Текст книги "Парк Горького"

Нельзя было понять, произвели ли его слова какое-либо впечатление на собеседника. Осборн невозмутимо откинулся на спинку дивана.

– Я не слыхал об этом деле, – сказал Осборн, когда молчание слишком затянулось.

Влетел Евгений Мендель и сообщил, что звонков не было. Аркадий тотчас поднялся, рассыпался в извинениях, что так долго засиделся, и стал благодарить за гостеприимство и за шампанское. Он подхватил полотенце Осборна и повязал вокруг шеи.

Осборн смотрел отрешенно, будто ничего не слыша, но, когда Аркадий был уже у перегородки, вдруг спросил:

– А кто ваш начальник? Кто у вас старший следователь?

– Старший следователь – я, – на прощание Аркадий одарил Осборна вежливой улыбкой.

Выйдя к бассейну, он почувствовал, что совершенно измотан. Откуда-то вынырнул Ямской.

– Надеюсь, я не ошибся, когда говорил, что Мендель с вашим отцом были друзьями, – сказал он. – И не придавайте большого значения вронскизму. Обещаю вам полную поддержку в проведении расследования.

Аркадий оделся и вышел на улицу. Дождь сменился туманом. В лаборатории у полковника Людина на Петровке было тепло. Он передал Людину мокрое полотенце Осборна.

– Ваши ребята весь день вас разыскивают, – сказал полковник.

Полотенце отправили на экспертизу.

Аркадий позвонил в «Украину». Трубку снял Паша. Он с гордостью объявил, что они с Фетом подключились к телефону Голодкина и слышали, как кто-то назначил ему встречу в Парке Горького. По мнению Паши, собеседником Голодкина был американец или эстонец.

– Кто же все-таки – американец или эстонец?

– Знаете, он очень хорошо говорил по-русски, но как-то не так.

– Во всяком случае, Паша, за вами нарушение тайны телефонных разговоров, статьи 12 и 134.

– Так мы же слушали пленки…

– Это пленки КГБ! – на другом конце провода обиженно замолчали, и Аркадий примирительно бросил:

– Ладно уж!

– Я же не теоретик вроде вас, – ответил Паша. – Чтобы знать, что законно, а что незаконно, нужна большая голова.

– Ладно. Значит, ты остался в номере, а Фет отправился следить за встречей. Фотоаппарат он взял? – спросил Аркадий.

– Из-за него он и опоздал, долго искал. Упустил он их. Обегал весь парк, но нигде их не нашел.

– Ну, ничего, у нас хотя бы есть возможность по вашей пленке сопоставить…

– Какая пленка?

– Паша, как же так? Нарушил закон, подключившись к телефону Голодкина, и не подумал о том, чтобы записать разговор?

– Так уж вышло…

Аркадий бросил трубку.

Людин в другом конце лаборатории щелкнул языком.

– Подите-ка сюда, следователь. Я обнаружил на полотенце десять волос. Один из них я сравнил с волосом из шапки, что вы передали мне раньше. Вот он, под другим микроскопом. Волос из шапки совершенно седой, овальный в поперечнике, что характерно для вьющихся волос. Волос с полотенца довольно красивого металлического оттенка, имеет совершенно круглый срез, характерный для прямых волос. Я проведу анализ белка, но уже сейчас могу утверждать, что волосы не принадлежат одному человеку. Взгляните.

Аркадий посмотрел. Выходит, Осборн не тот, кто обозвал его «сукиным сыном».

– Хорошая вещь, – Людин помял в пальцах полотенце. – Вам оно не нужно?

Водка и кодеин подействовали. Аркадий пошел в управление милиции на Петровку выпить чашку кофе. Сидя в одиночестве за столиком, он еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. Ну и сыщики! Занимаются поиска-ми фотоаппарата, оставляя таинственную личность (то ли эстонца, то ли американца) без присмотра разгуливать по Парку Горького. Да и сам хорош: ворует полотенце, которое снимает подозрение с его единственного подозреваемого. Он бы пошел домой, если бы у него был дом.

– Старший следователь Ренко? – обратился к нему офицер. – Вас вызывает Сибирь.

– Так быстро?

