Текст книги "Забег на невидимые дистанции. Том 1"

Episode 1

– Ты уверена?

– Полностью.

– Мистер Зейн проткнет нас циркулем, если узнает. А потом и родителям расскажет.

– Если узнает, – улыбнулись в ответ, и эта улыбка как бы отметала любые сомнения.

Упомянутый мистер Зейн являлся не кем иным, как учителем математики начальной школы Мидлбери. Именно его урок было предпринято прогулять ради важнейшей стратегической вылазки, несущей ряд последствий социально-политического плана в микроклимате их класса и всей школы. Иными словами, уважение и признание учеников даже средних классов им обеспечено, чем бы все ни кончилось.

Не то чтобы во внимании школьников была жесткая потребность, скорее оно станет приятным бонусом к запланированному приключению. Победителей не судят.

Плетеная из толстой стальной проволоки сетка-рабица по периметру окаймляла закрытую территорию, чем немного омрачала исполнение плана, а если подумать, то очень даже серьезно она его омрачала, буквально ставила под угрозу, так ему показалось, когда он подержался за нее и оценил прочность. В довольно крупные ромбовидные ячейки свободно проходила детская рука до плеча, однако совершенно очевидно, что полностью пролезть в нее девятилетний ребенок не смог бы, вынужденный подчиниться законам физики.

Это хорошо, что они побывали здесь ранее, провели осмотр и предприняли меры. Кажется, в фильмах, которые смотрит папа по вечерам, это называется сложным термином, созвучным со словом «инсценировка», нужно его обязательно узнать и запомнить, чтобы можно было блеснуть перед сверстниками.

Мальчуган с сомнением разглядывал прямоугольную табличку толщиной в два указательных пальца, то ли из плотной резины, то ли из пластмассы, с приподнятыми краями и слегка вдавленным желобом по центру. Внушительным грузом она висела на сетке прямо напротив глаз и предупреждала, что территория является собственностью «Юлитед Индастриз» и вход на нее запрещен категорически.

В ужастиках дети, с которыми случаются неприятности, обычно носят ярко-желтый дождевик, и табличка была точно такого цвета, видимо, чтобы бросалась в глаза в любую погоду и при любом освещении. Матовая поверхность с тиснеными буквами (выглядело это дорого, да и на ощупь приятно) ярким блоком выделялась на фоне унылого пейзажа за металлическим ситом.

Мальчик посмотрел на спутницу, но та как будто и не заметила никакой таблички. Ничего удивительного в таком поведении не было: невидимым для нее становилось все, что могло помешать ее планам. Хотя прозрачной табличка, конечно, не была, да и размеры ее не оставляли шанса быть незамеченной, но для мальчика она как-то тоже перестала иметь значение и бросаться в глаза. Отвлекшись, он стал рассматривать то, что было прямо за нею, и быстро забыл о ее угрожающем существовании.

Изрытая строительными углублениями и канавами темно-бурая почва, тут и там наваленные груды влажной земли, песка и белых кирпичей, таких пористых и местами оплывших, будто на них пролили серную кислоту, металлические конструкции, тронутые сыростью и рыжим налетом, словно плесенью, – вот что предстало их взору, собираясь в единую картинку, как элементы калейдоскопа.

Недостроенное T-образное здание занимало две трети заброшенной территории, плотью его был бетон, костьми – арматура, порами – зияющие тьмой бесчисленные узкие оконца, напоминающие бойницы в средневековых замках из энциклопедий по истории. Из сломанных суставов торчали бурые прутья, большего пока не удавалось разглядеть.

– Помочь не хочешь?

Девочка скинула с плеч рюкзак и ловко вытащила мощные кусачки длиною почти как вся ее рука – он никогда таких не видел.

– Где ты их достала? – на выдохе спросил мальчик.

– У отца в гараже и не такое есть.

