Текст книги "Трудно быть Ангелом. Роман-трилогия"

На удивлённый взгляд Мэри ответил:

– Я специально, как когда-то делал мой папа для мамы, мелю зёрна в древней электрической мельнице и варю кофе в старой турке – этот процесс помогает мне думать и стихи сочинять. Из турки с гущей больше кофеина добывается, и это доказано. И вообще, это всё (он обвёл рукой старинную мебель) – волшебная аура, а турка моя – священная лампа поэта.

– А-а-а, священная лампа? Я поняла.

– И ещё, Мэри, мне нравится узбекский чай, который привозят мне из Бухары. Терпкий и чуть сладкий, он очень хорош, его надо заваривать вот в этом синем чайнике и обязательно говорить: «Rex, Pex, Fex!»

– А-ха-ха! Rex– pex– fex!

И они пили за столом, она – кофе, он – зелёный чай.

Затем Поэт сказал: «Пора слушать музыку». Они перешли в залу, где он взял гитару, скинул с дивана подушки и лежал на ковре, тихонько играя на электрогитаре блюз «Hallelujah». Мэри легла рядом и прижалась к нему, а потом сказала:

– Мне замечательно с тобою молчать. О, Боже, неужели это случилось со мной? Как в сказке! Я влюбилась! Очень долго мечтала, что у меня будешь ты – сильный, умный, красивый, и ты меня будешь любить, защищать.

– Да, люблю, и буду защищать!

– E io ti amo davvero! Davvero amore.

Счастливые, лежали они на полу, на дорогих персидских коврах, голова к голове, только он ногами к дверям, а она – к окнам, на спине. И любимый её целовал и, вытянув руку вдоль тела, гладил её во всех запретных местах, а она вся выгибалась, пылая в экстазе, и была очень счастлива на небесах в её самый радостный день. А уже через час валялись с гитарой на подушках чилаут (Мэри, довольная, на его животе) и, конечно, смотрели на звёзды, и ей было не страшно с Поэтом в ночи.

– Поэт, думаешь, я сейчас лежу на тебе? Нет же, это я радостно танцую с тобой. Мне очень нравится мой день рождения. Незабываемый день!

– Ага! Продолжай танцевать.

Так прошёл час. Вдруг Мэри призналась:

– Красиво играешь. У меня идеальный слух, и если рядом кто-то фальшивит – уличные музыканты или певцы – это ужасно, меня будто тошнит и выворачивает. Бе-е-е! А ты хорошо играешь.

– Ты пьяная, льстишь мне.

– Немножечко. М-м-м (она сделала глоточек шампанского), прекрасное шампанское! Хочется устриц с этим шампанским и милые шалости. (Обвела глазами комнату.) А чей этот дом?

– Мой… Моих родителей, они погибли в машине, а раньше дом этот был моего Деда, великого скульптора. Ты его должна знать, он есть в Википедии.

– О, tuo nonno è uno scultore, твой дед был скульптор? Non scherzare? Ты шутишь.

– Пари – ставлю на кон самое тёплое утро июля! Ха!

– О-о-если июльское утро, то верю-верю безоговорочно. И твой дедушка есть в «Вики»?

– Да, и в мастерской сзади дома и в сарае его скульптуры стоят. Это мой Дед построил дом и любил его. Родители говорили – я очень на Деда похож.

– Красивый и сильный?

– Талантливый и упрямый.

– А мастерская – это дворец?

– Да, в мастерской есть огромная печь и большой пресс, я кую там топоры и ножи из дамаска, у меня много заказов. И весь этот дом для меня – настоящий дворец.

– А что там, во дворце, делал дед?

– На огромном столе в мастерской великий Дед искусство творил: прекрасных обнажённых любовниц и балерин ставил в соблазнительные эротические позы, заставлял плакать или улыбаться в экстазе, обмазывал гипсом (стоя, лёжа, сидя), а затем разрезал застывший гипс, делал формы, мыл любовниц и занимался с ними любовью на диване, что стоит в кабинете.

– О-о?

– По гипсовой форме отливал красивые статуи, в полный рост или маленькие, и продавал послам зарубежных стран статуэтки балерин или кокоток на письменный стол – богема была в восторге!

– Фантастика!

– Таков был Дед. Его все любили, особенно балерины-натурщицы, он их сюда привозил и работал.

– Вау!

