Текст книги "Хармонт. Наши дни"

Из особняка в сад высыпала шумная компания, до Карла донеслись раскаты беззаботного хохота, затем они стихли, сменившись завываниями то ли рока, то ли рэпа, Карл в таких вещах не разбирался. Минутой позже он посторонился – мимо один за другим пронеслись четыре вырвавшихся из ворот особняка автомобиля. От метнувшейся из открытых окон какофонии у Карла заложило уши. В водителе головной машины он узнал Артура, на заднем сиденье умостились две то ли три девки с распущенными волосами.

Карл выругался в сердцах. Внешностью Артур пошёл в дядьку Барбриджа, своего покойного тёзку, а характером явно удался в мать. Подобрать ему хорошую девушку, что ли, думал Карл, провожая рассеянным взглядом задние огни уносящихся прочь автомобилей. Так ведь не поможет.

Поехали наверняка на Чёрное озеро, рассудил Карл. Будут там отплясывать на берегу, курить травку и окучивать девок. Хорошо, если только травку. И если только девок. Карл сплюнул. Как только его изберут губернатором, с Диной надо будет решать. И с Арчи тоже. Развод, конечно, пошатнёт финансовое положение Карла, и сильно. Адвокаты жены будут рвать его в клочья и кусок оттяпают немеренный. Однако ради сына он на это готов, хватит тому кобелировать под благословения любящей мамы. Должность в штате губернатора пойдёт мальчику на пользу. Поошибается, конечно, на первых порах, наломает дров, ну да на этот счёт у него есть отец.

Всё же права была Сажа тогда, четверть века назад, думал Карл, степенно ступая по ухоженной пешеходной дорожке. Дину надо было попросту грохнуть, как она выразилась. Замочить и таким образом решить все проблемы разом. Тогда, помнится, от одной этой идеи его воротило с души. Сейчас он жалеет, что не поступил так, как следовало бы. И вот пожалуйста – результат.

Сейчас уже поздно: скоропостижной смертью супруги дельца с сомнительной репутацией вряд ли кто стал бы всерьёз интересоваться. Безвременная кончина жены господина мэра дело совершенно другое. Интересно, сколько компрометирующих Карла материалов хранится в сейфах Дининых адвокатов. Дай бог этого никогда не узнать.

Ладно, подытожил Карл, поздно каяться, надо было каяться раньше. В сентябре выборы, пока они не закончатся, ему будет не до Арчи. Но едва станет губернатором, сыном он займётся вплотную.

Ян Квятковски, 46 лет, без определённых занятий

Вагонетки свалились с насыпи, с рельсов они смотрелись как чудовищная издохшая гусеница. На их фоне расплющенный в блин остов вертолёта выглядел и вовсе раздавленным пауком. Солнце оседлало пики хребта и готовилось, оттолкнувшись от них, уплыть на запад. С болота за спиной тянуло тухлятиной.

– Джекпот, – позвал Голландец Ван Камп. – Чтоб мне не вернуться, если это не ещё одна.

Ян обернулся к напарнику. Голландец стоял в десяти шагах поодаль и пристально разглядывал что-то под насыпью. Ян вдоль рельсов двинулся к нему. «Пустышка» лежала, нижним диском наполовину прикопанная в землю, будто взошла из посаженного в неё семени. Это была уже вторая, первую они нашли десять минут назад в сотне футов отсюда, только по другую сторону насыпи.

– Сколько здесь народу прошло, – забормотал себе под нос Голландец Ван Камп. – Не могли не заметить. «Пустышка» это не какой-нибудь тебе «браслет».

Ян согласно кивнул и стал осторожно спускаться. «Пустышки» явно появились недавно. Эти места и вправду были сталкерами исхожены, в том числе и им самим.

В Слепые кварталы Зона больше Яна не пускала. Деликатно так перестала пускать, с предупрежденьицем – обжёгши на подступах «жгучим пухом» и едва не отравив «зелёнкой». «Комариные плеши» Ян по-прежнему чувствовал, «Весёлых призраков» загодя обходил стороной и в «пух» с «зелёнкой» старался больше не вляпываться. Похоже, Ежи со своей гипотезой был прав: Зона щадила «своего» и жизни его не брала, но без «пропуска» к нему не благоволила, в закрома не допускала, а лишь позволяла более-менее сносно существовать.

Они забрали «пустышку» и, осторожно ступая, двинулись от насыпи к болоту. Голландец уверял, что сразу за ним видел у подножия сопки россыпь «синей панацеи», только взять не рискнул.