Они обошли ограждение несколько раз, прежде чем выбрали для проникновения самое безлюдное и неприметное место в тылу здания. Поблизости не было автобусных остановок, лишь закрытая автомойка, разорившийся супермаркет и начало спального района, муравейника однотипных унылых семиэтажек, люди в которых бывали только по вечерам и вряд ли смотрели в окна, а на улицах здесь, в отличие от центра Мидлбери, крайне редко кто-то появлялся.

– А если там камеры?

– Если ты передумал, я и сама могу, – спокойно ответила девочка без тени обиды, что, кстати, обидело его куда сильнее.

– Я не боюсь. – Он покусал засохшие губы. – А эта штука точно справится?

– Должна. Но придется налечь вдвоем, иначе давления будет недостаточно. Она для взрослых рук, а сетка тут около дюйма, толстенная.

Минут десять ушло на то, чтобы разобраться, каким образом вместе давить на длинные неудобные ручки, стараясь сомкнуть их, притом не мешая друг другу, под каким углом и с каким нажимом кусать металлический прут, чтобы он неохотно разошелся надвое под действием прилагаемой силы. После первого успешного перекуса дело пошло быстрее и без пререканий, некоторое время спустя отверстие нужного размера приглашающе зияло в ограждении, напоминая почему-то дыру в собачьей конуре, только более кривую.

– Вот и все, – резюмировала девочка, отодвигая в сторону вырезанный кусок сетки и отмечая про себя, что он довольно тяжелый, пока напарник оперативно прятал инструмент взлома обратно в рюкзак на ее плечах.

Прошмыгнув внутрь подобно двум крысам в водостоке, они для начала внимательно осмотрели территорию, на которой чуть больше полугода назад кипела ежедневная работа и даже стоял подъемный кран. Строители, казалось, тусовались здесь днем и ночью, им даже ставили биотуалеты и мобильные души, привозили еду, в общем, стройка шла непрерывно и очень многообещающе. Сейчас ничего примечательного здесь не обнаружилось, кроме разнообразной формы и размеров кусочков железа, которое можно было попытаться собрать и сдать в пункт приема металлолома на другом конце города. Но чтобы вывезти его отсюда и доставить до места, понадобится помощь взрослых, а это вариант по очевидным причинам неприемлем.

– Почему они все бросили?

– Папа что-то говорил об отсутствии перспективы в этом районе. Здесь должны были продолжать строиться жилые дома, – девочка махнула рукой куда-то на запад, – но там что-то произошло, все отменили. Вот и это, получилось, не для кого стало строить. Перестали финансировать.

– Хоть бы что-нибудь интересное оставили. Как же мы уйдем отсюда ни с чем? Смысл тогда…

– Отставить панику. Внутри точно что-то будет.

Оба знали, что здесь должен был появиться госпиталь, судя по разговорам взрослых. Еще ходила легенда, что планировался развлекательный центр с боулингом и кинотеатром, но в нее почти никто не верил, даже дети, которым бы такое место в скучном Мидлбери очень понравилось. Прежде чем стройка стала заброшенной, здание успели возвести до двух с половиной этажей. Местами стены отсутствовали, благодаря чему снаружи проглядывали узкие бетонные лестницы, ведущие наверх крутым подъемом с маленькими пятачками пролетов. Их оказалось пять на все здание, кое-где ступени раскрошились и осыпались, и вместо бетона в воздухе висел каркас из толстой проволоки, словно непрогруженная текстура в видеоигре.

Не спеша подниматься на следующий уровень, напарники внимательно исследовали первый этаж, затаив дыхание и наслаждаясь запретной деятельностью, плоды которой вкушали в первый раз, а потому они были особенно сладки. По углам ютился разномастный строительный мусор: треснувшие ведра в корке краски или битума, ковши с отломанными ручками, одеревеневшие вонючие тряпки, куски брезента, банки растворителя с торчащими из них кисточками, куски дерева и монтажной пены вперемешку с землей, пара мешков цемента, окаменевших, как аммониты.