– И мне в Тарусе хорошо. Здесь всё родное. Я всё детство жил и ночевал в мастерской, оставался один и сам с собой разговаривал – что правда, что ложь, кто я и зачем живу. А сейчас моя спальня – это спальная комната деда.

– Тебя тоже все любят?

Поэт отложил гитару в сторону:

– Друзей я тоже люблю. А ещё я люблю свой дом, природу, людей, искусство, картины, шашлыки, соседей, речку и родину. Мне здесь хорошо!

– И балерины твои?

– А хочешь, рот тебе скотчем заклею?

– А-ха-ха, нет! Хочу посмотреть все картины, всю коллекцию Деда.

– Смотри. Я рос среди этих картин и скульптур, и уличных драк, и безумных приключений в Москве.

Мэри, полуголая, прекрасная, встала, а картины висели везде на стенах и даже стопками стояли вдоль стен. Она пошла по рядам:

– О-о! Фантастика, у тебя есть Коровин!

– Эскиз, маленькая картинка.

– Здесь есть очень дорогие картины, целая коллекция на миллионы рублей!

– Может быть. Это коллекция моей семьи, Дед собирал и родители.

– А это что за фотография черно-белая? Нечёткая? Кто это?

– Марлен Дитрих на колени опустилась перед Паустовским и целует руку его в знак великого почтения за рассказ «Телеграмма». Мой Дед был там и это видел.

– Wow! Marie Magdalene «Marlene» Dietrich?! Я не знала про это. Ты, наверное, тоже мечтаешь, что перед тобой опустятся на колени великие актрисы?

– Конечно, опустятся! Ты же опустилась передо мной.

– Ты наглый, Поэт!

– Я? Да.

– Поэт?

– Что?

– Ты меня любишь? Ты сможешь роман сочинить?

– О Господи, где таких, как ты, Мэри, берут? А?

– В Италии.

– Пойми же, глупая, с любовью я намного сильнее, я смогу всё, что захочу. С любовью у нас, у меня и у тебя, будет всё! Всё, о чём мы мечтаем.

– А если не будет?

– Того, значит, не надо! Поняла?

– Поняла, а ты любишь меня?

– Да! Да! Да!

– Это хорошо, хи-хи, замечательно!

– Что ещё? Итальянка?

– Хм. А обстановка-то в доме, конечно, винтаж. Это всё есть стиль русский Прованс?

– Эй, постой, Итальянка, а ты-то любишь меня?

– Да (Мэри обернулась к нему). Я, кажется, очень сильно люблю тебя, русский Поэт. Сильно-сильно люблю! И я верю, Поэт, ты круче любой рок-звезды. Мы им всем покажем вдвоём. Ух-мы-им, аха-ха.

Девушка, довольная, засмеялась. У неё была очаровательно-волшебно-сказочная улыбка с ямочками. Поэт залюбовался – Мэри была реально очень красивая заграничная штучка! Похожая на актрису и на обычную весёлую девушку одновременно – искренний смех, чувственные губы и глаза с поволокой, идеальный носик и сумасшедше красивая грудь, ясно зовущий взгляд, породистая стать, эротичная походка… Она небрежно и очень достойно носила драгоценности на полуголое тело. С благородством курила тонкие сигарки левой рукой. И по тому, как она уверенно и надменно прикуривала, прищурив взгляд и загадочно улыбаясь, всем вокруг было ясно – эта красотка ни перед кем не прогнётся, она идёт своею дорогой и любит только одного мужчину, остальные для неё – ничто. Её волосы и кошачьи повадки, длинные ноги, манящий взгляд и сексофлюиды в каждом движении постоянно сводили с ума. Видеть её – удовольствие, и предвкушение – часть удовольствия.

Поэту постоянно хотелось её! И он ничего не мог поделать с собой. Её груди и ноги сводили с ума, и она знала, что её красивые голые ноги – это путь к нежной попе. За длину её ног мужчины прощали ей всё!

И было в доме так тихо и хорошо, что постоянно хотелось улыбаться от счастья. Поэт увлечённо читал старую книгу «Письма Пушкина», а любимая уже засыпала на его плече и, казалось, видела счастливые сны. Аллилуйя! Вдруг Мэри открыла глаза, секунду подумала и сказала:

– Я хочу во дворец в мастерскую. Где они?

– Кто они?

