Текст книги "Габсбурги. Власть над миром"

8
ФИЛИПП II: НОВЫЙ СВЕТ, РЕЛИГИОЗНЫЕ РАСПРИ И КОРОЛЕВСКИЙ ИНЦЕСТ

После отречения в 1555 г. Карла V испанский престол унаследовал его сын Филипп. Кроме метрополии в его державу входили испанские владения в Новом Свете и Нидерландах, Франш-Конте (графство Бургундия), Неаполь, Сицилия, Милан, Балеарские острова и Сардиния. Но доставшееся Филиппу наследство этим не исчерпывалось. От отца он усвоил идею, что Габсбурги должны защищать и насаждать католическую веру и что в этом состоит первейшая обязанность династии. Именно под влиянием этой концепции Филипп выстроил в окрестностях Мадрида королевский дворец Эскориал. Изначально задуманный Филиппом как памятник отцу, этот дворец символизировал полное слияние династии и ее священной миссии. В Эскориале был предусмотрен подземный склеп для Карла V и Изабеллы Португальской, который позже расширили, превратив в родовую усыпальницу. Туда Филипп перевез останки своей тетки Марии Венгерской, там же похоронил трех из четырех своих жен (вторая жена, Мария Тюдор, погребена в Вестминстерском аббатстве). Чтобы подчеркнуть связь Эскориала с домом Габсбургов, по углам квадратного дворца возведены четыре башни, напоминающие о габсбургской Старой крепости в Вене. По еще более дерзкому замыслу Филиппа внутренняя планировка комплекса должна была повторять храм Соломона и напоминать решетку, на которой в III в. изжарили святого Лаврентия, небесного покровителя Эскориала[129]129
  Об Эскориале и Старой крепости см. Matthias Müller, 'Der Anachronismus als Modernität. Der Wiener Hofburg als programmatisches Leitbilds für den frühneuzeitlichen Residenzbau im Alten Reich', in Krakau, Prag und Wien. Funktionen von Metropolen im frühmodernen Staat, ed. Marina Dmitrieva and Karen Lambrecht (Stuttgart, 2000), 313–29 (323–4).


[Закрыть].

Эскориал был не просто монаршей резиденцией и усыпальницей. Королевские апартаменты занимали лишь четверть этого комплекса, состоящего из 4000 комнат, 16 внутренних двориков и 160 км коридоров. Остальные помещения – это базилика, монастырь, рассчитанный на полсотни монахов, и небольшая школа. Особую святость придавал Эскориалу реликварий Филиппа, содержавший 7422 единицы хранения. Кроме частиц Честного креста и тернового венца Спасителя, собрание включало в себя 12 мертвых святых целиком, 144 головы и самые разные фрагменты тел не менее чем 3500 мучеников. Через внутреннее окно Филипп прямо из своей спальни видел алтарь базилики, у которого практически без остановки служились литургии за упокой душ его почивших родственников. Эскориал был прежде всего молитвенной фабрикой испанской ветви Габсбургов[130]130
  Henry Kamen, The Escorial: Art and Power in the Renaissance (New Haven, CT, and London, 2010), 117; Antonio Rotondo, Descripcion de la Gran Basilica del Escorial (Madrid, 1861), 71–2.


[Закрыть].

Вокруг Эскориала разбили сады и насадили лес из 12 000 привозных сосен. А дальше расстилался голый ландшафт, который большую часть года испепеляло жаркое солнце на безоблачном небе. Суровости этого пейзажа вторил бескомпромиссный характер Филиппа. В последнее время историки обратили внимание на менее мрачную сторону его личности – любовь к танцам, турнирам, корриде, женщинам и забавам в компании шутов и карликов. Но точнее судить об этом правителе можно по тем словам, которыми он не раз объяснял свои поступки: «Я скорее бы пожертвовал всеми своими странами и сотней жизней, если бы они у меня были, чем примирился бы с малейшим ущербом религии и служению Господу, потому что я не намерен править еретиками». Его личный девиз «Целого мира мало» передает ту же мысль: земная власть не так важна, как небесная слава[131]131
  Henry Kamen, Philip of Spain (New Haven, CT, and London, 1997), 115.