Порывшись в «древних артефактах», мальчик обнаружил несколько грязных инструментов. Чувствуя себя палеонтологом, под пристальным взглядом спутницы он выбрал в качестве трофея шестнадцатидюймовый строительный уровень и сунул его за пазуху, не отряхивая от пыли – предмет не должен быть чистым, иначе кто поверит, откуда он на самом деле? Девочка решила поискать что-то более подходящее на эту роль, более солидное, нежели кусок алюминия с желто-зеленой жидкостью внутри, расчерченный под линейку, хотя было бы забавно принести такой на математику и посмотреть на лицо мистера Зейна, и без того вытянутое.

В крохотном закутке, обнесенном безоконными стенками с трех сторон (вероятно, будущая подсобка или инвентарная), кто-то обустроил лежбище из подгнивших досок и старой одежды. Дети переглянусь, обменявшись информацией: кто бы это ни был, он не здесь и вряд ли вернется, судя по мху, которым успела покрыться лежанка. Голые стены вторили эхом осторожным шагам двух школьников, как будто предлагая послушать, на что они теперь годятся.

Всего остального мира как будто не стало на то время, пока приятели исследовали пустое строение, сейчас именно оно было их миром, отрезанным от прочей реальности, в которой остались школа, родители, хлопья по утрам и сэндвичи на ланч, домашние обязанности и скучные уроки. Здесь же они чувствовали себя героями фильма «Мумия», бродящими с факелами по древней гробнице в ожидании, что кто-нибудь давно мертвый выскочит из-за угла. Ощущение сакральности происходящего так возросло, что даже болтать не хотелось, лишь перебрасываться краткими информативными фразами, как морские котики на операции.

– Ничего особенного.

– Идем на второй?

Несмотря на огромные, особенно по меркам ребенка, прорехи в ступенях, поднялись они без происшествий, а точнее сказать – взобрались, как на гору, помогая друг другу. Только девочка один раз зацепилась шнурками за металлический прут, но, сильно дернув ногой и едва не потеряв равновесие, высвободила ступню и полезла дальше как ни в чем не бывало.

На втором этаже, по планировке идентичном первому, витала совсем иная атмосфера, будто здесь-то как раз и начинались приключения, повыше от земли. Пахло сыростью, мокрой древесиной и, как показалось мальчику, смутной угрозой, чем-то еще не оформленным, но уже гнетущим. Похожие ощущения он испытывал, если доводилось идти мимо кладбища в темное время суток, а еще когда воочию наблюдал настоящий смерч в поездке с родителями глубже на Восточное побережье: пустота, притупленный страх, некая заторможенность движений и реакций.

Мальчик взглянул на свою отчаянную напарницу, но она, как ему показалось, подобного не испытывала либо тщательно маскировала, причем первый вариант был более вероятен.

Ветер вел себя здесь значительно резче и громче, подвывая в углах, перекатывал мусор, создавая из него маленькие неустойчивые воронки, свистел между торчащими на добрый локоть штырями арматуры, зловеще ожидающих нанизывания, словно ржавые шампуры, облизывал осыпающийся серой штукатуркой потолок.

Изучив грозди битого стекла у оконного проема (ничего интересного в уже разбитом стекле не оказалось, а вот если бы они сами могли его разбить – это совсем другое дело), они двинулись дальше и вскоре оказались в самом большом помещении, в центре которого исполинской стопкой лежали друг на друге листы металла, изглоданные коррозией только с одного края, что был ближе к ряду высоких не застекленных окон. Некоторые листы пошли едва заметными волнами, как будто толстая бумага, высохшая после того, как на нее попала вода, вследствие чего вся конструкция скособочилась и непонятно как держалась в устойчивом положении.

Несколько минут ушло на убеждение напарницы в том, что взбираться на эти листы – не лучшая идея, откровенно говоря, вообще нехорошая, хотя бы потому, что их вероятный обвал создаст ненужный шум, но у девочки был аргумент: а вдруг там, наверху, где им не видно, лежит что-нибудь этакое? Она продолжала по инерции спорить, пока не увидела новую цель, и даже остановилась, пораженная важностью момента.

