Текст книги "Забег на невидимые дистанции. Том 1"

– Ну, парень, век буду благодарен, – произнес отец и протянул Ларсу свободную руку, как бы резюмируя диалог (второй он все еще поддерживал дочку, казавшуюся котенком на его груди), – спасибо, что не прошел мимо, как остальные.

– Рад помочь, – с облегчением улыбнулся Ларс и пожал руку в ответ.

На этом они распрощались. К тому моменту уже совсем стемнело.

Уважение в глазах этого мужчины и неподдельная благодарность женщины оказались достойной моральной компенсацией за утраченную возможность сблизиться с Лорой. И все же Ларсу было грустно, впервые так грустно. Трудно было разобрать, из-за чего именно: то ли из-за нарушенных планов, которые так долго и тщательно вынашивались; то ли из-за червоточины в глубине души, которая нашептывала, что он недостоин уважения и благодарности, ведь помогать девочке поначалу не собирался, сомневаясь, а не заняться ли ему лучше своими делами; то ли из-за того, что ему пришлось против воли выступить в неподходящей роли и доспехах благородного рыцаря…

Или была еще одна причина кислого настроения, самая неявная, самая неправдоподобная – эта девочка. Ему пришлось вернуть ее родителям (Пришлось? А ты что, хотел оставить ее себе? Брось, Ларс, что ты вообще, мать твою, несешь?), а когда все слова были сказаны и наступил момент оставить в покое воссоединившуюся семью, он не смог отказать себе в возможности напоследок взглянуть на Нину.

Невозможно было расшифровать эмоцию в ее взрослом взгляде, но под ключицами пробежал холодок, как будто кабинка роллеркостера замерла в самой верхней точке, прежде чем сорваться вниз.

Удаляясь от здания администрации парка, погруженный в свои мысли, Ларс краем глаза приметил худого взъерошенного паренька примерно своих лет, который с перекошенным от испуга лицом мчался к радиорубке, задевая и расталкивая встречных. Ларс не придал этому значения. Он все еще чувствовал груз на указательном пальце, но вскоре, шаг за шагом, фантомное ощущение оставило его, чтобы вернуться позже, спустя много лет.

Возвратившись к приятелям, Ларс узнал, что, пока его не было, Лору забрал отец. Он приехал внезапно, был очень зол и силой увел ее в машину. Девушка плакала. Услышав это, Ларс всей душой пожалел, что не оказался рядом, а помог этому ребенку, и тут же всей душой возненавидел себя за это сожаление. Разве не приобрел он сегодня нечто большее, чем симпатия противоположного пола, которой, откровенно говоря, у него в избытке? Всем одновременно не поможешь, даже если хочется. Приходится выбирать.

Если бы кто-то хотел узнать ответы на вопросы, как человек может и сокрушаться своему поступку, и гордиться им, и жалеть, что поступил так, а не иначе, и радоваться этому, испытывать небывалый прилив сил от полученной похвалы, и ощущать себя самозванцем, недостойным доброго взгляда, ему следовало бы спросить об этом у Ларса в тот вечер и познать всю глубину человеческих противоречий.

Безумно жаль, что Лора уехала, они ведь даже не поздоровались, а ее отец всегда вел себя как полный мудак. Но воспоминания о том, с каким теплом и уважением ему пожали руку, как на него смотрели покрасневшими глазами, хлюпая носом, ловили каждое слово, смеялись осипшим от слез и нервным голосом, – затмевало все сожаления о разрушенном плане, смытом волной обстоятельств, словно песочный замок на приливе.

Ему понравилось помогать. Ему очень понравилось помогать людям. Новое чувство переполняло самовлюбленного подростка, и на его фоне ущемление личных интересов приобретало оттенок естественной платы за возможность вершить добрые дела.