[Закрыть].

Филипп твердо верил, что его политика есть выражение Божьей воли. Не однажды он объявлял своим министрам, что они состоят на службе у него и у Господа, «что есть одно и то же». Сталкиваясь с непреодолимыми трудностями, он убеждал себя, что их обязательно устранит чудесное вмешательство небес: «Твердость и искренность в вере, которые мы должны являть, радея о Божьей правде, сметут преграды, вдохновят и укрепят нас в их преодолении». Общаясь со сменявшими один другого папами, Филипп ни минуты не сомневался в том, что понимает волю Всевышнего лучше, чем они, и даже обвинил одного из понтификов в распространении протестантских идей. Неудивительно, что генеалогические разыскания Филиппа не только подтвердили невероятное происхождение Максимилиана, но и еще и установили, что среди его предков были Мельхиседек и ветхозаветные цари-священнослужители[132]132
  «Твердость и искренность в вере…» – см. Geoffrey Parker, Imprudent King: A New Life of Philip II (New Haven, CT, and London, 2014), 91–4; Marie Tanner, The Last Descendant of Aeneas: The Hapsburgs and the Mythic Image of the Emperor (New Haven, CT, and London, 1993), 217–8.


[Закрыть].

Абсолютная убежденность Филиппа в том, что он вершит Божественную волю, не только оборачивалась нереалистичными решениями, но и избавляла его от угрызений совести. Поскольку намерения монарха совпадали с волей самого Христа, ему дозволялись любые средства. Без колебаний и с чистой совестью Филипп преследовал всех, в чьей приверженности католицизму и, следовательно, самому монарху можно было усомниться. За свое краткое пребывание на английском троне (1554–1558) в роли консорта королевы Марии Тюдор он приложил руку к узаконенному убийству почти трех сотен протестантов, организовав, таким образом, одно из самых жестоких религиозных гонений в Европе XVI столетия. Вернувшись в Испанию, он искоренил протестантские сообщества в Вальядолиде и Севилье, отправив на костер сотню душ, и послал экспедицию во Флориду истребить колонию французских протестантов-гугенотов, которые проповедовали там индейцам: солдаты дисциплинированно умертвили 143 поселенца[133]133
  Charles E. Bennett, Laudonniere and Fort Caroline (Tuscaloosa, AL, 2001), 38.


[Закрыть].

Но Филиппа волновала не только лютеранская ересь. В то время в Испании жило около полумиллиона мусульман (тогда как все население страны составляло 7 млн) – наследие многих веков, когда на большей части Пиренейского полуострова властвовали арабы. Это неизменно вызывало недовольство испанских католических монархов, которые заставляли мусульман менять веру, становясь так называемыми новыми христианами. Зачастую они обращались лишь для виду, втайне продолжая следовать прежним верованиям. Филипп продолжал их преследовать, и не только как вероотступников, но и как потенциальную пятую колонну. Его опасения не были беспочвенными: часть испанских «тайных мусульман» действительно замышляла мятеж сообща с союзниками турок в Северной Африке. Введенные Филиппом запреты на определенные виды одежды, еды, на арабский язык и на мусульманские бани вызвали в Южной Испании крупное восстание 1568–1569 гг., после подавления которого примерно половина мусульманского населения отправилась в изгнание[134]134
  Andrew C. Hess, 'The Moriscos: An Ottoman Fifth Column in Sixteenth-Century Spain', AHR, 74 (1968), 1–25.


[Закрыть].