Ни одной лестницы или подъема не вело на крышу, а точнее, на недостроенный третий этаж, куда ей горячо хотелось попасть. Видимо, их не успели сделать, поэтому дыра в потолке, возникшая после частичного обрушения, всерьез привлекла ее внимание. Проследив за сосредоточенным взглядом спутницы, мальчик поспешил напомнить очевидное:

– Здесь высота где-то два с половиной твоего роста. Даже не думай, что…

– Если забраться на эту кучу, шанс дотянуться есть.

Дальше можно было не спорить, и он покорился энтузиазму, с которым девочка направилась исследовать гору хлама, сваленного в углу под прорехой осеннего неба вперемежку с кусками обвалившегося потолка. При ближайшем рассмотрении стало очевидно, что, если взобраться на кучу отсыревших балок, кирпичей и досок, сваленных вместе явно не просто так, и при этом не сломать себе ноги, ступая по шаткой конструкции, можно практически достать лбом до цели, а там и руками ухватиться, в общем, справиться при желании и оказаться наверху, а там уже точно есть, чем поживиться.

Они по кругу обошли нагромождение непригодных стройматериалов несколько раз, присматриваясь, с какого места безопаснее начать подъем, и остановились на двух железных брусьях, выпирающих под наклоном к полу подобно железнодорожным рельсам разной длины, похороненным под руинами взорванного вокзала. Девочка сбросила рюкзак прямо на грязный пол, чтобы тот не нарушал равновесия при подъеме, и попробовала расшатать брусья сначала руками, затем ногой. Они стояли на своем месте крепко, словно забетонированные. Неудивительно, учитывая, какой вес их погребал. На долю секунды у мальчика возникла ассоциация с пандусом для инвалидной коляски, но он сразу отогнал ее.

– Похоже, надежно. Только давай по очереди. Лови, если что.

Они улыбнулись друг другу улыбкой людей, которые понимают, что страхи напрасны, и ничего ужасного в действительности с ними случиться не может, только в фантазиях, навеянных страхами родителей, поэтому предосторожности кажутся слегка наивными, даже глупыми. Не успел он глазом моргнуть, а девочка уже взбежала по брусьям за каких-то пару секунд, как будто стремилась скоростью компенсировать прилагаемую силу, и зафиксировалась на месте, переводя дух. Столь отчаянные, и оттого четко выверенные движения могут быть только у ребенка, который не знает, что такое риск, но каждый день имеет с ним дело.

Мальчик внимательно следил за нею, словно страховщик за акробатом, отказавшимся от снаряжения. Либо «рельсы» действительно не успели понять, что по ним кто-то пробежал, из-за скорости подъема, либо зафиксированы были еще надежнее, чем казалось на первый взгляд, либо все вместе, но конструкция под весом девятилетней девочки не шелохнулась, не скрипнула.

– Хорошее начало, – подбодрил мальчик, – но не расслабляйся.

– Без сопливых солнце светит.

Мгновение – и она взобралась на следующий устойчивый пятачок, опасно покачнулась, чудом удержала равновесие и застыла, расширенными глазами глядя, как гулко скатывается на пол задетый пяткой кирпич, а затем лениво останавливается, подчиняясь законам физики. Мальчик тоже застыл, согнув колени и выставив вперед руки, готовый ловить. До самого верха оставалось почтительно, десять раз можно передумать и безболезненно спуститься, оставив идею фикс побывать на крыше до лучших времен, но оба понимали, что это не в ее стиле. По глазам читалось, что она не собирается отступать из-за такой мелочи, как скатившийся кирпич.

Словно скалолаз, выбирающий уступ понадежнее, девочка придирчиво высматривала следующую контрольную точку с наименьшим потенциалом к обвалу. Кирпич – доска – кирпич – балка – доска. Так выглядел избранный путь, преодолеть который можно, если скользить по нему невесомым молниеносным хищником. Девочка выдохнула (словно могла бы от этого сделаться еще легче), гипнотизируя цель, и ринулась к ней, веря в свою удачу.

