Текст книги "Рыбный день"

О смерти

Порой мне кажется, что смерть будет

точно такой же, как и я.

И она обязательно доделает всё то,

что я не успею.

 
Ты пришла, как бывает, некстати,
Тихим шагом прокравшись к нам в дом.
Пролистала журнал у кровати,
Светлый волос оставила в нём.
Сына чмокнула, чтобы не плакал,
И шепнула на ушко: «Люблю».
Поправляла ему одеяло.
Муж запомнил улыбку твою.
Кошке корма насыпала в миску,
Полила все цветы на окне.
Написала в три строчки записку —
Прилепила на кнопку к стене.
Позвонила любимой подруге —
Перекинулись парою слов:
Потрепались немного о жизни,
Рассказала ей парочку снов.
Отключила компьютер беззвучно,
В Интернете чуть-чуть побродив.
А на кухне тебе стало скучно
В затемнении, чая налив.
Ты пошла и меня разбудила.
И себя я узнала в тебе:
Тот же взгляд, те слова, та улыбка.
Как две капли на влажном стекле.
Подошла и к плечу прикоснулась,
Так, нарушив незримый предел,
Мне сказала едва уловимо:
 

«Время всегда чуть хитрее наивных людей…»

 
Время всегда чуть хитрее наивных людей.
Пусть. Захлебнусь эйфорией впитавшейся в кожу.
Даже в разгар самых страшных и сумрачных дней
Мне ли плевать в окружающих слово «О Боже».
Мне, в самом жарком полночном бреду, тишина
Будет милее паскудного стона пропавших.
Точка видна как финал предложения. Сна
Я не почувствую, даже в объятья отдавшись.
Чем так противен любой, не любивший меня?
Рвать и метать, в переходах от сути на личность.
Подлая ложь не видна из проёма окна —
Ценность твоя очевидна – считаем наличность.
Блеск твой не более чем отраженья других
Ты – в нержавеющем зеркале старой немытой кастрюли.
Вечность – всегда чуть длинней, чем дописанный стих.
Я – терпеливей случайно отправленной пули.
 

Февраль

 
Не нужно верить!
Зов к победе
Сейчас бессмысленен,
Как ты.
И молотом, тяжёлым молотом
Круши мечты.
Не нужно памяти!
Пойми же —
Все краски высохнут,
Как дождь.
Но я надеюсь, так надеюсь —
Возможно, ждёшь.
Замолкни, музыка!
Не пойте!
Пусть будет тишина
Как встарь.
И слушать как шагами тихими
Ушёл февраль…
 

«Похорони меня осенью…»

 
Похорони меня осенью.
Между домов носится
В мороси, с ранней проседью,
Брошенный серафим.
 
 
Эта любовь уверена —
В наших трёх измерениях,
За исключением времени,
Выше всех прочих сил.
 
 
Кто бы листвой укрыл меня,
Капли смахнул крыльями,
Утром же, с первым инеем,
Новый начал отсчёт.
 
 
Осень рябиной вызреет.
Ночь. Небо плачет, изморось.
Боже, похорони меня…
Утро.
На лужах лёд.
 

Новые старые сказки

Монолог

 
Моя пьеса не будет дописана —
Я, увы, неудачный герой:
Персонаж третьесортного вымысла
С искорёженной горькой судьбой.
 
 
Эта драма проста и бесхитростна —
Мне законами жанра дано
Умереть от случайного выстрела
Из ружья, что весело давно.
 
 
Но пока – остаётся надеяться,
И звонок не позвал на антракт.
Я живу, совершая воздействие,
На собравшихся в зале зевак!
 

Ночной разговор

– Здравствуй, холодная, здравствуй. Знаю, что ты где-то рядом: я твою поступь слышала, тебя зацепила взглядом. Что ты крадёшься кошкою, вечно в тени скрываясь? Выйди на свет, не бойся, я ведь не испугаюсь. Я-то давно смирилась, что ты всегда со мною. Где бы меня ни носило между землёй и водою. Где бы приют ни искала, с кем ни встречала утро, ты где-то рядом, знаю. Это совсем не шутка. Что ты, холодная, скажешь, если лицом столкнёмся?

