Текст книги "Журнал «Рассказы». Шаг в бездну"

Проходя мимо кассы, вспомнил оставленную в монетнице купюру. В спешке он так и не глянул ее номинал. Выкинуть к чертовой матери, чтобы этот, кто бы он ни был, не явился за ней? Сжечь?

Однако купюры не было. Вместо нее в монетнице покоилась сложенная бумажка. Еще не расправив, он признал в ней чек. Рука потянулась выкинуть в мусор, и все же стало интересно.

Чек действительно оказался просто чеком. Ну «Метформин», «Коронал», «КардиАск-Магний», «Валидол» – и что? Никаких посланий, проклятий и угроз.

Кто покупатель, узнать было невозможно. Зато кассира… Фамилия и инициалы совпадали с таковыми у заведующей. Она была кассиром… Когда? Отыскал дату. Десятое июля шестнадцатого года. Пять с половиной лет назад.

Неприятное предчувствие, сосавшее под ложечкой, зазмеилось в мозгу кинопленкой. Вот Наташа говорит о недовольном клиенте, послужившем причиной правила «два тридцать семь», вот вспоминает, что четыре года назад оно уже существовало.

Он попросил «Кардиомагнил». Прожигая взглядом, не сдерживая злость, настоял на «Кардиомагниле». Однако в чеке – «КардиАск-Магний». Ему продали «каку». Есть такое слово – всучили. А поменять назад отказались. Потому что, как говорит заведующая, здесь возврата нет!

Неужели лишь из-за этого он столько лет каждую ночь приходит сюда и донимает дежурантов? Лишь из-за этого продолжает настукивать, как безумец, хотя ясно уже, что это не работает? Его не замечают, его месть превратилась в забавную фишечку, прикол. Неужели настолько сильны в нем ненависть и гнев, что за эти годы он не нашел покоя?

И почему, между прочим, он приходит ночью? Ведь продали ему «каку» – Костя снова нашел дату на чеке – посреди дня! И продал не дежурный, а конкретный фармацевт, так почему…

Что-то на краю сознания моргнуло. Затем моргнуло по краю зрения. Костя оторвал взгляд от чека. В торговом зале мерцали лампы. Только их икота наполняла плотную тишину. Холодильники молчали, соседи сверху уснули, а город за стенами был ужасно далеко. Лампа над дверью запнулась и погасла.

Избавиться! От чека необходимо было избавиться.

Костя вскочил со стула, завертел головой. Чушь, сообразил он, здесь не может быть спичек. Впервые пожалел, что бросил курить после школы.

Погас новый квадратик ламп, рядом с первым.

Костя порвал чек напополам, сложил и порвал на четвертинки. Следующая на пути к нему лампа померкла.

Когда сдалась ближайшая, повеяло холодом и больничным запахом. Костя метнулся в туалет, зачем-то заперся на щеколду. Как сумел, растерзал остатки чека и кинул в унитаз. Спустил воду.

Лампа над головой гудела, заикаясь. В ее неверном свете он заметил на ободке крохотный огрызок чека. Уцелел, паршивец. Сталкивая его в немой поток воды, в очередной вспышке лампы разглядел на нем черные «237». Лампа моргнула, и огрызок исчез.

На мгновенье свет озарил каждый угол, но, бахнув, сгорел в темноту.

Костя задышал часто-часто, но не слышал этого. Вслед за слухом его покинуло зрение. Лишь каким-то кожным чувством еще ощущал: стены, потолок по-прежнему на месте. И, парадоксально, это успокаивало. Хотя, не будь их, он бы сбежал, и бежал бы далеко, обязательно навстречу рассвету.

Он опустился на унитаз, вжал голову в плечи, замер. Скрестил руки на груди, поежился – стало прохладно. Голова работала, рассудок стремился объяснить…

Был клиент, поворчал и сбежал. Купюра?.. Придурковатый покупатель вручил ему сложенный чек – и все!

А со светом и того проще: перебои, скачки напряжения. По какой такой причине – уже не его ума дело.

Именно! Если свет отрубился, если какое замыкание, то надо звонить, звать на помощь. Или даже открыть дверь. Сработает сигналка, приедут люди. Да, необходимо выбраться, прорваться к понятным вещам. Нужны события, чтобы это чертово время наконец сдвинулось с мертвой точки.

