Текст книги "Моя Священная Болгария"

– Давненько я не катался в авто, – промурчал кот Дёмыч, когда его усаживали в машину, собираясь везти с дачи домой.

– Давненько я не видел эту симпатичную девушку, – промурчал он, когда его проносили мимо конторки в подъезде, за которой сидела студентка-вахтёрша.

– Мяууу, – добавил он вожделенно, потому что студентка по совместительству выгуливала Дёмыча во дворе, на шлейке. И баловала куриными лапками. А дома ему давали только сухой корм.

– Давненько я не спал на своей заячьей шкурке, – промурчал он наконец и только было развалился на своей подстилке, чтобы хорошенько выспаться перед ночной охотой, как почувствовал что-то неладное…

Пока события не начали разворачиваться со скоростью отпущенной спирали ленточной пружины, сообщим, как отрывался Дёмыч по ночам. Пока все спали, он пролезал в проделанную крысой Эрмилой дыру, о которой никто из домочадцев даже не подозревал, и вёл свои знаменитые битвы с шатьей.

Дёмыч почувствовал неладное! А именно: что в шкурке отсутствовала запрятанная им горошина. А ведь он её там так хорошо приладил, и она приходилась ему точно под левую лопатку, где у него к плохой погоде ныл шрам от зубов Эрмилы. И Дёмычу было так сподручно тереться об этот чудесный бугорок, успокаивая досадную боль.

– Ррразорву! – рассвирепел Дёмыч. – Хвоста на хвосте не оставлю!

«Это шатья докопалась, – догадался он. – Это Эрмила перед смертью кому-то раскрыла тайный ход. Должно быть, кому-то из родни, потому что тайны чужим раскрывают только в случае крайней нужды».

Дёмыч был эмоционален. И потому раним и вспыльчив. Справедлив. И потому отходчив. Любил пофилософствовать. И любил посозерцать.

Вот и сейчас он с интересом наблюдал за кончиком своего хвоста, который изогнулся маленьким вопросительным знаком и ловил пушинки тополя, летящие из открытого настежь окна.

– Пааа, – вдруг раздался прямо над ним голос Вики. – Ну сколько раз я просила Нюру не открывать окон, когда летит пух. Ей же самой потом убираться!

– Вот интересно, – подумал Дёмыч, – а может, у профессора ещё пара пилюль найдётся. Одна под лопатку, а другая – чтоб травануть родственничка, который сюда наладился. Эрмилы, конечно, не моего. У меня их нет. Я детдомовский.

И при этом воспоминании у Дёмыча потеплело на сердце. Да, мучали его детишки. Таскали за шкирку и крутили за хвост, пока воспитательницы с нянями усиленно обменивались последними семейными новостями. Но всё равно родину ничем не заменишь. Какие мыши и крысы были в детском доме. Роскошь! И сколько! Ешь не хочу. А свобода, свобода! Свободу не купишь.

– Надо бы пройтись в кабинет, – посоветовал сам себе Дёмыч, и:

– Вот сейчас отобедают, прилягут подремать, я и пррррройдусь! – сам себе ответил.

Когда часы пробили два раза, Дёмыч даже не дёрнул усом. А бывало, он в ужасе подскакивал от этого звука.

Часы пробили четыре. Потянувшись, Дёмыч отправился в кабинет. Обычно в это время профессор отдыхал на своём кожаном диванчике, притулившемся к обширному письменному столу. Надо заметить, что профессор был теоретиком, не экспериментатором. Это означало, что основная научная деятельность велась им с пером в руке, или карандашом, или шариковой ручкой. На это уходили годы. И только время от времени профессор отправлялся в свою лабораторию, которая находилась на последнем, техническом этаже дома, и исполнял завершающий аккорд – делал очередную пилюлю. Или производил очередной аромат. Но об этом после.

А сейчас кот Дёмыч, принюхиваясь, приблизился к диванчику. Он очень надеялся, что профессор задремал. Однако профессор неожиданно выбросил приведённую к уху руку и, зацепив Дёмыча за шкирку, как какого-то сопливого котёнка, приподнял его над полом и проговорил:

– Дёмыч, друг! И ты! Всё рыщешь, все принюхиваешься, всё что-то ищешь. Не совестно ли тебе, а?