А еще в Испании насчитывалось около 300 000 евреев, которых схожим образом вынуждали принимать католичество. К середине XVI в. большинство из них далеко продвинулись на пути к полной ассимиляции и сохраняли прежнюю веру только в виде плохо понятных им самим домашних ритуалов. Однако, став незаметными, евреи превратились в жупел, поскольку ни число их, ни деятельность теперь не были очевидными. Особенно усилила страхи «обнаруженная» в начале правления Филиппа секретная переписка якобы между старейшинами испанской еврейской общины и константинопольскими раввинами. «Протоколы сионских мудрецов», сфабрикованные в конце XIX в. царской охранкой для оправдания преследований российских евреев, имели предтечу в лице этой, не менее топорной фальшивки. В своих письмах константинопольские раввины в ответ на жалобы испанских евреев советуют тем внедряться в католическое общество и подрывать его изнутри:

Касательно того, что пишете вы, как они вас убивают, учите своих сыновей на врачей и аптекарей, чтобы ваши дети могли убивать их. Учите своих сыновей на богословов и священников, чтобы рушили их церкви.

Далее автор письма советовал евреям изучать юриспруденцию и проникать на должности в государственных учреждениях, чтобы саботировать работу судов и правительства[135]135
  Francois Soyer, 'The Anti-Semitic Conspiracy theory in Sixteenth-Century Spain and Portugal and the Origins of the Carta de los Judíos de Constantinopla: New Evidence', Sefarad, 74 (2014), 369–88 (371).


[Закрыть].

Но, поскольку опознавать евреев стало весьма непросто, нужны были новые методы выявления их скрытой иудейской природы. Поэтому в XVI в. в гильдиях, религиозных обществах и рыцарских орденах стала быстро распространяться практика требовать от кандидата на вступление документы о его происхождении. Филипп поощрял это нововведение и даровал корпорациям право вести расследования, исключая тех, у кого обнаружатся еврейские или мусульманские предки. В своем стремлении сохранить «чистоту крови» (limpieza de sangre) испанское общество помешалось на генеалогии, а фабрикация фальшивых документов стала распространенным и прибыльным делом.

Заокеанские колонии Испании в годы правления Филиппа расширились: конкистадоры завоевывали для короля новые территории, а миссионеры все больше склоняли местные народы под влияние католичества. При вице-королях Новой Испании и Перу, сидевших соответственно в Мехико и Лиме, сформировалась иерархия губернаторов, капитанов и мэров, за которыми присматривали приезжавшие из метрополии судьи и вельможи, в свою очередь подотчетные Совету по делам Индий в Мадриде. Но в реальности этот надзор был скорее номинальным. Совет по делам Индий не очень осознавал состояние дел в колониях, и потому в 1569 г. Филипп распорядился собрать статистику по всем владениям Испании в Новом Свете путем рассылки опросника каждому колониальному чиновнику среднего уровня. Результатом стало огромное собрание ценнейших данных и – вечная беда подобных переписей – иллюзия порядка. Многие территории Латинской Америки оставались для испанцев полной загадкой, тогда как другие уже отошли под власть солдат-дезертиров и черных рабов, бежавших с плантаций и образовавших свои «маронские государства». Важнейший сухопутный маршрут через Панамский перешеек часто оказывался непроходим из-за разбойников-маронов, захватывавших сгруженные с судов товары[136]136
  Howard F. Cline, 'The Relaciones Geográficas of the Spanish Indies, 1577–1586', HAHR, 44, (1964), 341–74.


[Закрыть].

