Текст книги "Забег на невидимые дистанции. Том 1"

Мэрион подъехал быстрее всех, его сразу вырвало прямо через сетку шлема, который чудом на нем оставался. Кто-то поспешил за тренером, спотыкаясь на дрожащих ногах. Никто не мог заставить себя приблизиться к Дезу и хоть чем-то помочь. Никто не знал, как можно ему помочь.

Происходящее не соответствовало привычной реальности мальчиков, такого просто не могло быть в их обыденном мире, они не понимали, что им делать, никто не заложил в них скрипты поведения для подобных случаев. Упираясь в лед обеими руками и низко опустив голову, Дезмонд страшно захрипел, как будто пытаясь выговорить какое-то слово. В этот момент раздался голос тренера. Пока он бежал к ним, продолжая выкрикивать что-то о телефоне и больнице, Сет прижимал руку к себе, баюкая нарастающую пульсацию боли. Он безразлично наблюдал, как у него под ногами разрасталось личное красное озерцо, и думал, что мог бы оказаться на месте Деза. Очень легко мог бы оказаться там, если бы мироздание повернулось хоть на сотую долю дюйма под другим углом.

Никто из них почему-то не верил, что Дезмонд по-настоящему умрет, может быть, просто грохнется в обморок, потеряет много крови или что-то такое. Остальное было как в тумане. Сет и сам все время терял сознание, урывками возвращаясь в реальность. Сил больше не было, и он просто сел на лед, прямо в красную лужу. Иногда он слышал обрывки криков, слышал, как кто-то плачет навзрыд, а когда открывал глаза, видел в основном ноги, а еще видел, что вся арена усыпана кусками защитной формы, словно поле сражения, и не мог понять, какое на этот раз положение занимает в пространстве, все еще сидит, или уже лежит, или его куда-то несут.

Несмотря на усилия Хэнка, помощь оказали несвоевременно. К приезду медиков мальчик уже несколько минут не издавал звуков. В тот день они впервые увидели, как тренер плачет. Рядом с ним весь в чужой крови рыдал-смеялся Мэрион, все время повторяя:

«Мама. Он сказал “мама”. Сказал “мама”».

Episode 3

В ЗДАНИЕ СТАРШЕЙ ШКОЛЫ Уотербери вошли элегантная женщина на вид не старше тридцати и среднестатистический мужчина лет пятидесяти. Они спешили. В опустевшем полутемном холле дробно отстукивали каблуки и шумела полицейская форма. Оба прибыли сюда сразу после работы, не заезжая домой. Дело касалось их единственного сына, а голос звонившего показался встревоженным, поэтому затягивать не стали. Явились по первому зову.

Супруги смотрелись контрастно, находясь рядом. Их союз вызывал множество вопросов у окружающих, побуждая нездоровое и невежливое любопытство. Она – молодая и привлекательная, изысканная, ухоженная, каждое движение ее подтянутого тела – намек на то, что эта женщина знает себе цену и обойдется дорого. Он – обыкновенный мужчина средней наружности, не урод и не красавец, возрастом его трудно обмануться, скорее он годится в отцы своей утонченной спутнице, чем в мужья. А еще проще представить его телохранителем прекрасной особы, безнадежно и безответно влюбленным, не имеющим шансов преданным псом.

Однако любой зрячий и сколько-нибудь внимательный человек при взгляде на эту пару не мог игнорировать ярко выраженную связь между ними. Как они вели себя рядом друг с другом, как смотрели, как двигались и разговаривали, сколько меж ними циркулировало теплого спокойствия и степенности, бессловесного взаимопонимания, все говорило о том, что в данном случае, увы и ах, не обошлось без подлинных чувств и супружеского счастья в длительной совместной жизни. Длительность как раз ставила под сомнение возраст женщины, она казалась слишком молодой для умудренной браком супруги. А возраст общего ребенка намекал на неприлично ранние роды или пластическую операцию.

