назвал их «невозможными и бесчестными». Эти слова явно указывали на неизбежное столкновение. «Надежда еще не умерла, – писал Черчилль Клементине. – Рассчитываю только на то, что Германия осознает, насколько велики противостоящие ей силы, и попытается, хотя бы с опозданием, удержать своего идиотского союзника – Австро-Венгрию. Со своей стороны, Британия постарается унять Россию. Но все спешно готовятся к войне, и удар может быть нанесен в любой момент. Мы готовы».

Черчилль с гордостью писал Клементине: «Не могу рассказать тебе обо всем, что я сделал и какую ответственность принял на себя за последние дни. Но все складывается хорошо, и все реагируют как надо. Газеты соблюдают замечательную сдержанность». Его друг де Форест, австрийский барон и член британского парламента, извещенный, что его яхта должна покинуть гавань Дувра, поспешил туда. «На всем пути вдоль железной дороги, – писал Черчилль, – он видел, что каждый мост и каждый туннель взяты под охрану, и был чрезвычайно встревожен. Он послал телеграмму в парламент, требуя объяснения и обсуждения. Никто даже не пошевелился. Страна будет единой, когда того потребуют обстоятельства. Можешь не сомневаться».

Вечером Черчилль дал указание своим старшим морским советникам обсудить с французским военно-морским атташе в Лондоне совместные действия, которые могут быть предприняты в случае, если Франция и Британия станут союзниками во время войны. Он также разослал повестки всем резервистам флота, с тем чтобы мобилизация была проведена сразу же после получения санкции кабинета министров.

Утром 1 августа, несмотря на неудачу создания коалиции, он получил письмо от Ф. Э. Смита с заверением от имени консерваторов: «Судя по фактам, Германия намерена нарушить нейтралитет Бельгии. Правительство может рассчитывать на поддержку нашей партии». Черчилль зачитал это заверение членам кабинета, на которых, как он написал Смиту, это «произвело глубокое впечатление». У него самого сложилось четкое мнение. «Не представляю, чтобы войну уже можно было предотвратить, – сказал он Смиту. – Германия должна пройти через Бельгию, и я уверен, что большинство в обеих партиях решительно выступит против этого».

Утром Черчилль обратился к кабинету министров с просьбой санкционировать полную мобилизацию на флоте. Но мнения разделились. Ллойд Джордж был на стороне тех, кто сомневался в необходимости поддерживать Францию. В письме кузине Клементины Венеции Стенли Асквит сообщал: «Ллойд Джордж, выступая за мир, ведет себя как государственник, оставляя ситуацию открытой. Уинстон же очень воинственный и требует немедленной мобилизации». В ходе обсуждения стало ясно, что многие министры не хотят вступления в войну, несмотря на германскую угрозу для Франции и Бельгии. Черчилль и сам еще не был уверен, что в случае вторжения немцев в Бельгию необходимо немедленно объявлять войну Германии. «В данный момент, – написал он в записке к Ллойд Джорджу, – я бы предпочел продемонстрировать Германии лишь наше намерение сохранить нейтралитет Бельгии. Пока непонятны конкретные цели Германии, я бы остановился на этом. Но если Германия вторгнется в Бельгию, общественное мнение может резко измениться, и мы должны быть готовы на это отреагировать».

Черчилль надеялся убедить Ллойд Джорджа, что вступление в войну может оказаться неизбежным. «Больше всего меня беспокоит, чтобы не было прервано наше давнее сотрудничество, – пояснял он в другой записке к нему. – Вспомните вашу роль в Агадире. Я тогда упросил вас приехать и оказать помощь в выполнении нашего долга. Теперь же участием в мирном процессе мы в будущем сможем регулировать договоренности и предотвратить повторение условий 1870 г.». В этот же день Черчилль попытался иным образом повлиять на Ллойд Джорджа. Он направил к нему армейского офицера майора Олливанта, который в течение года осуществлял взаимодействие между Военным министерством и штабом военно-морских сил. Майор объяснил Ллойд Джорджу: «Основная задача Германии в отношении нашей страны заключается в недопущении высадки британской экспедиционной армии. Поэтому можно полагать, что присутствие или отсутствие британской армии определит действия Бельгии. А это, скорее всего, решит судьбу Франции».

