Текст книги "Бедабеда"

– Это, с одной стороны, хороший признак, а с другой – не очень, – рассмеялась Людмила Никандровна.

– О господи, доктор. Давайте уже рассказывайте!

Людмила Никандровна задумалась. Рассказать ведь можно по-разному. Мать считала, что Витька Лариска охмурила. И что гулять она начнет, тоже было понятно. Иначе как шалавой или проституткой свою невестку мать и не называла. А Людмиле Никандровне Лариска нравилась. Звезда поселка, слишком яркая, дерзкая, наглая. И, конечно, красивая. Лариска была при этом очень доброй и отзывчивой. Странно, но мало кто в Лариске видел доброту, в основном замечали фигуру, грудь.

Витек влюбился в Лариску в десятом классе. Впрочем, он был не первым влюбленным и не последним. Но Витек под Ларискиными окнами торжественно проорал, что никому ее не отдаст и она будет с ним. Лариска даже не выглянула.

Витек сдержал слово и регулярно приходил с разбитым лицом. Он подрался за Лариску на выпускном с лучшим другом, сломал тому нос и добился, чтобы Лариска ушла с ним на пляж. Через шесть месяцев после выпускного Ларискин живот стал слишком заметен. К Витьку пришла ее мать и потребовала срочной свадьбы. Витек был только рад. Лариска говорила, что замуж не хочет. Мол, пусть ухажер сам ее попросит и все сделает как положено. Витек купил массивное золотое кольцо, вялый, но здоровенный букет в золотой целлофановой обертке и сделал предложение, плюхнувшись на одно колено. Лариска обещала подумать, потом бегала к швее перешивать и расставлять в талии свадебное платье, в которое никак не помещался живот. Свадьба прошла в лучших традициях – с машинами, куклой на капоте, в местном, считавшемся лучшим на побережье, ресторане «Парус». На свадьбе Лариска строила глазки другу Витька, тому самому, которому тот сломал нос на выпускном. Во всяком случае, Витьку показалось, что невеста флиртует с его лучшим другом. Так что действующие лица отыграли, не отступив от сценария: Витек снова сломал другу нос, Лариске же прилетел в глаз кулак мужа.

Они жили душа в душу. Витек ревновал Лариску к каждому столбу. Напившись, обвинял в том, что сын, названный Пашкой, не от него. После чего шел драться с якобы Ларискиными ухажерами, разбивал губу Лариске, а утром валялся у нее в ногах.

Супруга, впрочем, в долгу не оставалась. Могла приложить мужа и сковородкой, и лицо ему расцарапать, и утюгом горячим заехать. Страсти кипели – они дрались, мирились, Лариска убегала, Витек шел ее искать и обещал убить. Лариска каждый день собиралась разводиться и уехать за новой жизнью. Куда? Да подальше от этого поселка и Витька.

Но первым уехал Витек – Людмила Никандровна нашла брату работу в Москве. Это случилось после того, как у Витька рухнула мечта о местной Рублевке и богатых заказчиках. Теперь уже Лариска валялась у мужа ногах и умоляла не уезжать, не бросать ее и Пашку. Лариска то рыдала, то скандалила, Пашка научился распознавать настроение матери и начинал вопить в нужный момент, да так громко и отчаянно, что сбегались все соседи, гадая, кто кого на сей раз убивает – жена мужа или муж жену. Но Витек, которому сестра прислала даже деньги на билет, причем не на поезд, а на самолет, уже нарисовал себе светлое будущее без обязательств и «прицепа» в виде жены и ребенка. Мать встала на сторону сына и всячески его поддерживала. Лариску жалели соседи, но не вмешивались – в каждой избушке свои погремушки. А у Витька с Лариской эти погремушки были слишком громкими и надоели всему поселку.

Мать в открытую говорила, что Витечка себе в Москве и получше женщину найдет, а не такую шалаву, как жена. При этом все знали, что Лариска за все время ни разу налево даже не посмотрела. Верная оказалась баба. Но что поделаешь? Раз уж ее назначили в местные шалавы, то приходится терпеть. А могли и в дурочки назначить. Или в старые девы. Поселок-то маленький, жизнь однообразная, так что у каждого имелась своя роль, чтобы не сдохнуть со скуки.