– Скульптуры любовниц знаменитого Деда.

– Тс-с-с, это секрет.

Поэт отложил книгу, схватил её за руку и весело крикнул:

– Бежим в мастерскую!

И они, смеясь, побежали в мастерскую. В доме через тайную дверь они влетели, ворвались в мастерскую, и Мэри ахнула от увиденного. Там среди скульптур были долгие поцелуи. А потом дома на диване занимались любовью. И отдыхали:

– Спасибо, милый, это фантастика!

– Мэри, ты брось! Мне это жутко не понравилось в мастерской!

– Что, милый?

– Когда обнимаю тебя, ты левой рукою снимаешь с меня трусы или майку. Что за дела?

– Но, если мне…

– Двумя руками, Мэри!

– А-ха-ха! (Оба засмеялись.) Ты опять шутишь!

Она была счастлива.

– Твой Дед был великим художником?

– Мэри, в России про всех художников, живых и почивших, говорят – он есть великий Художник, в настоящем времени.

– А белый большой ящик в мастерской – это что?

– Гроб.

– Что? (У Мэри шок). Чей гроб? Твоего Деда? Мне страшно!

– Это мой гроб, белый, праздничный. Чего? Ты боишься его?

– Твой? Мне дурно.

– Да, это мой, я не боюсь умереть! Собственную смерть не осознать. А внутри моего гроба последний сценарий и подушка лежит, я там молюсь.

– Что? К-ка-кой сценарий?

– Кх, кхм, ха-ха. Моих похорон, кто будет гроб нести (впереди и позади), где хоронить, что говорить на поминках, выбрал распорядителя и какой будет крест. Я всё расписал – за похороны не волнуюсь, готов умереть. Но сегодня я очень счастливый, как и вчера, как буду и завтра. А если серьёзно – иногда в гробу я молюсь по утрам и с Господом разговариваю. Знаешь ли? Там, в гробу, очень пусто, только четыре стены, и нет ничего: ни денег, ни машины, ни дома, ни зависти, ни доброты. Там ни деньги мне не нужны, ни заслуги. Ты один и смотришь вверх. И только мысли вслух и разговор с Господом Богом. Я сосредотачиваюсь и Ему говорю, и Он мне отвечает. Когда молюсь, то уже чувствую, каким будет день – светлым или трудным. И молюсь ещё усердней, чтоб в трудностях Бог мне помог и не оставил меня.

М-м? Мэри, а ты музыкант?

– Я умею играть на рояле.

– Так вот я скажу тебе, а ты позже поймёшь глубокую мысль: гробы – это ударный инструмент.

– О-о, Господи! Мамма мия! Милый, ты очень странный и ненормальный, я не понимаю тебя! Ты пугаешь меня?

– Позже поймёшь. А в моём белом гробу и подушечка есть из гречневой шелухи. Нормально так полежать.

– О-нет, и нет, тебе явно пора роман сочинять, ты мне его обещал!

– Обещал – напишу.

– А ты не забыл – роман должен прославить меня, и я заработаю 100 миллионов?

– Ха-ха-ха! Для этого мне нужна ты.

– Я? Да, я уже твоя, вся! И я твой агент. Да-а-а!

– Я буду говорить с тобой, смотреть на тебя, и тогда через десять дней тема романа возникнет в моей голове. Мне нужен душевный толчок, чтобы понять, что рождается в голове, что печатать, а что выкинуть прочь.

– Я согласна! Ты первый начинай – говори свои мысли…

Глава 4
Гвозди Юродивого

И тут в калитку постучали – Бамс! Бамс!

Поэт вышел на улицу, а Мэри остановилась в открытой калитке. На улице стоял церковный сторож лет тридцати, огромного роста, с серьгой в ухе и крестом на груди, со страшным шрамом на заросшем лице – местный Юродивый, ради-Христа собирающий милость. Он приехал на велосипеде, уважительно поздоровался с Поэтом за руку и передал ему листок «За здравие». Поэт увидел в списке имена двух младенцев с фамилиями прихожан. Юродивый указал на листки, что передал, и сказал:

– Господи, помилуй их.

Поэт кивнул:

– Спаси, Господи! (Положил листок в карман, а в ответ отдал другой, в котором тоже были детские имена.) Юра, а это список детей из онкобольницы. Ты, когда к Серёже пойдёшь, передай… Тоже дети, как он – пусть помолится. И Серёжа, и я, и ты вместе за больных детей будем молиться.