Скарлетт в действительности было тридцать пять лет, но выглядела она моложе. Если ее донимали вопросами о бросающемся в глаза диссонансе между возрастом и внешностью, а такие люди всегда находились в ее окружении, женщина с наигранной улыбкой отвечала, что ее молодит любовь к самой себе. К зависти она привыкла с юных лет, ко всем ее видам, и однажды придумала эту фразу, чтобы отвечать одинаково всем любопытствующим, одновременно оставаясь вежливой и обрубая возможность дальнейшего диалога.

О природных уникумах вроде Скарлетт много всякого говорили за спиной. Самое безобидное, что можно было услышать, заключалось в том, что она ничем такую внешность не заслужила, как и всех вытекающих благ. Дабы отомстить за несправедливость, люди годами придумывали о ней всяческие злобные небылицы, реагировать на которые было все равно что сражаться с ветряными мельницами. На прошлой работе, например, до сих пор ходил слушок, будто она спит то с одним, то с другим боссом, а то и с двумя сразу (как удобно, думала она).

С течением времени и притоком новых людей в свою жизнь Скарлетт поняла, что не в силах бороться с укоренившейся веками природой человеческой зависти. Слишком сильный враг, слишком слаженно и безотказно работает, и в его рядах всегда будет пополнение.

Пришлось выбрать путь вежливого (чаще всего) бойкота. Конфликты были ей не по душе, она предпочитала не реагировать, к тому же отсутствие реакции (и каких-либо оправданий на небылицы в свой адрес) подчеркивало ее статус. В конце концов, у нее была красота и жизнь, которую нужно прожить так, чтобы ни о чем не жалеть. Это стало ее главной целью после окончательного разочарования в людях и дружбе с ними. Никто не имел права портить ей жизнь, и по возможности Скарлетт избавлялась от несущих негатив.

Ее отец служил полицейским до самой пенсии, а потом стал частным детективом и консультантом по вопросам криминалистики. Когда девушке было шестнадцать лет (а сыну ее сейчас столько же), к ним в гости стал захаживать друг и напарник отца, одинокий лейтенант Клиффорд тридцати семи лет от роду. Выправка у него была что надо, и форма очень шла к простому, мужественному лицу. Стоит сказать, что и кольцо на безымянном пальце папиного друга не остановило бы Скарлетт, ведь к шестнадцати она научилась достигать целей любыми средствами, ставя личные интересы превыше других.

Как человек, с детства несущий проклятие «слишком красивая», она лучше других знала, что внешность в человеке не решающий фактор. Напарник отца абсолютно точно не был привлекателен в общепринятом смысле, однако при длительном наблюдении закрадывался вывод, что довольно стандартная наружность призвана подчеркивать иные его достоинства: он отлично ладил с отцом, редко, но всегда удачно шутил; мама была без ума от его воспитания и умеренного темперамента (ей-то с мужем повезло меньше), а Скарлетт – от служебных баек о совместных операциях и расследованиях, в которых лейтенант демонстрировал себя с бравой стороны.

Отец всегда отзывался о нем одинаково тепло, присутствовал Клиффорд рядом в тот момент или нет. «Он профи и всем нашим дает просраться», – хрипло смеялся глава семейства, подвыпив и раскурив сигару. Скарлетт нравились рабочие истории отца, касающиеся предмета ее недвусмысленного интереса, она готова была слушать их как сказки перед сном. И, слушая, убеждалась, что перед нею – достойный человек. Деяния и харизма красили лейтенанта ярче любой физической оболочки.

Сначала они просто переглядывались. С каждым разом во взглядах обоих становилось все более явным намерение, которому трудно подобрать название, настолько осторожным и смутным оно было. Клиффорд часто бывал у них в гостях, стал практически членом семьи. Ему доверяли настолько, что он мог находиться дома, когда ему хочется, даже в отсутствие хозяев, если потребуется.