И, так же неожиданно отпустив кота, профессор стремительно поменял позицию с дивана на стул и принялся что-то судорожно писать.

«И как ты догадался, Севастьяныч? – удивился Дёмыч. – И что тебе не спится в такой сладкий послеобеденный час?»

– Всё пишешь, пишешь, – раздражённо мурчал он, устраиваясь на бумагах профессора.

«НЕуважаемый НЕгосподин Мисюра, – писал профессор. – Если вы (с маленькой буквы) встретили в жизни что-то грандиозно превышающее ваше понимание, не всегда стоит зацепиться и вскарабкаться на него. Даже если вы это делаете не по своей воле!»

– Это правильно, – промурчал Дёмыч. – Вот я давеча на даче полез на каштан. Не сам, конечно. Бульдог Арчил меня туда загнал, потому что каштан рос на соседском участке, а он его охранял. И слезть не могу. Всем миром меня потом оттуда снимали, потому что я орал и никому спать не давал.

«И даже, если вы выполняете приказ и думаете, что сослужите этим кому-то верную службу, приходила ли вам на ум мысль, что вы можете нарушить закон равновесия?»

– Это тоже сущая правда, – поддержал профессора довольным мурлыканием Дёмыч. – Вот я намедни залез на крышу башенки, вскарабкался по шпилю, балансировал-балансировал на нем. Но так и не удержался. И хотя успел-таки сделать сальто-мортале, но приземлился нехорошо, что-то внутри болит.

«Ну, положим, вы влезли просто так посмотреть. Удивились. Может быть, даже изумились. Вот и пошли бы себе дальше – своею дорогой. Так нет, вам непременно захотелось чем-то завизировать своё соприкосновение с чудом. Оставить по себе, в данном случае незначительному фактору, какую-то метку вроде этой: „Здесь был Вася!“».

– Ну, Севастьяныч, – удовлетворённо переминаясь с лапы на лапу, поддержал его кот Дёмыч. – Ты, как всегда: не в бровь, а в глаз! Я на башенку зачем полез? Мне интересно стало, что там такое. Везде ходить можно, даже в дверях для меня углы прорубили, чтобы я везде беспрепятственно мог шатью дачную гонять. А в башенку – ни-ни. Это что за дела? А если там логово шатьино, а?

– Откуда я знал, что там эта, как её, сидит! – продолжал вспоминать Дёмыч. – Я только, что на карниз влез, только что заглянул, а она как треснет. Я со страха на одном духу на шпиль и вскарабкался, себя не помня. И потом ужаснулся, как вниз посмотрел. Разве можно было бы так залезть, если бы не эта круглая и плавучая. Смотрю и думаю: вот я какой герой! Дачный Эверест покорил! И сижу себе, качаюсь. Скребу позолоту, конечно. Да, посильнее, чтобы сомнений не было, что я здесь был. Глупо, конечно – ты, Севастьяныч, прав! Но природа, против природы, брат, не попишешь!

«Или: „Вася здесь был!“ – какого-то такого рода отметину. И вот вы начинаете действовать. То есть из пассивного исполнителя преобразуетесь, так сказать, в активного. Ваша инициатива, ваше подлое жульничество в форме предложения рассказать подробнее о дальнейших планах – с тем, что вы можете посодействовать их исполнению, и ваше выманивание информации с одной лишь только коварной целью: использовать её против участников эксперимента – вот суть вашей бесчестной игры. Вы, может, подумали, что то, что вы содеяли, не вернётся вам бумерангом? Загубленные и зачёркнутые дни чьих-то жизней не отрикошетят ли однажды по вашему бытию?»

– И тут ты снова в точку попал! – согласился Дёмыч. – Вот я придушил Эрмилу, а теперь её родственнички ход открыли и стибрили у меня твою пилюлю. А почему? Да потому что я стащил её у тебя, профессор. Прости, друг!

Умиление вдруг снизошло на профессора (может быть, он разгадал мысли своего кота Дёмыча?) и он хотел было ласково потрепать его за ухом, но неожиданно раздался резкий звонок в дверь.

– Иду-иду! – забеспокоилась Нюра, заторопившись в прихожую.