– Конечно, будем, в реке нет тропинок, одна дорога для всех, куда ты, туда я за тобой и Серёня со мной.

Юродивый достал пакетик, заботливо положил туда листок и спрятал в карман. Поэт посмотрел на него:

– Да, Юродивый, вместе будем молиться. (Пошёл мелкий дождь, они не замечали его.)

Юродивый увидел Мэри:

– Какая красивая-а-а-я! Ва-а-ах!

– Да, моя любимая девушка. Что скажешь?

Юродивый неотрывно глядел на Мэри, а она влюблённо смотрела на Поэта; потом перевела глаза на Юродивого, и он кивнул с поклоном, а она кивнула в ответ, посмотрела на дождь, улыбнулась, подставила ладошку каплям, засмеялась и убежала в дом от дождя под навес. Вот тогда Юродивый ответил Поэту:

– Вижу – светлая душа! О-очень красивая девочка. Очень, брат! Божественная, словно Ангел. Ах, как она смотрит на тебя – свет в глазах зажигается! Ва-а-ах, такой взгляд за деньги не купишь! Нет и н-е-ет!

– У неё даже почерк красивый, каллиграфический.

– Почерк красивый? Это да-а-а, это редкое дело.

– Хватит смотреть на неё! Что спросить-то хотел?

– А, вот я думал намедни, как гвозди кованые заколачивали в живое Тело Христа? Очень больно? Насквозь гвозди вбивали в руки и в ноги – бах-бах. Думаю, очень больно! Я полночи не спал – всё думал про гвозди. Кованые гвозди. Страх! Как думаешь?

– Гвозди? Кованые? Я в юности с крыши нашего дома спрыгнул вниз на старые доски, а в досках огромные гвозди торчали. И эти гвозди снизу обе ноги мои прошили насквозь. Торчат гвозди сверху ступни, а крови почти не видно на них. Я ноги выдернул из гвоздей и пошёл. И боли не показал. Кровь в сапогах уже хлюпала, кричать хотелось, а я ей улыбаюсь, смеюсь.

– Кому ей? Почему?

– Маме. Потому что она смотрела на меня, увидела, как я спрыгнул, и спросила: «Больно, сыночек?». А я не хотел, чтобы она поняла, что мне очень-очень больно и длинные гвозди меня прошили насквозь.

– И ты не кричал, братка?

– Не, при матери не кричал, а потом закричал.

– Ва-а-а! Это правда – про гвозди?

– Да, так и Христос висел на гвоздях, и мама Христа и все люди рядом смотрели, а он всё терпел…

– Не продолжай, Поэт! Эх! Ужасные гвозди.

– Гвозди, это, брат, это… да, у каждого в жизни бывают ужасные гвозди, испытание веры и человечности (они помолчали).

– А я в юности был очень сильным спортсменом, на ринге за две секунды любому руки и пальцы ломал, а затем стал чемпионом и, честно говорю, в запале на ринге боли не чувствовал. А за большие деньги насмерть покалечил неугодного человека. Год в СИЗО отсидел, за недоказанностью отпустили меня, и всё замечательно. Тогда я на всех наплевал и меры не знал, но Бог в твоём лице меня наказал. Теперь я люблю фильм «Побег из Шоушенка», и, как ты, теперь живу в Тарусе, храм охраняю, и мне хорошо. У меня теперь другая душа – чистая, и Бог любит меня, и я, как тот разбойник рядом с Христом, любые гвозди выдержу, даже вот такие огромные. Я теперь человек! Ясно тебе?!

– Я знаю. Ты рассказывай, что Пресвятая Царица тебе говорила.

– Да уж, гвозди… У нас у всех одна мама осталась – Царица Небесная, моя Богородица! Она мне, правда, за мать! Она любит меня и тебя, и всякая молитва Её свята и угодна Ему. Это Пресвятая Царица мне сны посылает, а тебе иконы и защиту Её.