Приятели не заметили в нем внутренней перемены, да и никто снаружи не заметил бы то, что перестраивается внутри человека как будто на уровне молекул. Сегодня ему впервые выпала возможность изменить себя в лучшую сторону. Наступит день, и окружающие тоже заметят это, но не сейчас.

Вновь оказавшись в компании, уже изрядно подпитой, Ларс предложил разыграть три ненужных ему билета путем посещения тира, а затем собираться домой, чтобы успеть на последний автобус и до полуночи добраться в Уотербери. А в идеале – еще и успеть протрезветь, чтобы от родителей не влетело. Предложение было встречено положительно.

Через время, покидая все еще шумный и переполненный парк, подростки не представляли, что в последний раз посещают Глэдстоун, этот островок веселья и беззаботного детства, затерявшийся между несколькими городками округа Нью-Хейвен, штат Коннектикут. Таким, как сегодня, он и останется в их памяти. Мальчишки доедали соленый арахис и чипсы, весело обсуждая результаты стрельбы в тире, на ходу выгребали мелочь на проезд из всех карманов, и ни единой серьезной мысли, к счастью, не посещало их головы.

* * *

Высокий худой темноволосый юноша выкуривал сигарету за сигаретой, внимательно наблюдая за эмоциями на лицах старшеклассников.

Прокуривая едким дымом одежду и пальцы (а ведь запах обязательно учует мать, но сейчас его это не волновало), он успевал в нужный момент улыбаться, смеяться или вставлять колкую шуточку, улавливая общее настроение и невзначай напоминая о своем присутствии.

Желтая пачка «American Spirit», театрально извлекаемая из нагрудного кармана клетчатой рубашки, помогала ему строить из себя дерзкого парня, которому родители не указ (даже самому верилось), что в действительности было далеко от правды. Но чтобы тусоваться в такой компании, как эта, притворяться нужно много и умело. В этом он поднаторел, ведь вся суть школьных будней сводилась к социальной мимикрии с целью выживания.

Как положено, в группе подростков обычно имеется один альфа, за поведением которого (с целью откусить немного власти) следят все остальные, чтобы угодить, помочь или поддержать – в зависимости от ситуации. Здесь альфой был Верзила Растин: помимо выдающейся для старшеклассника комплекции и силы он заслужил статус авторитета еще и из-за любви к спонтанным издевкам и жестоким шуткам.

Чувство юмора у него, надо сказать, было специфическое. Предугадать настроение Растина было невозможно, ссориться с ним – опасно, а дружить – престижно. Если, конечно, можно назвать дружбой пляску на минном поле. В старшей школе Вудбери его считали одной из значимых персон, без которой не обходилось ни одно крупное событие внутрисоциального характера, например, избиение новенького или злой розыгрыш над учителем.

– Народу тут сегодня, конечно, – быдловато сплюнул Растин, – хрен пройдешь.

– А вот и я говорю, слиском много людей, и с сего бы это, ведь Хеллоуин только послезавтра, а кто-то узе в костюмах, ну не придурки? – затараторил автоматом главная шестерка Растина – паренек с плохими зубами по имени Сэм, которого тот всегда таскал с собой.

Его еще называли «сепелявый Сэм», над чем Верзила гоготал в голос прямо при компаньоне. Отношения между ними сложились весьма своеобразные, и никто не мог взять в толк, что держит вместе опасного хулигана с нотками великодушия в характере и трусливого аутсайдера, кроме взаимного симбиоза самоутверждения-прислуживания. И ведь ясно, что было там что-то еще.

Подростки пили пиво – и не из каких-то там дешевых жестянок, а настоящее, в стекле, как взрослые. Верзиле продавали все, не спрашивая документы. Вместе с пособниками он примостился за аттракционом с лошадками, потому что сестра одного из парней каталась на них, пока ее старший брат изображал из себя того, кем не является, пробовал травку и злобно подшучивал над теми, кто брезговал и отказывался.