– Глупая смертная, что ты ищешь на дне колодца? Взгляд мой подобен бездне, вечности – косы, руки – это кривые молний, что видит ночью путник. Я есть нигде и всюду, я – это свет и темень. Что ты теперь мне скажешь, если застыло время? Долго тобой любовалась, след твой с дорог собирала, легким осенним ветром с прядью волос играла. Ты теперь просишь встречи, вот я, стою пред взором. Я же всегда, я рядом – где-то, ночным дозором. Ты под моей защитой, ты мне всего дороже. Просто поверь, что смерти кто-то

так нужен тоже.

– Ты заберёшь с собою всю мою теплую душу?

– Да, заберу, но позже. Сейчас возвращаюсь в стужу.

Фенька

 
Я тебе подарила фенечку,
помнишь, когда-то в лагере?
Мы ночами считали звёзды и грезили,
как легко рассекать по морям на фрегате,
или в космосе – там тоже корабль ведь,
а наутро к своим возвращались пристаням.
И твой смех колокольчиком серебристым
заставлял учащаться колебания моей сердечной мышцы.
 
 
Только где теперь мальчик тот?
Прислонившись вплотную к чужому теперь лицу,
я не в силах узнать что-то, близкое некогда:
корабли те разбиты волнами о берега
и обломки давно разлетелись где-то…
Мои локти стали грубее, а губы – суше,
возле глаз пролегли морщин невесомые сети…
 
 
Я бы голос отдать не смогла ради глупой суши —
я бы в море хотела всего больше на свете…
…только это осталось у нас тогда, в то лето,
вместе с фенькой и картой такого близкого неба.
 

«Уведи меня лисьими тропами…»

 
Уведи меня лисьими тропами.
Строфами сложены, будут слова мои ветром шуметь вдали.
В гавани корабли, из дальней прибыв земли, пристань нашли.
 
 
Будет в битве твой верен меч.
С плеч на землю пусть падает плащ, ты – о других не плачь.
Чёрный, как полночь, грач – толмач.
 
 
Если хочешь бежать – беги.
Не береги себя. Прошлого не тая, в полдень – средь бела дня,
выпив бокал вина, вспомни меня.
 

Хранимый

 
Будь, воин, отважен и к битве готов —
И крепче держи свой меч.
Ты жизнь свою отдал на милость богов,
Их честь обещая беречь.
И враг на подходе, и сталь холодна,
И ждёшь лишь приказа «Вперёд!».
 
 
Но помнишь ли ты, что она там одна,
Ночами без сна тебя ждёт?
Она вышивает при свете свечи
Да смотрит в окошко порой.
И руки, и губы её горячи,
И волосы – чёрная смоль.
Она не носила дары всем богам
Моля лишь тебя сохранить,
Кричала – «Его – никому не отдам!» —
Так ведьмы умеют любить.
А в полночь, прикинувшись ветром степным,
К тебе приходила в шатер.
И штопала жизнь твою тонкой иглой,
Судьбы продолжая узор.
 
 
От вражеской сабли, от хитрой стрелы
Защиту тебе соткала.
И меч твой, и конь твой – навеки верны.
Беду от тебя прогнала.
Тебе положила победу к ногам —
Домой ты вернулся живым.
И сколько бы ты не молился богам,
Ты был только ею храним.
 
 
Спеши же, спеши же ты к ней на крыльцо,
Куда тебя ветер зовёт.
Надень ты на палец златое кольцо
Той, что тебя преданно ждёт.
А ведьма тебя поцелует любя,
Тихонько на ухо шепнет:
«Ты знаешь, я буду беречь лишь тебя.
Других же – пусть бог бережёт».
 

«Очи светлые…»

 
Очи светлые —
Мысли темные.
Лёгкой поступью по крови…
Речи сладкие,
Вздохи томные.
– За собою в ночь не зови.
 
 
Пальцы хрупкие.
Пряди русые
Шелком стелются по плечам.
Братья верные —
Волки бусые
Тихо ластятся всё к ногам.
 
 
Чары древние,
Тени-призраки
Все мерещатся там и тут.
Заклинания —
Силы мёртвые,
Тебе радости не дадут.
 
 
«– Травы дикие,
Блики яркие.
Заплутать тебе по степи.»
Руки нежные,
Губы жаркие,
Только в ночь за ней не ходи.
 

Маленький рыцарь

 
Маленький рыцарь берёт игрушечный меч,
Маленький рыцарь обет принимает строгий.
В новых доспехах, блестящих, как сто комет,
Маленький рыцарь седлает коня в дорогу.
 
 
Ждут его подвиги: мавки в лесной глуши,
Злые волшебники, демоны, чары, духи.
Маленький рыцарь вперёд к приключеньям спешит.
Маленький рыцарь не верит в пустые слухи.
 