Начиная с 1560-х гг. испанский Новый Свет охватывал берега не только Атлантики, но и Тихого океана. Серебро, добываемое в Боливии, теперь везли на запад – через Акапулько в основанный в 1571 г. испанский порт Манила на Филиппинах, где и меняли на шелк и фарфор. Серебряные песо перуанской и мексиканской чеканки через несколько десятилетий ходили уже по всему миру. Кроме драгоценных слитков и монет, галеоны везли в Манилу оленьи шкуры, которые высоко ценились в Японии как материал для выделки самурайских доспехов. В 1580 г. умер португальский король Энрике, закономерно не оставивший наследников, поскольку был кардиналом и принес обет безбрачия. Филипп заявил свои права на престол как сын Изабеллы Португальской и изгнал из королевства всех соперников. Португальская корона принесла Филиппу не только Бразилию, но и форпосты в индийском Гоа, в Макао на китайском побережье и (ненадолго) в Нагасаки, на южной оконечности Японии. Габсбургская Испания стала мощнейшей державой и в Атлантике, и на Тихом океане[137]137
  О торговле через Манилу см. Birgit Tremml-Werner, Spain, China, and Japan in Manila, 1571–1644 (Amsterdam, 2015), 50, 143.


[Закрыть].

Впрочем, в тихоокеанских колониях власть испанского короля была почти эфемерной. На всем Филиппинском архипелаге в 1580-х гг. находилось не более 700 испанцев, а в его столице Маниле насчитывалось всего 80 испанских домовладений. Колониальные чиновники распаляли аппетиты Филиппа, описывая ему возможности, которые виделись им на материковом Китае и в странах Юго-Восточной Азии. Филипп не одно десятилетие продумывал «китайское предприятие» (la empresa de China) – проект высадки на побережье Китая и последующего продвижения вглубь страны при поддержке местного населения. Исходя из того, что Кортес захватил Мексику всего несколькими сотнями солдат, считалось, что для захвата Китая вполне хватит 6000. Альтернативный план Филиппа предполагал обходной маневр: свержение правителей Саравака, что на острове Калимантан, Сиама и Камбоджи, а потом вторжение в Китай с юга. Филиппу даже советовали пустить захваченную в Сараваке добычу на финансирование вторжения в Англию. Монаршим планам завоевания мира не суждено было быть реализованными или хотя бы опробованными, а огромный флот, отправленный им в 1588 г. на завоевание Англии, бессмысленно затонул в Северном море[138]138
  Hugh Thomas, 'Spain and the Conquest of China', Standpoint (March 2012). См. также C. R. Boxer, 'Portuguese and Spanish Projects for the Conquest of Southeast Asia, 1580–1600', Journal of Asian History, 3 (1969), 118–36.


[Закрыть].

Новым христианам запрещалось ездить в Новый Свет, но они отправлялись туда на свой страх и риск в поисках как убежища, так и новых возможностей. Один наблюдатель жаловался, что Мексика «переполнена и перенаселена людьми низкими, развращенными и ненадежными, а потому как в Испании им запрещено переселяться в эти места», то ему «неведомо, какая причина может помешать… их изгнать». Главным инструментом гонений на новых христиан выступала испанская инквизиция, которую Филипп учредил в Лиме и Мехико в 1570–1571 гг. Хотя в Кастилии инквизиция появилась в конце XV в. как правительственное учреждение во главе с Великим инквизитором, назначаемым королем, монарх почти не вмешивался в дела этой организации, штат которой состоял из священников, обученных юриспруденции. Изначально их задачей было преследование вероотступников, но вскоре инквизиторы распространили свою деятельность на еретиков, богохульников, двоеженцев и виновных в половых преступлениях. Инквизиция получила право подвергать осужденных самым разным наказаниям. Приговоренных к смерти инквизиторы нередко публично сжигали на кострах в ходе религиозного ритуала, известного под названием аутодафе (auto-da-fé, «утверждение в вере»): перед таким сожжением обязательно произносились проповеди, а осужденных проводили по улицам в позорном облачении[139]139
  О «переполнена и перенаселена» см. Gaspar Pérez de Villagrá, Historia de la Nueva México, 1610, ed. Miguel Encinias et al. (Albuquerque, NM, 1992), 39.


[Закрыть].