Затянувшись, Йен вернул косячок Растину – рука его совершила довольно рискованное, фамильярное движение, и он надеялся, что все это заметят, а сам Растин не придаст значения. Сегодня он не впервые демонстрировал доверительные отношения с альфой, повышая собственный статус, а тот всего дважды над ним подшутил, к счастью, беззлобно.

Повод был идеальный, невозможно таким не воспользоваться: дело в том, что Йена не отпускали в парк без младшей сестры, и пришлось брать ее с собой – после продолжительного и выматывающего спора с матерью. Узнав, что кто-то из компании будет таскать с собой малявку, Растин сказал: «Дерьмовый план, Йенни. Что, не хватило яиц отказать? Делай что хочешь, но чтобы я ее не видел».

Для Йена этот вечер был слишком важным, чтобы позволить пятилетней помехе все испоганить. Поэтому он прятал ее на аттракционах, то и дело отлучаясь от своих развязных приятелей, которых, на их счастье, не вынудили угрозами тащить за собой братьев или сестер (а побывать в Глэдстоун – мечта любого ребенка округа Нью-Хейвен). Йен принял препятствие как вызов и пока справлялся с лавированием между «угождать Растину и быть поблизости» и «присмотреть за капризной малолеткой». Как и любой подросток, он не горел желанием возиться с детьми, когда есть возможность оттянуться в парке со сверстниками и поиграть в увлекательные социальные игры во власть.

Являясь, в сущности, не самым плохим парнем, Йен в глубине души любил свою сестру. Но свободу и развлечения он любил больше. Будучи младше, они много времени проводили вместе, играя во все подряд. А потом Йен вырос, а Нона все еще оставалась слишком маленькой, чтобы понять и принять новые интересы брата, чьим временем прежде пользовалась безлимитно. Она всеми способами требовала к себе внимания, чем еще сильнее раздражала и отталкивала брата. Это привело к тому, что он стал металлически холоден к ее манипуляциям, провокациям и слезам, как будто кто-то щелкнул пальцами и подменил его.

Вот и сегодня, если бы девочка не устроила истерику с «агонией» на полу, мать не заставила бы Йена брать ее с собой. «Либо ты идешь с нею, либо не идешь вообще», – процедила она и так хлопнула дверью, что дальнейшие пререкания казались бессмысленны. В отместку за эту подставу Йен весь вечер почти не разговаривал с сестрой, не обращая внимания на хныканье и прочую актерскую игру. Чисто механически он переводил ее из одного места в другое, покупал билет и вручал ей в руки, чтобы избавиться на следующие десять минут, и вновь спешил к приятелям.

Невероятно интересные рассказы о том, кто, кого, как и когда отметелил/облапал/унизил, необходимые ему рассказы, долго ждать не могли. Он обязан быть в курсе всего, о чем говорят в этой компании. Малый просчет, незнание – и ты уже чужак. Как полицейский, что вживается в мафиозную группировку, он должен всеми способами стать своим. Так что сестра занимала его мысли меньше всего, особенно сейчас, под дурманящим облаком травки, употребление которой – еще один метод быть наравне с остальными.

Общаясь с ребятами постарше, Йен Флинн ощущал удовлетворение и гордость. Он сам сумел поставить себя так, чтобы к нему хорошо относилась условная школьная элита, считая в общем-то полезным и смышленым парнем. Вот только Нона всех раздражала, включая самого Йена, и было бы очень здорово от нее избавиться, но делать было нечего. Он приглядывал за нею менее чем вполглаза, основное внимание уделяя расположению Растина и его прихвостней, которые уже достигли возраста презрения к аттракционам и любви к выпивке. Включая Йена и Растина, сегодня их было семеро, и все уже захмелели.

За разговорами и взаимными подтруниваниями прошло значительно больше времени, чем длительность сеанса на лошадках, куда Йен упрятал Нону в последний раз. Но под действием марихуаны и пива, увлеченный смешными историями друзей, подросток об этом не вспомнил. Его качало на волне легкости, а еще – немного хотелось помочиться, но совсем малость, где-то на задворках разума проклевывалось это желание. Которое он, собственно, и осуществлял за палаткой с попкорном, когда весь воздух вокруг загремел от женского голоса.