И Костя двинулся к выходу. По стенке шагнул к двери, по памяти нашел щеколду, смахнул. Толкнул дверь. Пара-тройка ламп тускло мерцала, пряча в углах и в тени шкафов черноту. Он еще помнил ту живую черноту. А может, отдать ему, чего он хочет? Отдать коробочку «Кардиомагнила», чисто символически, чтобы успокоился. Так ведь это работает? И обретет он покой…

На секунду Косте показалось, что он расслышал в плотной тишине звук выдвигаемого ящика. Однако мысль удержал: нет, не он, новенький дежурант, должен вручать заветную упаковку, так не сработает. Должна заведующая, наверняка она.

Костя мотнул головой. Решил же, что все чушь, нечего впустую тратить время! Наплевав на куртку и ботинки, он направился к выходу. Мимо «уголка», мимо ряда шкафов с приоткрытыми дверцами, мимо троицы холодильников, хмурых и притихших. И ни одна из полудохлых ламп не шелохнулась, и тени не скользнули следом.

«Потому что ничего здесь нет, только замыкание», – прошипел Костя, минуя ящички и полки, минуя погасшую кассу. В торговом зале, в метре от двери, скрипнул зубами – ключ, снова он его забыл!

Вернулся за прилавок, нащупал ключ подмерзшими пальцами. Холодный ключ на холодном дереве полки. Шагнул назад. Рука на автомате, как делала уже сотню раз, толкнула ящик. Просто потому, что он выбивался из общей – правильной – картины, просто потому что все ящики должны быть задвинуты.

Едва хлопнул этот ящик, с характерным кряхтением отъехал второй, что у самого пола. И не успев даже задуматься – как это? – Костя уже нагнулся. Рука снова по своей воле толкнула ящик обратно. Одно крохотное движение, чтобы был порядок.

А когда «как это?» все же прозвучало в голове, когда, догадавшись, он похолодел от ужаса, когда выпрямился, в этот краткий миг верхний ящик резко выпрыгнул и врезал ему по виску.

Костя пошатнулся, не устоял и полетел на прилавок. Затылок пронзила новая боль, и в глазах потемнело.

Очнулся в безумном гремящем калейдоскопе. Беспорядочно грохотали ожившие ящики. Кидались рывками наружу, выплевывая упаковки, и с треском ныряли обратно. Туда-сюда, вразнобой. Лампы мигали, встряхивали и кромсали темноту на дерганые кляксы.

С больной головой Костя попробовал встать и не смог. Какая-то невидимая глыба льда придавила его. От этой внезапной беспомощности сперло дыхание, зачастило сердце, ушла сила из рук и ног. Костя моргнул, моргнул свет – и глыба обрела форму.

Мужик. Это он взгромоздился сверху. Костя завопил. Он ощущал вес, холодную плоть, запах – отрицать и притворяться дальше было невозможно. Как и сдерживать крик. Он открыл окошко в два тридцать семь и поплатился.

В дрожащем свете луноликий нависал обнаженной землисто-бледной тушей. Глаза – пара мглистых ям. Черный провал на месте рта. От шеи вниз и в стороны шли бугристые грубые швы. Кое-где на животе края разошлись и сочились гнилью.

Мертвец.

– Я тебя не убивал, – прошептал Костя, а затем закричал: – Я тебя не убивал!

Глыба накренилась. Пухлые руки вдруг провалились в Костину грудь. Бесплотные, они прошли через кожу, мышцы, ребра и пустили внутрь холод. Голова мертвеца опустилась еще ниже. Парик сместился и совсем слетел. Костя увернулся – тот приземлился на пол, упал со стуком. Резко пахнуло формалином. Это была крышка черепа, отпиленная когда-то и приделанная назад, – Костя увидел мертвенно-серое желе извилин. И ощутил на лице и губах брызги мерзкой слизи.

В этот момент руки поймали в груди его сердце. И сжали.

Давящая боль поползла выше, перекрыла горло, пустила по рукам свинец. Костя всасывал с силой воздух, но не чувствовал этого: не хватало, еще, еще! Он задыхался. Он… умирал? Это что-то вроде инфаркта?..

Он захлебнется, утонет в сотне километров от ближайшей реки. Его тряхнуло, захотелось кричать. Костя понял вдруг, что до этого лишь трусил, а страшно стало сейчас.

Он запрокинул голову, завертел ею. Должно же быть что-то! Что-то, что даст ему шанс. Тяжелое и твердое или острое. Однако на полу кругом покоились одни лекарства. Безобидные картонные коробочки. На прилавке у кассы осталась ручка, но ему не дотянуться. Ему вдохнуть бы.