Вечером явилась Заступница ко мне, Всесветлая в блеске славы, которым сияет на небесах в окружении тысячи и тысячи прекрасных серафимов и ангелов. И я на коленях, закрыв глаза, разговаривал с Ней, с Царицей Небесной. И Владычица мне всё рассказала о злыднях и прямо сказала мне – злым нет места в раю! И далее в подтверждение видится мне – захожу я в магазин муки на просфоры купить, смотрю, а за кассой стоит бывшая кондукторша из автобуса, Злая тётка, змея. Я внимательно присмотрелся, а она голограмма, и эта голограмма смиренное что-то мне говорит. И не пойму – был злой человек, а стала голограмма. Вышел, и нет её.

– Куда вышел?

– Перекрестился и чуток успокоился. Но голограмма перед глазами стоит.

– Я понял – ты с душой её говорил. Езжай, брат Юродивый, в Храм.

– С Богом, Поэт!

Юродивый внимательно посмотрел в глаза Поэту – понял ли тот сон. Затем сел на велосипед и уехал по мокрым лужам и под дождём, напевая:

– Пресвятая Богородица, моли Богу о нас! Ла, ла-ла-ла, ла-ла. Велича-а-аем. Честнейший Херувим…

Поэт промок, но ещё смотрел вслед и размышлял. Дождался, когда Юродивый скрылся, и вернулся в дом. Мэри с любопытством посмотрела на Поэта:

– Ты весь мокрый! А кто это был с тобой?

– Церковный сторож, мой друг.

Поэт снял рубашку, достал из холодильника замёрзшую воду и выпил.

– Этот бандит и громила – твой друг? А-ха-ха! Другого не ожидала!

– Да, сторож при церкви, Храм охраняет и за порядком присматривает, чтобы хмурые бабки не обижали молодых и неопытных – не так крестишься, не так стоишь. Как только бабка крикнет на молодых, он ей подзатыльник – не ругай, но учи, а лучше молчи. Хороший сторож. А что тебе?

– Ничего! Страшный, ужасный бандит с серьгой в ухе и с банданой на голове – это сторож при церкви?

– Юродивый? Сейчас это Душа-человек, он в мире Свет отделяет от Тьмы. Он любит и меня, и тебя, только ему всё время надо говорить, молитвы петь и непременно ходить.

– Зачем, почему?

– Контуженый, дикие головные боли каждый день, а когда молится – боли не чувствует. Запомни, Мэри, очень часто душа не имеет ничего общего с внешним видом. Чистую рубаху подай!

– Да, я сразу поняла – юродивый, не-нор-маль-ный бандит и контуженый! Здравствуй, Рембо в Тарусе!

– Ха-ха-ха! Нормальный он, больше всех собирает милостыни. Если бы не он, то я бы думал, что я ненормальный, но теперь знаю – я не один на земле. Да, и я люблю таких битых, неординарных, но не сломленных жизнью людей. Счастливые они, что второй раз родились. Его молитвы приносят удачу.

– Потому что он, как и ты, красивый и огромный медведь! Медведь! Чёрный медведь с щетиной во всю страшную морду и с улыбкой ребёнка.

– Страшная морда с улыбкой ребёнка? Ха-ха, да он живёт во Христе. Юродивый – медведь? Простой, как полевые цветы, и бесхитростный, честный и чистый, словно ребёнок, добрейшей души человек. Он последнее снимет – отдаст. На таких Россия держится, он за Россию и за Правду умрёт. Да, Мэри, он больной на всю голову. Обидеть его невозможно – покалечит любого, а обмануть его – пару пустяков на ветру. Но за его малую душу – Бог отомстит в тысячу раз! Его молитва за подающего очень дорого стоит, и ты, Мэри, всегда подавай ему, пусть тебе тоже страшный, огромный Медведь скажет: «Спаси, Господи!» Поняла?

– Поняла. А почему этот Рембо ездит на велосипеде, а не на машине?

– Я отобрал и права, и машину! Джигит! Он летает так, будто украл её.

– Он сумасшедший? Я так и знала. И ты с ним ходишь в церковь?

– Да.

– Потрясающе!

– С ним и ещё с парой сотен людей. Богатые, бедные, больные, ущербные, дети, калеки, старики и рабочие – все мы, добрые грешные, в храм ходим на литургию. В грехах исповедуемся и причащаемся святыми дарами.

– Сборище грешников?

