Текст книги "Трудно быть Ангелом. Роман-трилогия"

Глава 9
Искушения старика Карамазоffа

На следующее утро Мэри проснулась в ожидании чуда и снова прокричала в постели:

– Ciao! Buongiorno! Сегодня самый лучший мой день! Просто так, самый лучший, ля-ля Мажор! Я так решила. (И Мэри сладко потянулась.) Эй! Я проснулась, положите меня в ванну с кофе! Ау-у-у?

Но Поэта не было рядом, и никто к ней не шёл, тогда она в трусиках и на скейте поехала в ванную, затем на кухню, поставила кофе и, напевая неаполитанскую песенку, приготовила завтрак и проехала дальше на скейте в святая святых – в кабинет Поэта.

Раскрытые книги с закладками, стопка листов и десятки напечатанных, исчерканных, исписанных страниц лежали на столе, на полу и на креслах. Сам Поэт дремал на диване. Мэри смотрела на любимого и думала: «Как удивительно – хочу смотреть на него и любить ещё и ещё». По бокам дивана вдоль стены стояли и охраняли хозяина два огромных шкафа с книгами, атласами и словарями. На столе – ноутбук, прекрасные статуэтки балерин и чашки из-под кофе, бокал с недопитым вином, огромный нож, ваза с виноградом, старые чётки с крестом, карандаши и помповое ружьё «Ремингтон» – творческий беспорядок, который под страхом смерти нельзя было даже трогать! И над всем огромным столом возвышалась таинственная зелёная лампа. А вокруг на стенах – очень много старых икон и картин, фотографии и портреты родственников, великого Деда, родителей, первой жены Насти и маленького Алексея Алексеевича в его счастливом детстве. Мэри окинула взглядом кабинет, вошла в него, отдёрнула занавески, раскрыла окно и весело сказала:

– Доброе утро, аmore mio, ваш завтрак готов! Я купила билеты в театр. Куда подавать кофе и завтрак? Вам сюда или в зале в столовой?

– Доброе. (Поэт посмотрел на часы). Проспал, надо делать зарядку.

– Проспал? А-ха-ха! Поэт, ты очень плохо спишь, ложишься поздно и встаёшь в пять утра, а сегодня завтрак проспал.

– Всё нормально, лучшее время для работы – это поздно вечером и до ночи или раннее утро – великие мысли приходят, надо только записывать. А знаешь ли, мой бриллиант, я ночью печатал роман про тебя, про нас с тобой и про любовь. Да, о красивой любви. Это начало романа (Поэт показал на листы), только дальше не идёт – нету крыльев! И ангелов нет. Мне муза нужна, чтобы душу рвала и чтобы сюжет и сильные чувства, словно с обрыва срывалась в полёт и летела вперёд.

– Я люблю тебя и буду тебе помогать (и улыбнулась ему). Что же мне делать?

– Иди же ко мне, улыбашка моя, согрей моё сердце.

Мэри с радостью легла сверху к нему на диван, обняла крепко Поэта и зашептала ему:

– Да! Я согрею тебя! Ты только мой, ты мой последний мужчина, я нашла тебя и согрею. Мой, мой мужчина, я люблю тебя! Я улыбаюсь, пока во мне сердце поёт. Открою тайну тебе: во мне живёт маленькая девочка-хулиганка и милая мечтательная барышня, и я тебя с ней сейчас познакомлю… Я мечтала о сильной любви, что обязательно будет любовь и красивый мужчина, что ты будешь нежно, крепко любить меня и научишь любви и сексу, и будешь заботиться обо мне. В детстве я читала книги, смотрела кино о любви и представляла тебя, что будешь меня целовать, а я буду млеть, что ты передо мной на коленях будешь туфельку мне надевать, а я буду гордо смотреть. В юности переживала первые ужасно стыдные влюблённости. А когда прочитала «Поющие в терновнике», три ночи не спала и всё мечтала, мечтала, кружилась голова и предчувствия томили, я ходила везде, искала тебя, жаждала нежных слов и объятий и мечтала, чтоб я обязательно, как Золушка, блистала на балу. Мне снились сильные парни, мужчины, и я – красавица в драгоценностях – блистаю на Новогодних балах, на концерте, в театре. Я представляла в постели красивой себя, покупала сексуальное дорогое бельё. Я очень о тебе мечтала, любимый, и тосковала все эти годы, от 14 до 22. О, мне признавались в любви много раз и целовали, но я целовать никого не хотела, не было искры, секс был не в радость, и бабочки спали. И каждый год без любви по одной бабочке во мне от тоски умирало. Слава Богу, я тебя встретила! Ох, а иначе бы я умерла от отсутствия сильной любви. Секс без любви невмоготу – пробовала, испытала, была пластмассовой куклой (здесь она чуть слукавила, но самую малость). И я отчаянно боялась, что никогда не будет любви! Никогда!