Уже на инстинкте Костя нашел силы и вцепился в руки мертвеца. Тут же голову заполнил голос. Истошный крик, рожденный черной ненавистью и служащий неуемному гневу:

– Что вы мне продали?! Я просил «Кардиомагнил», а это что?! Нет! Не то же самое! Я идиот, по-вашему?! Вы обманули меня, взяли и в наглую подсунули… Нет, ничего вы мне не говорили! Не придумывайте… Не помню, не было такого! Ничего я не соглашался, я сразу сказал: «Кардиомагнил»… Это вы аферисты! Либо поменяйте, либо возвращайте деньги. Сейчас же! Вы издеваетесь!.. Не надо, не надо мне лапшу вешать, вы обязаны! Вот чек, вот пустышка, которую вы мне подсунули, – возвращайте! Вы обязаны! Совсем обнаглели! У вас совесть-то есть?! Аферисты! Отдайте мои деньги! Двести! Тридцать! Семь рублей!

Голос стих, и Костя наконец сообразил, что сумел-таки выдернуть руки из груди. Но боль не стихала, на сердце все так же давило. Да, он сжимал руки мертвеца, да, вытянул их, но кисти – их не было! Он держал обрубки с торчащими концами костей. От резкого запаха формалина заложило нос. Непостижимым образом кисти остались внутри, в нем. И сердце по-прежнему задыхалось в тисках.

Они добьют его!

Неожиданно страх не парализовал его, а переплавился в гнев. Костя принялся брыкаться, извиваться, сталкивать мертвеца, повторяя сквозь сжатые челюсти: «Отвали! Отвали!». Однако не прошло и полминуты, как он захрипел, мышцы заныли и капитулировали.

Тогда он снова повертел головой. В очередной вспышке света взгляд зацепился за упаковки «Кардиомагнила», выпавшие на пол. Он мог до них дотянуться. Зачем – сам не знал. Но сделал усилие, закинул руку и кончиками пальцев подкатил ближе. Схватил одну и швырнул в мертвеца:

– На! Подавись!

Коробочка пролетела мимо. Мертвец проводил ее черными глазницами. Из колодца рта эхом, режущим слух, донесся визгливый смех.

– Смешно тебе? – прошипел Костя. – Я тебя найду. Умру и найду.

И швырнул вторую упаковку.

Мертвец приподнялся, шов на его груди разошелся, и грудная клетка клыкастой пастью сцапала коробочку. Ребра сомкнулись. И свет захлебнулся окончательно.

Тьма словно бы подхватила ту ледяную тяжесть, что вдавливала Костю в пол. Мокрый и подрагивающий, он инстинктивно отполз назад. В густой черноте послышался знакомый смешок. Однако он не нарастал, а, будто удаляясь, иссяк. Косте хотелось думать, что все кончилось, он спасся, но боль… она не проходила.

Он попробовал сесть, тут же закружилась голова. Сердце зачастило и мигом ответило пронизывающей ребра, лопатки, плечи болью. Воздух застрял где-то в гортани и не мог пробиться глубже. Даже в наступившей темноте Костя ощутил, как померкло в глазах. Он лег.

Перед взором горели цифры – два, три и семь. Когда-то были рублями и отчего-то обернулись часами и минутами. Два тридцать семь, чертова минута, одна минута – и он не справился. Всего-то и надо было подождать.

Два тридцать семь, два тридцать семь… Но это не его число. Это наделенные злой силой, впитавшие проклятие цифры одного гневливого дяденьки, что отпечатались в его мстительном сознании даже после смерти. Они не Костины.

Внезапно он вспомнил уговор, обещание. Ведь он же должник! Шестьсот сорок рублей для Иры… Шестьсот сорок. Вот оно, его число. Его он должен поселить в сознании и сердце, от него греться, в нем искать силу. Возможно ли это?

Почему нет? Уж больно хотелось сходить с Иркой в эту ее кафешку, провести с ней целый день, не сводя глаз. И что теперь? Это вдруг несбыточно?

Костя снова приподнялся, повернулся набок. На стене за завесой тьмы тикали часы. Вернулся родной аптечный аромат, перемешанный, правда, с запахом пыли. Во рту нещадно сушило.

Мертвец оставил в его груди кисти, не выпускающие сердце. Чем их растопить, как вытравить? Выкашлять? Выдавить меж ребер?

Тяжесть по-прежнему лежала. Затаилась, ждала, когда он вскочит на ноги, чтобы окончательно подкосить, сжать сердечко, превратив в дряхлый фрукт.

Навроде хурмы…

В детстве Его накормили хурмой, и у него высыпала аллергия. Мама дала таблетку – и зуд прошел, а следом сыпь. Чудо, волшебство. Если есть зелье от боли, должно быть и от смерти.