Витек отметил отъезд хождением по бабам, каждой обещая золотые горы и выезд в столицу в ближайшее время. В Москве он тоже пустился во все тяжкие, не выполнил вовремя работу, поскандалил с прорабом, дал тому в морду и благополучно вернулся в поселок. Людмила Никандровна оплатила прорабу неустойку и моральную компенсацию, чтобы тот забрал заявление из милиции. Вернувшись, Витек узнал, что его ждут не только Лариска с сыном, но и Катька с новорожденной дочкой. Витек во время прощального загула не помнил, как вообще мог добраться до Катьки? Та ведь была известной недотрогой, чуть ли не в монастырь собиралась уходить, такая правильная-расправильная. Но Катьке просто тоже роль такая досталась, и она не могла поклясться, что дочка от Витька. Возможно, и от Коляна. Но Колян молчал, слава богу. Не в его интересах было трепать языком – жена и трое детей, четвертый на подходе. Так что Катька была спокойна, что Колян не сболтнет лишнего, и в отцы назначила Витька. Все то время, что Виктор отсутствовал, Лариска вела битву с Катькой. Она выпивала и шла к сопернице выяснять отношения – к кому вернется ее муж? Бабы ругались, рвали друг дружке волосы, но, когда пришло время рожать, в роддом Катьку повезла Лариска. А к кому еще было Катьке бежать? Они же с ней за одной партой сидели, лучшие подруги. Да и про Коляна только Лариска знала.

Лариска просто устала от бесконечной битвы. Да и толку-то? В одном поселке жить, не вырваться. Так что вернувшегося из столицы ни с чем мужа Лариска выгнала к Катьке. А до этого она, посмотрев на новорожденную девочку, которую назвали Софкой, убедилась, что отец Витек. Если Пашка был похож на мать, то Софка – копия отец. Даже свекровь ахнула:

– Ну Витя маленький. Даже щеки те же – смешные, как у хомячка.

Катька, прожив месяц с Витьком и наткнувшись глазом на его кулак, велела ему возвращаться к Лариске. Тот так и ходил туда-сюда, благо жили через дорогу. Все односельчане привыкли к тому, что у Витька две бабы, двое детей, так и живут. Вроде как счастливо. Да и что удивительного – все так живут, только скрывают. Еще и завидовали – повезло Витьку с бабами. Сами обо всем договорились, дети дружат, в одной песочнице растут. Лариска работала в сезон официанткой, а сына подбрасывала Катьке. Та подрядилась вязать на продажу всяких зайцев, мишек и, когда отвозила товар, дочку оставляла с Лариской. А что было делать? Выживали как могли. Если Витек брал заказ, то обе по очереди следили, чтобы он не напивался и доделал работу. Семейный бюджет делили поровну. Официально Витек развелся с Лариской, но на Катьке не женился. Она и не бежала в загс.

Мать была, конечно, и рада, и не рада, что сын вернулся. Она считала, что Мила недостаточно сделала для брата. И что выбрала ему не ту работу, где его не понимали и не ценили. Людмила Никандровна рассказала матери, что ее любимый сын устроил и сколько пришлось заплатить, чтобы избежать скандала, но мать все равно считала виноватой дочь. Как, впрочем, и Витя. Он всем рассказывал, что прораб был жулик, недоплачивал, паркет привез бракованный. И в Москве все такие – жулики, лишь бы кусок урвать. А ему, Витьку, профессиональная честь и репутация не позволили класть дешевый паркет вместо дорогого. Вот за это морду прорабу и набил. В общем, Витек выглядел чуть ли не героем, который указал столице, что не в деньгах счастье, а в честных людях. Позже Витек придумал себе, что вернулся не из-за работы, а из-за семьи, чтобы с Пашкой на рыбалку ходить, а Софку на качелях качать. Ведь семья-то дороже. Никто, конечно, в эти россказни не верил, но все привычно одобрительно кивали, и Витек себя в такие моменты очень уважал.