– Бедная моя девочка!

– И вдруг я тебя встретила, и в первую же секунду забилось сердце моё. Оно «узнало» тебя и сказало мне: «Это Он!» Ты мужественный, сильный, умный, начитанный. Бабочки проснулись в моём животе. Я, словно цветок, распустилась, ты наполнил любовью меня. О, я испытала огромное счастье! И все бабочки вверх полетели, до мурашек, криков, конвульсий; и все мечты мои сокровенные вместе с тобою исполнились! Я люблю тебя. Я люблю! Поцелуй меня. (Долгие продолжительные поцелуи, объятия и неразборчивый шёпот). Мне тебя так мало, я завишу и живу от твоих поцелуев. Позволь же, любимый, раскрыться моей красоте, которую ты любишь, целуй же меня, целуй. Ещё! И ещё!

– Люблю.

– Обожаю тебя.

– Ты моя.

– Мур-мурр-рр, я загадала счастье на вечер (и что-то шептала ему).

– Ох-х!

– Никому… Ты мой мужчина, ты только мой.

«Поэт единственный на свете человек и мужчина, который меня полностью знает, со всеми проблемами и недостатками, и всё равно сильно любит меня. Ах, я счастлива! Мама моя!»

Минут через двадцать нежных объятий на диване они встали (жажда воды и кофе), а потом у камина лежали с чашками кофе вдвоём. Тепло и свет от огня, потрескивание мокрых поленьев настраивали на лирический лад. У Мэри была милая привычка – класть свои красивые голые ноги повыше на его колени или на стол.

– Мой Поэт, пожалуйста, помни всегда – это я, я самая красивая, согрею тебя! Своими длинными ногами, и мягкими лапками, и поцелуями, глазками, ласками. Любимый, ты веришь мне?

– Верю. Спасибо, мой ангел прекрасный. Все вокруг любят тебя.

– Все любят, пока по работе меня не купили.

– Что ты говоришь?!

– Да, милый, я знаю – красоту покупают, а потом ещё радость испытывают её унижать.

– Унижать? Какой от этого кайф? Счастье это никогда не приносит.

– Радость обладания и унижения заменяет им счастье, и другого счастья они не ведают, уж я-то знаю, ха-ха, так живёт половина людей. За меня триста тысяч долларов предлагали вначале! На триста тысяч контракт. Дёшево ценят меня старые богатые мхи и лишайники?

– Как же можно людей покупать?

– Можно, наивный! Когда из гадкого утёнка рождается прекрасная юная девушка, и она недотрога, то все порочные и злые хотят, чтобы девица была только для них, и проституткой. Я наивная и мне восемнадцать! А один ну очень богатый владелец галереи искусства (Карамазоff) слюни распустил на меня и предложил мне триста тысяч! Он, видишь ли, тайно узнал, что я незаконная красавица-дочь богатого папы и что я в долгах. Карамазоff, он же в открытую купить меня предложил – материальную помощь. Ха-ха! В глаза мне мерзкий старый красавец, довольный собою, смотрел и ждал, когда я руки целовать к нему брошусь, спасителю с деньгами. А я смотрю на него, и в голове моей крутится – я никогда тебя не полюблю! Гадкая мерзость! Я пощёчину ему, а он улыбается и ещё больше – контракт на миллион предложил! А потом на два! И я уже колебалась. Не могла понять, за что деньги мне, что происходит. Но увидела алчный и похотливый взгляд и догадалась – мне предлагают стать Травиатой. О да, самой дорогой куртизанкой Европы! И он кивнул. Я спросила: «Но почему я?»

– И что он ответил?

– Сказал, всё очень просто: у мужчин со временем падает функция, и тогда они всё больше возбуждаются только глазами. И если не любят жену, а жаждут большого секса ещё и ещё, то ищут богатые старики себе молоденьких, красивых, сладких девиц. А если есть деньги, огромные деньги, то ищут самых прекрасных и свежих проституток, согласных за плату на всё, и тогда вновь богатые старики на коне. И когда к вечеру миллиардеры устают от дел, вот тогда им подавай отдых – свежих, умных и юных девиц. И Гумберт-Гумперты, и отвратительный Фёдор Павлович Карамазоff с омерзительными делишками позавидуют им! Фу-фу-фу! Мне противно! Представляешь – а некоторые юные девицы счастливо купаются в деньгах стариков. И всем хорошо.

– Так почему ты?