Первый вопрос – почему так громко? – сразу же получил ответ, стоило поднять глаза и увидеть перед собой столб с рупором громкоговорителя (столб, который он только что пометил). Второй вопрос – что происходит? – оказался сложнее для затуманенной токсинами головы. Сначала слов было не разобрать из-за помех, и от внезапности Йен даже пригнулся, чуть не испачкав брюки. Это был бы окончательный крест на его репутации. Йен Флинн обоссался прямо в парке, представляете? Как опущенный в тюрьме, даже хуже.

– …минут назад потерялась… – Часть объявления невозможно было расслышать из-за смеха ребят, а смеялись они над тем, с каким лицом он вышел из-за палатки, застегивая ширинку так быстро, что чуть не прищемил кожу. – Ростом примерно три с половиной… прошу всех… осмотреться… прямо перед вами.

– Нет, – пробормотал Йен с отсутствующим видом. – Нет, нет.

– Ты там че, обоссался, малыш Йенни? – заржал Растин, а за ним и остальные, словно игрушки, которые повторяют за тобой любые звуки.

– Да заткнитесь вы все! – Он ждал, что информацию повторят, но смех мешал ему услышать что-либо.

– Ты охренел? – Растин опустил пиво. Это было не по протоколу.

– Сколько времени? Сколько времени мы уже торчим здесь?!

Все молчали, пораженные внезапной переменой в его поведении, которая нарушала негласные условности. Подобной дерзости от него никто не ожидал.

– А чего ты так засуетился? Надо домой, к мамочке?

– Больше десяти минут, да? И больше двадцати…

– А! Я понял. О малой вспомнил? Я думал, тебе на нее насрать.

Из-за спазма в груди Йену стало больно дышать. Он бросил в траву бутылку с недопитым пивом и побежал. При каждом касании о землю чувствовалось, что сердце бьется прямо в пятках. За считаные секунды Йен оказался у карусели, куда посадил Нону, – сколько непростительно долгих минут назад? Он не смог бы сосчитать, даже если бы догадался посмотреть на время. На лошадках катают семь-восемь минут, максимум – десять, и девочка давно должна была сойти и дождаться брата. Но он не явился вовремя, и теперь сестры нигде не было видно.

Йен запаниковал. Вокруг как будто закончился воздух, а грудь сдавило тисками. Осмотревшись, он заставил себя успокоиться и посчитал от десяти до минус десяти, прежде чем действовать дальше. Старался, чтобы скорость счета совпадала с реальными секундами, так, ему казалось, будет более действенно. Заодно обдумал, что делать: для начала спросить кондуктора, не видела ли она его сестру, и подробно описать Нону. Итак, во что она была одета? Сделала ей мама сегодня один хвостик или два, или заплела косичку из сверкающих кучерявых волос? Во что обула ее?

Бесполезно, он слишком испуган, чтобы вспомнить.

Однако к пожилой женщине, что запускала лошадок, все-таки подошел, от безысходности. Как он и думал, она не смогла ему помочь, весьма раздражившись его путаными объяснениями. В конце концов, она просто выполняла свою работу, поворачивая рычаг и засекая время (а он ей, между прочим, мешал), и не была обязана помнить всех детей, которых за вечер на лошадках катается порядка сотни, а то и больше.

Йен запаниковал еще сильнее. Теперь сердце стучало все выше, как будто подбираясь к глотке, чтобы извергнуться мучительной рвотой. Отойдя от лошадок, куда уже загрузили новую партию жизнерадостных детишек, на почтительное расстояние и наблюдая, как родители фотографируют каждый дюйм пройденного их чадами пути, Йен вспомнил, что у него на телефоне тоже есть фото сестры. Порывшись в заднем кармане, он выловил сотовый с маленькой трещиной на экране и быстро нашел нужную картинку. На ней Нона стояла в красных нарукавниках у надувного бассейна и корчила рожицу специально для брата. Веселый был день… Зачем он решил ее тогда сфотографировать? Может, она сама попросила?