Скандал все равно случился, как же без этого? Когда мать еще жила с Витьком, Людмила Никандровна каждый месяц посылала брату деньги – «на маму». Купить лекарства, продукты. Порадовать новым комплектом постельного белья, к которому та всегда была неравнодушна. Мать радовалась, рассматривала броский рисунок – особенно любила с цветами, – гладила ткань и, аккуратно сложив и снова запечатав упаковку, убирала комплект на верхнюю полку шкафа. Сама же спала на старой, давно застиранной и расползающейся на нитки простыне. Убедить мать пользоваться новым комплектом и наконец выбросить старый было невозможно. Присланные Людмилой Никандровной деньги Витек считал своими. Если зарплату он до копейки – ну почти до копейки – отдавал Лариске с Катькой, то про денежный перевод от сестры молчал и даже спьяну ни разу не проболтался. Конечно, если бы Лариска с Катькой узнали, что Людмила Никандровна раз в месяц отправляет крупную сумму, то быстро бы разобрались с расходами. Да, Витек покупал матери рассаду, саженцы, удобрения для огорода – еще одна ее страсть. По первому требованию менял шланги для полива и прочую хозяйственную утварь. Да, тратился на лекарства. Но большая часть оседала в его кармане, что позволяло ему чувствовать себя комфортно и уходить в запой по первому желанию, несмотря на тщательный контроль со стороны аж двух жен.

Когда Людмила Никандровна забрала мать в столицу, то перестала присылать Витьку деньги. Тот, не получив пятого числа перевод, к чему уже успел привыкнуть, позвонил сестре и спросил, с чего вдруг задержан обязательный денежный транш.

– Так я же забрала маму, – ответила, обалдев от такой наглости, Людмила Никандровна.

– Ну и что? – искренне не понял Витек. – Тебе жалко, что ли? Обеднеешь? А мне что делать? На что жить?

– В смысле? Я же отправляла деньги на мать, а не тебе на жизнь. – Людмила Никандровна все еще пыталась держать себя в руках.

– Какая разница? Мне нужны мои деньги! – потребовал Витек. – Ты там со своих психов гребешь лопатой, а я тут корячусь на заказах.

– Витя, я не пришлю тебе деньги.

– Вот ведь стерва, – процедил Витек, прежде чем положить трубку.

Еще где-то в течение полугода брат звонил пятого числа и требовал перевод. Несколько раз они сильно ругались. Убедить Виктора, что он взрослый мужчина и должен сам зарабатывать на жизнь, а она не обязана высылать ему пособие, к которому он привык, Людмила Никандровна оказалась не в силах. Обвинения в том, что он тратил деньги не на мать, а на себя, Виктор не принимал. Он был свято уверен в том, что старшая сестра ему должна, раз она богатая. Рассуждал пошло и банально – ей деньги на голову падают, так что должна делиться. Да и что за работа такая – мозги вправлять? Вот ему каждая копейка потом и кровью достается.

– Я тебе еще в детстве твердила, что умственный труд оплачивается выше физического. Ты не хотел учиться, – на автомате в сотый раз повторяла Людмила Никандровна.

Брат давил на жалость, рассказывал про подрастающих детей – «твоих родных племяшек, между прочим», которым нужны одежда, обувь и все остальное. Людмила Никандровна напоминала, что на каждый день рождения, все праздники присылает племянникам и деньги, и подарки. Так что ее совесть чиста.

Витек, видимо, понял, что сестру не переломить, и больше вообще не звонил. Даже не интересовался, как себя чувствует мать. Не говоря уже о том, что ни разу за все время не спросил, как там поживает его родная племянница. А о существовании Марьяши он вообще, кажется, не помнил. Когда девочка родилась, Людмила Никандровна позвонила брату в порыве чувств и поздравила:

– Ты стал двоюродным дедом!

– Ты че, совсем с дуба рухнула? Какой я дед? – ответил Витя и положил трубку.

Людмила Никандровна тогда удивилась подобной реакции. Но связала это с кризисом среднего возраста, который у мужчин может наступить в тридцать лет и никогда не закончиться. Но позже выяснилась причина, оказавшаяся, как всегда, банальной и пошлой. Лариска, позвонив Людмиле Никандровне с поздравлениями, сообщила, что Витек, так сказать, не всегда теперь может. Вот и бесится. Да еще и Людмила Никандровна сообщила, что он дедом стал. У него крышу-то и снесло на этой почве. Мало того, что импотент, так еще и дед. В запой ушел от расстройства.