Звонил сотрудник угрозыска Якутский из Усть-Кута, что в четырех тысячах километров к востоку от Москвы. В ответ на всесоюзный запрос Якутский докладывал, что за хищение государственной собственности в розыске находятся жительница Усть-Кута Валерия Семеновна Давидова, девятнадцати лет, и ее сообщник Константин Ильич Бородин, двадцати четырех лет.

Аркадий поискал глазами по карте – где этот чертов Усть-Кут?

Сыщик Якутский сообщал, что Бородин – отпетый хулиган, браконьер, спекулирует радиодеталями, на которые большой спрос, подозревается в незаконной добыче золота. С началом строительства Байкало-Амурской магистрали систематически воровал никем не охраняемые запчасти к грузовикам. Когда милиция пришла за ним и Давидовой, они просто сбежали. Якутский считает, что они или затаились в охотничьей избушке далеко в тайге, или погибли.

Усть-Кут. Аркадий покачал головой. Где бы он ни находился, никто оттуда не доберется до Москвы. Он хотел тактично охладить пыл сибирского следователя. Якутский – такую фамилию при переписи населения давали каждому второму якуту. Аркадий мысленно представил на далеком конце провода хитрое восточное лицо.

– Где и когда их видели в последний раз? – спросил он.

– В Иркутске, в октябре.

– Учились ли они реставрировать иконы?

– Все, кто здесь вырос, умеют резать по дереву.

Связь становилась хуже.

– Хорошо, – поспешно произнес Аркадий, – пришлите мне все снимки и все сведения, которыми вы располагаете.

– Надеюсь, это они.

– Возможно.

– Константин Бородин – это Костя-бандит, – голос пропадал.

– Не слышал о таком.

– В Сибири он хорошо известен…

* * *

Цыпин ждал Аркадия в камере в Лефортове. На нем не было рубахи, все тело до самой шеи и руки по запястья были покрыты татуировками. Он подтягивал брюки.

– Отняли и шнурки. Слыхали, чтобы кто-нибудь повесился на шнурках? Видите, меня опять замели. Вчера мы виделись с вами и у меня все было на мази. А сегодня на шоссе подошли два парня и попробовали ограбить меня.

– Там, где вы торговали бензином?

– Верно, там. Что оставалось делать? Я бью одного гаечным ключом – и он готов. Другой удрал, когда подъехала милицейская машина. А я стою с гаечным ключом, и покойник у моих ног. Надо же! Теперь Цыпину крышка.

– Пятнадцать лет.

– Если повезет, – Цыпин сел на табуретку. Кроме нее, в камере была привинченная к стене койка и кувшин для умывания. В двери было два отверстия: одно поменьше – глазок для смотрителей, через второе подавалась пища.

– Ничем не могу помочь, – сказал Аркадий.

– Знаю. На этот раз не повезло. Рано или поздно всем может изменить удача, разве не так? – Цыпин посмотрел спокойнее. – Слушай, начальник, я тебе много помогал. Когда тебе нужно было узнать что-нибудь стоящее, разве не я помогал тебе? Я тебя ни разу не подвел, потому что мы уважали друг друга.

– Я платил, – чтобы сгладить впечатление от своих слов, Аркадий угостил Цыпина сигаретой и дал прикурить.

– Ты знаешь, о чем я говорю.

– А ты знаешь, что я не могу помочь. Это же убийство при отягчающих обстоятельствах.

– Я не о себе. Помнишь Лебедя?

Аркадий смутно вспомнил странную фигуру, стоящую поодаль во время одной или двух встреч с Цыпиным.

– Конечно.

– Мы всегда были вместе, даже в лагерях. Деньги добывал я, понятно? Лебедю туго придется. Слышишь, у меня и так много забот, и я хочу, чтобы было хоть одной меньше. Тебе нужен стукач. У Лебедя есть телефон, даже машина, он будет работать как надо. Что ты на это скажешь? Пускай попробует, а?

Когда Аркадий выходил из тюрьмы, Лебедь ожидал его у фонарного столба. Кожаный пиджак не по росту подчеркивал узкие плечи и длинную шею. В лагере вор в законе обычно выбирал новичка, использовал его, а потом бросал. На вора смотрели как на мужчину. А «козла», что был под ним, презирали, считали придурком. Но Лебедь и Цыпин были настоящей парой, что бывает весьма редко, и никто в присутствии Цыпина не смел обозвать Лебедя «козлом».