– Аллилуйя! А-ха-ха! Истину говоришь. Бог сказал: «Я пришёл не к праведникам, а к грешникам». В совместной молитве мы, грешники, просим Господа Бога спасти нашу землю, жизни и грешные души наши. Люди приходят ко мне за помощью, и я говорю – положение вещей и событий в жизни объясняется существованием Господа Бога и бесов, а если в Бога не веришь, то тебе не ко мне…

– М-м-м, хватит! Запуталась! Честно ответь мне, когда начнёшь роман сочинять? А не сценарий своих похорон!

– А мне будет награда?

– Конечно – лучшая пицца на кухне и голая я! А-ха-ха! (И поцеловала его!) Пожалуйста, не надо мне больше про гроб и громилу церковного сторожа, про собрание грешников в храме. Бр-р-р, ужас какой-то, огромный Юродивый! Чёрный, небритый, заросший до глаз. Нуара полно здесь!

– Хм, добрейшей души человек. (Поэт развернул и прочитал имена на листочке.) Да, завтра же помолюсь.

– Как насчёт моего романа? Ты хотел говорить.

– Роман? Ха! Искусство – это страсти. Мэри, пошли в зал и сделаем наоборот – ты мне расскажешь всю свою жизнь, и может, цепанёт меня (он показал на своё сердце), и я начну сочинять про тебя. Рассказывай всё, что вспоминаешь, от чего трясёт тебя, что любишь, о чём мечтаешь. Рассказывай всё, только не ври.

– А-ха-ха! Хорошо, после ужина – будут страсти тебе, Innamorato.

Глава 5
Исповедь

Вечером она рассказывала ему свою жизнь, а он слушал её грустную исповедь.

– В детстве я была красивая, но косая на один глаз и много лет носила ужасные брекеты на зубах, бр-р-р, и меня это сильно конфузило… Моя любимая мама оформила мне кредит для обучения на бакалавра в самом престижном университете Нью-Йорка, а это 100 тысяч долларов за год, а ещё на операцию мне на глаза – в сумме получилось больше 300 тысяч долларов долга за три года. Теперь я не косоглазая, с прямыми ровными зубами и с рафинированным воспитанием. Но если выпью вина, тогда глаз уходит в сторону, и полетело всё в тартарары, и я танцую на барной стойке.

Мама мечтала, чтобы я обязательно выучилась на магистра и выгодно вышла замуж в Нью-Йорке. Да, и у меня классическое воспитание: я училась на гуманитарном факультете, а все богатые парни учились на магистров финансов и больших инвестиций. Я быстренько перезнакомилась со всеми – очень хотелось быть своею везде, войти в высший свет и быстро выйти замуж за красивого и богатого принца, как в сказках поётся. И были общие компании студентов из богатых семей, и не важны в компании цвет кожи, ориентация, главное – сумма годового дохода семьи (от десяти миллионов долларов в год) и где живут твои родители или ты сам. Если родители живут в Аппер-Ист-Сайд или в Бергене – Алпайн, (представь шесть спальных комнат и восемь ванных, огромный бассейн и идеальный газон), о, тогда ты вхож везде и желаем всегда. Повсюду в компаниях богатых студентов была изысканная скрытая алчность, но так, наверное, в мире везде. Только непонятно мне было вначале, а зачем им учиться и работать, если им денег девать было некуда, всё есть! Зачем работать, если есть доход и дома, яхты и даже личный свой суперджет?

На курсе я была самая заводная и весёлая – предлагала выставки на выходные, звала всех в парки, на концерты, в театр. Иногда мы на частном суперджете летали на Багамы отдыхать на выходные, и меня брали бесплатно для антуража. Все знали, что я нищая и живу очень скромно, в кредит, на всём экономлю, кроме одежды и украшений. Вечерами я работала в частных галереях искусств, имела маленький профит с продаж или позировала голая в классе скульптур. Ещё я закончила курс реставратора, а ночами мыла полы в галереях. Старая профессура меня обожала и помогала со знакомствами в мире искусства. Они говорили, что во мне есть шарм и свой стиль, и редкая природная красота. Это единственный мой капитал – красота и воспитание. Этого мало, но помогало заводить полезные знакомства в мире моды, продаж, в сфере искусства и киносреды. Парни из элитных семей меня всегда поучали, что демократия – это для бедных, на самом деле, государствами правит элита, она назначает президентов и убивает, объявляет войну и мир в своих интересах, манипулирует массами и привлекает народ на выборы, чтобы свалить другую элиту и конкурентов. Конечно же, эта элита управляет всеми финансами мира, и так в любом государстве. Поэтому молодые и богатые люди упорно шли в большую политику, чтобы стать своими в мире элиты. Увы, там нет места бедной невесте. Там заключают только обоюдовыгодные браки, а свадьбы похожи на коронацию богатого принца и английской принцессы в грандиозной церкви Ист-Сайт Ист-Ривер – там, где в экстазе сливаются большие деньги и связи. И эта свадьба важнее любви. Жажда манипулировать людьми, деньгами и странами приносит им удовольствие и заставляет учиться. Она вселяет мысль о наслаждении в будущем.