У самого болота, между двумя вялыми кочанами «чёртовой капусты», лежала ещё одна «пустышка», на этот раз полная. В двух шагах слева от неё – полдюжины «чёрных брызг».

– Здесь постой, – не оборачиваясь, бросил Ян.

Он замотал рукавом ладонь и двинулся к «пустышке». Кочаны встрепенулись, синхронно развернулись к нему, зашелестели мёртвыми листьями. В пяти шагах Ян остановился, резко выбросил вперёд руку. Кочаны разом плюнули в неё и, распустив листья, поникли. Плевки прожгли ткань, Ян затряс обожжённой ладонью и, когда боль унялась, неспешно приблизился к «пустышке», упрятал её вместе с «брызгами» в мешок. Будь на его месте любой другой, рука потеряла бы подвижность, самое меньшее, на месяц. Ян отделался лёгким ожогом, будто неосторожно прикурил.

– За мной ступай, след в след, – велел Ян.

Он выудил из кармана респиратор, надел, примерился и ступил сапогами в хлябь. Увязая по щиколотки, двинулись. Солнце оторвалось от хребта и палило теперь немилосердно, чавкала под ногами тягучая жижа, и где-то далеко за спиной всхрапывал «Бродяга Дик». Ян на секунду остановился, прислушался: ему вдруг показалось, что храпит Дик громче, чем обычно.

– Слышишь, Джекпот, – окликнул сзади Голландец Ван Камп. – Сейчас так же, как тогда было?

– Когда это «тогда»? – поначалу не понял Ян. – Ах да, ты же те времена не застал, – спохватился он. – Чёрт его знает. Похоже.

– Ох и хлынет сюда нашего брата, если так, – сказал Ван Камп. – Проголодалась, что ли, Зона, свежее мясо приманивает. Вот же гадина, ладно, мы с тобой…

– Стоять! – резко перебил Ян. – Не двигаться!

Он замер. Впереди явно что-то было, нехорошее что-то. Секунду назад не было, а теперь появилось и тоже замерло, ждало.

«Комариная плешь», понял Ян полминуты спустя. Только не обычная, а какая-то… Он не додумал и перевёл взгляд влево. Там тоже была «плешь», здоровенная, вытянутая, закинувшая хвосты на ту, что перед ним. И справа ещё одна. И дальше. Ян оглянулся – Голландец застыл, расширившимися от страха глазами уставившись на него. Проход за спиной, однако, был чист.

– Назад, – срывающимся голосом приказал Ян. – Пошёл!

Голландец развернулся и, ссутулившись, припустил назад. Ян догнал его, обогнул справа и, разбрызгивая хлябь, пошёл, держа курс на насыпь.

– Что там было, Джекпот? – подступился Голландец, едва выбрались из болота.

Ян перевёл дух.

– «Комариные плеши», – сказал он. – Много, во всю ширь.

Он с наслаждением стянул респиратор и запустил его в болото.

– Джекпот, – козлиная бородка у Голландца затряслась, задёргалась от тика щека. – Позавчера никаких «плешей» здесь не было. Я до самой сопки дошёл, там – да. «Плеши» и «мясорубка», я их гайками обкидал. А в болоте нет, чисто было в болоте, клянусь.

– Да верю, – сказал Ян устало. – Видать, началось. Как тогда. Только, похоже, сильнее, намного сильнее. Бродячих «плешей» тогда не было, иначе мы бы все там угробились. Пошли, надо убираться отсюда.

На обратном пути подобрали ещё одну «пустышку», три «батарейки» и «зуду».

В час пополудни добрались до кольца, на свободной от конопляных посевов проплешине закопали мешок с хабаром, обозначили захоронку камнями и двинулись из Зоны прочь. Идея хранить хабар на кольце принадлежала Яну. Жаль, поздно она пришла, после отсидки, думал Ян, шагая к упрятанной в орешнике «Тойоте». Правда, на второй раз и эта предосторожность не помогла – взяли его на передаче вместе со Смазливым Питом, скупщиком, человеком старика Хрипатого, который уж точно закладывать не мог. В тюрьму угодили оба, Смазливый до сих пор сидит. Кто же сдаёт, с ожесточением думал Ян. О первой ходке в Зону было известно Ежи. О второй неизвестно, кроме Смазливого Пита, никому. Значит, пасли Пита, пасли, но не брали, вот получается какая штука. Только кто? Не Карлик же решил оставить собственную дочь загибаться с детьми без мужа. С него что угодно станется, но Сажу он любит и внуков любит, пускай они и не от родной дочери, а от приёмной. Но если не Карлик, тогда кто?