– Твой друг говорил, что ты можешь кое-что сделать для меня, – сказал Аркадий без особого энтузиазма.

– Раз так, буду делать, – в субтильной фигурке Лебедя чувствовалось какое-то странное изящество, особенно поразительное из-за того, что он был далеко не красавцем. Трудно было сказать, сколько ему лет, к тому же говорил он слишком тихо, чтобы можно было определить по голосу.

– Деньги небольшие – скажем, полсотни, если придешь с хорошей информацией.

– Может быть, вместо того чтобы платить мне, вы сможете что-нибудь сделать для него? – Лебедь взглянул на ворота тюрьмы.

– Там, где он будет, полагается одна передача в год.

– Пятнадцать передач, – пробормотал про себя Лебедь, будто уже подсчитывая, что можно в них положить. Если Цыпина не расстреляют, подумал Аркадий. Да, любовь – не нежная фиалка, любовь – сорная трава, которая расцветает и в темноте. Может ли кто-нибудь разобраться в этом?

8

Хотя Москва стояла на пороге двадцать первого века, москвичи были по-прежнему привязаны к своим старым железным дорогам. Киевский вокзал, расположенный неподалеку от квартала для иностранцев и квартиры самого Брежнева, обращен в сторону Украины. С Белорусского вокзала, до которого пешком дойдешь от Кремля, Сталин в царском поезде отправлялся в Потсдам, а позднее Хрущев и Брежнев специальными поездами ездили в Восточную Европу инспектировать своих сателлитов или открывать очередной этап разрядки. С Рижского вокзала пассажиры попадали в Балтийские государства. Курский вокзал обещал отпуск под черноморским солнцем. С маленьких Савеловского и Павелецкого никто мало-мальски важный не ездил – только пригородные пассажиры да орды грязных, как картошка, крестьян. Несомненно, наиболее впечатляющими были Ленинградский, Ярославский и Казанский вокзалы – все три гиганта на Комсомольской площади. И самым необычным из них был Казанский, чья башня в татарском стиле увенчивала ворота, которые могли увести вас за тысячи километров в пустыни Афганистана, или к лагерю заключенных на Урале, или через два континента к берегам Тихого океана.

В шесть утра внутри Казанского вокзала на скамье вповалку спали целые туркменские семьи. На мягких узлах уютно устроились малыши в войлочных тюбетейках. Расслабленно опершись о стену, крепко спали солдаты, будто все сразу видели один сон – героические подвиги, изображенные на мозаичных панно на потолке зала. Тускло поблескивали бронзовые светильники. У стойки одного из работающих буфетов Паше Павловичу исповедовалась девица в кроличьей шубке.

– Она говорит, что Голодкин тянул из нее деньги, но теперь отстал, – доложил Паша, подойдя к Аркадию. – По ее словам, кто-то видел его на автомобильной толкучке.

Вместо Паши рядом с девицей возник молодой солдатик. Лицо ее, жирно намазанное румянами и дешевой губной помадой, изобразило улыбку. Парень тем временем изучал цену, проставленную мелом на носке ее туфли. Потом они под руку вышли через главный вход. Аркадий с Пашей направились следом. В предрассветной голубизне по Комсомольской площади двигались стучавшие на стыках рельсов трамваи. Аркадий видел, как парочка юркнула в такси.

– Пять рублей, – промолвил Паша, глядя вслед отъезжавшему такси.

Шофер свернет в ближайший переулок и выйдет караулить на случай появления милиции, пока парочка на заднем сиденье будет заниматься делом. Из пяти рублей шофер получит половину и, возможно, потом перепродаст солдату бутылку водки, чтобы отметить событие, – водка стоила куда дороже, чем девица. Ей тоже достанется хлебнуть. Потом она пойдет обратно на вокзал, даст «чаевые» уборщице, чтобы сполоснуться под душем и, разомлев от тепла и водки, начать все сначала. Считалось, что в СССР проституток нет, потому что революция ликвидировала проституцию. Их могли обвинить в распространении венерических болезней, в аморальном поведении или в тунеядстве, но по закону они не были шлюхами.