Людмила Никандровна переключилась на заботы о матери – старалась сделать так, чтобы той было хорошо. Надеялась, что прабабушка прикипит к правнучке, но та осталась равнодушной. Маленькая Марьяша ее раздражала, что было заметно. Настю бабушка вроде как любила, но как любят собак или кошек люди, которые не имеют их в собственном доме. Любовь на расстоянии. Погладить и пойти дальше. Почесать за ухом и побыстрее сбросить с колен. А потом, счищая шерсть с брюк или пальто, радоваться, что дома нет ни собачки, ни птички, ни рыбок.

С каждым днем мать все больше начинала раздражаться. Как-то она позвонила дочери на работу и потребовала срочно приехать. Перепуганная Людмила Никандровна ехала в такси и не знала, что и думать, поскольку мать ничего не объяснила и отключила телефон. Людмила Никандровна сто раз пожалела, что оставила Марьяшу под присмотром прабабушки. Хотя поначалу все было хорошо – ведь они оставались вдвоем не в первый раз. Марьяше нравилось скручивать клубки ниток для прабабушки, которая вдруг увлеклась вязанием. Еще ей нравилось делать домик из стула и пледов и прятаться там от прабабушки, играя в прятки. Опять же прабабушка научила правнучку раскладывать пасьянс, и та с радостью помогала его собирать «на желание». Марьяша была разумной девочкой, и скорее она следила за прабабушкой, чем та за правнучкой. Марьяша, которой Людмила Никандровна провела инструктаж, чувствовала себя взрослой и очень этому радовалась. Она проверяла, выключила ли прабабушка плиту, закрыла ли кран в ванной. Не разрешала открывать дверь незнакомым людям, даже если те представлялись социальными работниками. Но Марьяша все-таки была ребенком, и могло случиться все что угодно.

За то время, пока Людмила Никандровна ехала домой, она успела вспомнить всех старых знакомых – коллег, которые работали хирургами и кардиологами в разных больницах, предполагая самое страшное. Она не выпускала из рук телефон, собираясь сразу звонить Нинке, которая через клиентов и собственные связи могла достать черта лысого, а не только нужного специалиста. Людмила Никандровна продолжала набирать номер матери, но телефон так и оставался отключенным, хотя она сто раз просила так не делать.

Дверь в квартиру оказалась закрыта. Людмила Никандровна звонила, стучала кулаком и ногой.

– Кто там? – услышала она испуганный голос Марьяши. От сердца немного отлегло.

– Марьяша, это я, открой! – закричала Людмила Никандровна.

Мать сидела в комнате и вязала под бубнеж телевизора.

– Что случилось? – кинулась к ней Людмила Никандровна. – Сердце? Давление? Тебе плохо?

– При чем здесь давление? – возмутилась мать, сбившись со счета петель. – Но мне надо с тобой серьезно поговорить.

– То есть ты позвонила мне и сорвала с работы, чтобы серьезно поговорить? – опешила Людмила Никандровна.

– Естественно.

– Хорошо. Говори. – Людмила Никандровна сделала глубокий вдох и подумала, что, слава богу, все хорошо, все живы и здоровы.

– Надо объяснить Марьяше, что она должна носить дома тапочки. Она все время бегает, и громко. А сюда, в эту комнату, надо купить ковер, желательно с ворсом. И велеть Марьяше бегать в тапочках по этому ковру. Но никак не голыми ногами по полу.

– Она кому-то мешала? Соседи снизу жаловались? – Людмила Никандровна сделала еще один глубокий вдох и медленный выдох. Но все еще не могла прийти в себя. Переволновалась. И испугалась сильно, конечно же.