Помимо этого, инквизиция получила право цензурировать книги и ограничивать число студентов, отправляющихся в иностранные университеты, где можно было набраться нежелательных идей. Инквизиторы тем самым старались интеллектуально изолировать Испанию и Новый Свет. На этом поприще они в целом преуспели, истребив всю литературу, кроме строго ортодоксальной. Некий иностранный посол, путешествуя по Испании, отмечал атрофию воображения, вызванную цензурой. Он жаловался, что испанские дворяне из-за узости кругозора разговаривают как слепцы, описывающие краски. В Новом Свете инквизиция пристально следила за работой типографий в Мехико и Лиме, ограничив их продукцию за весь XVI век менее чем двумя сотнями изданий, преимущественно учебными материалами самого тоскливого свойства. Цензура инквизиции распространялась не только на печатное слово, но и на татуировки и клейма для скота[140]140
  Henry Kamen, Philip of Spain (New Haven, CT, and New York, 1997), 179. О цензуре в Новом Свете см. Antonio Rodríguez-Buckingham, 'Change and the Printing Press in Sixteenth-Century Spanish America', in Agent of Change: Print Culture Studies, ed. Sabrina Alcorn Baron et al. (Amherst, MA, and Boston, 2007), 216–37.


[Закрыть].

В Новом Свете инквизиция в огромной мере вернулась к своей изначальной функции преследования вероотступников-евреев. За это преступление с 1589 до 1596 г. инквизиторы в Мехико осудили 200 человек, девятерых из которых казнили. В результате еврейская община Новой Испании, по сути, была уничтожена. Позже она возродилась с прибытием португальских эмигрантов, но в 1640-х гг. ее снова разрушили, когда более 30 евреев отправили на костер, а еще сотню – умерших в заточении или сбежавших – сожгли заочно в виде чучел. В Лиме преследование евреев началось в 1570-е гг., и к следующему веку большую их часть истребили[141]141
  Stacey Schlau, Gendered Crime and Punishment: Women and/in the Hispanic Inquisitions (Leiden, 2013), 26.


[Закрыть].

Из тех, кто представал перед судом инквизиции, лишь немногие подвергались смертной казни – в целом менее 2 %. Но казнь была не единственным способом разрушить жизнь. Евреев Новой Испании и Перу лишали имущества, а обычными средствами инквизиторов были пытки и мучительные телесные наказания. Данные с Испанской Сицилии, относящиеся к середине XVI в., свидетельствуют, что из 660 человек, осужденных инквизицией за разные преступления, только 22 были казнены, но еще 274 отправили рабами на галеры или подвергли пыткам водой и на дыбе, когда руки жертвы выворачиваются из плечевых суставов, а сухожилия рвутся. Больше того, зрелищные аутодафе, собиравшие подчас толпы в десятки тысяч зевак, устраивались для насаждения единомыслия. Как пояснял один испанский юрист, смысл публичной казни «не в том, чтобы спасти душу обвиняемого, но чтобы обеспечить общественный порядок, внушив людям страх и умеренность»[142]142
  «Не в том, чтобы спасти душу обвиняемого…» – см. Alejandra B. Osorio, Inventing Lima: Baroque Modernity in Peru's South Sea Metropolis (New York, 2008), 106. Об инквизиции на Сицилии см. C. A. Garufi, 'Contributo alla storia dell'Inquisizione in Sicilia nei secoli xvi e xvii', Archivo storico Siciliano, 38 (1913), 264–329 (278). См. также Bartolomé Bennassar, 'Patterns in the Inquisitorial Mind as the Basis for a Pedagogy of Fear', in The Spanish Inquisition and the Inquisitorial Mind, ed. Angel Alcalá (New York, 1984), 177–86.


[Закрыть].