Если есть инфаркт, должен быть нитроглицерин. И он есть!

Костя точно знал, где он хранится. Шестой шкаф, четвертый ящик.

Совсем рядом, рукой подать. Он подполз. Дальше – вверх. Приподнялся на руках, схватился за ручку четвертого ящика, рванул.

Боль запоздала. Но уже нагоняла.

Вслепую, в равнодушной темноте, он по памяти запустил руку в нужное отделение. Пускай там будет порядок! Пускай все будет на месте, где полагается. Он помнил, как брал маленькую коробочку отсюда, помнил, как возвращал точнехонько в ячейку, чтобы ровно и красиво…

Именно она оказалась под пальцами. Он схватил ее и слетел вниз. Дрожащими пальцами раскрыл упаковку.

Миниатюрный флакончик… Если внутри он, значит, все получилось. Это нитроглицерин.

Флакончик – именно тот, которого ждали пальцы – выпрыгнул из коробочки. Костя открутил крышечку, высыпал таблетки на ладонь.

Удивительно, но он не боялся. Устал. Пересохшими губами улыбнулся, досчитал от шести до нуля, пропустив все, кроме четверки, и припал ими к ладони. Поймал одну таблеточку и закинул под язык.

Если существует чертовщина, то и волшебства не быть не может…

Очнулся от будильника. Телефон звенел и вибрировал в кармане джинсов. Костя открыл глаза, ожидая найти себя развалившимся на стуле в «уголке». Но лежал он на полу, между прилавком и уходящими к потолку шкафами, усиженными сверху упаковками подгузников для взрослых. Один такой ему бы сейчас пригодился, сильно хотелось в туалет. Потолок успокоил ярким светом, и, не считая будильника, в аптеке было тихо. Костя вытянул телефон из кармана и отключил звонок, чтобы насладиться тишиной.

Голова ныла, горло иссохло до твердой корочки, шея затекла. Но легкие дышали, руки и ноги посылали сигналы, а сердце билось. Не только билось, сердце еще и не болело. Запоздалая мысль наконец прозвучала, как объявление в аэропорту: «Это будильник на шесть сорок. Так, на всякий случай».

Шесть сорок. Чуть больше часа до прихода сменщицы, чуть меньше получаса до первых покупателей из тех, кому до работы приспичило успеть в аптеку. И снова эта мерзкая тревога. Безотчетная и потому ненавистная: какой же вокруг, должно быть, беспорядок, а время поджимает.

Хотелось послать к черту эту… манию.

Он приподнялся и огляделся. Голова закружилась, картинка перед глазами осыпалась пазлами. Однако все не так страшно, как виделось в бушевавшей темноте: нутром светили всего пять ящиков, а пол не был завален лекарствами. Десять – двенадцать упаковок, ну, может, еще какие-то угодили под шкаф.

Должен успеть.

Едва так подумал, в дверь постучали. Костя покрылся холодным потом и тут же разозлился, решил внаглую спровадить клиента, огорчив тем, что нужный препарат закончился. Но стоило лишь распахнуть окошко, как женщина за дверью выпучила глаза, раскрыла рот то ли в страхе, то ли в изумлении, а затем, пролепетав «простите», сбежала.

Костя спешно прикрыл окошко. На мгновение задумался, почесал голову. Висок ответил болью, и Костя сообразил. Побежал в туалет, к зеркалу.

Лицо оказалось заляпано высохшими черными пятнами, словно он взбивал активированный уголь блендером. На виске багровела запекшаяся кровь. Халат и футболка на груди тоже были измазаны чем-то навроде соплей шахтера. Всклокоченные волосы выглядели на этом фоне пустяком.

Наскоро привел себя в порядок. Футболку переодел наизнанку, сверху накинул чужой халат. Женский, и пускай. И кинулся собирать упаковки с пола. Мочевой пузырь напомнил о себе. После повторного похода в уборную продолжил, поначалу укладывал коробочки аккуратно и в нужный ящик, однако в какой-то момент принялся зашвыривать их куда попало. Ну а смысл? Работать здесь он больше не собирался. Нет уж, огребать от потусторонних мстительных подонков за то, в чем не виноват, – так себе удовольствие!

К приходу сменщицы он все прибрал, пересчитал кассу, и даже, не стараясь, продал две единицы товара дня. Наташа, правда, по одному только его взгляду, кажется, поняла, что правило он нарушил и теперь их покинет. Но ничего не сказала.