– Никто не жаловался. Но она мешает. Мне. Я слышу, как она бегает. Разве нельзя приучить ребенка к тапочкам? И бегать, если ей так хочется, исключительно по ковру. От твоих паласов никакого толку. Вообще не понимаю, зачем ты их положила. Можно же купить нормальный ковер, а в коридор – ковровую дорожку. Мне всегда нравились дорожки. Даже у Лариски ковровая дорожка в квартире лежит.

Людмила Никандровна сидела перед матерью, разглядывала свои руки – появился тремор – и не понимала, что ей делать.

– Да, мама, хорошо, – ответила она, чтобы не провоцировать скандал.

Конечно, она не заставила Марьяшу ходить в тапочках и ковер с ворсом не купила. Но потом, вспоминая тот случай, Людмила Никандровна думала, что именно тогда появились первые явные звоночки – признаки ухудшающегося состояния матери. Людмила Никандровна отматывала назад дни, недели, месяцы, надеясь вспомнить момент, который проглядела. Понять, где совершила ошибку. И, несмотря на то что, как врач, она миллион раз говорила родственникам, что болезнь неизлечима, нет волшебной таблетки, сама же искала ответы на вопросы, которые ей задавали. А если бы увидела раньше, могла бы что-то сделать? Хотя бы замедлить развитие болезни? И как заметить, что болезнь уже запущена и начала свой отсчет? А можно было ее предупредить? Если бы человек жил в других условиях, было бы все по-другому? Возможно, он и вовсе бы не заболел? Если бы кто знал…

– Ну хватит себя изводить, – сердилась Нинка. – Ты ничего не могла заметить. Твоя мать, уж прости, что я так говорю, всегда была с придурью. Так что ни один врач не заметил бы. Если бы она была профессором в университете и читала лекции, а потом вдруг перестала узнавать буквы, то да.

Нинка была права. Мать вроде бы вела себя как обычно. Брюзжала по поводу и без, шла на ближайший рыночек – пообщаться с продавщицами и купить себе двести граммов домашнего творога и баночку ряженки. Поругаться по поводу дороговизны мяса или устроить скандал у овощного прилавка – мол, в прошлый раз ей подсунули мятый помидор. Мать так развлекалась, разряжалась. Дома, в своем городке, она спускала всех собак на бедную Лариску, потом на Катьку, на терпеливую как сто чертей соседку тетю Машу. А здесь, в Москве, она нашла себе этот рыночек. Людмила Никандровна ходила на рынок, извинялась, объясняла про болезнь и еще раз извинялась.

После скандалов на рынке мать уже в хорошем настроении заходила в ларек, в котором какими-то неведомыми силами пополнялся запас косметики еще советских времен. Мать верила в чудодейственную силу белорусского крема для рук, маски для лица на основе огурца и радовалась, как ребенок, когда покупала розовую воду – вонючую и ядреную, которой протирала лицо на ночь. От давно просроченных масок от морщин у матери начиналась аллергия, но переубедить ее было невозможно. Она покупала себе крапивный шампунь и шла счастливая домой. Половина дня пролетала, мать уставала, ложилась вздремнуть, а там наступало время телесериалов. Счастливый, спокойный день.

Вторым местом, который полюбила мать, стал ближайший салон красоты, который тоже застрял в советском прошлом. Там выщипывали брови в ниточку, делали химию по старинке и покрывали клиенткам ногти лаком с перламутром – без перламутра просто не было. Прабабушка любила брать в салон Марьяшу. Девочке тоже красили ногти розовым лаком с блестками или накручивали тугие, как у Мальвины, локоны. В такие дни – поход на рынок или в салон – Людмила Никандровна оставляла матери деньги на все, что захочется. Лишь бы та вернулась довольная. Лишь бы ее вечер прошел под просмотр очередного эпизода сериала или передачи про потусторонние силы, в которые она вдруг начала верить. У матери даже появилось новое увлечение – она следила за фазами Луны и Юпитера, что-то шептала в чашку с водой и учила слова заговоров. Людмила Никандровна была только рада – пусть проводит время в свое удовольствие.

Если бы не Марьяша, которая росла очень педантичной девочкой, Людмила Никандровна ничего бы не заметила.

– Бабушка, ты не оставила деньги, сегодня же десятое число, – сказала Марьяша, когда Людмила Никандровна стояла в дверях, опаздывая на работу, и разглядывала зонт, оказавшийся сломанным.