Спустя длительное время они позволили себе заговорить друг с другом, сталкиваясь в стенах большого дома, но диалоги были краткими и безобидными, все в рамках приличия, к большому сожалению Скарлетт. Ее томило чувство, пока неведомое лейтенанту, перед ним была дочка лучшего друга, создание прелестное и неприкосновенное. Должно быть, он бы так ничего и не понял, не предпринял, если бы Скарлетт не выразила интерес в более грубой и доступной форме. В тот день перед сном Клиффорду пришлось долго лежать на животе, постанывая от ноющей боли в паху, и вспоминать маленькое событие, изменившее абсолютно все.

Все было как обычно, ничто не предвещало резких перемен. А потом… нутро напрягалось от этих воспоминаний даже спустя много лет. Его рука внезапно на ее шее. Слишком близко друг к другу. И слова, которые она прошептала ему.

«Все это будет вашим, лейтенант Клиффорд».

Вот так она сказала, и господь свидетель, что инициатором всего стал не он, взрослый мужчина (полицейский!), а она. Она, юная и обворожительная дочь его напарника, неприкасаемая и недоступная ровно до тех пор, пока сама не заставила его к себе прикоснуться, а он, ошеломленный, подчинился. Видит бог, он этого не хотел, даже не помышлял, но теперь ни о чем другом думать не мог.

Шея и губы Скарлетт, ее ключицы и волосы, каждый дюйм ее молодого тела стоял перед глазами лейтенанта, распаляя воображение. Наживка казалась слишком сладкой, слишком нереалистичной для того мира, в котором он жил, но несмотря на подозрения, он не мог ее проигнорировать.

Как бы ни хотелось держать себя в руках, не предавать товарища, чтить букву закона и многое другое, девушка оказывала напор, которому одинокий мужчина не мог сопротивляться. Не засматриваться на нее во время привычных визитов, не грезить о чем-то большем оказалось выше его сил.

Через неделю они стали тайно встречаться, еще через неделю Скарлетт нанесла ему ответный визит, и с тех пор настала ее очередь часто бывать у него в гостях. Сам Клиффорд сократил число посещений до одного раза в неделю, чтобы не выдать себя ненароком и как можно реже видеть глаза ее родителей. Ни о чем не подозревающих, доверяющих им обоим родителей.

Для несовершеннолетней Скарлетт оказалась поразительно резвой и умелой, поэтому быстро взяла все в свои руки. Лейтенанту, попавшему вдруг в оборот сладострастия и женского коварства, оставалось завидовать самому себе, надеясь, что это не сон, ведь больше никто не знал, как ему повезло. К девушке он привязывался тем сильнее, чем более жгуче мучила его совесть, и в конечном счете беспокоился об одном: как бы она сама не передумала.

Короткое время спустя тридцатисемилетний полицейский не представлял своей жизни без уже семнадцатилетней дочери своего коллеги. Запретность отношений, как правило, играет на руку самим отношениям. У них не было шансов разлюбить друг друга.

Благодаря осторожности и удаче никто не знал об их связи, кроме них самих, что подкрепляло страсть, бурную и неуправляемую в течение первого года. Затем их чувства стали более умеренными, но по-прежнему крепкими. Они притерлись друг к другу и жили теперь с ощущением, будто знакомы уже сотню лет. То, что они испытывали, оформилось в подлинное чувство и не нуждалось ни в осуждении, ни в доказательствах. Влюбленные знали, что это навсегда, как люди знают вкус воды, и не хотели чего-то иного. Жизнь обоих имела смысл только при возможности быть вместе, но родители Скарлетт представляли в этом плане серьезную проблему.

Обстоятельства разрешили эти трудности путем эффекта внезапности. На восемнадцатилетие девушка уже два месяца носила под сердцем их будущего сына. Вскоре скрывать что-либо стало бессмысленно. Когда отец увидел, как его дочка и напарник вместе приехали на машине и направились к дому, он забеспокоился, но все же попытался объяснить это рационально: наверное, просто встретил ее где-то и подвез, потому что тоже ехал сюда. Сердце подсказывало, что это не так. Что-то в их манере держаться рядом выдавало их и позволило отцу предугадать последующее. А последовало вот что: чистосердечное признание и несколько таблеток валиума.