– И там нет, – Паша вернулся с Ярославского вокзала, где тоже переговорил с девицами.

– Поехали, – Аркадий бросил пальто на заднее сиденье и сел за руль. Мороза не было, хотя солнце еще не взошло. Небо становилось чуть светлее неоновых вывесок на крышах вокзалов. Движение стало оживленнее. В Ленинграде пока еще темно. Некоторым больше, чем Москва, нравился Ленинград, его каналы и достопримечательности. Аркадию он казался вечно угрюмым. Он предпочитал Москву, большую и оживленную.

Он направился к югу, в сторону реки.

– Может быть, вспомнишь что-нибудь еще о том загадочном собеседнике Голодкина, который встречался с ним в парке?

– Если бы я пошел вместо Фета… – проворчал Паша. – Он не отыщет и яйца у быка.

Они искали, где появится «тойота» Голодкина. За рекой, у Ржевских бань, они остановились выпить по чашке кофе с пирожками. В витрину вешали свежую газету.

– «Спортсмены с воодушевлением готовятся к приближающемуся празднованию Первого мая», – прочел вслух Паша.

– И торжественно обещают забить больше голов? – предположил Аркадий.

Паша кивнул, пробежал глазами текст.

– Так вы играли в футбол? Не знал.

– Вратарем.

– Ага! Теперь понятно…

В квартале от бань уже собиралась толпа. По крайней мере у половины присутствующих к пальто были приколоты объявления. «Трехкомнатная квартира с ванной» – это у женщины с грустными вдовьими глазами. «Меняем четырехкомнатную на две двухкомнатные» – явно молодожены, твердо решившие избавиться от родительской опеки. «Сдам койку» – прожженный делец, не брезгающий ничем. Аркадий с Пашей, двигаясь с противоположных сторон, прочесали толпу и встретились посередине.

– Шестьдесят рублей за две комнаты с водопроводом, – сказал Паша. – Совсем неплохо.

– Что-нибудь о нашем подопечном?

– Ничего нового. Иногда Голодкин здесь появляется, потом снова исчезает. Подвизается в роли посредника, берет тридцать процентов.

Рынок подержанных автомобилей был на самой окраине города. Долгая поездка затянулась еще больше, потому что по пути Паша увидел, что с машины торговали ананасами. За четыре рубля он купил один размером с хорошее яйцо.

– Кубинский, повышает потенцию, – признался он. – Некоторые мои приятели, штангисты, бывали там… твою мать! Черные девочки, пляжи и отличная еда. Рай для рабочих!

Рынок автомашин представлял собой участок, заполненный «Победами», «Жигулями», «Москвичами» и «Запорожцами»; одни безнадежно старые, другие будто только что из выставочного салона. Получив после многолетнего ожидания миниатюрный «Запорожец» за 3000 рублей, ловкий владелец может сразу ехать на рынок подержанных автомашин, продать свою игрушку за 10.000, зарегистрировав в государственном комиссионном магазине сделку всего на 4000 рублей и уплатив 7 процентов комиссионных, затем вернуться и на заработанные таким образом 6650 рублей купить подержанные, но более просторные «Жигули». Рынок был как улей, но мед у каждой пчелы был здесь свой. Пчел было что-то около тысячи. Четыре армейских майора окружили «мерседес». Аркадий погладил белый «Москвич» по капоту.

– Хороша задница, а? – рядом стоял грузин в кожаном пальто.

– Ничего.

– Ты уже в нее влюбился. Не спеши, дорогой, походи, посмотри.

– Правда, ничего, – Аркадий не спеша обошел машину сзади.

– Сразу видно, что человек разбирается в машинах, – грузин многозначительно поднял палец. – Тридцать тысяч километров. Есть люди, которые сбрасывают километраж, но я не из таких. Мыл и полировал каждую неделю. Посмотри, какие «дворники»! – достал он их из пакета.

– И дворники ничего.

– Совсем новая. Сам видишь. – Он заслонил спиной Аркадия и написал карандашом на пакете: «15.000».