Йен увеличил изображение. Теперь трещина тянулась прямо через лицо девочки, рассекая его на две неравные части, словно виртуальный шрам. Но парень настолько привык к дефекту экрана, что не обратил внимания на зловещее предзнаменование.

Целую вечность он потратил на то, чтобы опросить прохожих. Но практически никто всерьез его не слушал и спешил пройти мимо, полагая, что он что-нибудь рекламирует. Кому было дело до его паники, до потерявшейся сестры? Единицы задерживали взгляд на экране и отрицательно мотали головами. Неудивительно, ведь поток людей – громкий, оживленный, поглощающий сладкое и напитки в больших количествах и не прекращающий общаться и смеяться – двигался слишком быстро: никто в этом чертовом парке не стоял на месте и двух минут! Бесконечное броуновское движение, в котором частицы-люди не утруждаются запоминать друг друга.

С момента, как Нона сошла с карусели, здесь уже несколько раз полностью сменилось «поколение» присутствующих. Проклятие!

Йен остановился и подумал: куда могла пойти маленькая девочка, не обнаружив брата и вообще ни одного знакомого лица в людном месте? Могла начать искать его и заблудиться, а могла отправиться к чему-то, что привлекло ее внимание. Например, цветной фургончик со сладостями, увешанный гирляндами, сияющими в желто-красных тонах. Ну, конечно же, она пошла туда, идиот! Йен бросился к фургону, заранее испытывая облегчение: наверняка Нона скоро найдется, абсолютно точно это произойдет с минуты на минуту, и ему не придется возвращаться домой одному и объяснять родителям, как это случилось, как он посмел это допустить.

Сегодня вечером он был хреновым братом, это если говорить откровенно, но он обязательно исправится, Господи, если ты существуешь, я тебя умоляю, только бы она нашлась, я обязательно стану хорошим братом для Ноны, самым лучшим братом, она ни в чем не будет нуждаться, я не буду больше злиться на нее за всякий пустяк, я буду защищать и баловать ее, боже, я оценил твою иронию и усвоил урок, хватит, прекрати, неужели не видишь, что я и так уже в штаны наложил, умоляю, дай мне еще один маленький шанс, не отнимай ее у нас!

Чудовищно много неприятных, скользких, режущих мыслей успел обдумать Йен за те несколько секунд, что мчался к сладкому фургону, грубо задевая прохожих и не извиняясь. Она не могла уйти далеко, – пульсировала обнадеживающая мысль, – просто не могла, ей всего пять лет, она спокойный ребенок, ну куда она могла убежать? Бродит где-то поблизости своими маленькими ногами, наверняка кто-то ее видел, но не запомнил – мало ли детей в парке? Я скоро ее найду у какого-нибудь ларька со сладкой ватой, возьму за руку и как следует отругаю за то, что не осталась ждать меня у карусели. Господи боже, но какое я испытаю облегчение! Самого себя буду ругать в тысячу раз сильнее, только позволь найти ее!

Ничего плохого не могло случиться, ведь это же я и моя жизнь, в ней никогда не происходило чего-то настолько дерьмового, вот и сейчас не может. Это же только в книгах или остросюжетных фильмах дети пропадают бесследно, их воруют на органы, или убивают ради забавы, или того хуже… Господи, не допусти этого! Ей же всего пять лет! Как ты можешь быть самым добрым, мудрым и всеведущим, если в мире, созданном тобой, пятилетних девочек похищают ради… Да где же ты, Нона?!