Кирпич – и все идет хорошо, доска – слышится неприятный влажный хруст, на миг ускользает равновесие, но девочка не останавливается и заносит другую ногу, снова кирпич – и вторая нога съезжает вниз вместе с ним; по всей конструкции бежит поползновение, словно готовится сойти лавина, и мальчик у подножия перестает дышать от напряжения, еще шаг кое-как, балка – и появляется опора под вытянутыми вперед руками, дальше на четвереньках, и опять доска! Финальная точка, пауза, окаменение всех мышц и порывистое дыхание у обоих. Подобно животному на четырех лапах, что догадывается о слежке, девочка замирает на месте, прислушиваясь к организму, по которому карабкается, – оживет ли снова, чтобы сбросить с себя седока, как бык на родео?

– Кажется, пронесло.

– Спускайся, на хрен, оттуда, – сипло просит мальчик, возвращаясь к потреблению кислорода.

Он пропотел, как при гриппе, хотя погода и близко не теплая. Ему хочется сбросить с себя куртку, сковывающую движения, как будто это как-то поможет поймать напарницу или заставить ее спуститься прямо сейчас. Теперь она уже достаточно высоко, чтобы при падении свернуть себе шею.

Девочка медленно и аккуратно распрямляется, чтобы продолжить подъем. Ситуация забавляет ее тем, что щекочет нервы, происходящее кажется увлекательной игрой на выживание, в которой обязательно выиграешь. Первые несколько секунд все идет хорошо, а потом раздается звук, с которым лопается гнилая древесина, и девочка взмахивает руками.

– НИНА!

Все происходит слишком стремительно, чтобы предпринять что-либо даже мысленно. Конструкция приходит в движение, словно нечто выбирается из-под обломков. Проваливается и уезжает вниз правая нога, пока девочка балансирует, перенося вес на нее одну, и ее встречает острый штырь, мгновение назад покоящийся в нескольких дюймах глубже.

Острие без усилий вспарывает подошву и под углом входит в ступню, словно по плотности она ничем не отличается от моцареллы. Нина вскрикивает не своим голосом, не имея возможности увидеть это, а потому не сразу осознав, что происходит с ее ногой под обломками, пытается отпрянуть, вырвать ужаленную металлом конечность. Но процесс необратим, и под собственным весом, усиленным резкими движениями, девочка глубже нанизывается на штырь, словно кусок мяса на барбекю.

Травмированная часть тела погребена под завалом до колена и стиснута хламом, боль нестерпима (ни с чем прежним ее не сравнить), уголки глаз выбрызгивают слезы, словно автомобильные стеклоочистители, мутная пелена застит глаза. Пытаясь высвободить ногу из плена во что бы то ни стало, Нина ищет точку опоры и второй ногой наступает на все подряд, расшатывая нагромождение – оно щетинится досками и прутьями, как злобный дикобраз.

– Что случилось, что там?!

– Напоролась! – кричит она другу, который не видит главной причины ее крика. – Нога! Не могу-у!

Отто становится по-настоящему страшно, когда он слышит панику и готовность разреветься в голосе одноклассницы, чей характер подобного поведения, мягко говоря, не предусматривает. Лавина обломков приходит в движение и тянет Нину за собой, но в следующий момент вдруг выпускает заложника из тисков в результате внутреннего перемещения неоднородной массы.

Отто замечает побагровевшую кроссовку, которая была до этого разве что серой от строительной пыли, и его прошибает холодный пот. Он мечется у подножия, предугадывая, с какой стороны, вероятнее всего, Нина упадет, но девочка пляшет на движущихся обломках, как таракан на раскаленной сковородке, и все время меняет траекторию. Ровно до момента, когда изогнутая буквой L чугунная труба, на короткий край которой она в панике прыгает, взлетает вверх и нокаутирует девочку в лоб противоположным концом.

Тихий металлический звон как будто все еще отзывался от стен, когда Нина рухнула на спину, слегка отброшенная ударом. Пару мгновений спустя завершил свою процессию оползень из кирпича, бетонных блоков, битого стекла, гнилых досок, кусков металла и другой мелочи. Отто действовал быстро, как никогда ясно понимая, что каждая секунда на счету и сейчас все зависит от его способности взять себя в руки.