Аркадий сел в машину и оказался почти на полу – сиденье было вконец истерто. Пластмассовая баранка вся в мелких трещинах, как бивень с кладбища слонов. Он повернул ключ зажигания и в зеркало заднего обзора посмотрел на шлейф черного дыма.

– Ничего, – он вылез из машины. В конце концов, сиденье можно перетянуть, а мотор подремонтировать, зато кузов был в прекрасном состоянии.

– Я знал, что ты так скажешь. Покупаешь?

– А где Голодкин?

– Голодкин, Голодкин, – ломал голову грузин. – Что это такое – человек, машина? – Он никогда не слыхал такого имени… пока следователь не предъявил удостоверение, все еще держа ключи от зажигания. – Ах, тот самый Голодкин! Тот самый негодяй! Он только что уехал.

– Куда? – поинтересовался Аркадий.

– В «Мелодию». Когда вы его найдете, скажите ему, что честные люди, как я, платят комиссионные государству, а не такой шпане, как он. А вообще, уважаемый товарищ, руководящим работникам я могу сделать скидку…

* * *

Проспект Калинина был застроен пятиэтажными прямоугольниками из бетона и стекла вперемежку с 25-этажными зданиями, тоже из бетона и стекла. Копии проспекта Калинина можно было увидеть в любом новом городе, но ни один не был так величествен, как их московский прототип. Над пешеходными туннелями мчались восемь рядов машин. Аркадий и Паша сидели за столиком кафе на открытом воздухе напротив узкого высотного здания, в котором помещался магазин грампластинок «Мелодия».

– Летом здесь веселее, – заметил Паша, дрожа над кофейным пломбиром с клубничным сиропом.

На другой стороне проспекта появилась и свернула в переулок ярко-красная «тойота». Минуту спустя Федор Голодкин в шикарном пальто, каракулевой шапке, ковбойских сапогах и джинсах не спеша вошел в магазин. Следователь и Паша тем временем поднимались из туннеля.

Сквозь витрину «Мелодии» они видели, что Голодкин не стал подниматься на второй этаж, в отдел классической музыки. Паша остался в дверях, а Аркадий прошел в магазин мимо подростков, дергающихся под рок-н-ролл. В глубине зала, между стеллажами, Аркадий увидел, как рука в перчатке перебирает альбомы с речами политических деятелей. Подойдя поближе, он мельком взглянул на модную прическу из рыжеватых волос, опухшее лицо со шрамом у рта. Из угла выходил продавец, убирая в карман деньги.

– «Речь Л.И.Брежнева на Двадцать четвертом съезде партии», – прочел вслух Аркадий, подходя к Голодкину.

– Отвали, – Голодкин толкнул Аркадия локтем, но тот завернул ему руку назад, так что Голодкин головой достал до своих сапог. Из конверта к ногам Аркадия выкатились три пластинки. «Кисс», «Роллинг стоунз», «Пойнтер систерс».

– Веселый съезд, – заметил Аркадий.

* * *

Голодкин тупо глядел из-под красных набрякших век. Ни модная прическа, ни отлично пошитый костюм не мешали Аркадию избавиться от впечатления, будто перед ним извивающийся на крючке угорь. Заполучив Голодкина в прокуратуру на Новокузнецкой, Аркадий поймал его сразу на несколько крючков. Во-первых, Голодкин на законном основании находился в полном распоряжении Аркадия. До окончания следствия ему нельзя было пригласить адвоката. Во-вторых, в течение сорока восьми часов Аркадий даже не был обязан ставить в известность прокурора о задержании Голодкина. К тому же, доставив Голодкина туда, где работал и Чучин, он тем самым наводил того на мысль, что либо старший следователь по особым делам поставил крест на своем главном осведомителе, либо самому Чучину что-то грозит.

– Я не меньше вашего удивился, когда увидел эти пластинки, – возражал Голодкин, когда Аркадий вел его в комнату для допросов на первом этаже. – Здесь какая-то ошибка.

– Спокойнее, Федор, – Аркадий удобно устроился по другую сторону стола. Подвинул арестованному штампованную жестяную пепельницу. – Курите.

Голодкин открыл пачку «Уинстона» и широким жестом предложил собеседнику.

– Лично я предпочитаю советские, – любезно отказался Аркадий.