Родители Скарлетт прошли несколько стадий шока: оцепенение, смех, подозрения в розыгрыше, злость, что это не розыгрыш, отрицание, обвинения в предательстве и обмане, нервный смех и, наконец, успокоительное как завершающий аккорд. Возможно, только благодаря ему отец и мать нашли в себе силы смириться с ситуацией и даже осторожно порадоваться будущему внуку или внучке. В тот день папа и Клиффорд почти до утра сидели на кухне и разговаривали. Только вдвоем.

Им позволили пожениться, не питая, однако, больших надежд на совместное будущее столь странного союза, уж слишком разными натурами казались молодожены, в связи с чем перспективы рисовались одна другой мрачнее, особенно матери девушки. Однако заключенный брак оказался неожиданно счастливым и крепким. Они обожали друг друга и могли наконец не таиться, это было похоже на сон. В конце концов, значение имело только совместное счастье, с годами оно приумножалось, несмотря на разницу в возрасте.

Так сложилось, что зачатый до брака сын стал их единственным ребенком. Сейчас ему было столько же, сколько и Скарлетт, когда она задалась целью заполучить лейтенанта и приступила к действиям. Как и всякий единственный ребенок в семье, мальчик был любим и обожаем, но к переходному возрасту в любом случае представлял проблему. Школьный психолог вызвал родителей мальчика, чтобы лично обсудить вопрос, который, судя по всему, давно его тревожил. Они спешили по коридору второго этажа, высматривая табличку «сектор социального взаимодействия старшей школы Уотербери».

– Какой он назвал кабинет, не помнишь?

– Двести тридцатый, кажется.

– Значит, нам сюда.

Мужчина аккуратно постучал, выждал две секунды, приоткрыл дверь и пропустил жену. Их ожидали.

– Мистер и миссис Клиффорд, добрый вечер! Рад, что вы нашли время заглянуть, – заговорил, привставая, вежливый темнокожий мужчина с белозубой улыбкой и европеоидными чертами лица. Как любой метис, он обладал весьма располагающей внешностью, а его интонации почти убаюкивали любое беспокойство. – Прошу, оставьте верхнюю одежду вон там и присаживайтесь.

– Добрый вечер, мистер Тополус, – отозвались супруги.

Психолог нейтрально наблюдал за тем, как мужчина помогает женщине снять пальто и только затем сбрасывает с себя полицейскую куртку, как выдвигает ей стул и только затем садится сам. Они виделись не впервые, но всякий раз Рави Тополус фиксировал неизменную заботу и почитание в ментальных установках мужа и царственную снисходительность со стороны жены. Разница их внешности и возраста бросалась в глаза. Как специалист Тополус полагал, что давно разгадал суть наблюдаемых взаимоотношений, но оказался бы профессионально уязвлен, узнав, как во многом окажется неправ.

В действительности между этими двумя встречалось желание и позволение ухаживать по-старомодному, проистекающие из взаимной привязанности и доставляющие удовольствие обоим. Им нравилось производить впечатление людей, слегка холодных и отстраненных друг от друга, неравных в своем союзе, хотя на самом деле все наоборот. Это была их маленькая игра, настолько древняя, что уже автоматически включалась на публике.

– Мистер Тополус.

– Лейтенант.

– Давайте сразу к сути: что случилось? – вмешалась миссис Клиффорд.

Это была одна из самых изумительных женщин, каких доводилось видеть школьному психологу. И как она могла достаться обычному копу, а не политику, бизнесмену, магнату, богачу? Что за чудовищный дисбаланс, по чьей вине он произошел? Тополус поймал себя на мысли, что преданное обожание в глазах офицера полиции вполне естественно, рядом с такой женщиной он и сам вел бы себя так же. Однако стоило уже начать говорить.