– Сказал, что я самая красивая и лучшая свежая роза из всех, что он видел, и самая нежная в мире, что создал Бог на земле. Явно льстил!

– Но он прав, диавол.

– Да? Возможно. За неимением добродетели красоту покупают деньгами, в мире миллиардеров всё цену имеет. Всё! И куртизанки правят политиками и миллиардерами. Для меня контракт в два миллиона – нечеловеческое, беспредельное искушение диавола бедной красивой девушки. (И прошептала) я с трудом устояла.

– Врезал бы ему кувалдой по голове! Старый хрыч!

– Но такова природа и жизнь старых мужчин…

– Ты всех мужиков не ровняй! Иные и правда влюбляются, мой дед, например!

– То другое. А этот, как ты сказал, диавол, огромные деньги мне предлагал, и облизывал взглядом.

– Слышал я про вип-бизнес эскорта от чертей-сутенёров, он бы точно тебя обманул и денег не дал.

– Но предлагал колоссальные деньги, такие деньги и не снились мне.

– И за год вернул капитал.

– А о любви ни слова! И это спасло меня. Стало мерзко и противно, и я всё поняла, ты прав – он сутенёр элитных красавиц, и я отказала. Пощёчину залепила ему! Другой бы со стыда сгорел, а этот на мой отказ – три миллиона предложил за меня, за красавицу, дочку миллиардера. И не один он такой, красоту покупает, словно проститутку в ресторане элитную. Приятно им унижать, отнимать, увольнять, хамить и наслаждаться за деньги, ибо старики Карамазоffы платят за это. Уговаривал сутенёр сделать из меня самую элитную куртизанку в высших кругах Нью-Йорка, Милана и Лондона, предлагал выбрать – или жить во дворцах и ублажать миллиардеров, президентов и шейхов, или встретиться с неприятностями. Уговаривал подписать контракт за любые деньги. Ах, какие горы, золотые горы он мне обещал! Другая девочка, может, и мечтала об этом, но я представила, что каждый вечер в богатых машинах и во дворцах за деньги меня будут трахать некрасивые, старые дядьки! Благодетели? О нет, бр-р-р, старик Карамазоff, мерзко такое мне предлагать! Увы. Не то воспитание. А-ха-ха – вторая и сразу третья пощёчина отрезвили его! Такая история, милый, была у меня.

– Искушения диавола.

– А-ха-ха! Богатое сказочное предложение! А теперь он всем говорит, что мой верный друг. А-ха-ха, рассказываю тебе, а у самой словно фильм перед глазами прошёл. Но я теперь знаю – я неприступна как бриллиант, и Карамазоff не купит меня! Бандиты, полицейские, миллиардеры, чиновники, сутенёры и гангстеры, и прочие страшные шкафы под два метра обожают меня, дрожат и кланяются – я, красавица, в почёте у них. А если пристают, я нагло отвечаю – любезный, я покажу тебе направление, куда пойти и трахнуть себя. Брысь от меня! И они падали передо мной как домино! Вуаля! Конечно, милый, всё, что матом было, это на миланском наречии – я же у тебя воспитанная девочка. Правда?

Зал с картинами, тихий треск огня в камине, за столом Мэри и Поэт в обнимку, красивый домашний завтрак на английском фарфоре за бокалом вина. Поэт целовал Мэри и гладил её, а Мэри сказала:

– Ты печален, мой Ами? Пожалуй, я зря рассказала, забудем про это.

– После обеда едем в Москву гулять и тогда всё забудем. Я познакомлю тебя с друзьями, у меня их много весёлых.

– Да, будем гулять по Москве, веселиться? Дурачиться?

– Как в первый раз.

И они громко смеялись и слушали птиц за раскрытым окном, и уже были счастливы. Мэри заказала по телефону продукты, мороженое и пиццу – она хотела закатить хороший обед и уже весело делала летний макияж перед зеркалом и маникюр-педикюр. Мэри надела новое бельё, но ещё полчаса смотрела на себя в зеркало и спросила:

– Вот думаю… Мне персиковый поясок для чулочек идёт? А может, лучше красный? Или чёрный? (Обернулась на Поэта). Я знаю, ты считаешь, что я веду себя глупо.

– Я люблю тебя, моя девочка.

– А-а! Значит, ты одобряешь это бельё?

– Нежное? Персиковое? Да! Да, Мэри, женское бельё – совершенное оружие! А-ха-ха! Увидел и убит наповал!

Поэт был в восторге! И нежно смотрел на неё, а Мэри уже забыла всё плохое и улыбалась озорно ему.