– Вам самим станет смешно, когда увидите, что все произошедшее – ошибка, – убеждал Голодкин.

В комнату вошел Паша со стопкой папок.

– Мое дело? – полюбопытствовал Голодкин. – Теперь-то вы увидите, что я ваш. Я уже давно с вами сотрудничаю.

– А грампластинки? – спросил Аркадий.

– Хорошо. Расскажу все как на духу. Операция с грампластинками задумана с целью проникнуть в сеть заговорщиков в рядах интеллигенции.

Аркадий постучал пальцами по столу. Паша достал бланк обвинительного заключения.

– Спросите любого, вам скажут, – продолжал Голодкин.

– Гражданин Федор Голодкин, проживающий по улице Серафимова, 2, город Москва, – начал читать Паша, – вы обвиняетесь в том, что препятствовали женщинам принимать участие в государственной и общественной деятельности, подстрекали несовершеннолетних к совершению преступлений.

Неплохое определение сутенерства: тянуло на четыре года. Голодкин откинул волосы назад и свирепо посмотрел на следователя.

– Возмутительно!

– Подождите, – остановил его Аркадий.

– Вы обвиняетесь, – продолжал Паша, – в незаконном получении комиссионных за перепродажу личных автомобилей, в эксплуатации людей при перепродаже жилплощади, в продаже с целью наживы предметов религиозного культа.

– Все это вполне объяснимо, – обратился Голодкин к Аркадию.

– Вы обвиняетесь в том, что ведете паразитический образ жизни, – продолжал читать Паша. На этот раз угорь завертелся. Указ против тунеядства первоначально имел в виду цыган, но потом с широким прицелом был распространен на диссидентов и всякого рода спекулянтов. Наказание – как минимум поселение где-нибудь в деревянной халупе ближе к Монголии, нежели к Москве.

Лицо Голодкина скривилось в короткой злой усмешке.

– Я все отрицаю.

– Гражданин Голодкин, – напомнил ему Аркадий, – вам известно о наказании за отказ помогать официальному расследованию. Судя по вашим словам, вы знакомы с нашими порядками.

– Я говорил… – он остановился, чтобы снова закурить «Уинстон», и сквозь клубы дыма смерил взглядом груду бумаг. Только Чучин мог дать им столько документов. Чучин! – Я работал на… – тут он снова запнулся, несмотря на поощряющий взгляд Аркадия. Подставлять другого старшего следователя было равносильно самоубийству. – Что бы я…

– Я вас слушаю.

– Что бы я ни делал, а я могу сказать, что делал все возможное, было в интересах вашего учреждения.

– Врешь! – взорвался Паша. – За это надо по морде.

– Только чтобы войти в доверие к настоящим спекулянтам и антисоветским элементам, – стоял на своем Голодкин.

– И убивал ради этого? – замахнулся Паша.

– Убивал? – глаза Голодкина округлились.

Паша через стол бросился на Голодкина, стараясь схватить его за горло. Аркадий плечом оттолкнул коллегу. Лицо Паши побагровело от ярости. Иногда Аркадию очень нравилось работать с ним.

– Не знаю ни о каком убийстве, – прохрипел Голодкин.

– Что тут возиться с допросом? – сказал Паша, оборачиваясь к Аркадию. – Врет он все, не видно, что ли?

– Имею же я право говорить, – заявил Голодкин, обращаясь к Аркадию.

– Он прав, – сказал Паше Аркадий. – Раз он говорит и если говорит правду, нельзя сказать, что он не хочет помогать следствию. Итак, гражданин Голодкин, – он включил магнитофон, – для начала чистосердечно и обстоятельно расскажите о том, как вы попирали права женщин.

Голодкин начал было говорить, что действительно предлагал женщин, вполне, на его взгляд, взрослых, некоторым проверенным лицам. Но только в качестве личной услуги.

– Конкретно, – потребовал Паша. – Кому, кого, где, когда и за какие деньги?

Аркадий почти не слушал, углубившись в чтение материалов из Усть-Кута, которые Голодкин принял за свое досье. По сравнению с грязными делишками, о которых хвастливо рассказывал Голодкин, сведения, полученные от Якутского, тянули на хороший роман Дюма.