– Для начала скажу: не переживайте. Ничего страшного не произошло. Ваш сын ничего не натворил. Все, что будет озвучено в течение этого разговора, с моей стороны носит характер совета или рекомендации, как вам угодно. Поэтому расслабьтесь и просто меня выслушайте.

– Ладно, – согласился мужчина и жестом, выдающим волнение, потрогал седые усы. – Я так понимаю, от нас требуется не перебивать – по возможности.

– Совершенно верно. Ну что ж. – Тополус взял в руки оригами-журавлика, чтобы проще было говорить. – Я хотел пообщаться с вами о Лоуренсе, а точнее сказать, о некоторых сторонах его натуры, которые тревожат меня как детского психолога. Он рассказывал, что на прошлой неделе старшие классы проходили длинное тестирование – на профессиональную ориентацию, психотип, акцентуацию и тип мышления?

По растерянным переглядываниям родителей Тополус убедился в том, о чем и так догадывался: их сын ничего или практически ничего не рассказывает им о школе. Интересно, общается ли он с ними вообще?

– Это стандартная процедура, ее принято проводить чаще всего в выпускных классах, когда перед учеником вскоре встанет вопрос, кем ему быть. Считается, что сам факт этого тестирования, даже не его результаты, а процесс, помогает детям понять себя и более удачно определиться с будущей профессией. Зачастую так и происходит.

Мистер Тополус помолчал и вдруг решительно отложил в сторону белоснежное оригами (бумага красиво контрастировала с его шоколадной кожей), словно оно отвлекало его от главной мысли, и прямо взглянул на родителей мальчика. Они выжидали, не собираясь перебивать.

– Следующий учебный год для Лоуренса последний. Скажите, вы обсуждали с ним, куда он хочет поступать и на какой факультет?

Скарлетт скользнула по лицу мужа едва уловимым вопросительным взглядом и мгновенно считала закодированный там ответ. Заправив белую прядь за аккуратное ухо без сережек, она сложила руки на груди и заговорила:

– Мы еще не обсуждали этот вопрос даже между собой. Вероятно, Ларс еще не решил, иначе мы знали бы.

– У нас есть определенные надежды, но мы не хотим на него давить, – добавил муж. – Он сам должен сделать этот выбор, и он знает, что ему придется его сделать.

Зная Лоуренса не понаслышке, Тополус готов был поручиться, что родители скорее боятся на него давить, а не «не хотят», ведь могут получить жесткий отпор. Должно быть, в какой-то мере они опасаются этого существа, их белокурого ангельского сыночка, который терпеть не может, когда кто-то ему указывает или вмешивается в его личные дела.

– Вы уверены, что он вообще намерен выбирать? – аккуратно уточнил психолог.

– Что вы имеете в виду, мистер Тополус?

– Он понимает, что от него ожидают выбора его дальнейшей судьбы? Видите ли, результаты его тестов выявляют склонность к анархическим взглядам и отрицанию. Возможно, существующая система образования ему не близка, и Лоуренс из тех, кто скорее пойдет индивидуальной дорогой, никого не слушая.

Хотелось бы Рави добавить: «Этот гаденыш уверен, что он особенный и ему можно все», но профессиональная этика прикрыла ему уста.

– Он упрямый и часто все делает по-своему, это факт. Но у нас нет оснований думать, будто он откажется поступать в колледж. Если бы ему, как вы сказали, была неблизка существующая образовательная система, он бы уже не посещал школу и ничто не смогло бы его заставить, а, насколько мне известно, Ларс это делает и учится довольно неплохо.

Под «довольно неплохо» Скарлетт с присущей ей псевдоскромностью имела в виду успехи сына, столь отличные, что было излишним перечислять их. Это и так знали все.

– Миссис Клиффорд, ваше желание защищать сына понятно и естественно, но, пожалуйста, не поймите меня неверно. Я не настроен враждебно ни к кому из вас троих. Всего лишь пытаюсь разобраться, какие отношения царят в вашей семье. Для меня очень важно понимать, в каком микроклимате существует ученик вне школы.