– А знаешь, Аморе, я самая счастливая из всех человеков! Да-да! И я обожаю мерить обновки и платья и подбирать к ним туфли, сумочку, шляпку, чулки, украшения. (Мэри, загадочно улыбаясь, достала алмазные серьги.) А эти алмазы на мне хороши?

– Твоя улыбка дороже алмазов.

Глава 10
Художники картины рисуют кровью души

Тут в дом постучали.

– Это, верно, курьер пиццу привёз. Ах, пицца, пицца, пицца! Ням-ням, м-м!

Мэри надела яркий летний халатик и весело побежала дверь открывать. На пороге стоял незнакомый интеллигентный мужчина (лет сорока) с банкой в руках и непонятным квадратным свёртком у ног. Незнакомец, увидев Мэри, остолбенел от восхищения, долго не мог говорить (явно язык проглотил) и только хватал воздух ртом. Мэри смотрела на мужчину в мятом модном галстуке, в пиджаке с испачканном краской рукавом и в неотглаженных брюках. Она удивилась и улыбнулась пришельцу:

– Вам плохо?

– Мне? Прекрасно!

– Позвольте, мистер курьер, вы привезли пиццу? Но я заказывала её к обеду. Вы оплату с кредитки берёте?

Гость ничего не понимал, долго заворожённо смотрел на красавицу Мэри и был восхищён. Постепенно мужчина пришёл в себя, посмотрел ещё раз на знакомую дверь – он не ошибся; поправил мятый галстук и переступил порог, поздоровался, поставил банку и белый квадрат на пол, смело поцеловал девушке руку и уверенно спросил её:

– А где Поэт?

– Поэт? А разве вы не… А-ха-ха-ха!

И она рассмеялась, от чего вошедший снова смутился.

– Кхм-кхм, я друг Поэта.

Мэри с улыбкой обернулась и крикнула внутрь дома:

– Поэт! А это, милый, к тебе!

Поэт вышел, приобнял Мэри и сказал посетителю:

– Эй! Бог в помощь, Художник! А мы в Москву собирались после обеда. С нами поедешь?

– Привет! Не до Москвы (ответил и показал банку). Вот! Грибочки солёные принёс тебе, сам собирал, налей рюмочку, душа просит – поговорить. Пошли в сосенки? Посидим?

– Ладно, давай поговорим, посидим.

– Я стеснялся побеспокоить тебя, но обстоятельства требуют. Срочное дело!

– Да я тебе очень рад, дружище Художник. А это что? (Поэт показал на большой завернутый квадрат.)

– Потом покажу, налей мне.

– Конечно! Мэри – это известный Художник. Художник, дружище, а это моя красавица Мэри. Милая, сегодня мы никуда не поедем – друзья сами идут к нам. Бери стаканы, вилки и хлебушек, а я бутылки, и все пойдём сад – поговорим.

Поэт взял бутылки водки и дорогого вина Chateau Angelus, 2013 г. (подарок от Мэри), красавица Мэри шла со стаканами, вилками, тарелками и хлебом в руках, а следом Художник с банкой грибов и с завёрнутым большим квадратом. Друзья прошли через весь сад и оказались у столика со скамейками, который стоял возле четырёх молоденьких пушистых сосенок. Сели, неспешно разложили на тарелки грибы, нарезали хлеб. Художник вынул из кармана личный штопор, открыл бутылку дорогого вина и осторожно, не пролив ни капли, налил в бокал Мэри. А Поэт разлил тёплую водку в стаканы и всему улыбался. Мэри была в радостном недоумении, и одновременно её распирало любопытство – к ним в гости пришёл настоящий русский Художник.

Но вот всё готово, Поэт перекрестил всех и стол, хлопнул в ладоши и сказал:

– С Богом, приступим.

Художник спросил: «Позвольте стакашек принять? Благодарствую», принял стакашек и тост произнёс:

– Много людей на земле, почитай, семь миллиардов, а поговорить по душам не с кем. А вот чтобы вот так (и он обвёл всех рукой со стаканом и чуть даже разлил, подумал, помолчал и продолжил), с искренним другом и супермоделью за одним столом… (Он потерял мысль, потому что Мэри рассмеялась.)

– А-ха-ха-ха!

– Прекрасно! Вот чтобы с супермоделью и с другом Поэтом… А теперь тост: «За прекрасных Дам!»

Все выпили, мужики крякнули, зашипели, воздух вдохнули и закусили грибами и хлебушком. Мэри с улыбкой пригубила вина. Вино ей понравилось. Затем она осторожно наколола вилочкой грибочек, съела его и приятно удивилась (грибочек ей тоже понравился). Художник поставил стакашек на стол, сел на скамейку, снова закусил и успокоился, затем вздохнул, снял галстук, сунул его в карман и только теперь уважительно сказал молодому Поэту:

– Алексей Алексеич…

Поэт махнул рукой:

– Говори сразу!