Константин Бородин, по прозвищу Костя-Бандит, оставшись сиротой, учился на плотника в иркутском профтехучилище и работал на восстановлении Знаменского монастыря. Вскоре он убежал из училища и добывал песца, кочуя с якутами у Полярного круга. Впервые Костя попал в поле зрения милиции, когда его артель попалась на незаконном мытье золота на приисках Алдана в бассейне Лены. Ему еще не было и двадцати, когда его разыскивали за кражу билетов Аэрофлота, злостное хулиганство, продажу радиодеталей юнцам, чьи «пиратские» станции создавали помехи работе государственных радиостанций, а также за почти забытый в наше время разбой на большой дороге. Каждый раз он скрывался в сибирской тайге, где найти его были бессильны даже вертолетные патрули Якутского. Единственный мало-мальски свежий снимок Кости нашли в сибирской газете «Красное знамя» полуторагодовой давности, когда он случайно оказался в кадре.

– Если по правде, – внушал Голодкин Паше, – им же самим хочется подцепить иностранца. Шикарные гостиницы, вкусная еда, чистые простыни – будто они сами путешествуют.

На отпечатанном с газеты крупнозернистом снимке были изображены десятка три неизвестных людей, выходящих из ничем не примечательного здания. На заднем плане обведено кружком лицо застигнутого снимком врасплох, но уже овладевшего собой парня с дерзким взглядом. Широкоскулое, нагло-красивое. Есть еще бандиты на земле.

Сибирь составляет большую часть России. Русский язык вместил в себя только два монгольских слова – «тайга» и «тундра», и эти два слова рисовали мир бескрайних лесов и лишенных растительности пустошей. Даже вертолетчики не смогли отыскать там Костю. Мог ли такой человек погибнуть в Парке Горького?

– Случайно не слыхали, – спросил Аркадий Голодкина, – не продает ли кто в городе золотишко? Может быть, кто из Сибири?

– Золотом не занимаюсь, слишком опасно. Мы-то с вами знаем, что установлена премия – ваши ребята могут оставить себе два процента золота, изъятого при обыске. Нет, я не идиот. В любом случае золото идет не из Сибири. Моряки привозят, из Индии, Гонконга. Москва не такой уж большой рынок для золота. Кому нужно золото или камешки, имеют дело с евреями в Одессе или с грузинами и армянами. А это народ не высшего сорта. Надеюсь, вы не считаете, что я когда-нибудь имел с ними дела?

Кожа, волосы и одежда Голодкина пропахли американским табаком, заграничным одеколоном и русским потом.

– Вообще-то говоря, я делаю полезное дело. Я специализируюсь на иконах. Скажем, еду за сто, а то и за двести, километров от Москвы, в глушь, являюсь в деревушку, отыскиваю стариков и иду с бутылкой. Представляете, они еще пытаются прожить на пенсию. Вы меня извините, но пенсия – это несерьезно. Если я плачу двадцатку за какую-то икону, которая пылилась где-то полсотни лет, то я же делаю им одолжение. Старухи, бывает, скорее помрут с голоду, чем расстанутся со своими иконами, а со стариками можно договориться. Потом я возвращаюсь в Москву и сбываю товар.

– Каким образом? – спросил Аркадий.

– Покупателей поставляют водители такси и гиды «Интуриста». Можно и прямо на улице – я и сам могу разглядеть настоящего покупателя. Особенно падки на иконы шведы или американцы из Калифорнии. У меня преимущество – говорю по-английски. Американцы за икону отвалят любые деньги. Полтинник за икону, которой место на помойке, на которой не разберешь, где перед, а где изнанка. А если что-нибудь побольше да понарядней, то и на тысчонку потянет. Да не в рублях, а в долларах. В долларах или, что одно и то же, в сертификатах. Во что обходится вам бутылка приличной водки? Тринадцать рублей? А на сертификаты я покупаю бутылку за трояк. Вы одну, а я четыре. Если мне нужно починить телевизор, привести в порядок машину или еще что-нибудь, неужели вы думаете, я буду платить рублями? Рубли для сосунков. Даю несколько бутылок и получаю друга на всю жизнь. Рубли, знаете ли, это бумага, а настоящие деньги – водка.