– Я понимаю. Продолжайте.

– Спасибо. Вы верно заметили насчет успехов Лоуренса в учебе – никто не ставит их под сомнение. Ему легко даются точные науки, например математика, химия. На дополнительных занятиях он справляется быстрее всех и успевает заскучать, пока решают остальные. Темы он схватывает так же быстро, как и теряет к ним интерес. Судя по результатам теста, благодаря преобладанию левополушарного мышления у него феноменальная память, а кроме того – аналитическое восприятие действительности. Он не просто все запоминает, а систематизирует сам, без внешней помощи, раскладывает по полочкам, расщепляет на логические цепочки и причинно-следственные связки. Я бы даже сказал, что Лоуренс слишком умен для своих лет.

– Разве это плохо? – помедлив, спросила Скарлетт.

– Не плохо и не хорошо. Это факт. Который влечет за собой неприятные последствия. – Тополус вздохнул, прежде чем продолжить. – Если человек мыслит как машина, то и ведет себя соответствующе.

По напряженному молчанию родителей стало очевидно: они понимают, что он имеет в виду. Даже слишком хорошо понимают, поэтому ждут продолжения.

– Вы лучше меня знаете, что всегда есть обратная сторона медали. Это как… закон сохранения энергии: чтобы где-то она появилась, нужно откуда-то забрать. Безотказно работает. По моему глубокому убеждению и многолетнему опыту работы с детьми я знаю, что за выдающиеся интеллектуальные способности или иную одаренность ребенок обычно расплачивается. Если в этой области избыток, в смежной будет недостаток. В большинстве случаев неполадки ожидают в эмоциональной сфере личности ребенка. Необыкновенно умные дети зачастую апатичны, асоциальны, индифферентны. У них нет друзей, зато есть много комплексов и придуманная система собственных примет и правил, в которую они безотчетно верят.

Тополус взял паузу, чтобы проанализировать позы и выражения лиц родителей. Эти двое определенно понимали, к чему он ведет, однако в положении рук и головы матери нарастал вызов. Что бы он ни сказал, она уже готова к атаке и будет защищать свое драгоценное чадо, даже если услышит, что сынок кого-нибудь прикончил. Сильная женщина, отвага так и блестит в ее больших серых глазах с желтизной у зрачка. Отвага и решимость. Мальчик, определенно, многое взял от матери помимо внешности. Его утонченная наружность никак не совпадала с тайнами внутреннего мира. Скарлетт точно такая же.

– Видите ли, гм… теория есть теория, но результаты психологических тестов сами по себе не вызвали бы тревоги, если бы не подтверждали наши наблюдения: мои личные и учителей, а также некоторых учеников. Лоуренс, с одной стороны, способный и подающий большие надежды ученик. С другой же… он, мягко говоря, не заинтересован в социальной адаптации. Практически не контактирует с классом, преподавателями. Если с кем и заговорит, то только по той причине, что ему что-нибудь нужно от человека. В частности, он неплохо умеет заговаривать зубы девочкам, когда ему… впрочем, сейчас не об этом, мы все когда-то были шестнадцатилетними, и гормоны влияли на наше поведение.

Тополус так выразительно посмотрел на Скарлетт, что она готова была отдать руку на отсечение – этот мужчина знает, как она в свои шестнадцать соблазнила друга отца. С другой стороны, откуда ему знать? Ткнул пальцем в небо и ждет реакции.

– Продолжайте, – попросил тот самый друг отца.

– Хорошо, но я скажу прямо, используя научную терминологию, и сразу предупреждаю, что никого не стремлюсь оскорбить, окей?

Родители кивнули.