– Да, а что у вас десятого числа? – Людмила Никандровна пошутила, доставая из кошелька купюры.

– Десятого у нас рынок и сберкасса, а двадцать пятого – салон и сберкасса, – ответила Марьяша.

Людмила Никандровна выронила из рук зонтик.

– Какая сберкасса, Марьяша? – спросила она.

– Которая рядом с магазином. Где почта, – ответила внучка.

– И вы туда с прабабушкой ходите? Часто?

– Десятого и двадцать пятого. Когда прабабушка берет меня на рынок и в салон.

– А что она делает в сберкассе?

– Отправляет деньги моему двоюродному дедушке Вите. Те, которые она в своей ночнушке хранит. Ночнушка лежит в шкафу, на второй полке. Но бабушка ее никогда не надевает. Она для хранения, а не чтобы спать.

Людмила Никандровна, не разуваясь, зашла в комнату и выдвинула бельевой ящик. Достала ночнушку и вытряхнула купюры.

Мать отправляла сыну деньги. Дважды в месяц. Небольшими суммами, чтобы Людмила Никандровна не заметила.

– Мам, зачем ты это делаешь? – спросила Людмила Никандровна, хотя на вопрос не было хоть сколь-нибудь разумного ответа. Мать насупилась и молчала. Она молчала так и на следующий день.

– Мам, пожалуйста, хватит, – сказала Людмила Никандровна уже за ужином.

– Что я тебе сделала? Почему ты меня так ненавидишь? Ты всю жизнь меня ненавидела! Я и так стараюсь быть идеальной, как ты хочешь. Под тебя подстраиваюсь. Ты думаешь, мне легко? Да поперек горла уже все. И ты тоже. За что ты со мной так?

– Мам, ты хочешь сказать, что тебе плохо со мной живется? – Людмила Никандровна поняла, что сейчас сорвется.

– А кому с тобой хорошо? Твоему мужу, который от тебя сбежал? Насте, которая от тебя тоже сбежала? Подожди, и Марьяша сбежит. Ты всех душишь своими правилами! Туда не пойди, тут не стой, не дыши. Разве это жизнь?

– Ты хочешь вернуться домой, к Вите?

– Хочу! Да!

– Только, боюсь, он не хочет. Ты ему не нужна. Он страдал только из-за того, что лишился денег, которые я ему отправляла для тебя. Но теперь, видимо, у него все отлично.

– Вите деньги нужны. Тебе на голову сыпется, а он здоровье на работе гробит. У него дети, твои, между прочим, родные племянники.

– Да, да… Витя то же самое говорил. И про племянников. Тоже требовал делиться… – Людмила Никандровна посмотрела на руки. Опять начался тремор. Пока незаметный для окружающих, но она его чувствовала. Как чувствовала начинающуюся с легкого покалывания, почти невидимого раздражения и зуда экзему на руках. В последнее время экзема стала появляться все чаще и хуже поддаваться лечению. – Знаешь, о чем я думаю? Слава богу, прошли те времена, когда вы могли бы написать на меня донос и упечь в тюрьму, чтобы все забрать. Кажется, так сделал наш с Витей дедушка, твой отец? Написал донос на соседа и получил ту квартиру, в которой ты родилась? А сосед даже до лагеря не доехал, на допросе сердце не выдержало. Его жену тоже забрали – десять лет лагерей. Двоих детей в детдом отправили. Все по справедливости, да? Отобрать у богатых и отдать бедным? Так? Только ты забыла, что твоя мать вышла из окна этой самой квартиры. Потому что не могла жить ни в этих стенах, ни с мужем, который одной писулькой уничтожил целую семью. Вам с Витей, видимо, достались гены дедушки-доносчика, который спокойно спал на кровати того соседа и ел из его тарелок. А мне, наверное, достались гены бабушки, которая предпочла самоубийство такой жизни.

– Не смей так говорить. Что ты понимаешь? Тварь неблагодарная. Каждый выживал как мог! – закричала мать, как кричала всегда, когда речь заходила о ее отце и матери. – Лучше бы я от тебя избавилась, как хотела! Нашлась мозгоправка великая! Как ты вообще смеешь так со мной? Про деда так?