Затем послышался возмущённый голос соседки Анны Петровны:

– А что это вы тут, собственно говоря, делаете, а? А Пётр Иваныч где?

– Анна Петровна, – мягко ответила Нюра. – Вы опять ошиблись квартирой. Вы этажом выше живёте. А это квартира профессора Демидова.

– Ой! Ой-ой-ой! – смутилась Анна Петровна, но извиняться не стала. Не таков был её характер. – А вы уже вернулись с дачи? А что же это тогда студентка этим людям в штатском – там, внизу, только что я слышала – плетёт, что вы на даче. Совсем обнаглела. Всё спит да учебники читает. Ничего не видит, ничего не знает. Так мимо неё всю нашу мебель вынесут, а она даже и глазом не моргнёт. Сейчас спущусь – разберусь с нею.

И Анна Петровна с грохотом вернулась в лифт.

В дверях кабинета появилась побелевшая как мел Нюра.

– Господи, батюшка! – всплеснула она руками. – Там…

Но он остановил её на полуслове:

– Не трудитесь, голубушка. Я всё слышал. Я всегда в готовности, вы же знаете.

Профессор стоял в одних носках с котом под мышкой и с портфелем в руке.

– Подайте-ка мне, милая, зонтик, – и он решительно направился в прихожую.

Когда профессор вышел на площадку, лифт уже поднимался и ему ничего не оставалось, как побежать по лестнице вверх, по направлению к лаборатории, крепко прижимая Дёму к себе и, для равновесия, отмахивая портфелем в сторону.

«Ну, вот и докатились до прозы жизни, – подумал Дёмыч. – А как поэтично всё начиналось!»

– Только природа, только единение с ней даёт ощущение истинной полноты жизни, – говорил сам себе и Дёмычу профессор, глядя на поля, простиравшиеся за городом.

Вот уже полчаса он наслаждался видами окрестностей, сидя на крыше в надежде, что люди в штатском не будут искать его здесь.

Пряча в тайник документы, реактивы и пилюли, профессор на всякий случай зажал в кулаке одну из них.

– Это хорошее решение, но маловато, – промурлыкал Дёмыч и потёрся о ногу профессора.

Посмотрев с состраданием на своего домашнего любимца, профессор поколебался секунду, и… и всё-таки взял из бокса ещё одну неоновую горошину.

– Вот теперь правильно: будет чем лопатку массировать, – согласился с ним Дёмыч.

И вот сейчас, сидя на крыше у окна-люка, профессор то смотрел вниз через стекло в лабораторию, то переводил взгляд вдаль и всё не переставал удивляться красоте божьего мира.

– Как хотел бы я вот так однажды раскрыть крылья и лететь, лететь безоглядно и бесцельно. Просто парить в океане света и любви. Моя незабвенная мамочка всегда мне говорила: «Сынок, главное пережить жизнь! И, по возможности, достойно. Не подличать, не лгать, не завидовать – очень постараться. Помни, что жизнь можно свести на нет, а можно положить ею новое начало. И будет ангельское пение и райское благоухание приветствовать победившего тлен духом!»

Профессор Демидов так глубоко задумался, вспоминая эти слова, что не заметил, как замочная скважина в двери лаборатории задымилась и оплавилась, дверь резко распахнулась и в неё влетели, спина к спине, двое мужчин в стильных укороченных плащах, с пистолетами в руках.

На беду профессора, они довольно быстро сориентировались и увидели в окне на крыше его одиноко торчащую фигуру в какой-то вдохновенной, как обыкновенно бывает у памятников, позе. Они даже сначала, глядя против света, подумали, что это скульптура. Но быстро сфокусировали зрение и выстрелили одновременно из двух пистолетов в окно. Но не с целью убить профессора, а чтобы разрушить преграду и добраться до него в мгновение ока.

Может быть, им это легко и удалось бы, если бы не кот Дёмыч. Словно рыжая молния блеснул он в лучах солнца, вырвавшись из профессорских рук, и в следующий миг вцепился в голову первому подтянувшемуся в проём окна незваному гостю.

Взвыв от боли, агент сорвался с окна и упал на своего напарника так резко и с такой тяжестью, что лишил его сознания.