 
Он победит всех врагов и спасёт принцесс,
Маленький рыцарь находчив, умен, отважен.
Ждут его подвиги, чувства, волшебный лес.
Рыцарь готов, а дракон-то не так и страшен.
 
 
Любой, самый храбрый воин в своём роду
Не застрахован от жизненного излома.
 
 
…что ни случись с ним в трудном его пути —
Маленький рыцарь к ужину будет дома.
 

Волчья песнь

 
Мы по тропам лесным, по оврагам ли
Продирались вперёд к солнцу ясному.
Продирались вперёд, шкуры рвали мы,
Да лишь что жалеть нам самих себя?
 
 
А где солнышко – там иная земля:
Травы там растут выше пояса.
Выше пояса, да всё мягкие —
Благодатный край зверю всякому.
 
 
Шли степями мы, шли лесами мы.
Лапы сбили в кровь, зубы скалили.
Воронье кружит вокруг нас давно,
Не получат в о´роны падали.
 
 
И ложились мы, да почти без сил
В мягкий мох лесной да в степной ковыль.
И лежали так без движения
Поднимались вновь, чтоб пуститься в путь.
 
 
Только что же ты, солнце ясное,
Далеко от нас, как и было впредь?…
…Но зовёт вдали счастье мнимое,
И бежим мы вновь по тропе лесной.
 

Лисья осень

 
Осенью лисы становятся каплей грустнее.
Рыжие шкуры их пахнут листвою и мёдом.
Лисы выходят к дорогам, и видно – жалеют,
Что до зимы остаётся совсем немного
 
 
Лисы худы, тонконоги, усталые страшно.
Смотрят на сотни машин проезжающих мимо,
Тихо ложатся, сливаясь с листвою опавшей
И получают от неба последние силы.
 
 
Лисам дано путешествовать между мирами.
Уши прижать – и отправится в лучшее завтра.
Только не слышать бы визга колес по асфальту,
А по весне, как обычно, вернуться обратно.
 

Евангелие Иуды

 
«– Я, упав на колени, твержу, одержимый Им:
„Патер ностер“, „Авин у шэбашамаим“[1]1
  Начало молитвы «Отче наш» на латыни и иврите.


[Закрыть]
на каких ещё языках мне прикажешь молиться?
 
 
Я плююсь словами, я аспид, я ядовит,
и пусть слева в груди до сих пор болит,
я хочу смотреть, не скрываясь, на ваши лица».
 
 
«– Где мой Бог, где Отец? Я один на кресте средь толпы:
не боясь камней, не боясь гвоздей, суеты,
и пускай же, как розы, стигматы цветут на запястьях…
 
 
Кто был в силах меня же моими цепями сковать?
Если хочешь вдруг что-то мне рассказать —
поспеши, и пока мы один на один – покайся.
 
 
Поцелуй в уста, и подальше отбрось серебро:
ты отдашь меня, как Адам отдавал ребро.
Но туда не ходи, где ночами шумят осины».
 
 
«– Ты не мой пророк, ты всего-то лишь – Божий Сын».
«– Ты со мной – един, ты не будешь уже один…»
Как посмел ты, Иуда, любить так сильно?
 

Автостопное

 
…В эту повесть стоит добавить немного драмы:
Замешать побег от давно надоевшей мамы,
И, пожалуй, крупицу уличной жизни самой,
Что бы каждый понял, мол, ты не так уж прост.
 
 
А потом рюкзак. И гитару с собой в придачу.
Путь до моря не близок, но что километры значат,
Если ты умён. И, сжимая за хвост удачу,
За собой сжигаешь последний из детства мост.
За главой глава, а за впиской – другая вписка.
Тормозить машины – да много ли в этом риска,
Твоя цель – песок, ветер с солью, прибой – так близко,
Что порою кажется, будто всё это сон.
Ты стритуешь там, где ни разу пока что не был.
И рассказы твои уже не в разряде «небыль»,
И в карманах твоих вечно знойное летнее небо —
Это всё приятней, чем старый твой отчий дом.
Вот и волны пачкают мягко босые ноги…
Да, наверно устал от того, что всегда в дороге,
И уже не так помогают чужие боги —
Растерял удачу свою ты давно в пути.
 
 
Путь назад – не легче. Вот тоже, придумал кто-то!
От мостов сожженных останется только копоть…
…Я вернулся, мама. Я дома. Прости. Прости!
 