Продавец сладостей мучительно долго изучал цифровую фотографию, искал очки, хмурился, щурился (видимо, действительно пытался вспомнить) и, наконец, заявил нечто в том же духе, что и кондуктор, но более дружелюбно. Нет, он не видел эту милую девочку. А может, и видел, только, само собой, как тут упомнить всех? Ведь он видит так много детей за смену, что и звезд на небе меньше. А что, в самом деле, случилось? Потерял сестру? Не переживай, обязательно найдется. Это же Глэдстоун. Что тут может случиться, парень? Кстати, хочешь мороженого?

Йену стало жутко. С момента, как он хватился Нону, прошло минут семь или около того. Какое расстояние за это время могут преодолеть ножки ребенка? Гораздо меньшее, чем ноги того, кто этого ребенка может поднять и унести.

Йен представил, как будет сообщать об этом матери, как она сначала примет его слова за розыгрыш, а потом у нее начнется истерика с вырыванием волос, а отец, ни слова не говоря, вышибет из него все дерьмо – для начала, и только после этого позвонит в полицию. Все обязательно так и будет. Ты ведь не телефон потерял, не кошелек, не пачку салфеток, братец, ты свою сестру, единственную сестру пяти лет от роду потерял, живого маленького человека, которого все любят, у которого вся жизнь впереди, ты позволил, чтобы с нею что-то случилось, мать твою, говна ты кусок, пока развлекался там со своими сраными друзьями, из кожи вон лез, чтобы им понравиться, а о сестре и думать забыл, ублюдок чертов! И где она теперь? Что с нею? Одному богу известно, да только он тебе не подскажет.

Отец в семействе Флиннов строгий, но не по делу детей не трогал. А сейчас именно такой случай, когда по делу – это мягко сказано. Йен поймал себя на мысли, что и сам бы себя избил, если бы мог. Когда отец начнет, он не будет сопротивляться. Внезапно парень заметил неподалеку ребенка, по росту и комплекции напоминающего Нону. Девочку кто-то уводил, парнишка с неестественно белыми волосами держал ее за руку, они двигались наперерез Йену. Он понимал, что вероятность ничтожна, и все же бросился в их сторону. Не пришлось смотреть ей в лицо, чтобы понять: это не Нона. На расстоянии пары ярдов все стало ясно, и Йен остановился. Парочка даже не заметила его.

Еще несколько минут Йен рыскал по окрестностям, словно раненый зверь в поисках укрытия. Он уже никому не показывал фото, просто звал ее, бесконечно повторяя незамысловатое имя слабеющим голосом, и прохожие сторонились его с брезгливостью и недоумением – он напоминал им наркомана в период ломки. Однако весь хмель и дурь полностью вышли из организма Йена с по́том и слезами, которые незаметно для него самого текли последние несколько минут. Внутри остался только пережеванный комок страха, который невозможно переварить. Он размягчал коленные чашечки, как молоко размягчает печенье.

Ноны нигде не было. В таком огромном количестве людей вокруг – не было того единственно нужного человечка. Все его действия оказались бесполезны, как и он сам. И тут Йен вспомнил, что все началось с объявления по громкой связи. Вроде бы там произнесли «Нина», а не «Нона», но возраст совпадал, если он все верно услышал за ржанием этих придурков. Насчет одежды трудно было что-то сказать, он напрочь забыл, во что его сестру сегодня одели.

Нина. Может быть, там просто ошиблись, перепутали одну букву? Может быть, его сестру уже кто-то нашел и отвел туда, куда приводят всех потерявшихся детей, чтобы связаться с нерадивыми родителями? Может быть, сестра нечетко назвала свое имя? Она ведь боится незнакомых людей и впадает в ступор, контактируя с ними. А он носится тут, как полный идиот, пока она сидит в пледике с ромашками и с кружкой чая от сердобольной служащей парка, в каморке, куда ее привели, чтобы сделать объявление, и ждет его прихода…

Словно безумный, ничего не видя перед собой, Йен полетел к административному домику в центре парка, откуда, как он давно знал, велось звуковое вещание. Ему нужен был кто-нибудь, являющийся работником, а не посетителем. Но смелые мечты оказались разрушены. Ему сообщили, что потерявшуюся девочку – НИНУ – уже нашли и возвратили родителям несколько минут назад. Йен на всю жизнь запомнил ее фамилию, в тот момент она звучала для него, словно тонкое лезвие, что погружается в плоть, чтобы оставить рубец.