Неужели Ежи, в который раз пришла ненавистная, предательская мысль. Допустим, Ежи каким-то образом был знаком со Смазливым. Скажем, тот сдавал хабар и вашим и нашим – делился им с Институтом, такое скупщики проделывали и прежде. И вот Ежи узнаёт, что должен поступить контейнер с «ведьминым студнем». Кроме Яна, вынести этот контейнер некому, остальные на это не годятся, не рискнут. И тогда Ежи снимает трубку и звонит в полицию, жирной жабе Уильямсу. И говорит: так, мол, и так, это я, Каин.

Яна передёрнуло, он стиснул зубы от злости, от ненависти, но заставил себя додумать до конца.

Ежи уговаривает его помириться с Карликом и переселиться из Хармонта в Рексополис. Зачем? Не для того ли, чтобы держать под непрестанным контролем? Присматривать за ним, приглядывать.

Что же со мной сталось, отчаянно думал Ян. В кого же я превратился, если подозреваю собственного брата. У которого и мотивов-то никаких нет. Ну допустим, Ежи не повезло с женой. То есть это он, Ян, считает, что не повезло, а Ежи наверняка придерживается мнения противоположного. Однако это никакой не мотив, и вообще одно с другим не связано. Недавно брат попросил совета: ему кто-то сказал, что его благоверная смотрит на сторону. Ян отмолчался: излагать историю тринадцатилетней давности он не хотел, раз уж не изложил её раньше. Если бы Ежи напрямую спросил, тогда, возможно, Ян бы и сказал. А так… Да и Мелисса, бесцеремонно предложившая Яну себя, не была ещё женой Ежи. Хотя она тогда уже работала на Карлика, она и отрекомендовалась от него.

– Джекпот, – вывел Яна из задумчивости голос напарника. – Что делать-то теперь будем?

Что делать теперь, Ян не знал. Если повторяется то, что было перед расширением четверть века назад, то в ближайшие дни в Зоне появится хабар. И, видимо, не только заурядные «пустышки» и «батарейки», но и кое-что ценою подороже. И тогда злой гений, который Яна пасёт, вновь высунется из тени и протянет к нему лапу.

Никаких больше напарников, решил Ян. В тюрьму он по новой не сядет, хватит. Когда начнётся новая хабаровая лихорадка, в Зону он станет ходить один. И знать об этом не будет никто. Даже Сажа не будет знать. Даже дети. Вынес хабар, спрятал, позвонил кому надо, сказал где. Кто надо выкопал, забрал, принёс зелёные. Риск, что зелёные принести он забудет, конечно, есть, но и чёрт с ним. Вот так, и только так. И всё, и большой привет.

Мелисса Пильман, 35 лет, помощница мэра

по организационным вопросам

Чем всё же здесь пахнет, думала Мелисса, ступая по крытому прохудившимся ковром коридору. Жаль, отца уже не спросишь, а она умудрилась забыть. Эдакий специфический запашок, которого ни в каком другом месте нет. От ковра этого несёт, что ли? Надо сказать Тиктину, чтобы его сменил. Сменил же он, к примеру, секретаршу. Кардинально сменил, с блондинки неопределённого возраста на брюнетку вполне определённого и с элитным бюстом.

Новая брюнетка-секретарша стучала по клавишам не хуже старой.

– У себя? – спросила обладательницу элитного бюста Мелисса.

Господин Тиктин был у себя. Сидел он за столом господина Лемхена. Портрет самого господина Лемхена в траурной рамке висел у господина Тиктина над головой.

– Присаживайтесь, – пригласил господин Тиктин, – располагайтесь.

У них и голоса похожи, думала Мелисса, устраиваясь на краю казённого, с кургузой обивкой стула. Внешность, правда, разнится: новый начальник больше похож на трудягу-бухгалтера, чем на генерала. Круглое благостное личико с мелкими чертами, очочки, нарукавники. Локти, видно, от усердия боится протереть. Впрочем, хватка у господина Тиктина была подходящая, и суть вопросов схватывал он на лету. И, в отличие от предшественника, технически был на уровне: зашифрованные отчёты Мелисса посылала по электронной почте. Компьютеры вон на столе стоят вместо бумажных залежей, в которых тонул господин Лемхен. А стул для посетителей остался прежним. Что ж, правильно, посетитель должен своё место знать, субординацию блюсти и от почтения благоговеть.