«Говорят, ты – Валькирия, дева кровавых битв…»

 
Говорят, ты – Валькирия, дева кровавых битв;
Говорят, что тебе опостылел привычный быт;
Говорят, что в душе ты скрываешь волшебный мир;
Вот и я говорил.
Говорил, будто ты холодней, чем январский лёд;
Говорил, что такую в жёны никто не возьмёт;
Говорил, что внутри тебя воет всегда метель;
Но жалею теперь.
С твоим именем я просыпаюсь в ночном бреду —
Я накликал сам на себя невзначай беду,
И ищу тебя тягучую сотню лет,
 
 
…Но тебя нигде нет.
 

«У меня за спиной было девять миров…»

 
У меня за спиной было девять миров —
В каждом тихий приют и родительский кров,
В каждом новое имя, иная судьба:
 
 
Первый мир я покинул свободу свою любя,
Мир второй был для песен моих слишком мал,
Третий смерти меня на распятие предал —
И четвертый укутал я болью и тьмой,
Пятый мир стал моею проклятой тюрьмой;
Пусть шестой подарил мне любовь и друзей,
Я в седьмом научился не верить в чужих людей,
А восьмой заострил мою боль, как кинжал,
Мир девятый меня не любил и не ждал…
 
 
У меня за спиной было девять миров.
Я шагаю вперед.
Новый мир, ты готов?
 

«Я вчера познакомился с феей…»

 
Я вчера познакомился с феей:
Она носит с собою ножи.
Не в карете она – на харлее
Пролетает по трассе в ночи.
 
 
Она курит сигары и трубку,
Любит виски, текилу, абсент.
Покупает от Prada юбку,
И заходит порой в сэконд-хэнд.
 
 
У неё креативная стрижка,
Цвет волос – ярко-красный, как кровь.
И кривит фея тонкие губы,
Когда слышит про слово «любовь».
 
 
Ей творить чудеса позволяет
Белый-белый как снег порошок.
У прохожих она вызывает
Диссонанс, возмущение, шок.
 
 
Своих крестниц она отправляет
Не на бал, а на рок-фестиваль.
Фея, кажется, малость безумна,
Но такие они – фам-фаталь.
 

Жуткая считалка

 
«Раз, два, три, четыре, пять…
Мы пойдём с тобой играть?»
Там, за дверью, кто-то ждёт,
Что сейчас произойдёт.
Темень, ночь и нет луны.
«Ты смотреть боишься сны?
Буду я сейчас водить.
Прячься, если хочешь жить.
Пять… Четыре… Зря бежишь,
Не укроешься малыш.
Три и два…» Закончи счёт.
На куски тебя порвёт.
В каждой тени ужас скрыт,
Кто-то в доме был убит.
Далеко не убежать.
«Раз. Иду тебя искать».
 

«Ночью сквозь лес не ходи…»

 
Ночью сквозь лес не ходи —
Просто поверь и запомни.
Свет никогда не гаси
В самой дальней из комнат.
Если услышишь шум,
Даже не думай проверить!
 
 
В тени и мраке живут
Самые страшные звери:
Фейри и монстры из снов.
Формы своей не имея
Ждут —
Кто их речи поймёт,
Кто распахнёт им двери.
Душу погубят твою,
Тело похитят и разум.
Слышишь, стучатся в окно?
Не открывай им ни разу.
Речи пусть сладкие их
Мёдом вливаются в уши.
Ты ни за что им не верь,
Ты ни за что их не слушай.
Жарче камин растопи,
Шторы задерни плотнее.
 
 
Ночью – сквозь лес не ходи.
И не распахивай двери.
 

«Кошки ходят мягко на лапах пушистых…»

 
Кошки ходят мягко на лапах пушистых,
Мурлычут чувственно – я так не смогу, да и не буду.
Такие нежные в своём домашнем обличии!
И наверняка у них есть свой кошачий Будда.
 
 
Он их учит мантрам, протяжным и думным,
А кошки тихо их читают потом ночами.
Смотрят глаза в глаза, трутся о холодные руки,
И пытаются встать непосредственно между проблемой и нами.
 
 
Сотворённые мудрым, неизвестным никому Богом,
Они красной нитью проходят сквозь судьбы наши…
Помолитесь за своих кошек —
Они заслуживают этого больше, чем люди.
Помолитесь за своих кошек – они ведь не просят помощи вашей.
 