Но Художник молчал, не спешил, тень пробежала по его лицу. Он не знал, с чего начать, а говорить надо было обязательно – он специально пришёл излить душу:

– Эх, Поэт, мне сына не пишет и не звонит давно. Не знаю – жив ли Прохор? На душе неспокойно – восемнадцать лет сыну всего.

И Художник внимательно посчитал года своего сына на пальцах (как будто каждый год вспомнил). Красивый, но усталый мужчина сорока лет вдруг заморгал, и сразу выступили слёзы, он неловко тыльной стороной ладони вытер предателей, шмыгнул носом, кивнул на водку, вздохнул и попросил:

– Давай ещё по одной.

(И снова носом печально шмыгнул.) Поэт разлил по чуть-чуть, выпили, и он спросил:

– Ты когда сыну звонил?

– Каждый день! Почитай, вторую неделю он недоступен. Вся душа моя извелась. Живёт отдельно в Сибири, далеко подался на заработки юный цифровой художник, а как живёт и чего на компьютере делает, я не знаю, не был у него. А может, он телефон потерял? Мы тогда поругались с Прохором, и он обиделся, и улетел. А вдруг что с ним случилось? Мд-а-а, вот так. Один я здесь. Эх, жисть! Смотрю – все поколения заново совершают те же ошибки, ничего не меняется в жизни, в веках не меняется… Что с ним случилось?

– И та же любовь, и ненависть, и дружба.

– Да, всё те же чувства, и смерть, и рождения, и ошибки из поколения в поколение… Чую, сын по моим стопам пойдёт и те же огромные шишки набьёт. Вот я и подумал давеча – ба, мы все в вечном поиске смысла жизни и денег. Москвы моему Прохору мало! Куда полетел? Один он у меня.

Мэри слушала и курила, на её сигарете оставалась помада. Художник удивлённо увидел отпечаток с прекрасных губ Мэри и попросил её сигарету. Красавица аккуратно стряхнула пепел и протянула ему сигарету. Художник, как дорогую вещь, осторожно взял сигарету и долго, внимательно рассматривал узор на ней – отпечаток помады и губ (он очень хотел его запомнить). И все вокруг тоже увлечённо посмотрели на отпечаток помады от губ Мэри. Что такое священное и гениально красивое увидел Художник? Это было ведомо ему одному! И Художник сказал:

– Вот, смотрите! Отпечаток губ напоминает по форме красное сердце. Это гениальный рисунок для необычной картины, сродни Энди Уорхолу.

– А что ещё вы здесь видите, э-э-э, Мастер? – уважительно спросила Мэри.

Художник, закрыв глаза, благоговейно понюхал помаду на сигарете мечтательно. Открыл глаза, вновь посмотрел на сигарету с помадой, потом взглянул на губы Мэри, заворожённо протянул руку и очень осторожно и нежно дотронулся пальцем до её нижней губы, посмотрел на палец и отпечаток помады на нём, затем посмотрел на Мэри и в восторге продолжал:

– Мэри, вы очень красивая! О-о, вы не ведаете силу своей красоты! Да эта помада словно чудесная волшебная краска эротики, и этот рисунок лёг очень красиво, отпечаток ш-шикарный, особенно верхней губы. Энди бы немедленно нарисовал картину! Я уже даже представляю – ваш изумительный профиль, прекрасные влажные губы, ухоженные длинные пальцы, а в изящной руке – сигарета с отпечатком помады. И всё! Позвольте, мадемуазель, и мне закурить из ваших рук. Спасибо, вы очень любезны. (Мэри дала новую сигарету ему и достала себе, Художник жадно закурил). Да, вот я художник, рисую картины и этим живу. А мои краски – это вовсе не краски, нет-нет, вы даже не думайте. Это кровь моя! И я своей кровью, как иступлённый, рисую холсты, да, кровью. Продавая картины, свою душу с ними продаю, и по-другому рисовать – я не могу. Не могу-у! Эх!