В Новом Свете Филиппу приходилось ладить с чересчур могущественными подданными, мечом добывшими себе огромные владения. Например, Мартин Кортес, сын конкистадора Эрнана Кортеса, в конце XVI в. владевший 130 000 кв. км земли, являлся, вероятно, самым богатым частным лицом всего тогдашнего мира. Свои трудности возникали у Филиппа и с чиновниками, которых не хватало, а те, что были, зачастую не желали исполнять приказы – у многих колониальных служащих расхожей стала присказка «Подчиняюсь, но не повинуюсь». С другой стороны, в Новом Свете Филиппу не мешали старинные свободы и привилегии, ограничивающие монаршую власть, не досаждали знать и гранды, выпрашивающие должности в правительстве, не перечили сословные съезды, требующие свою долю влияния. В этом смысле в Новом Свете его власть была более всеохватной. Даже Мартин Кортес не имел иммунитета от ареста и изгнания[143]143
  О Мартине Кортесе см. Hugh Thomas, World Without End: The Global Empire of Philip II (London, 2014), 76.


[Закрыть].

Между американскими колониями и испанскими владениями в Европе было важное различие: первые управлялись напрямую из Мадрида по единой модели, а вторые представляли собой композитарную монархию – собрание земель и королевств, объединенных под властью одного правителя из династии Габсбургов, но сохраняющих свои вольности, государственные институты и представительную власть. Карл V неизменно высказывался за поддержание такого порядка, поскольку «важно, чтобы каждая земля управлялась по правилам, к которым давно привыкла». У Филиппа не было причин пренебрегать отцовским советом. В момент коронации или первого посещения очередного владения он неизменно обещал уважать особые привилегии своих подданных. Так, провинциям Эно и Брабант он поклялся соблюдать «все статуты, вольности, грамоты, свободы и привилегии, все судебные и манориальные права, городские законы, права землепользования и водопользования и все обычаи каждой провинции, старые и новые». Таким же образом во время коронации в Португалии (а это единственная страна, где Филипп короновался; в других хватило провозглашения его королем) он торжественно поклялся блюсти ее традиционные свободы[144]144
  «Важно, чтобы каждая земля управлялась по правилам, к которым давно привыкла…» – см. Correspondenz des Kaisers Karl V, ed. Karl Lanz, vol. 2 (Leipzig, 1845), 526.


[Закрыть].

По большей части Филипп исполнял свои обязательства. При условии, что страна собирала в казну довольно налогов и не была заражена ересью, он охотно позволял ее правительству держаться выбранного курса и не посягал на вольности ее аристократии. Так, на Сицилии и в Неаполе в целом сохранялась власть знати, которая никак не пыталась противостоять повальной коррупции и разгулу разбойников. Лояльность Франш-Конте обеспечило назначение регента из местной знати и широкие полномочия, дарованные парламенту в Доле. В иных случаях для поддержания порядка обычно хватало убийств, публичных обличений и угроз.

Если же сопротивление было упорным, Филипп пусть и неохотно, но шел на применение военной силы. В 1580-х гг. в строптивых кортесах королевства Арагон, расположенного на северо-востоке Испании, росло недовольство незаконным, по их мнению, вмешательством мадридского двора в арагонские дела. Вероятно, именно в это время депутаты составили на основе старинных текстов свою знаменитую «клятву верности» монарху: «Мы, кто не хуже тебя, клянемся тебе, кто не лучше нас, признавать тебя своим королем и правителем, при условии что ты будешь соблюдать наши законы и чтить наши вольности, а если нет, то и нет». В 1591 г. город Сарагоса, ставший на сторону арагонского суда, отказавшегося выдавать в Кастилию беглецов от инквизиции, поднял мятеж, и Филипп послал туда войска. Зачинщиков схватили, а полномочия арагонских котресов были урезаны[145]145
  Ralph E. Giesey, If Not, Not: The Oath of the Aragonese and the Legendary Laws of Sobrarbe (Princeton, 1968).


[Закрыть].