– При всех достоинствах Лоуренс – весьма эгоцентричный парень, зацикленный только на своем комфорте и благополучии. Он не просто асоциальный одиночка, не умеющий влиться в коллектив или испытывающий трудности в общении с людьми по природе темперамента, о нет! Если он только захочет, то мимикрирует под кого угодно, добьется чего угодно, впишется в любую компанию, где его с радостью примут, ведь он умен и привлекателен. Ученики тянутся к нему, а он отталкивает – настойчиво и зачастую совсем не мягко. С некоторых пор мне кажется, у него вообще нет друзей, хотя раньше вокруг него грудилась толпа приятелей, среди которых он без труда становился альфой. Постепенно Лоуренс оборвал с ними контакты и свел общение к минимуму. Люди ему неинтересны. Вообще. Только он сам и его потребности. Мальчик не умеет работать в команде и избегает общения, если это не приносит ему пользы. Я разговаривал о нем с преподавателями. У многих складывается впечатление, что его действия состоят исключительно из рациональных и логически обоснованных. Будто не с человеком имеешь дело, а с компьютером.

При этом он на удивление ревнив и тщеславен, ему нравится демонстрировать превосходство, нравится, когда его хвалят, подчеркивают его уникальность. Кажется парадоксальным, что в этом плане его волнует чужое мнение, но специалисту удивляться здесь нечему, ведь все описанное как нельзя лучше укладывается в нарциссический синдром с нотками мании величия, когда люди видятся инструментами для достижения целей. Несколько раз Лоуренс обнаруживал в себе такой уровень бесчувственности к другим, что кровь застывала в венах. Взять хотя бы тот случай на экскурсии с девочкой, у которой волосы зажевало эскалатором…

…но супруги уже не слышали продолжения. Им хватило короткого взгляда друг на друга, чтобы оба вспомнили свою историю, не менее жуткую, и нырнули с головой в события годовой давности, словно два утопленника. Они пытались завести второго ребенка, всерьез хотели этого. Скарлетт еще молодая, а Ларс уже подрос и эмоционально отстраняется от них, скоро у него и вовсе начнется своя жизнь, так почему бы нет? Они так привыкли заботиться о ком-то, что это желание казалось естественным.

Не сразу, но у них получилось осуществить задуманное. Увидев долгожданный положительный тест, муж и жена ощутили себя так, как будто только что начали встречаться, – облако эйфории застило им глаза. Старший сын отнюдь не разделял их восторгов. Он, кажется, вообще ничего не испытал, когда ему сообщили о планируемом прибавлении, как будто речь шла о новом горшке с цветами.

Реакция (а точнее, ее отсутствие) неприятно удивила родителей и впервые вызвала у них чувство, одно на двоих, будто в доме с ними посторонний человек, а не их сын. Его поведение списали на примитивную ревность и обиду перелюбленного старшего ребенка, привыкшего быть у родителей единственным приоритетом. «Возможно, он не хочет делить с кем-то еще нашу любовь, – подумала тогда Скарлетт, заставляя себя поверить в это как в самое безобидное объяснение, и муж ее мыслил аналогично. – Он сам себе в этом вряд ли сумеет признаться, но как еще объяснить происходящее?»

С увеличением срока Ларс все меньше и неохотнее общался с родителями, избегал их, не спускался к ужину под разными предлогами, а иногда и вовсе без объяснения. Отец планировал с ним серьезно поговорить, а Скарлетт надеялась, что с появлением малыша в Ларсе проснутся братские чувства, и он бросит вести себя глупо. В конце концов, гормоны в людях работают безотказно, хотя бы на их влияние можно положиться? Она старалась не нервничать по пустякам, да и врачи строго запрещали ей волноваться. Но, несмотря на все усилия, через два месяца произошел крайне болезненный и опасный выкидыш. Женщина потеряла много крови, чуть не умерла сама и не помнила себя от горя.