Костя дождался заведующей, сообщил, что увольняется. Она не возражала. Он уточнил, что увольняется этим днем и в смену больше не выйдет. Она согласилась без вопросов. А вот у Кости вопросов было полно, однако он до конца не мог определиться, стоит ли их задавать, да и хочется ли.

– Почему вы сами не выйдете в ночь? – спросил все-таки, когда она покосилась на его ссадину.

– Зачем?

– Чтобы покончить с этим правилом… не знаю… прощения попросить.

– Это имело бы смысл, если б оно умело прощать.

– Так может, уберете ночную смену?

– Всего хорошего, Константин.

* * *

Наступило время отбоя, и старичков стали загонять в палаты, когда Ира прислала сообщение. Костя решил, что она, как и вчера, пожелает спокойной ночи, но это было видео. И приписка: «Вот и весь секрет, мне кажется. Нашла вчера девушку, которая тоже у нас работала, разговорились, и она мне скинула это видео. Сказала, это он стучит».

В ролике знакомый мужичок яростно требовал вернуть ему деньги и обвинял аптеку в обмане. С багровым лицом он орал, нависая над прилавком, размахивал чеком. Костя знал этот голос, эти реплики. Чего он не знал, так это того, что на пике скандала мужик схватится за сердце и повалится на пол. Дальше началась суматоха и беготня, в которой будущая заведующая, однако, не участвовала, она словно приросла к кассе. И под конец в аптеку забежали врачи скорой.

Все это многое объясняло. Мертвец мстит даже не за обман, а за такую вот глупую смерть. Мстит, потому что это они его довели, они его не спасли, когда под рукой был весь арсенал лекарств. И, конечно, если бы они не продали ему «каку», если бы он принял «Кардиомагнил», то, разумеется, инфаркта бы не случилось. Они угробили его, и это в месте, куда люди приходят за помощью. Оказавшись по эту сторону двери, Костя неожиданно стал частью этого «они».

Не в последнюю очередь видео объясняло, почему он с некоторых пор живет по распорядку кардиологического отделения. Три дня после увольнения он старательно игнорировал, что обычный подъем по лестнице на его пятый этаж, продолжительная прогулка в привычном, казалось бы, темпе и любительские подвижности с «железом» теперь заставляют его задыхаться. Но когда во время зажигательных танцев с Иркой в ее любимой кафешке в груди внезапно поддавило, Костя решился сходить к врачу. А дальше ЭКГ, УЗИ – и вот он уже в отделении. Микроинфаркт в таком раннем возрасте. Редчайший случай. Завотделением обещала привести профессора со студентами.

Костя ответил Ире тремя удивленными смайлами и написал: «Черт, походу, реально он! Только вот чего он по ночам является? Мы тут причем?». Затем улегся в койку, закрыл глаза и под тихое ворчание старичков предался мечтаниям. Разогнал сердечко приятными кадрами со свидания – улыбка, помада, игра в гляделки, громкий смех, прикосновение, медляк. Погрезил о будущих встречах. Ира обещала навестить завтра. Он напомнил себе, что нужно придумать легенду. О том, что ему хорошенько настучал тот, кто стучит, Костя рассказывать ей не стал. Хотя, возможно, стоило, чтобы и она ушла с этой работы. Они вместе устроились бы… а лучше… уехали бы куда…

Проснулся Костя последним в палате. Полежал, пытаясь запечатлеть на пленку памяти ускользающий сон. Похоже, снова снилась та ночь – один момент все еще стоял перед глазами. Разверстая грудь мертвеца с ребрами-клыками глотает упаковку «Кардиомагнила». Но в этот раз полость не была пуста: в ней, пропитавшись слизью и почти утратив рисунок, сгрудились еще упаковки.

Неприятное предчувствие кольнуло в сердце, и Костя судорожно вдохнул. Черт! Взял ведь и заснул во время беседы с Ирой! Лишь бы не обиделась.

Да, именно страх, что он обидел ее, растревожил сердце. Вовсе не что-то иное.

Он разблокировал телефон. Выдохнул. В беседе всего тройка новых сообщений. Костя быстро пробежался.

Нет, Ира не обиделась.

Последним сообщением было: «А если наконец вернуть ему деньги?». Отправила в двадцать три часа семь минут.

В сети была… в два тридцать семь.

Сердце заныло. Подступила тошнота. Глаза выхватили время в уголке экрана.

Утро, семь тридцать два. Должна быть на смене. Наверно, не спит. Да даже если и спит.

Костя набрал ее номер.

Гудки шли!

Но шли куда-то далеко… куда-то очень далеко. Туда, куда им ни за что не прорваться. Потому что там тихо и темно. Потому что там все еще ночь.