Преодолев порог шока, Йен попросил сделать еще одно объявление. Он слишком волновался, чтобы адекватно описать внешность сестры, к тому же сейчас почему-то казалось кощунством как ни в чем не бывало рассказывать, какие у нее волосы, рост и глаза. Поэтому он произнес несвязную чушь, показывая фото на экране мобильного. Его поведение вызвало подозрения у заведующей по техническому обеспечению парка, но следы слез на лице и надломленный голос убедили ее, что это не шутка.

Йен заранее знал, что никто не приведет ему сестру, как несколько минут назад привели эту девочку ее счастливцам-родителям. Не бывает таких совпадений, молния дважды в одно место не бьет. Этот парк исчерпал свое везение на сегодняшний вечер. Нона растворилась, как капля воды в океане, никто не доставит ее сюда на блюдце и не воскликнет: хеппи-энд, дружище, расслабься! Ведь с тобой не могло случиться подобного!

Женщина в пушистой серой шали посоветовала Йену ждать поблизости и скрылась в пристройке. Она несколько раз четко и доступно повторила объявление. Йен слушал его, сидя прямо на газоне, как будто с толстым слоем синтепона в ушах. Кислое осуждение считывалось с лиц ближайших прохожих, которые сразу понимали, что к чему. Многие в разных районах парка, кто вникал в услышанное, подумали, что это остроумная хеллоуинская шутка о двух якобы исчезнувших девочках одного возраста и с похожими именами. Может, даже рекламная кампания в преддверии праздника, а в канун Дня Всех Святых по парку будут бродить, держась за руки, две девочки, загримированные под зомби или привидений, и продавать что-нибудь, вот увидите, так все и будет! На какие только трюки ни пойдут эти проклятые маркетологи, лишь бы увеличить оборот прибыли и посетителей Глэдстоун-парка!

Йен уже был не в состоянии объяснять или доказывать. Осуждающие взгляды в свою сторону он принял как заслуженные. Старший брат потерял сестренку, очевидно, этому поганцу не было до нее дела, вот она и пропала. Если бы следил лучше – она была бы на месте, вот так. Сам виноват, а теперь трясется и наделал в штаны, представляя, какую взбучку ему устроят дома. Ну и поделом ему. Вот как все они думали, и разве можно с этим спорить?

Йен сидел на стылой земле с ощущением, что его ментально расчленили. Все уже случилось, все идет по сценарию, который не остановить и не перезапустить, что бы он ни предпринимал. А все потому, что Ноны нет в этом парке. Ее уже не было здесь, когда он хватился. Точка невозврата пройдена еще до того, как была замечена.

Юноша прождал полтора часа. Женщина еще три или четыре раза повторяла сообщение, но никто не появился. К ночи совсем похолодало. Йен обхватил костлявые колени и положил на них голову, игнорируя то, что начинает дрожать. Теперь не имело значения, что будет с ним и что он будет чувствовать. Ноны здесь нет. Какая жуткая, сюрреалистичная мысль. Он не мог ее принять, зная ее истинность: не получалось, она не ложилась в голову, как кубик в отверстие для шарика.

Если бы она оставалась в парке, ее бы уже нашли. Кто-то точно обратил бы внимание на одинокого испуганного ребенка, ведь эту Нину обнаружили прохожие, и довольно оперативно. Значит, скорее всего, еще на момент первого объявления Ноны Флинн уже не было здесь.