На личном свидании с начальством, первом за последние десять лет, Мелисса настояла сама. Операция вступает в финальную стадию, сейчас важна каждая деталь и полное взаимопонимание, в письмах его не добьёшься.

– Докладывайте.

– У меня всё готово, – доложила Мелисса. – В сентябре рекомендую начинать.

– Ваш последний отчёт я читал. Но почему именно в сентябре, не уловил.

– Я не хотела по почте, – ответила Мелисса. – Десятого сентября истекает срок у Стилета Панини. Его сын Джузеппе ещё пару лет посидит. Делами сейчас заправляет Франческа Панини по кличке Чёрная вдова, старшая дочь Стилета. Особа она, в отличие от брата и младшей сестры, вспыльчивая и решительная.

Господин Тиктин протёр очки и водрузил их обратно на нос.

– Пока не вижу связи, – сказал он.

– Надеюсь, сейчас увидите. Сажа уговаривает мужа перебраться в Рексополис, к Карлику под крыло, уговорить только пока не может. Мой драгоценный супруг с ней согласен. Другими словами, это лишь вопрос времени. Теперь допустим, что за пару дней до выхода Стилета из тюрьмы семейка в Рексополис переезжает. Всё ещё не видите связи?

Господин Тиктин стянул с носа очки и отложил в сторону.

– Пока нет, – осторожно сказал он.

А Лемхен понял бы сразу, подумала Мелисса. Всё же недотягивает ещё этот бухгалтер. Компьютерная подготовка, теория, интеллект, всё на месте, а вот опыта старого служаки, мёртвой хватки натасканного цепного пса у него нет.

– Стилета необходимо устранить, – сказала Мелисса жёстко. – Сразу по выходе из тюрьмы. Устранение Франческа наверняка повесит на Карлика. С учётом отъезда родственников Карлика, которые чёртову дюжину лет были у Стилета в заложниках, – повесит однозначно. Медлить Чёрная вдова точно не станет. Вот тогда мы и начнём. Между двух огней Карлику не выстоять, и мы его сделаем. А если всё сложится удачно, сделаем вместе с Франческой и её героинщиками.

С минуту господин Тиктин осмысливал услышанное.

– Отличная комбинация, – сказал он наконец. – Неясен только один момент – каким образом мы заставим приёмную дочь Цмыга с семьёй убраться из Хармонта к сроку.

– Заставим, – мило улыбнулась Мелисса. – Давайте ещё раз по датам. Десятого сентября освобождается Стилет. Значит, седьмого, самое позднее восьмого, ваши люди должны быть здесь. Мне понадобятся двое с опытом диверсионной работы и один снайпер.

– Не проблема, – господин Тиктин нашарил очки и водрузил на нос. – Я внесу коррективы в план и согласую с директором. Можете смело рассчитывать на орден.

Да провались ты со своим орденом, поблагодарив, подумала Мелисса. На задницу нацепи себе свой орден. Я не для того просидела здесь пятнадцать лет, не для того раздвигала ноги под всяким дерьмом, не для того позволила мерзавцу Карлику завести на меня компромат, чтобы носить твой поганый орден.

Когда всё кончится, придётся делать пластическую операцию, безучастно подумала она. Что-что, а распубликовать компромат эта сволочь успеет. Распубликует, едва поймёт, откуда на него свалилась беда. А скорее всего, и пластическая операция не поможет, остаток жизни придётся проработать за границей. Ежи жалко, вот где несчастье. Ежи скандал будет стоить карьеры: глумливых смешков за спиной он не перенесёт.

– У меня есть просьба, – сказала Мелисса. – Когда я отсюда исчезну, можно будет что-то сделать для моего мужа? Например, аккредитовать его в другом филиале, подальше где-нибудь.

– Всё, что в моих силах, – заверил господин Тиктин.

– Тогда разрешите идти?

Господин Тиктин поднялся, обогнул заставленный электронной техникой стол и протянул Мелиссе руку.

– Спасибо, – сказал он. – Благодарю вас от имени директора Центрального разведывательного управления и от себя заодно. Я верю, что пока на нашей Земле живут такие люди, как вы…

Мелисса пожала начальству руку и постаралась не слушать. Она работала не ради красивых слов. Не ради мести или тщеславия. Она… Мелисса почувствовала, что вот-вот расплачется.