Все бедные девушки курса меня ненавидели и ревновали ко мне – я была вхожа в ближний круг мальчиков на Феррари на стоянке возле учебного корпуса и самого дорогого в Нью-Йорке кафе. А я-то хотела всего добиться сама! Но оказалось, что самой не получится – у меня большой долг по кредиту, а квартира и бриллианты в аренде, и мой кредитный рейтинг очень плохой (конечно, элитные парни всё это знали). Поэтому по окончании университета мы с мамой полетели в Лондон к моему биологическому отцу, проситься к нему на работу и как-то заработать деньги на погашение кредита.

Отец, имея годовой доход в десять миллионов, был мне совсем не рад (и это ещё мягко сказано). Ни цента, ни фунта не дал, хотя мы приехали просить, а не требовать. Вот такая я золушка. Моего папу знает весь мир, а он категорически меня не признал! Мне было очень обидно от этого, хотелось дать пощёчину и убежать, куда глаза глядят. Я даже заплакала! Но в то же время было стыдно стыдиться своих эмоций на людях. Отец мой, поговорив с моей мамой и посмотрев на меня, свою дочь, всё же был вынужден пристроить меня в бизнес искусства свободным агентом по спецзаказам. Это было благородно с его стороны, и теперь, пользуясь его связями, я продаю и покупаю искусство, арендую стол в его офисе и отдаю отцу больше 90 процентов дохода. Он на мне хорошо наживается, можно сказать – обирает меня! Но официально не признаёт – иначе это испортит его репутацию. Да, я полностью зависима от его связей, и у меня не остаётся денег, чтобы купить себе маленькую квартирку. Но я не унываю: у меня есть работа, и это замечательно – постепенно я выбираюсь из ямы долгов. И теперь я учусь на заочном, а адвокат отца завистливо смеётся надо мной и называет меня экзальтированной русской и полудиким цветком.

А если бы не мой высокий рост, я была бы балериной и танцевала в Мариинском театре – я целый год ходила в школу театра…

Поэт слушал и, глядя на Мэри, вспомнил известную истину – цветок, который расцветает в бедственном положении, является самым редким красивым и изысканным из всех прекрасных цветов. Его любимая Мэри несомненно прекрасна и умна, восхитительна.

– И кем ты станешь?

– Магистром искусств.

– Магом искусства? Звучит потрясающе!

– Да… Я выросла, выучилась и стала красивой и знаменитой в сфере искусства, и богатые люди, которые раньше не замечали меня, теперь всем говорят, что они мои друзья или знают меня. Но теперь в экстаз меня им просто так не ввести. Я не буду пресмыкаться, заискивать и делать им скидку.

В Лондоне я арендую скромную студию в 14 метров, очень хорошую. Катаюсь по всему миру в командировки на выставки продаж и на переговоры с заказчиками. Со временем у меня появилось очень много богатых и старых ухажёров. О-хо-хо! Уговаривают меня на вульгарный морганатический брак. Хи-хи-хи! Старый мешок и молодая красавица! Как это скучно и пошло! Или наоборот – молодые красивые адвокаты и наглые юноши хотят через меня жениться на связах моего отца и предлагают мне деньги его поделить. Без любви и без совести! Аферисты! Это ужасно! Но такова жизнь.

– А если любили?