Я известный Художник, всю жизнь ходил по Тарусе, а вокруг красота! За месяц рисовал по тридцать этюдов для души каждый день, шёл на пленер и этюды писал. Если не нравилось – рвал исступлённо и рисовал всё, что нравилось: дома и поля, старые машины, собак, речку, деревья, людей, детей, стариков, их лица, и взгляд. Главное – нарисовать свет и душу, и моя рука набивалась. Вдохновение – это бескрайнее море! А уже дома я рисовал на холсте как настоящее чудо. Картины! Сто тысяч идей. Во мне всё бурлило и фонтанировало! Э-э-эх! А тут – бах, и три года рисовать не могу! Не-е-могу-у. Враз, как отрезало! Смотрю на холст и не вижу! И понять ничего не могу. Три года! И ни фига! Ни-че-го! Одна пустота – белый холст, в руках кисть, и я плачу слезами перед холстом. А время идёт. Бывает время очень дорогое, как золотые Patek Philipp, а денег нет, чтобы купить, а если купил, то бережёшь как самое святое; а бывает время бросовое и совершенно не нужное – идёт, как сквозь пальцы грязный песок. Три года не пишу, и время ушло моё, как тот дешёвый песок, а песок покупать не будет никто – дураков нет. Вот так. А что я? Сдал в аренду квартиру в Москве и запил, загулял, и полмира объездил, со всеми поругался, и нет ничего – нет вдохновения! Нет, и всё! Всё песок! Сделаю пару этюдов, и пустота, что-то сломалось внутри. А всё почему? Нет любви! Живу как трава. На былой славе живу, и беден сейчас, как голодный помоечный кот…

Я тут сумбурно всё вам говорю, но вы поймёте. Честно, друзья, мне деньги очень нужны, а у людей вокруг, соседей, тоже нет денег. Картины же мои стоят больших денег, им не купить, и теперь я вынужден продавать свои чувства за мелочь – то бишь старые картины за мелкую сумму, чтобы купить хлеба и краски, и цветы для девушек. Уф! Все ругают меня, говорят, пиши то-то вот так, а я один знаю, в чём мой талант, и указывать мне не надо! Не-На-До! (Художник остановился, вдруг обхватил свою голову, помолчал и продолжил). Я, Художник, всю свою жизнь думал о любви, но ответа, увы, я не нашёл. Ван Гог в приступе страха съел все свои краски, а у меня денег нет, и краски закончились, и сын мне не звонит. А я к тебе, друг, пришёл рассказать, что со мною намедни случилось. Да – случилось! Уф, всё тебе расскажу! Всё, как на Духу! И понял я, что любовь – это не только секс и постель, это настоящие чувства, счастье и горе, улыбки и вздохи вдвоём, и красивые сны. А беспокойство и жертвенность, любые лишения – всё человек может стерпеть ради сильной любви, и нет преград для неё… И я теперь жажду снова портреты и картины писать, и все о любви! Да, о любви! Видно, мой возраст и опыт пришёл, и в душе моей что-то открылось. Талант во мне! Не хочу и не буду больше открытки писать за большие огромные деньги! Нет там искусства, нет там любви. А любовь, я вам скажу, это не 11 минут секса, это ещё чувства и яркие краски вокруг секса или благодати, радость присутствия любимой подруги многие лета (Художник улыбнулся мечтательно, и лицо его просияло и наполнилось светлой внутренней красотою). А ещё любовь – это воспоминая о любимой и все необычные чувства до и после секса, и при этом они могут длиться вечно, годами, потому что человек – консерватор, и он может долго чувствовать и вспоминать радость любви, как вот она (он показал на Мэри) была счастлива с ним (и показал на Поэта). Постель – это миг. А долгий путь счастья рука об руку – это есть божественный кайф двух сердец. Но чувства и реальная жизнь живут в разных плоскостях, параллельны они – материальные и чувствительные миры нашей жизни редко пересекаются. Ах, как я любил! Невероятно! Мэри, вы ослепительно прекрасны! Воплощение земной красоты! Позвольте поцеловать в щёчку вас? И вашу ручку.

Художник поцеловал её ручку и вдруг погрустнел, и Мэри решила отвлечь его:

– Мистер Художник, а как вы портрет начинаете? Мне интересно.

– Я? Начинаю с натуры. Вижу душу словно рентген – тогда пишу, но если натура прячет душу свою, я не пишу. (И Художник скривил лицо).

– Прекрасно! А что важно в вашем портрете?

– Важно нарисовать движение мысли и чувства души – moti dell^amina! А это возможно только через эмоции, жесты, позу и выражение лица на портрете. И очень важно – глаза и губы натуры, ибо я рисую её великую тайну молчания!

– О-ого, «тайну молчания». Мысли и чувства души? На портрете?

– Мысли и чувства очень важны в портрете. О чём человек думал, мечтал, о чём молчал.

– А-а-а? Спасибо вам, Мастер, я поняла! Мне это было важно. Погодите, господа! Что мы так просто сидим? Я сейчас яблоки ещё принесу, и будет красиво. Жизнь всё-таки удивительна, а? Говорят, в Питере и в Барселоне на крышах тоже красиво.

– Yes! The roofs of Barcelona and St. Petersburg are beautiful! Who are you, mysterious miss Mary?