Ящерицей он вскарабкался на насыпь, ставшую более пологой, оттащил тело вниз, приподняв за подмышки, и усадил спиной к стене. Нина в себя не приходила, но он этого и не ждал. Ее голова бессильно свесилась на грудь, предоставив возможность как следует разглядеть красный отпечаток и набухающую выпуклость будущей гематомы. Скорее всего, от такого удара будет легкое сотрясение, а вот размер отверстия в обуви не успокаивал, особенно на фоне размеров самой ступни.

Не горя желанием снимать кроссовку, Отто все же заставил себя сдернуть ее не глядя, а после резко посмотреть, что бы там ни было. Много крови. Темные сгустки выглядят как жгутики из подгоревших эритроцитов. Мальчик отшвырнул хлюпающую обувь, сквозь прорехи в которой, казалось, можно бросать пятицентовики, и бросился к рюкзаку, внутри которого, спасибо маме, дожидалась своего часа бутылка с водой.

Стянув прилипший к ступне полосатый носок, превратившийся в череду красных и темно-бурых линий, Отто вылил все без остатка, не прикасаясь к ране, но засомневался, верно ли поступает, – кровь ленивыми толчками выходила из насквозь пробитой ближе к пальцам ступни, смешиваясь с водой, а лицо девочки бледнело на глазах. Впору пришлась бы стерильная затычка, а лучше две, и резиновый бинт. Нужно остановить ее, но как? Что сделал бы папа?

На полу разрасталась багровая лужица, глянцевая, словно горячая глазурь для торта, еще немного, и схватится на свежем воздухе, потемнеет, станет более матовой. Выглядело это крайне нереалистично, хоть и являлось реальностью, с которой нужно разобраться. Что сделал бы папа, осталось под вопросом, зато герои в любимых боевиках всегда поступали одинаково, а мальчик вместе со своей подругой пересмотрел их немереное количество.

Отто схватился за болтающийся перед глазами эглет и выдернул из капюшона черную тесьму с белой надписью YOU CAN EVERYTHIG, благодаря эластичности которой мог затянуть ткань, как настоящий полярник из фильма «Нечто», чтобы видимым остался только небольшой кружок лица. Игнорируя продолжающее кровоточить отверстие, мальчик потуже перетянул низ щиколотки и завязал тройной узел. Белая надпись зловеще покраснела. Теперь все зависело только от скорости, и, надо признаться, Отто еще никогда не бегал так быстро, даже в школе, соревнуясь с мальчиком, которого терпеть не может (звали его Алан).

Лишь третий прохожий воспринял всерьез путаную историю взволнованного школьника, который все время срывался на крик, смех или слезы, и вызвал медиков. Мальчик плакал от бессилия, показывая испачканные красным руки в доказательство своих слов, а если ему не верили, хмурясь, вдруг начинал смеяться, вызывая еще больше подозрений.

Нину увезли очень быстро, забрав с собою и рюкзак девочки, в котором лежало орудие взлома. Никто не посчитал нужным отчитаться какому-то мальчугану, что мешался под ногами, выглядывая, не придет ли в себя девочка на носилках. Поехать с нею ему не предложили, но Отто увидел главное – ей поменяли жгут и начали обрабатывать рану, а затем дверцы захлопнулись.

Мальчик шагал быстро и нервно. По пути домой его согнуло и вытошнило от напряжения. Съеденные на ланч яичница и тосты с джемом, впрочем, как и яблочный сок с утренними оладьями, оказались на земле в состоянии полупереваренной зловонной каши. В носоглотке щипало от желудочного сока, в ноздрях застряли кусочки еды. Он отдал бы сейчас что угодно за бутылку воды, чтобы ополоснуть лицо, промыть рот и нос от горечи, попить, наконец. Но единственную бутылку воды, что у него имелась, он израсходовал не на себя и теперь не знал, помогло это или навредило.