Дёмыч же в завершение этого полёта резко оттолкнулся от выбритого лба незадачливого ликвидатора, напоследок поглубже запустив в него когти. Пролетев через окно обратно, он ударился профессору в грудь, вернув его в реальность. Очнувшись, профессор втолкнул в глотку орущего от азарта драки Дёмыча пилюлю, а другую проглотил сам.

Через мгновение, упав без чувств навзничь, бедный профессор закрыл собою проем окна-люка, а кот Дёмыч распластался поперёк него.

В лаборатории наступила кромешная тьма. Да и смотреть, в общем-то, было некому. Потому что один ликвидатор «отдыхал» на полу, а второй скрючился от боли и на ощупь вытирал струйки крови, заливавшей ему глаза.

Недолго приходили в себя опасные гости и когда пришли и посветили фонариками, то догадались, что это профессор лежит прямо на люке. И они опять к нему подобрались и дружно, в четыре руки, хотели схватить его. Но только это у них не получилось. Потому что они как подпрыгнули, так и вылетели с поднятыми руками через люк. И, приземлившись, точнее «прикрышившись», отшибли себе, что попало. Покатались они, повыли от боли, а потом встали, осмотрелись и видят, что на крыше никого нет. Только профессорская одежда и противоблошиный ошейник кота валяются. А сами хозяева вещей куда-то исчезли…

Посередине круглой комнаты, под потолком которой зависла неоновая капля, в коробке сидела кукла. Эту куклу когда-то делали на заказ у самого лучшего кукольных дел мастера. Она была ростом со свою хозяйку и как две капли воды походила на неё.

К несчастью, однажды хозяйки не стало. Скорбь была так велика, что куклу предпочли спрятать подальше от глаз, потому что было страшно после всего случившегося смотреть на неё.

Светящаяся капля становилась всё больше и всё тяжелее. Она уже с трудом удерживалась на самом нижнем из семи болтов, которыми к крыше круглой башенки Белой дачи был прикреплён шпиль.

По улице проехал грузовик. Стёкла в окнах зазвенели, и расколебавшаяся воздушная завеса застоявшегося воздуха с силой ударила каплю в бок.

Капля качнулась в сторону, потом упруго оттянулась в другую… И не удержалась из-за своей порядком набухшей округлости: инерцией её сорвало с болта, и она неудержимо полетела вниз.

Падая, капля прицелилась точно в макушку Кукле-в-Розовом. Конечно, она заметила, что Кукла была не новая: за столько лет платье, сумочка, чулки с подвязками, балетки и висящий на лентах сзади капор поблекли и приобрели оттенок цвета увядшей розы. Её волосы, когда-то блестящие и тёмно-каштановые, были покрыты густой пылью и казались от этого седыми. А глаза, её небесно-голубые глаза, были полузакрыты.

Вся обстановка внутри башенки была удручающей: в память о безвременной утрате хозяйки Куклы-в-Розовом повсюду были разбросаны лепестки и бутоны роз, до которых было страшно дотронуться, дабы не обратить их прикосновением в прах. А из углов коробки торчали пучки лаванды против моли.

Однако круглая башенка была устроена таким образом, что наклон кровли собирал падающий из её окон свет прямо над головой Куклы, и лучшего места для приземления чудесной горошины трудно было сыскать. Потому что получалось, что макушка куклы, как макушка какого-то высокого дерева или даже какой-то гигантской горы, в продолжение стольких лет освещалась и согревалась, как самое сокровенное в Белой даче место.

Утро было сереньким. Моросило. Но не было нужды раскрывать старомодные чёрные зонты с деревянными ручками и покрывать головы выцветшими шляпами: с неба будто прыскали, и влага не успевала достичь земли.

В воздухе пахло примусами. Но это был не только запах горящего керосина, а нечто большее. Это были флюиды, насыщенные ароматом бабушкиных хрустящих оладий.

И этот запах был таким меланхоличным на фоне серого неба, что превращал день из сырого и неприглядного в уютный и милый. И казалось, что так будет всегда.

Запах был всепроникающим. И, дотянувшись до накренившейся над дачей тёмной ели, он начал быстро перебирать ветку за веткой, проворно поднимаясь вверх.