Ллойд Джордж все еще не мог решить, станет ли нападение на Бельгию достаточной причиной для объявления Германии войны. «Мы станем противниками до конца жизни, – предупреждал его Черчилль. – Притом что я глубоко привязан к вам и доверял вашим инстинктам на протяжении почти десятка лет».

1 августа Черчилль получил заверение от влиятельного члена Консервативной партии лорда Роберта Сесила, что «если правительство решит направить экспедиционные силы на континент, оно может рассчитывать на поддержку всей нашей партии». Но в этот же день, казалось, появился шанс на предотвращение конфликта. «Вечерние новости вновь возрождают надежду, – написал Черчилль Сесилу. – Открывается перспектива проведения переговоров между Австрией и Россией на условиях, предложенных Германией. Для этого необходимо приложить все усилия. Но столкновение может произойти в любой момент по недоразумению или случайности. Я полагаю, что при любых обстоятельствах, если мы позволим Германии растоптать бельгийский нейтралитет и не поможем Франции, мы окажемся в очень незавидном положении как с точки зрения наших интересов, так и нашей чести».

Вечером Черчилль ужинал в одиночестве. Вскоре после девяти вечера позвонил Ф. Э. Смит, пожелавший увидеться с ним. С ним пришел Макс Эйткен, будущий лорд Бивербрук, канадский финансист, парламентарий от Консервативной партии и доверенное лицо Бонара Лоу. Черчилль повторил им то, о чем написал Сесилу, – появилась вероятность предотвращения конфликта. Некоторое время собеседники сидели молча. «Неопределенность становилась невыносимой, – позже написал Черчилль. – В одиннадцать вечера я собирался встретиться с премьер-министром. Пока же делать было нечего. Мы сели за карточный стол и начали играть в бридж. Едва мы сдали карты, как появился очередной «красный чемоданчик» из Министерства иностранных дел. Я открыл его и прочитал: «Германия объявила войну России».

Черчилль понимал, что нападения Германии на союзницу России, Францию, ждать недолго. Оставив карты, он отправился на Даунинг-стрит, где сказал Асквиту, что, несмотря на нерешительность правительства, намерен немедленно отдать приказ о полной мобилизации флота. «Премьер-министр просто посмотрел на меня и не сказал ни слова, – позже вспоминал Черчилль. – Несомненно, он чувствовал себя связанным утренним решением кабинета. Тем не менее у меня сложилось впечатление, что он и пальцем не пошевелит, чтобы остановить меня. Я вернулся в Адмиралтейство и отдал приказ». Была уже полночь. «С сожалением должен сообщить, – написал он лорду Роберту Сесилу, – что уже после моего последнего письма к вам мы узнали, что Германия объявила войну России. Полагаю, не придется долго ждать и разрыва ее отношений с Францией. Развитие событий, скорее всего, будет весьма неблагоприятным для Бельгии».

«Дорогая кошечка, – сообщал он Клементине в час ночи. – Все пропало. Германия перечеркнула все надежды, объявив войну России, а объявление войны Франции должно последовать очень скоро. Прекрасно понимаю твое отношение, но мир сошел с ума, и мы должны позаботиться о себе. Я очень по тебе скучаю. Твое влияние – направляющее и благотворное – имеет для меня огромную важность».

Российское правительство призвало Францию уважать русско-французский договор от 1894 г. В это же время немцы готовились сначала выбить из войны Францию, после чего развернуться в сторону России. Немецкий план нападения на Францию предполагал бросок через Бельгию. Именно на основании этого Черчилль еще в 1911 г. предсказывал, что решающее сражение должно состояться на сороковой день, и оценивал события, которые должны были привести к этому сороковому дню.