Стыдно было зайти в магазин в таком состоянии, поэтому мальчик решил потерпеть, подсознательно выстраивая свой маршрут так, чтобы избегать продуктовых, а заодно и соблазна их посетить. Мысль о том, что подруга может умереть, а он даже не узнает, приводила в такое оцепенение, что он не мог двигаться и на время останавливался, опираясь руками о столб или забор, чем еще сильнее удлинял свой путь. В такие моменты Отто забывал о собственных неудобствах в виде грязных рук, взбесившегося от стресса кишечника и последствий рвоты, ведь Нине сейчас гораздо хуже.

Нужно было отговорить ее, силой стащить вниз еще после первого покатившегося кирпича, ведь только Отто имеет на нее какое-то влияние, удалось же ему увести ее из той комнаты с поплывшими листами железа. А если она потеряла слишком много крови, чтобы выкарабкаться? Как смотреть в глаза ее родителям, и своим заодно? А если штырь, на который она наступила, был ржавым, что скорее всего, и теперь у нее заражение крови? Все вышло серьезнее, чем планировалось, и ни одна догадка о ближайшем будущем не выглядела обнадеживающей.

Добравшись домой, Отто несколько секунд постоял на пороге, взвешивая решение как на духу выдать все маме, не страшась получить заслуженную взбучку. В сложившейся ситуации неуместно беспокоиться о наказании, это вопрос времени, и мальчик вошел в дом, хлопнув дверью погромче, чтобы обозначить свое появление и сразу привлечь внимание. Сейчас он переживал за Нину, и в меньшей степени – за свою дальнейшую судьбу.

– Отто! Ну сколько раз тебе говорить? Не хлопай дверью так сильно! Кстати, ты почему не на дополнительных?

– Мам, погоди. Я должен тебе кое-что рассказать.

История заняла от силы две минуты. Больше времени потребовалось, чтобы манерная мама Отто осмыслила услышанное и претерпела культурный шок. Затем она, как и положено любой маме, разозлилась и позволила себе не стесняться в выражениях, пользуясь тем, что дочери не было дома, ведь она досиживала уроки как нормальный ребенок, а не сбегала из школы, чтобы шастать по закрытым стройкам, как ее неудавшийся близнец.

Отто со смирением выслушал все, включая то, на что раньше смертельно обижался и чего отец ей произносить запрещал («не такого сына я себе хотела…»). В гневе мама утрачивала воспитание и не следила за словами, о которых жалела после. Излив на сына поток злобных причитаний, она, наконец, примирилась с фактом произошедшего, покусала губы, нервно осматривая занавески, и начала задавать уточняющие вопросы, требуя честных ответов стуком кулака по деревянной столешнице.

Мальчик еще раз подробно описал, как все произошло, и под конец истории заплакал, сам от себя такого не ожидая. Заново пережив в воображении случившееся с Ниной, он с новой энергией за нее испугался и считал себя виноватым. Мама впала в ступор и как-то потеряла пыл, наблюдая искренние переживания сына. Несколько мгновений женщина буравила его испытующим взглядом, затем, вздохнув, отправила в ванную.

– И сиди в своей комнате, пока отец не вернется. Он с тобой еще поговорит.

– Хорошо, мам…

Наконец-то тяжкий разговор с признанием и обвинениями остался позади. Понурив голову, Отто поплелся в ванную комнату, чувствуя себя изможденным, еле стоящим на ногах. Закрывшись изнутри, мальчик избавился от крови на руках (она сильно потемнела, почти до оттенка горького шоколада, и стала прохладно-липкой), промыл горло и нос, отплевываясь от мерзкого привкуса. Увидев свое отражение, мальчик застыл и прищурился. Что-то в его измученном лице изменилось, но он не мог бы ответить что, просто чувствовал это, как чувствовал и боль подруги, когда она закричала, съехав ногой вниз. Сейчас ему было странно, совсем не как обычно, и он подозревал, что Нина до сих пор без сознания.