Крысолов

 
Я не знаю, в каком это было городе,
Я не помню год, да и чёрт бы с этим.
Там флейтист играл прямо на переходе,
И ему подпевал промозглый осенний ветер.
 
 
Там флейтист играл, а флейта-то не простая —
Я таких не встречала раньше в подлунном мире.
И казалось снег, рано выпавший, тихо таял,
И хотелось окна пошире открыть квартире.
 
 
И хотелось выйти из дома босой, в веригах,
И идти за ним, куда он захочет следом.
[Это было в Таллине, или Риге.
На часах было десять, а может уже к обеду].
 
 
Но спешили люди, октябрь был тогда на страже,
Проходили мимо, а руки в карманы глубже.
И летела музыка, как самолёт бумажный,
И играло солнце в замёрзшей осеней луже.
 
 
[Это было в Риге, наверно, а может… Гамельн?
Я теперь не вспомню, но впрочем и чёрт бы с этим].
Все звучала флейта, открытая и нагая,
И была мелодия лучше всего на свете.
 
 
Пролетели годы, но в памяти так же свежи
Эти трели, манящие вдаль за собою снова.
 
 
Просыпаюсь ночью, и вижу в фонарном свете
На углу стоящего.
 

Однажды

 
Однажды ты снимешь свой скафандр
И выйдешь в люди такой, как есть.
И кожей бледен, и взгляд туманный —
Для тех, кто хищник – сплошная песнь.
 
 
Для тех, кто точит украдкой зубы,
Желанной целью ты станешь в миг.
Ссутулив спину, поджавший губы
Идёшь по улице, как магнит.
 
 
Сбегутся звери, желая крови,
И вот придётся принять удар.
Но, прорастая из их условий,
В тебе проснулся незримый дар.
 
 
За бледной кожей и скромным взглядом
Ты сутью – воин, кремень и сталь.
Чужие когти тебя не тронут,
Не испугают атаки стай.
 
 
Ты сутью воин, и вызов принят.
Что тут поделать, удел таков:
Ты снял скафандр, и принял имя,
Чтоб стать охотником на волков.
 

Новая история Красной Шапочки

 
Шапочка, ты не ходи в тёмный лес —
бабушки нет, бабушка нынче на Кубе.
Тянет коктейли из тонких гранёных бокалов,
купается в море, в песке и в практической румбе.
 
 
Красная Шапочка, все лесорубы ушли
кто в шоу-бизнес, кто на заводы, кто в думу.
Рубят бабло, а не старый реликтовый лес.
В каменных джунглях наводят немало шуму.
 
 
Красная Шапочка, в корзинке – не пирожки.
Ты – наркодилер, несущий товар на продажу:
горсти таблеток и пару пакетов травы.
И не рискуй, заменяя всё это на лажу.
 
 
Красная Шапочка, волк всё так же в лесу!
К шкуре продажной добавил служебную ксиву.
Стал очень важным, погоны, мигалки, значки,
Только ума не набрал, исходя из былого мотива.
 
 
Красная шапочка, вернись-ка ты лучше в бордель.
Эта прогулка – такая дрянная отмазка…
Мамка уже заждалась и запишет простой.
 
 
Новое время диктует новые сказки.
 

В [не] любви

Стих о любви

 
Большому кораблю —
Судьбу большую.
Но если посудить, то даже лодка
Мечтает о просторах океана,
Где волны, соль и ураган бушует.
Но ей не суждено покинуть дока —
А буря для неё – на дне стакана.
 
 
Матросы пьяные —
Матросы рады суше.
Старик-рыбак их осуждает взглядом.
Он сам так много знает разных баек.
Да вот кому теперь вливать их в уши,
Когда знакомы все и домик рядом,
А на снастях так не хватает спаек.
 
 
Я – о любви.
К чему вода и суша?
Элементарно, Ватсон, объясняю:
Ты не кори себя судьбой своею —
Своя рубаха греет много лучше,
И не мечись от крайностей по краю,
А береги, другого не имея.
 

Reminiscence

 
Он усмехался, говорил, что я маленькая,
а мои стихи считал ужасно наивными.
Но он был гуманитарием
и, в принципе,
нормально считать не умел.
Поэтому я кивала на все его доводы,
а потом всё делала по своему.
Ведь я была маленькой —
маленьким подобные вольности сходят и с рук, и с памяти.
 