– А-ха-ха, я, право, сама не знаю, кто я, мистер Художник! Когда читаю книги, то я строгая Джейн Эйр, или красавица Элизабет Беннет, или взбалмошная Бекки Шарп. А-ха-ха, все героини во мне! Я принесу вам ещё яблоки. Вы не скучайте.

– Поэт? Где ты нашёл это чудо?

Мэри улыбнулась, загадочно посмотрела на них, встала, поправила волосы и красивой походкой пошла за яблоками. Поэт и Художник смотрели ей вслед.

– Да-а-а, друг, эта итальянка меня сводит с ума. Она реально заводит меня, и мне хочется жить. Я счастлив! Посмотри на неё – это же счастье! М-м-м, счастье моё, всё отдам за неё, только не признаюсь ей, ещё зазнается. Смотрю каждый раз, и веришь – умираю от красоты её.

Мэри грациозно срывала красивые яблоки с яблони и улыбалась Поэту, она помахала ему рукою, сдунула с ладошки поцелуй и вдруг весело засмеялась чему-то. И вот, очень довольная, принесла яблоки и высыпала их все на стол. Она была прекрасна, весела и заразительно, звонко смеялась. Красивые желтые и красные яблоки лежали на столе врассыпную, как натюрморт. Поэт молчал, загадочно улыбался и смотрел на любимую. Мужчины просто сидели, и всем было спокойно и хорошо. Наконец Мэри недоумённо спросила:

– Почему вы молчите?

– Ха, мы разговариваем мыслями, и нам хорошо.

– Мэри, Ангелы на иконах тоже молчат, но они разговаривают.

Мэри весело грызла яблоко, улыбалась и удивлялась. Вдруг из яблока брызнул сок, Мэри захохотала, и все засмеялись. Художник переглянулся с Поэтом, кивнул и сказал:

– Мэри, я вас нарисую! М-м-м! Красные губы, яркая помада, улыбка, красавица, сладкие красные и жёлтые яблоки – шикарная картина получится.

– А-ха-ха! Грацие миле, Художник, я буду ждать.

– Да, мне нужно позировать.

– Ох! Но я не умею долго быть серьёзной.

– Но вы красивая.

– Но-но-но, я очень красивая. А-ах-ха! Так Поэт говорит.

И Мэри со смехом откинула свои шикарные волосы, весело, озорно покрутила головой, и её кудри разлетелись в разные стороны, она улыбнулась всем, поцеловала Поэта, поправила рубашку, порезала хлеба для всех и посмотрела на небо:

– Будет дождь.

– Мэри, скажите тост, – попросил Художник.

– Я выпью вино за всех, чья душа запятнана яркими и прекрасными красками. Желаю всем им огромной любви и вдохновения! Чин-чин!

– Да-да, я раб вдохновения! О-о, спасибо! – восхищённо сказал Художник. – Но говорите же, Мэри, говорите, Ангел вы наш во плоти! Говорите же, не останавливайтесь, сделайте милость.

– А мне сегодня море приснилось! И я в море нырнула, нашла на дне раковину жемчуга, нежно взяла перламутровый жемчуг в руки свои и всплыла. И смотрела я через жемчуг на солнце, смеялась, и была очень счастлива. А потом я проснулась и подумала – надо жемчуг купить! (Мужчины, умиляясь, смотрели на Мэри.) Удивительный мир вокруг, а эти сладкие яблоки необыкновенно прекрасны. Я правда вам говорю – будет дождь, – сказала Мэри и покрошила хлеб воробьям.

Воробьи шумно кинулись драться за хлебные кроши, и Мэри засмеялась. Поэт очнулся от дум:

– Я вот тоже думаю, что мир прекрасен вокруг. Удивительно. Вижу, как смеётся и улыбается Мэри, прекрасные яблоки на столе, вокруг сад – и я уже счастлив (Мэри с улыбкой ела яблоки), потому что люблю её. И волосы она расчёсывает, как моя мама. А красота её ни разу нездешняя, притягивающая, обворожительная! Мэри всегда весела, всему улыбается и очень приятно мила. Я хочу постоянно быть с ней вместе, потому что люблю. И мне всё равно, что обо мне говорят – хвалят, ругают или жалеют меня, сиротинушку, потому что завтра скажут обратное. Это правда – любовь касается всех, она самое важное в жизни. Если стоит жить, то ради любви. Я очень счастливый! Мэри, скажи?

– Мэри, что думаете вы? Это правда?