Мать зашлась в приступе кашля. Людмила Никандровна сходила на кухню и принесла воды.

– Да, мама, я знаю, что не была желанным ребенком и сто раз еще в детстве слышала про то, как ты всеми способами пыталась избавиться от нежелательной беременности. Но я выжила. И теперь ты живешь со мной. Вот ведь ирония судьбы? Да, ты всегда любила Витю, а не меня, я это чувствовала с раннего детства. Ты и не скрывала, хоть за это тебе спасибо.

– Я дала тебе образование! – закричала мать.

– Нет, образование я дала себе сама. И вырвалась сама. Добилась всего сама. И я всегда была хорошей дочерью. Мне не в чем себя упрекнуть. Так вот, я буду о тебе заботиться так, как положено, буду делать все, что требуется, но не жди от меня чего-то большего.

– Я тебе не подружка! Ты не имеешь права со мной так разговаривать!

– Да, хорошо, не подружка. Мне жаль, что мы так и не смогли подружиться.

Людмила Никандровна позвонила брату и спросила, как у него рука поднялась принимать от матери переводы? Совсем стыд потерял? Брат никакого стыда не испытывал.

Скандал вроде бы утих. Мать, которая перестала получать деньги на салон и рынок, сидела дома. Она забросила вязание, не смотрела сериалы, за Марьяшей не приглядывала вовсе. И опять же девочка оказалась первой, кто заметил, что с прабабушкой творится совсем неладное.

– Что вы делали? – спросила в один из вечеров Людмила Никандровна.

– Я рисовала, а бабушка рассказывала про то, как вы жили с дядей Витей, когда были маленькими.

– И как мы жили?

– Хорошо. А вы правда в октябре купались в море?

– Правда, – улыбнулась Людмила Никандровна.

– А правда ловили удочками рыбу на ужин?

– Правда.

– Вот здорово! Я тоже так хочу.

– Это действительно здорово, когда не каждый день. Когда на каникулах или в отпуске. Тебе бы быстро надоело. Знаешь, у нас в садике и в классе были мальчики, которые даже плавать не умели. Когда море далеко, то очень хочется поплавать. А когда оно под боком, каждый день, то не хочется.

– Это как?

– Как детская площадка. Тебе ведь не всегда хочется играть на нашей детской площадке. А хочется пойти на другую. Или возле школы на роликах или на самокате покататься. Ты когда в последний раз качалась на качелях, которые у нас рядом с домом?

– Не помню.

– Вот так и с морем. Ты же в любой момент можешь сходить поплавать, но тебе хочется разнообразия.

– Прабабушка странная, – сказала задумчиво Марьяша.

– Да, прабабушки и бабушки часто кажутся странными. Просто они уже старенькие.

– А ты можешь вылечить прабабушку?

– Наверное, нет. От старости нет таблеток. Еще не придумали.

– Но прабабушка по-другому болеет. Не от старости.

– Это как?

Людмила Никандровна очень ценила разговоры с внучкой, стараясь поддерживать с ней связь, но не придавала особого значения ее рассказам. Даже сейчас ее поначалу ничего не обеспокоило.

– Бабушка говорит так, будто она там, – продолжала Марьяша.

– Где там? – Людмила Никандровна не знала, куда кинуться – то ли перемывать сложенную в раковину гору посуды, то ли мыть пол, к которому она прилипала тапочками.

– Это прабабушка компот разлила. И не вытерла. Сказала, что ты придешь и вытрешь, – объяснила Марьяша. – А говорила она так, будто вы с дедушкой Витей маленькие. То есть ты уже взрослая, а дедушка Витя еще ребенок. Это как?

– Я старшая сестра, поэтому всегда считалась взрослой. А Витя был маленьким, потому что он мой младший брат. И я, как старшая, за ним присматривала, – ответила Людмила Никандровна, думая, что надо нанять домработницу. Мать, всегда следившая за чистотой, вдруг перестала даже мыть посуду. Каждый вечер, возвращаясь с работы, Людмила Никандровна заставала дома такой срач, что иногда закрадывалась мысль, что мать специально так делает.