 
‹…›
После двадцати
бёдра перестают хранить
память о чужих руках.
Их уже касались слишком многие —
зачем помнить каждого,
если завтра на его месте будет другой?
Чужие пальцы больше не обжигают кожу,
не запечатлеваются отпечатками
на мягкой податливости тела.
Да и тело уже не такое юное, как в семнадцать.
А чужие руки не становятся нежнее,
только настойчивее.
 
 
‹…›
В определенный момент жизни
полезно почувствовать себя Буковски.
Начать много писать об алкоголе.
Начать писать о сексе,
как алхимической составляющей диалога.
Врать себе, что спиртное и мужчины —
обычные спутники твоих вечеров,
и в них уже нет ничего сакрального.
Пусть это не так,
но, чёрт возьми,
с некоторыми мне проще было бы общаться в постели.
 
 
‹…›
Регулярно снится сон, где наивной считают меня,
и маленькими – мои стихи.
Где ключицы остры и непослушны.
Где бёдра доверчивы и впечатлительны.
Где неподписанная кассета, спрятанная в родительской ком —
нате,
нечто запретное и постыдное.
Где мы с подружкой нервно смеёмся и отводим глаза
при упоминании об интимной близости.
Сон о времени, где я ни разу ещё не целовалась.
Где мне всё сходило с рук.
И с памяти.
 

«Ты говорил – мы встретимся, погодя…»

 
Ты говорил – мы встретимся, погодя.
Может быть осенью, в каплях её дождя
Переплетёмся, на мокром стекле, вдвоём.
В доме твоём.
 
 
Ты говорил, мы встретимся – суждено.
Стрелка и север на компасе есть одно.
Все меридианы сходятся в полюсах —
Жди меня в снах.
 
 
Я говорила: встретимся? Может быть.
Сказки, увы, должны превращаться в быт.
Глупый сюжет по память, наизусть:
Нет, не вернусь.
 

Белое пальто

 
Вы вздёрнули над крышей полотно.
Я думала – ну вот, сдались без боя.
Но не учла, что белое пальто —
Не белый флаг [значение другое].
 
 
Вы не в сетях моих любовных пут,
Вы выше их – приличнее, честнее.
И от того Вас боги берегут,
Чтоб мне подобные не сели Вам на шею.
 
 
Цветы – их суть анахронизм и мрак.
И не нужны походы в рестораны:
Неподалёку есть хороший парк,
А после – к Вам [доламывать диваны].
 
 
Ведь Вы за чувства, искренность. Так чист
От меркантильных низких притязаний!
 
 
Я добавляю Вас в свой чёрный лист —
Не по зубам мне этот милый парень.
 

А зима пришла…

 
А зима пришла незваная, как всегда.
И луна висела над городом слишком низко.
Мне казалось, что я наконец-то сошла с ума,
И тону в стакане с холодным-холодным виски.
 
 
Ты звонил по вторникам, реже – по четвергам.
Говорил, что холодно и не откроешь окон.
Ты меня хранил для особенных мелодрам —
Как в старинном кулоне забытой невесты локон.
 
 
А зима уже диктовала свои права.
И асфальт под снегом на долгое время скрылся.
Я к тебе не в силах, увы, подобрать слова:
Ты был мне никто, и ни разу, представь, не снился.
 

«Ему бес в ребро, и он в чужую кровать…»

 
Ему бес в ребро, и он в чужую кровать.
Но после домой, к законной своей супруге.
Он будет тебя часами увещевать
Что больше её не любит.
 
 
А любит тебя – ты мягче, моложе, глубже,
Не просишь зарплату, готовишь, наверно, лучше,
Но там-то дите!
[которому, кстати, двадцать. тебе двадцать пять]
Ты в силах его понять,
И времени нет на прощание целоваться.
 

Измеряй

 
Измеряй любовь стонами,
не словами, взглядами и губами,
всем, что есть между вами:
безымянным и жарким,
аки адское пламя,
ведь любовь от лукавого.
 
 
Господь не послал бы такого,
чего не вынести одному,
на собственном горбу
из горящего здания.
Чего не вынести трезвым,
не вынести и не продать
за ржавый грош,
или за тридцать серебреников,
неизменно звенящих
в словах лживых.
 
 
Но лукавый послал,
и делить на двоих надобно.
Делить не всегда поровну,
но всегда по совести.
 
 
Так измеряй свою долю ночами,
проведенными без;
речами невнятными о;
весами из самой точной
палаты мер и весов;
А потом возгори и погасни,
аки пламя себя снедающее.
Возгори и погасни,
когда гореть будет незачем,
и измерять нечего.