Нидерланды оказались орешком покрепче. В начале 1560-х гг. Филипп предложил реформы, ущемлявшие право верхушки нидерландской знати на участие во власти и на высшие церковные должности. Аристократы воспротивились, и тогда Филипп вовсе отлучил их от управления. В 1566 г. они объединились с немногочисленным, но активным протестантским меньшинством и потребовали веротерпимости, однако Филипп не уступил. Когда недовольство вылилось в мятеж и разгром католических храмов, Филипп еще некоторое время колебался и лишь осенью 1567 г., когда восстание уже разгорелось, пустил в ход военную силу. Командовавший кампанией герцог Альба установил в Нидерландах режим, который казнил более 1000 еретиков и бунтовщиков, включая самых недовольных аристократов. Кузен Филиппа, эрцгерцог Карл Штирийский, не питавший особых симпатий к протестантам, увещевал короля побеждать подданных «милосердием и состраданием», но Филипп предпочитал такое правление, при котором, по определению Альбы, «каждый чувствует, что в один прекрасный вечер или утро его дом обрушится на его голову»[146]146
  Henry Kamen, The Duke of Alba (New Haven, CT, and London, 2004), 92.


[Закрыть].

Не располагая достаточными средствами для содержания армии, Филипп обложил налогами нидерландские города. Однако города отказались собирать эти подати, считая их незаконными без утверждения местными парламентами. Оставшиеся без содержания войска Филиппа вышли из подчинения, принялись грабить страну и в 1576 г. разорили Антверпен. Хотя договоренности с влиятельными аристократами южных нидерландских провинций (приблизительно нынешних Бельгии и Люксембурга) позволили Филиппу удержать часть Нидерландов, остальной их территории он лишился навсегда. Семь северных провинций Нидерландов после 1581 г. объединились в протестантское государство – Республику Соединенных провинций. Несколько десятилетий Филипп безуспешно пытался уничтожить республику, посылая туда все более многочисленные армии наемников. Но эта война опустошила испанскую казну. Несмотря на поток золота из Нового Света, Филиппу четырежды пришлось отказаться от выплаты долгов, конвертировав их в государственные облигации, по которым выплачивались только проценты.

Если бы Филипп лично посетил Нидерланды в 1568 г., как планировал, возможно, ему удалось бы умерить страсти. Но ему пришлось остаться в Испании из-за восстания мусульман и из-за семейной трагедии. Сын и наследник Филиппа принц Карлос родился не только с физическим уродством, но и с душевным и умственным расстройством. Попытки излечить больного подкладыванием ему в постель мумифицированного святого не особо помогли, и молодой человек становился все более буйным. Наконец, в 1568 г. его пришлось изолировать от общества. В заточении Карлос, судя по всему, заморил себя голодом, хотя противники Филиппа тут же обвинили короля в отравлении сына[147]147
  О возможности усмирения Нидерландов в 1568 г. см. Violet Soen, Adellijke en Habsburgse verzoeningspogingen tijdens de Nederlandse Opstand (1564–1581) (Amsterdam, 2011), 80–3.


[Закрыть].

Можно не сомневаться, что помешательство дона Карлоса было следствием кровосмешения: по этой причине у него имелась только половина обычного набора предков в третьем колене. Двое из четырех его дедов и бабок были детьми Хуаны Безумной, а его мать Мария Мануэла Португальская одновременно приходилась ему троюродной сестрой. Реформация заметно сузила выбор монарших семей, подходящих для матримониальных связей, и кровосмесительные браки стали у Габсбургов еще более обычными. Испанская и центральноевропейская ветви династии обменивались супругами в каждом поколении. Из 73 браков, заключенных между представителями двух ветвей в 1450–1750 гг., четыре сочетали дядю с племянницей, 11 – двоюродных братьев и сестер; еще в четырех супругов связывало двоюродное родство через поколение, а в восьми – троюродное родство. Во множестве других случаев в брак вступали более дальние родственники. Каждый из этих браков, прямо запрещенный церковью, требовал особого дозволения папы[148]148
  F. C. Ceballos and G. Álvarez, 'Royal Dynasties as Human Inbreeding Laboratories: the Habsburgs', Heredity, 111 (2013), 114–21 (116–7).