Мать Отто тем временем набирала номер родителей Нины, чтобы сообщить неприятное известие. Их семьи тепло дружили с тех пор, как детям исполнилось по три года и они пошли в один детский сад, но эта неугомонная Нина все время втягивала ее сына в неприятности и подстрекала на необдуманные поступки. Тем не менее женщина поймала себя на мысли, что девочку ей жаль. Судя по рассказу Отто, ей досталось сверх меры. Где-то в глубине души это даже вызывало злорадную ухмылку, но женщина одернула себя. Испытывая такие эмоции, кажется кощунством звонить ее матери и сопереживать, каждый миг думая, а не лицемеришь ли ты. Позвонить тем не менее надо было.

Главная проблема виделась матери Отто в том, что в этой девчонке текла русская кровь, а все русские «слегка» сумасшедшие сорвиголовы. Понимая, что стереотипы, особенно по национальному признаку, хороши только в анекдотах и байках, а разумному человеку кажутся чушью, мама Отто все же не встречала ни одного русского, который не подтверждал бы своим поведением навешенные ярлыки. Умение ввязываться в истории и притягивать проблемы, рискованное, порой пугающе безответственное поведение и, надо признать, своеобразное чувство юмора Нины вопросов не оставляло (сама она от этих шуток не смеялась, а вот муж безуспешно старался спрятать улыбку от взгляда супруги). Может быть, поэтому их сына, совсем иного по характеру, тянуло к этой взбалмошной хулиганке. В глубоком детстве они сразу же нашли общий язык, и с тех пор были неразлучны, вызывая логичную ревность и непонимание у сестры-близнеца, обделенной вниманием.

Отто не выходил из комнаты до самого вечера, даже когда сестра вернулась из школы. Узнав главную новость дня от недовольной матери, девочка привычно набросилась на брата за то, что он снова проводит время не с нею, родной сестрой, а с какой-то идиотской Ниной, которую скоро исключат из школы за прогулы. Хоть бы у нее эта дыра в ноге никогда не заросла! Она бы тогда могла свистеть, поднимая пятку к носу, или дуть через нее мыльные пузыри на потеху всем! Она ведь так любит привлекать к себе внимание всякими необычными трюками!

– Ханна, просто заткнись.

Отто сказал это один раз и больше не реагировал на умелые провокации и обидные слова (сестра очень хорошо знала его слабые места). Он, в свою очередь, привык выслушивать одно и то же время от времени. Состояние Нины, неизвестное ему, но смутно предчувствуемое, тревожило сильнее, чем очевидная зависть сестры. Ему бы очень хотелось выйти из комнаты и узнать у мамы, есть ли какие-то вести, но он боялся. Боялся, во-первых, нарушить ее запрет, а во-вторых, и это пугало сильнее, услышать в ответ что-то страшное и безнадежное для него и утешительное для сестры. Он мог бы упросить Ханну сходить за новостями, но не стал унижаться. Ее согласие было столь же нереалистично, как мгновенная телепортация на луну.

Ближе к ночи с работы вернулся отец. Отто не спал, беспокойно ворочаясь в кровати (плюс ко всему жутко хотелось есть из-за пропущенного ужина и пережитого стресса) и отчетливо слышал, как хлопнула дверь, а затем зазвучал без остановки приглушенный и взволнованный голос мамы. Иногда он прерывался, и мальчик мог услышать низкое усталое папино «угу», звучало оно так, как если бы звук умел становиться туманом – таким расплывчатым казался голос отца по сравнению с резкими и четкими интонациями матери.

Отто не обманывался, ведь даже отцовское «угу», сказанное раза четыре, выглядело вполне угрожающе. Его затрясло, а Ханна уже провалилась в сон, упустив возможность позлорадствовать над его страхом и насладиться «воздаянием за грехи». Отец зашел в комнату минут через двадцать (сначала душ, а уж потом все остальное, железное правило), но Отто показалось, что прошла целая вечность. Ожидать его шагов по лестнице, дрожа под одеялом, было пыткой.