– Ты что, подкупить нас хочешь? – негодующе воскликнул Паша.

– Нет, нет, что вы. Я только хотел сказать, что иностранцы, которым я продаю иконы, – контрабандисты, а я помогал официальному следствию.

– Вы сбываете их и русским гражданам, – заметил Аркадий.

– Только диссидентам, – возразил Голодкин.

* * *

В донесении Якутского далее сообщалось, что во время кампании 1949 года против еврейских «космополитов» один из минских раввинов Соломон Давидов, вдовец, был выслан в Иркутск. Год назад, после смерти Давидова, его единственная дочь Валерия бросила учебу в художественном училище и устроилась сортировщицей в иркутский Дом пушнины. К донесению были приложены две фотографии. На одной изображена девушка на прогулке – глаза сияют, одета в теплую шерстяную куртку, на голове меховая шапка, на ногах валенки. Другая фотография, из «Красного знамени», сопровождалась подписью: «Миловидная сортировщица В.Давидова демонстрирует восхищенным забурежным коммерсантам шкурку баргузинского соболя, оцениваемую на мировом рынке в 1000 рублей». Несмотря на грубую спецовку, девушка действительно была прелестна. В первом ряду среди восхищенных бизнесменов стоял, оглаживая шкурку, мистер Джон Осборн.

Аркадий вернулся к снимку Кости Бородина. Взгляд выделил в стороне от очерченного кружком бандита группу примерно из двадцати русских и якутов, окруживших небольшую группу европейцев и японцев. И снова он разглядел Осборна.

Тем временем Голодкин принялся объяснять, как грузины завладели рынком подержанных автомашин.

– Небось во рту пересохло? – спросил Пашу Аркадий.

– Еще бы! От такого вранья, – ответил Паша.

Окна запотели. Голодкин переводил взгляд с одного на другого.

– Пошли, все равно обед, – Аркадий взял под мышку папки и пленки и направился к двери. Паша за ним.

– А я? – спросил вдогонку Голодкин.

– Вам полезней посидеть, разве не так? – бросил Аркадий, – а потом, куда вам теперь идти?

Они ушли. Минуту спустя Аркадий открыл дверь и бросил Голодкину бутылку водки, которую тот поймал на грудь.

– Подумайте как следует об убийстве, Федор, – посоветовал Аркадий и захлопнул дверь, оставив сбитого с толку Голодкина.

Дождем смыло остатки снега. Через улицу у пивного ларька рядом со станцией метро выстроилась очередь. «Сразу видно, что весна,» – заметил Паша. Они с Аркадием купили с лотка бутербродов с ветчиной и встали в очередь. Голодкин смотрел на них, протерев запотевшее стекло.

– Он скажет себе, что не такой дурак, чтобы пить, но потом хорошенько подумает и решит, что у него все в порядке и он заслуживает того, чтобы выпить. К тому же, если уж у тебя во рту пересохло, представь, каково ему.

– Ну и хитрец же ты, – облизал пересохшие губы Паша.

– Как бы мне с этой хитростью не вылететь с работы, – заметил Аркадий.

Так или иначе, он был взбудоражен. Представить только, американец Осборн мог неожиданно встретить сибирского бандита и его возлюбленную. Бандит мог прилететь в Москву по украденному билету. Поразительно!

Паша взял две большие, по сорок четыре копейки, кружки золотистого теплого пенистого пива. На углу становилось оживленнее, все больше мужчин в пальто скапливалось у ларька, был бы повод собраться. Вокруг Новокузнецкой не было больших площадей и высоких зданий, на которых развевались бы знамена. Здесь царила атмосфера небольшого городка. В западном направлении мэр и его планировщики, перепахав арбатские переулки, прорубили проспект Калинина. На очереди был Кировский район к востоку от Кремля. Здесь собирались пробивать новый проспект в три раза длиннее проспекта Калинина. А Новокузнецкая с окружающими ее переулками и небольшими магазинчиками оставалась местом, куда раньше всего приходила весна. Люди с кружками пива в руках приветствовали друг друга, будто всю зиму не виделись. В такие моменты Аркадий чувствовал всю неуместность таких типов, как Голодкин.