Вот он уже перескочил на крышу Белой дачи и добежал до парящей над ней Белой башенки. Окутал её, завис на мгновение и… просочился внутрь.

Произошло мгновенное затмение. И горошина, лежавшая на макушке Куклы-в-Розовом, получив удар квантом высвободившегося света, впрочем как и все находившиеся в башенке предметы, зарезонировала и… ожила.

Кукла ожила! А вы думали, горошина? Только горошина?

Бедные мои маленькие читатели! Вы ещё такие маленькие и вам так трудно понять, как такое может произойти. Но не отчаивайтесь, оставьте это место книги. Потом, когда вы вырастете, может быть, оно вам и пригодится. А пока важно, что Кукла-в-Розовом стала живой.

И как вы думаете, что она сказала при этом? Как она себя повела?

«Она сказала вот так: „Фуй, какой же гадкий этот ваш запах, запах примуса!“».

«Нет, она не так сказала, – защищаете вы Куклу-в-Розовом от одной недоброжелательной читательницы. – Она уже стала, какая надо, и сказала вот так: „Ах, как же долго я спала! Мне снились чудесные сны и вот этот приятный запах примуса меня разбудил!“ – и она зевнула вот „та-а-а-к“! Вот как это было, а не как ты сказала, бе-э-э!»

Но на самом деле это было так…

* * *

– Варенька, доброе утро! Спускайся скорее. Оладушки уже готовы, – кричит снизу бабушка, хлопотливо разливая чай из самовара, чтобы, как сядут чаевничать, он слегка поостыл.

Вот уже три года зовёт бабушка внучку пить чай. А она всё никак не спускается из башенки вниз. Отец Вареньки ненадолго пережил гибель доченьки, а бабушка не сдалась. Вот так и живёт одна-одинёшенька: всё внучку свою зовёт, незабвенную.

– Иду, иду, бабушка, – вдруг раздаётся звонкий весёлый голос сверху. – Уже лечу. Уже спускаюсь.

Только вот спуститься по лестнице не пришлось, потому что ступеньки рассохлись и провалились и Варя кубарем скатилась вниз. Но на этот раз удачно! Бабушка, как услышала этот звук, бросилась с ужасным криком к внученьке:

– Варюшка, деточка! Как же я не доглядела-то, как же не уберегла-то тебя! Боже, Господи, как жить-то теперь! Спаси и сохрани, Царица Небесная!

– Бабушка, бабушка, да, что ты? Всё в порядке! Вот же я! Цела и невредима!

И вправду: невредимая на радость бабушке, Варенька кружится по столовой. Остановившись наконец, она прищуривает васильки глаз, ловя кружение вокруг себя, и, дождавшись, пока оно прекратится, восторженно вдыхает аромат примуса:

Оладушки с изюмом, ла-ла-ла!

И чай из трав, что летом собрала!

– Как же я соскучилась-то по тебе, бабуля! – бросается она к бабушке и, продев руки ей под локти, крепко обвивает и сильно прижимается ухом к её переднику.

– А я-то как, Варенька, – обнимая и целуя её в макушку, восклицает бабушка. – А не виделись-то только одну ночь…

В своё время Белая дача стояла одна-одинёшенька в глубоком-преглубоком лесу. В сущности, когда-то, ещё раньше, это было поместье: господский дом со службами и конюшней, угодья и даже пруд. Около него располагались оранжереи и помещения с различными домашними животными. Тут и там в окрестностях чередовались небольшие поля и луга, а по опушкам теснившего их со всех сторон леса располагались пасеки. Это разнообразное, но компактное хозяйство очень радовало его владельцев. Сменялись поколения, но хозяйство в лесной чащобе продолжало процветать.

Пока однажды его обитатели не услышали странный звук. Кто-то стучал по железу и выл. Звук был непродолжительным. И раздавался на довольно большом отдалении от поместья. Но всё равно было как-то не по себе. Тем более, что он стал повторяться всё чаще и чаще. Было решено отправить экспедицию и узнать, что бы это могло быть. Сказано – сделано. Пять человек из числа косарей, мужики всё крепкие, статные и прямолинейные, с косой саженью в плечах, оседлали коней и ранним осенним утром, ещё затемно, ускакали в направлении звука. С тех пор больше их никто не видел.