Йену становилось до тошноты паршиво от мысли, что его сестру кто-то увел из парка, пока он курил траву и ржал над тупыми рассказами Растина. Кто-то посторонний и явно не с добрым умыслом. Взял ее за руку, прикидываясь хорошим парнем, и увел, сделав все быстро, аккуратно и профессионально, не вызвав паники у ребенка и подозрений у окружающих. А она пошла, разумеется, ведь ей пять лет, и нет на свете существа более доверчивого, чем его вредная назойливая сестрица.

Что они сделают с ней? Что они делают с ней прямо сейчас? Жива ли она в этот самый момент, пока он сидит на холодной земле и проклинает себя, зная, что больше ее не увидит? Хотелось повалиться на бок, как мешок с гнилыми овощами, и скулить от собственной ничтожности. Женщина в шали посоветовала ему вызвать полицию, выглянув из своего укрытия. Йен решился на это не сразу, хотя телефон держал в оцепеневших пальцах все это время. Он не мог решить, кому звонить первее: родителям или копам. Эта мысль сводила с ума. Ведь он всего лишь хотел провести время со школьными приятелями, почему же этот обычный вечер превратился в ужасающий фарс? Зачем ему навязали ее, зачем заставили взять с собой? Почему бог допустил это, зная, чем все обернется?

Дома отец сломал ему несколько ребер. Он здорово его отпинал, мать даже не пыталась остановить его. Юноша смиренно принял заслуженное наказание. Боль, которую он испытывал параллельно – боль психическая, – была гораздо сильнее, и взрывы по всему телу от нее отвлекали. В тот вечер он возненавидел себя. Это была только его вина: не мамы, не бога, а его. Почему ту девочку нашли, а Нону нет? Почему не наоборот? За что мироздание выбрало наказать его, а не кого-то другого, кто тоже не уследил за ребенком? Разве это честно? Разве справедливо? Почему забрали Нону, их родную Нону, а не эту чужую девочку, что в ней такого особенного? Она нашлась без проблем и вернулась к родителям, почему именно так?

Неужели Йен сделал что-то неверно, если мир в этот раз накренился под недопустимым углом, и все к чертям обрушилось? Удача отвернулась от него, теперь навсегда.

Если бы можно было отмотать время хоть немного назад! Одна маленькая деталь, один незначительный выбор – остаться дома или пойти в парк, – измени ты ее, и все сложится по-другому. Лавина боли и страха не сойдет с горы, не похоронит под собой благополучную семью Флиннов, обыкновенную семью, в которой не случается несчастий. Цепь бытия продолжит быть прочной, и привычный мир Йена не рассыплется песчаным замком. Все это похоже на кошмарный сон, от которого не очнуться.

Пока отец избивал его, Йен отчетливо вспомнил, в каком она была платье и курточке, какие были на ней носки, сколько хвостиков сделала ей мама, вспомнил детский русый пушок у нее на щечках, грязные ногти на руках, сколько стаканов содовой она выпросила у него за вечер и как уговаривала брата хоть немного с нею прокатиться, а он холодно игнорировал ее просьбы, как краснели ее глаза, получая отказ раз за разом, а искренняя улыбка превращалась в вялую полоску – безнадегу ненужного человека, слишком рано познавшего бессердечие близких.

Он вспомнил ВСЕ и укрепился в мысли, что один виноват в случившемся. Родители, скорее всего, возненавидят его и будут негласно обвинять всю жизнь. Так все и будет, он согласен с этой участью. Но их ненависть и в сотую долю не сравнится с отвращением, которое Йен сам к себе испытывает. Он несет ответственность за случившееся и обязан искупить вину. Он все исправит.

Пока Йен лежал на полу в гостиной, скорчившись, а отец вытирал руки от крови о собственные брюки и утробно дышал, раздумывая, продолжать или его непутевому хреносынку на сегодня хватит, мысли Йена вихрем кружились вокруг того, что он обязан сделать.

Нону Флинн так и не нашли.