[Закрыть].

В свое время брачная дипломатия очень помогла Габсбургам. Но теперь кровосмесительные браки несли им уродства и умственную отсталость. Выступающая челюсть и отвисшая нижняя губа, придававшие необычный облик уже Карлу V, доходили теперь до степени безобразия, так что один из габсбургских правителей получил прозвище Fotzenpoidl (что можно мягко перевести как «лицо кретина»). Из-за кровосмешения в династии стали обычны душевные расстройства, эпилепсия, мертворождения и нежизнеспособное потомство. Из 34 детей, рожденных в испанской королевской семье в 1527–1661 гг., 10 не прожили и года, а 17 не дожили до 10 лет, что дает уровень детской смертности 80 % – в четыре раза выше, чем тогдашний средний[149]149
  Gonzalo Alvarez, Francisco C. Ceballos, and Celsa Quinteiro, 'The Role of Inbreeding in the Extinction of a European Royal Dynasty', PLoS ONE, 4 (no 4) (April 2009).


[Закрыть].

К концу XVI столетия иностранные пропагандисты, сплетя воедино зверства инквизиции, угнетение народов и бесчинства испанских солдат, создали жанр, который впоследствии станет известен под названием «черная легенда» (термин, строго говоря, уже XX в.). Долгое умирание самого Филиппа (1598) и физические страдания, терзавшие его в последние дни, хорошо вписывались в эту легенду, как Господня кара за преступления монарха. А к описаниям жестокостей добавились байки о порочных связях между царственными отцами и дочерьми и о рождении монстров, которые стали метафорой упадка и морального разложения[150]150
  Об истории «черной легенды» см. Julián Juderías, La leyenda negra: Estudios acerca del concepto de España en el extranjero (Madrid, 1914).


[Закрыть].

Для протестантских авторов (и для евреев) царствование Филиппа служило примером того, как легко монархия может обернуться тиранией и религиозными преследованиями. В самом деле, многие обвинения, предъявленные казненному в 1649 г. английскому королю Карлу I, повторяли морализаторские обличения в адрес Филиппа II. Между тем в глазах испанских писателей и драматургов огромные владения Филиппа и его непоколебимая преданность католической церкви облекали Испанию высокой миссией защитницы веры и имперской судьбой, не менее, а может быть, и более великой, чем у Древнего Рима. В появившихся в те годы «священных фестивалях», разыгрываемых как на сельских площадях, так и в королевских дворцах, отождествление Испании с триумфом католичества показывалось через поклонение святому причастию: символы этого таинства соединялись с образами страны и правящей династии. Один знаменитый автор писал, обращаясь к согражданам:

Господь избрал вас как свой особый народ. Он избрал тебя, о Испания! Он почтил тебя тем, что ты всемирна, что ты правоверна и непогрешима, что ты оберегаешь и хранишь Святую Католическую Апостольскую Римскую церковь, распространяешь веру во всем мире, почитая Христа, Господа нашего.

Грандиозная идея всемирной империи, стоящей на службе истинной веры, теперь уже прочно утвердилась в Испании[151]151
  Eva Botella-Ordinas, '"Exempt from Time and from Its Fatal Change": Spanish Imperial Ideology, 1450–1700', Renaissance Studies, 26 (2012), 580–604 (596–7), цитирует Juan de Garnica, De Hispanorum Monarchia (1595). О Филиппе II и тирании см. Jonathan Israel, 'King Philip II of Spain as a Symbol of «Tyranny» in Spinoza's Political Writings', Revista Co-herencia, 15 (2018), 137–54; Ronald Mellor, 'Tacitus, Academic Politics, and Regicide in the Reign of Charles I: the Tragedy of Dr Isaac Dorislaus', International Journal of the Classical Tradition, 11 (2004), 153–93 (183).
  ГЛАВА 9. ДОН ХУАН И ГАЛЕРЫ ЛЕПАНТО


[Закрыть].