К этому событию Ларс остался так же равнодушен, как и к объявлению о беременности. Трудно было вообразить такую степень безразличия к близкому человеку, но Ларс вел себя именно так – боль и утрата родителей никак его не касались. Никто не ревновал их к будущему ребенку, не жадничал их вниманием, сыну было просто все равно. Осознав это, родители почувствовали себя так, словно потеряли и первого ребенка, словно Ларс, которого они знали столько лет, тоже умер, навсегда исчез. Прерванная беременность стала лакмусовой бумажкой, проявившей неприятную правду об их горячо любимом сыне. Больше они не пытались – слишком боялись, что история может повториться.

Отношения с Ларсом остались ровно те же, ни хуже, ни лучше не стало. Возможно, хуже уже просто было некуда. Люди, зачавшие его, давшие ему жизнь, вырастившие, одарившие его любовью и всем необходимым, перестали его интересовать лет с пятнадцати. К их персонам, амбициям, желаниям, жизням он ничего не испытывал и не знал почему. Сначала мальчик стыдился этого, искал объяснений, притворялся, что это не так, а потом внезапно перестал с этим отмиранием бороться, признал его и позволил себе свыкнуться с ним. По-настоящему эта проблема его не интересовала, как обычного человека не интересует, сколько в нем атомов. Он продолжал жить с родителями, потому что так было нужно и правильно, но воспринимал их уже как посторонних людей и понимал, что они это тоже чувствуют.

Прошло полгода с тех пор, как Ларс обнаружил истинную натуру, и пришлось постараться, чтобы все утряслось, забылось. А сейчас мистер Тополус разворошил гнездо с огромными шершнями и плясал на нем румбу с невозмутимым видом. Конечно, откуда бы ему это знать?

Майкл посмотрел на лицо жены в тот же момент, когда психолог спросил, прервав свой рассказ:

– С вами все в порядке, миссис Клиффорд?

Все было охренеть как не в порядке, уж выражение глаз собственной жены лейтенант знал лучше, чем военный устав. С каменной маской вместо лица женщина шевельнулась и поднялась с места. Ее движения были заторможены, что означало посильно маскируемые гнев и досаду. Майкл поднялся следом, но она остановила его одним взглядом, даже сейчас такая властная и царственная, и мужчина окаменел, словно встретился с древнегреческим чудовищем.

– Останься и договори. Я сама.

Она, уязвленная воспоминаниями, изо всех скрывая боль, знала, что подумал супруг и что он собирался сделать, знала, что он все поймет и поступит, как она просит. Голос был ровным и не выдавал внутреннего трепета на грани подступающей истерики, в отличие от поспешности, с которой женщина покинула кабинет. Проследив за шлейфом ароматных кремовых волос, взметнувшихся в воздух от скорости перемещения, словно живые змеи, психолог тоже кое-что понял и вежливо промолчал. Его взгляд в дополнительных комментариях не нуждался. Великолепная женщина. Даже когда злится, даже когда испытывает боль…

Голос офицера как будто вырвал его из желе, в которое он погружался всякий раз, думая о безупречной Скарлетт Клиффорд.

– Все, что вы сейчас рассказали, мистер Тополус, правда. Мы эту правду знаем и пытаемся с нею жить. Вы хотите предложить что-то конкретное?

– Да.

«Вот это уже мужской разговор», – подумал Майкл. В присутствии матери мальчика отец и психолог не могли бы обмениваться такой прямолинейностью. О некоторых вещах невозможно говорить открыто, пока рядом находится женщина, которой не желаешь навредить. В то же время лишь прямой разговор без подыгрываний, сантиментов и поиска подходящих слов приводит к результатам, а не переливает из пустого в порожнее.

– Выкладывайте.

– Вам нужно перевести сына в класс с социально-математическим уклоном. Я считаю, там его способности раскроются до такой степени, которая смягчит его и пригодится в будущем. При поступлении эта база будет ощутимым плюсом. К тому же ученики направлений с тяжелой нагрузкой чаще видятся с психологами для профилактики перегрузок и нервных срывов. Вряд ли Лоуренсу это грозит, но быть под присмотром – не лишнее в данной ситуации.