А звук продолжал учащаться. После второй пропавшей экспедиции из семи пахарей, мужиков всё крепких, кряжистых и задумчивых, не вернулась и третья – из десяти пасечников, мужиков всё крепких, ладных и догадливых.

Будто адский змей брал свою дань с поместья. Брал-брал и довёл его до упадка.

– Запрягай, – сказал раз утром барин. – Я сам поеду посмотрю.

– Да, ить, как же вы, батюшка! – заволновался конюх, имея в виду немощность барина.

Барин был в летах и болезненный. А как принято было в том роду, ему нельзя было ни жениться, ни иметь детей. Потому что он должен был быть отцом всем обитателям поместья. По здешнему закону, у барина мог быть только приёмный ребёнок, которого, что называется, бог послал. Не было правила, по которому должен был быть избран наследник. Каждый барин ждал знака, как говорится, свыше.

К примеру, последнего барина, о котором сейчас идёт речь, нашли под кустом. Откуда он там взялся, никто не знал. И не потому что под кустом нашли, взял его в сыновья предпоследний барин, а потому что годовалый ребёнок не плакал, а пел и, отрывая ягодки земляники ещё нетвёрдыми своими пальчиками, с удовольствием их разжёвывал. Этот малыш всё время улыбался и дарил окружающим такой заряд уверенности в завтрашнем дне, что как было не заподозрить в нём будущего хозяина поместья?

А когда он вырос, возмужал и даже состарился, прекрасно управляя поместьем, и случилось это необъяснимое исчезновение стольких людей. А надо заметить, что к этому моменту всё ещё не был им определён приёмный его ребёнок.

Долго ли, коротко ли, но барин на Каурке в сопровождении двенадцати оставшихся в поместье молодых ребят добрался до места происшествия. И что же он там увидел?

Посреди векового леса прорублена была широкая полоса. На ней лежала странная конструкция, напоминавшая бесконечную лестницу. Прибывшие долго рассматривали её: перекладины были сделаны из широких деревянных брусков, а на них опирались боковины из металла, прибитые огромными железными гвоздями. Недалеко от того места, где разведчики вышли из леса, сбоку от лежащей лестницы располагался помост с фонарями и скамейками. На нём был устроен также маленький домик с лестницей вниз, через который на помост, судя по всему, и можно было взойти.

Удивительным было также то, что вокруг этого дива расположился новёхонький городок из деревянных домиков, питейных заведений, складов и лавок. И в нём наши спасатели и обнаружили своих пропавших без вести мужиков, которые жили себе поживали: косари носили фуражки, пахари – фартуки, а пасечники надели очки.

Барин было уже хотел ехать обратно: с глаз долой – из сердца вон! Но в этот самый момент оказалось, что сопровождавшие его двенадцать парней тоже задумались, а не остаться ли им жить в чудесном городке.

– Оставайтесь, ребята! – зазывали их мужики. – Нам рабочие руки во как нужны! А чё, у нас тут здорово: в выходные танцы и кино. Вы, ребята, знаете, что такое кино?

Ребята, ясно, не знали. Им принялись объяснять. И у них головы совсем пошли кругом. Потом их затащили в фотоателье и стали фотографировать. Предложили и барину, но он вежливо отказался. И на него начали поглядывать косо.

Затащили ребят в кабак. Стали их угощать напитками – да не медами, а покрепче. Предложили и барину, но он опять вежливо отказался. Начали поглядывать на него криво.

Барин был не дурак и, как только начало темнеть, незаметно вышел на улицу.

Вот идёт барин в темноте один. Кошки на душе у него скребутся. Слёзы на глаза наворачиваются. Вдруг видит: прямо на дороге девочка сидит. Лет пяти, с зелёными волосами. И никого вокруг.

– Тятя, – вдруг говорит она барину. – Я домой хочу! На лошадке. В белую башенку.

И протягивает она барину серебряное ситечко для чая. А барин его потерял: может, как с год уже не видел.

– Я чаю хочу, – говорит девочка и в сумерках ему глазками и зубками посвёркивает. – Поехали уже, тятя!

– Она! – только и вымолвил барин.