2 августа вскоре после полудня британское правительство информировало Германию, что оно «не допустит прохода немецких кораблей через Ла-Манш или Северное море для нападения на побережье или корабли Франции». Отправляя текст этой ноты командующим соединениями в Ла-Манше и в Северном море, Адмиралтейство добавило: «Будьте готовы отразить неожиданные нападения». Ллойд Джордж постепенно смирялся с тем, что Британия должна прийти на помощь Бельгии, но еще не был готов принять окончательное решение. Побуждая его к этому, Черчилль направил ему еще одну записку во время вечернего заседания правительства, посвященного тому, какие возможности откроет война в социальной сфере: «Вместе мы сможем проводить широкую социальную политику на основе обмена мнениями, как вы меня и учили. Война на море обойдется недорого, не более 25 миллионов фунтов в год. Только вы способны принять меры, которые обеспечат народ достаточным количеством недорогого продовольствия», – польстил он.

Немецкие войска пока не перешли границу Бельгии, но приближались к ней и уже оккупировали Люксембург. Утром 3 августа стало известно, что Германия направила Бельгии ультиматум, требуя права прохода немецких войск через ее территорию. Было принято решение, что Британия не должна вмешиваться, настаивая на соблюдении бельгийцами нейтралитета. Потрясенный одной мыслью об участии Британии в европейской войне, лорд Морли сказал Черчиллю, что уйдет в отставку. Черчилль позже вспоминал, что предложил Морли подождать два-три дня. «Тогда, – сказал он, – все прояснится, и мы придем к полному согласию. Немцы избавят нас всех от угрызений совести. Они возьмут на себя всю ответственность и снимут все сомнения. Их передовые части уже прошли через Люксембург и приближаются к бельгийской границе. Ничто не может отвлечь их или заставить передумать».

Черчилль предложил ему показать продвижение немецких войск на карте, но Морли уже принял решение. «Если нам придется воевать, – сказал он, – мы должны быть единодушны. Мне нет места в подобных делах». Морли подал в отставку, и с ним еще два министра. Правительство начало обсуждать не то, правильно или неправильно ввязываться в континентальные ссоры, а как наиболее эффективно принять в них участие. «Очень рад, что вы занялись вопросами обеспечения репутации и продовольственного снабжения страны», – написал Черчилль Ллойд Джорджу в очередной записке.

В середине дня немецкие войска пересекли бельгийскую границу. Выступая в палате общин, Грей предупредил, что эти действия, нарушающие британо-бельгийский договор 1839 г., могут вынудить Британию вступить в войну. После выступления он покинул палату вместе с Черчиллем. «Что мы будем делать?» – спросил Черчилль. «Сейчас мы направим им ультиматум с требованием в двадцать четыре часа прекратить вторжение в Бельгию».

Вернувшись в свой кабинет в Адмиралтействе, Черчилль отправил записку Асквиту и Грею с просьбой срочно санкционировать объединение англо-французских сил для обороны Ла-Манша. Если он не получит четкого отказа, добавил Черчилль, он будет действовать согласно обстоятельствам. «Объединенные действия, – убеждал он Асквита и Грея, – необходимы для обеспечения безопасности Ла-Манша от нападения немецкого флота и не предполагают никаких наступательных действий до тех пор, пока на нас не будет совершено нападение». Размах подготовительных мер, предпринятых Черчиллем, был хорошо известен и оценен по достоинству. Утром 4 августа Times охарактеризовала его как министра, «чье видение ситуации и усилия по адекватному реагированию на нее оказались выше всяких похвал».

Срок британского ультиматума Германии, требующего неприкосновенности нейтральной Бельгии, истекал в полночь по берлинскому времени 4 августа. Весь день кабинет министров провел в напряженном ожидании. Черчилля особенно беспокоило то, как быстро военно-морские силы получат приказ начать боевые действия. В этот день немецкий тяжелый крейсер «Гебен» подверг артиллерийскому обстрелу французский порт Филиппвиль в Северной Африке, а легкий крейсер «Бреслау» обстрелял город Бон. Исполняя данное ранее распоряжение Черчилля, британские корабли преследовали их, но, поскольку Британия еще не вступила в войну, не атаковали. Весь день Черчилль упрашивал Асквита и Грея разрешить ему отдать кораблям приказ открыть огонь. «Будет огромной неудачей, – говорил он, – упустить их корабли с наступлением темноты».