– Си, синьор Художник, это правда – Поэт очень счастливый! А-ха-ха-ха! Вы оба не от мира сего. Я не понимаю, как вы можете каждый день жить на пределе инфаркта, в суровой стране, и тут же рассуждать о любви, об искусстве и смысле жизни, пить горькую тёплую водку и при этом мечтать, смеяться и плакать. О, русские?

– А по-другому неинтересно нам жить, и будет неправда. Я хочу жить искренне, честно, открыто. Я счастлив – у меня есть ты! – весело ответил Поэт.

А Художник почему-то печально сказал:

– Увы, но люди вокруг, бывает, и ради денег живут. Ты, друг, только послушай, не перебивай. (А Поэт внимательно слушал и не перебивал, давал выговориться Художнику.) Я знаю – ты счастливый, не за деньги живёшь и поймёшь мою душу мятежную. О чём я говорю? Наше поколение открыло социальные сети, цифровое общение, цифровую любовь и объятия. Но они же нас всех разлучили! И люди искусственной цифровой жизнью живут и разучились любить! Миллиарды одиноких людей жаждут любви, но сами не любят, а куда не кликнешь – везде реклама и коучи, порнография и голые сиськи, и личная жизнь наизнанку, и при этом все лгут, а тексты на экранах как лозунги, а люди все одинокие, бездушные. А любовь, друзья? Разве бывает цифровая любовь?

Мэри возразила:

– Но интернет многих соединил! Это великая библиотека!

– Эх, Поэт, давай ещё стакашек, ещё по чуть-чуть. (Поэт разлил-выпили-закусили яблоками. И Мэри кусала аппетитное яблоко и плела венок из цветов). Да, Мэри, интернет – библиотека, но пропала живая любовь и живое общение! Мне приходит десятки писем в день, пишут, что любят меня, но в дом ко мне никто не приходит, никто не говорит со мной, не обнимает меня, вина не нальёт, как Поэт, и не смотрят в глаза. От меня всё картинки хотят, денег и зрелищ по интернету! Отвыкли любить и общаться в живую, без гаджетов. Я же хочу говорить глазами в глаза. И если установлю таксу – миллион за живое общение и разговор по душам с бутылкой вина, тут же у меня на даче в Тарусе очередь выстроится из любопытных. Мэри, когда людям надоест интернет?

– Это болезнь роста, мистер Художник – человечество переболеет новинкой и снова начнёт ходить друг к другу в гости. Вас любят и ваши картины.

– Нет, Мэри, мне пишут о деньгах и ценах, и всякую чушь. А я с вами за столом сижу и счастлив, хочу и говорю о любви и искусстве, о холстах и масляных красках! О вечных ценностях. Поймите, любовь и вера, доброта, красота и искусство – с них всё начинается. В России тысячи новых храмов строили, и я бы хотел с любовью расписывать стены их, фрески, иконостасы и купола. А европейская христианская цивилизация? Она загнивает, и мы наблюдаем закат искусства и веры христианской Европы. Зачем Европа отказывается от христианской цивилизации и ищет другую? Зачем вчера они запретили говорить слово «мама»? А как же Матерь Божья? Бог Отец, а «Мать Богородица» нельзя говорить? О Господи! Европейскую цивилизацию создали великие Апостолы Бога Иисуса Христа – это факт, и только Россия может спасти цивилизацию Европы и вечные ценности. Только Россия! О Господи! Что происходит? (Художник в порыве чувств отпил водку из стакашка и не поморщился.) Вы только послушайте, не перебивайте меня! Так слушайте! В XVI веке в Европе Иоганн Гутенберг изобрёл первый печатный станок, и с любовью и с огромными трудами, запретами, он напечатал первую печатную Библию, но, увы, прибыли и денег было мало с продажи. Тогда кредиторы и компаньоны заклевали бедного гения Гутенберга, он разорился, ушёл. А как только ушёл, то эти бездари на его станках с радостью начали печатать игральные карты и порнографию. И вот тут-то пошла и побежала огромная прибыль! Ура! И этот процесс, как снежный ком, нельзя остановить – огромные деньги рекой потекли, и, уверяю вас, текут до сих пор. И во всём мире текут. А могила Гутенберга никому не нужна и неизвестна, но имя Гутенберга и первая печатная Книга его веками живёт. Веками! Это самая дорогая печатная книга на свете. Шедевр! С огромной любовью он её изготовил, Гутенберг! (Художник встал от волнения.) Но, увы, деньги и прибыль оказались важнее искусства, дороже жизни и Господа Бога. Вот так вот – напечатали игральные карты и голых развратных девиц, и деньги дурные рекой потекли. А книг им не надо, и любви настоящей тоже не надо, кругом на земле «порнография», кругом «наркота»! Господи, какая же грязь вместо Библии! Какая чудовищная ошибка!