Взял он девочку на руки и кинулся в сторону лошадей, спрятанных в березнячке. Бежит – ничего вокруг себя не видит. Вот уже лестница странная, к земле прибитая. Только он лестницу перешагнуть хотел, а девочка как закричит ему в самое ухо:

– Тятя, тятя, смотри: зверь вернулся!

И рукой ему влево машет. Он голову повернул и обомлел. На месте застыл как вкопанный.

Несутся на него два жёлтых, фосфоресцирующих глаза. Над ними дым валит чёрный и искры сыплются. А девочка барину в ухо опять кричит:

– Тятя, тятя! Беги, а то зарежет!

Себе не помня, рванулся барин с девочкой в последний миг, и волной горячего воздуха его с силой в грудь ударило. Покатился он по земле, а зверь огнедышащий как завоет! Смотрит барин из-под руки, которой девочку прикрывает, а зверь всем своим длинным-предлинным телом по железной лестнице стучит-содрогается. Проскочил мимо, только, как у ящерицы, кончик хвоста его оторвался и по инерции за своим хозяином-чудовищем катится.

Барин затаился и с девочкой за происходящим наблюдает. Видят они, по помосту, перед которым, наконец, ящик на колёсах остановился, люди к нему идут. Слышат, как они задвижку отодвинули с той стороны, что им не видна, и ящик открыли. Потом стали какие-то предметы выгружать, ящики и мешки выволакивать. Вот выгрузили, кажется, всё. Потом кого-то понукать стали внутрь залезть. Грубо понукают и буквально вталкивают внутрь.

– Господи, Царица Небесная, людей на ящики обменяли! – ужаснулся барин.

– А я от них убежала, – сказала девочка и тихо заплакала.

Тут уже барину тошно стало. Он девочку к груди прижал и по кустам до рощицы берёзовой наконец добрался.

Лошадей они с конюхом, который остался стеречь, табуном восвояси погнали. Конюх – один из тех двенадцати – барину верным и остался.

* * *

История поместья после этого происшествия на время осталась покрытой мраком. Никто не знал, что сделалось с барином и девочкой: доехали ли они до поместья в ту ночь.

Но известно, что некоторое время спустя в городке решили проложить дорогу к поместью, чтобы доброго барина навестить – порадовать.

– А что, мужики? Будем к барину в гости ездить. А он к нам. Мы ему поможем. Всё-таки поместье – это наша родина. Как там наши родители, бабки да дедки поживают? Чё-то и мы соскучились по родным местам.

А надо сказать, что отношение у мужиков да парней ко всему происходящему в городке к этому времени изменилось. Зверь привёз им из далёких мест много полезных вещей. Он даже однажды привёз им из далёких мест жён. Это были хорошие и красивые жёны, с которыми мужики да парни народили много детей. Дети выросли здоровыми и крепкими. И всё было бы хорошо, если бы не одно обстоятельство. Каждый раз зверь, возвращаясь за своим хвостом, кого-то увозил. Конечно, время от времени он привозил новых жён, и всё повторялось опять.

Но в конце концов мужики и парни состарились и утомились. И вот решили проведать родные места. Лошадей у них не было. И единственной возможностью передвижения была лестница-чудесница, прибитая к земле.

Вот они и призадумались, как им в поместье попасть.

– А давайте сделаем просеку, прибьём на ней лестницу и когда зверь прикатит, мы в вагон сами залезем. Потом, когда он вертаться станет, мы стрелку переведём, он нас к поместью и дотолкает, – предложил один бывший пасечник, который к тому времени стал аптекарем.

– Да ты что Авсей? Ты что такое предлагаешь? – остановил его бывший косарь, который давно стал трактирщиком. – А охрана из вагона, что с ней делать? Она те как пульнет в голову из ружья! У тебя есть ружьё, Авсей?

– А мы платья наденем, матерями с детями прикинемся. Они, охранники, всё равно ничего не видят. У их очки чёрные!

– Не видят! А когда зверь нас в поместье прикатит? Ты, вообще-то, знаешь, куда он свой хвост впереди себя толкает? И я не знаю! А охрана знает! Вот она нас там в поместье и пульнёт.

– Дааа. Это что-то не тово-этого! – Почесали мужики затылки и разошлись.

И жизнь потекла по-старому.