– Те, кто любили, стояли передо мной на коленях, просили и умоляли о поцелуе. Но я не любила, а без любви нет поцелуя, без любви это стыдно. Я тогда никого не любила. Летом я жила счастливо у мамы в Италии, вместе с сестрой Никки, и там же, в Милане и Риме, мне многие признавались в любви, каждый второй. Мама говорит, что если предложат мне замуж и десять тысяч евро в месяц на меня и детей – то сразу немедленно принимать предложение и жить счастливо. Но что-то мне подсказывает, что счастье это будет недолгим. Ах да, конечно же, я обожаю Европу, а не Америку! И хочу жить только в Италии. Нет, в Америке мне не понравилось – мы с ней характерами не сошлись. Когда я была ещё у мамы в животике, а потом маленькой девочкой, меня мама обязательно возила на всё лето на озеро Комо. Это самые сладкие воспоминания детства – счастливая, я бегаю по берегу озера. Да, именно на озере Комо я мечтаю жить.

А бабушка моя преподавала в Санкт-Петербурге и всё детство читала мне Пушкина, Достоевского, Анну Ахматову и Беллу Ахмадулину, всю русскую классику и любимого своего Фитцджеральда, и Джейн Остин, и Франсуазу Саган. Моя бабушка – о Mamma mia! – великая женщина. Она до сих пор на 200 процентов экзальтированная, восторженная и шикарная женщина! Обожает театры и говорит, что я вся в неё. Хвастается мне, что красавцы-мужчины до сих пор на неё оборачиваются. Это бабушка мечтала, чтобы я выучилась и стала балериной театра.

А старшие братья (братья мои по отцу) живут в Нью-Йорке, а другой брат – в Лондоне, и ужасно не любят меня, потому что если я докажу родство, то претендую на их часть наследства – да, очень запутанный сюжет. Моя младшая сестра по маме, Никки, прославилась – она семнадцатилетняя фотомодель и собирается замуж за богатого менеджера, которого не любит, но зато очень любит его деньги. Я считаю, что это безнравственно, но такова жизнь.

Ничего в моей жизни романтичного нет, и теперь ты знаешь всё. Я бедная Золушка, и к тому же в долгах. С учётом пени, процентов и прочего мой долг очень большой, я боюсь называть вслух эту цифру, но если ты напишешь роман, то, продав наш роман (а я это умею), я получу много денег, избавлюсь от кредитов и обязательно разбогатею и даже прославлюсь! Я войду в высшее общество уже на своём капитале. Я хочу и буду хорошим продюсером и начну продюссировать писателей и сценаристов, художников и киноактёров – у меня к этому большие способности, я хочу сама зарабатывать. О! Мне очень нужно издать шикарный роман! Это мой шанс, а иначе я буду вечной слугою господ и мешков. Я честно готова тебе во всём помогать! У нас будет служебный роман. Ты напишешь роман? Гениальный роман! Милый мой Honey Bunny, очень прошу! Я буду тебя сильно любить, my stallion! Mio dolce e gentile Poet!

– Угу, художники, деньги, большие долги, Лондон, Европа. Я всё понял – тебе нужен только роман и деньги. Ну что же, аминь.

– Что аминь? Не поняла! Что ты сказал «аминь»? Начинай печатать роман немедленно! Я тебе всё рассказала, майн Дарлинг, и теперь, моя Зая, мне нужен роман!

– Немедленно? Хм, Зая? Мэри, у меня было здесь до тебя много девушек. Требования, капризы, призывы «немедленно!», они мешали работать и мозг выносили, и все непременно хотели в Москву, в Лондон, в Париж! Ненавижу ваш бабский гламур и жизнь ради селфи, денег и моды.

– Что?

– Никогда не называй меня Дарлинг, Зая, Пупсик или Хани-Бани-Куки! Я только Поэт!

– Что ты хочешь сказать?

– Ставлю трёх ангелов на камин, предашь меня один раз (а ты предашь) – я одного ангела разобью о камин. Поняла? (Поэт поставил трёх маленьких рождественских ангелочков.)

– А-а-а, какая-то глупая прихоть, и что, если три ангела?

– За дверь тебя, из сердца вон.

– Ох, и напугал, майн Дарл… Ой, извини! Я поняла, ты «Любимый Поэт». А мне идут эти очки? А платье на мне красивое? А моя биография тебя восхитила? М-м-м? Что ты молчишь? Я долго рассказывала, я волновалась.

– Мэри, я уже думаю, и не мешай, вечером начну роман.

– Замечательно! Я хочу купить тебе красивый костюм и пальто. Ты тоже будешь восхитительный и очень красивый Поэт. Ты доволен?

– Не мешай же – сказал.

– О-о-нет, так не пойдёт! С тебя поцелуй за… А-ха-ха, Поэт!