– Прабабушка думает, что она живет не здесь и она молодая.

– Ну, наверное, ты просто не поняла прабабушку. Иногда пожилые люди заговариваются.

Вскоре Людмила Никандровна забыла о словах внучки, поскольку жизнь снова вошла в привычную колею. Людмила Никандровна, пусть ненадолго, но все же получила передышку.

Она наняла домработницу, активную женщину в предпенсионном возрасте, тетю Галю, и стало значительно легче и спокойнее. Людмила Никандровна возвращалась с работы в чистую квартиру. Марьяша хвасталась красивыми косами, которые ей заплела тетя Галя. Плюс и мать, и внучка были под присмотром, что тоже важно. Сначала Людмила Никандровна договорилась на раз в неделю, а потом просила тетю Галю приходить дважды. И на эти дни назначала прием тяжелых пациентов или просто могла в одиночестве гулять, не дергаясь от телефонных звонков. Тетя Галя умела управиться и с уборкой-глажкой, и с Марьяшей. Мать домработницу терпеть не могла, но и побаивалась.

Это было хорошее время. Даже Настя стала чаще появляться дома, играла с Марьяшей, сидела с бабушкой. Та вдруг увлеклась садоводством и заставила весь балкон саженцами. Настя научила бабушку пользоваться планшетом, и они вместе читали про рассаду, удобрения и пересаживали цветы, травы. Людмила Никандровна накупила красивых горшков и удивлялась, что Настя тоже с увлечением пересаживает, копается в земле. Марьяша ходила счастливая, не без удовольствия возилась с цветами и все время жалась к матери. Настя вроде бы стала ласковее и нежнее.

Позже, когда все стало совсем плохо, Людмила Никандровна вспоминала именно эту картинку – как три ее самые близкие женщины – мать, дочь и внучка – колдуют над одним цветочным горшком. Людмила Никандровна четко запомнила тот момент – все стоят к ней спинами, и эти спины так похожи, что дрожь берет. И наклон головы у всех трех в одну сторону.

Но рано или поздно это должно было закончиться. Просто такой жизненный закон. Не объяснимый ни с точки зрения психиатрии, ни с какой другой точки. Как говорила Нинка – «это еще не жопа, а всего лишь копчик».

Людмила Никандровна тогда сама себе выписала психотропные препараты. Тремор, как и экзема, беспокоили уже всерьез. Она не справлялась сама с собой. И – самое мучительное – она перестала спать. Днем, в собственном кабинете на работе, она могла вздремнуть в кресле полчасика. Могла позволить себе поспать в те дни, когда приходила домработница. Ее не беспокоил ни шум пылесоса, ни грохот посуды. Она ложилась и тут же отключалась. Но в остальные дни и ночи Людмила Никандровна не могла даже читать – просто лежала и разглядывала потолок. Тогда-то она и стала пить таблетки, отчего погружалась пусть не в глубокий сон, а хотя бы в мучительную дрему.

* * *

Людмила Никандровна вдруг очнулась оттого, что кто-то громко хлопнул дверью.

– Николавна, ты чего еще здесь? – Уборщица тетя Валя затащила ведро, разлила воду, начала тереть пол тряпкой.

– Который час? – Людмила Никандровна не понимала, что случилось и почему она сидит в темноте. Да и за окном уже темно.

– Так восемь уже. Я все перемыла, одна ты осталась, – ответила тетя Валя. – Я уже круги наматываю, а ты все не выходишь.

– А где моя пациентка?

– Почем мне знать? Ты уснула, что ль? Бывает. Я тут давеча тоже срубилась, прямо в подсобке. Давление скачет.

– Господи, Марьяша. – Людмила Никандровна с ужасом посмотрела на телефон, ожидая увидеть миллион пропущенных звонков и сообщений. Телефон, поставленный на беззвучный режим, вдруг завибрировал. Людмила Никандровна от неожиданности чуть из рук его не выронила. Но с облегчением увидела, что звонит Нинка.

– Ты вообще где? Уснула, что ли? – Нинка была в шумном месте и орала в трубку.