– Извините, – усилием воли подавив слёзный спазм, сказала она. – Я пойду.

А ради чего я всё же работала, думала Мелисса, спускаясь по лестнице на первый этаж. Боже, какой всё-таки здесь отвратительный запах. Да, так ради чего? Карлик Цмыг – уродливый, гнойный волдырь, нарост на теле её страны, на теле родины. Его надо сковырнуть, выдавить, отсечь скальпелем, не дать уголовнику и наркобарону усидеть на троне, который он тщательно, скрупулёзно для себя возвёл. Не делами ли Карлика здесь пахнет, думала Мелисса, не их ли гнилостным, затхлым, кисло-сладким душком.

Она истратила на Карлика жизнь. Пятнадцать лучших лет жизни в роли деловитой, расчётливой, холодной шлюхи. Это она заложила мину в подножие прочного, из золота отлитого трона, на котором этот упырь сидит. Это она своими руками прикрутила фитиль и теперь осталось лишь поднести спичку. Её ровесницы повыходили замуж, нарожали детей, пока она травила дарованное природой плодородие химией, а когда не уберегалась – кромсала его абортами. Так ради чего всё же? Стоит ли Карлик Цмыг её затоптанной, заплёванной, залитой мужским семенем молодости.

Стоит, твёрдо сказало второе «я», сросшийся с Мелиссой, ставший её частью гражданский долг. Тебе есть чем гордиться: то, что ты проделала, называется подвигом. Осталась самая малость, и ты увидишь плоды своего труда. Отец не дожил, и Лемхен не дожил, но ты дожила и сделала то, что должна.

Мелисса внезапно сбилась с ноги и, ухватившись за лестничные перила, чтобы не свалиться вниз по ступеням, остановилась. Гражданский долг ни при чём, сказал вдруг кто-то очень спокойный и очень бесстрастный внутри неё. Тебе просто это нравится, девочка. Карлик Цмыг доверяет тебе, и Ежи доверяет тебе, и люди, которые через пару месяцев будут арестованы и сядут в тюрьму или вынуждены будут застрелиться, чтобы избежать позора, тоже тебе доверяют. Ты подставила их, предала, и нечего оправдывать это гражданским долгом, ты сделала это потому, что предательство – твоя натура, твоя истинная, подлинная сущность.

«Заткнись! – заорала Мелисса на своё первое „я“, укрытое, спрятанное под оболочкой второго. – Ты, сука, дрянь, заткнись, гадина, так твою и растак, тварь, сволочь, стерва!»

С минуту она стояла, вцепившись в перила и переводя дух. Предательством, поняла Мелисса, вот чем здесь пахнет. И отец говорил о том же, теперь она вспомнила это явственно. «Тебе придётся пройти через смрад, через вонь предательства, – говорил отец. – Зажми ноздри и иди. Другого пути у тебя нет, так же, как не было его у меня».

Доктор Ежи Пильман, 39 лет,

ведущий научный сотрудник хармонтского филиала

Международного Института Внеземных Культур

Ежи уселся в шезлонг у бассейна, потянул через соломинку смешанный Сажей коктейль и посмотрел на улёгшегося на спину прямо в траву и упрятавшего ладони под голову брата. Морщины на лбу прикрывшего от солнца глаза Яна сейчас разгладились, и, глядя на его мускулистое, ни жиринки, тело, Ежи думал, что брату трудно дать его сорок шесть, да и сорок трудновато, и что сам он выглядит старше.

В Хармонт Ежи приехал, чтобы попытаться уговорить Яна на переезд, но тот и слушать не пожелал. Отнекался, отделался общими фразами, сказал, что горбатого могила исправит, и перевёл разговор на другую тему. Сажа сидела молча, опустив голову, пока не пришёл Гуталин и не стал просить рассказать про дедушку, в честь которого его назвали. Ежи послушал в исполнении Сажи про дедушку, не проникся и вышел в сад. Ян присоединился к нему минуту спустя и предложил пойти к бассейну потолковать, но разговор почему-то не начинал, а так и лежал молча, подставив жаркому августовскому солнцу широченную грудь.

– Так о чём ты хотел поговорить со мной, Яник? – спросил Ежи, когда прикончил коктейль.

Ян вздохнул, разлепил веки и уселся. Скрестил ноги, сорвал травинку и, глядя в сторону, принялся её жевать.

– Что-то серьёзное? – помог брату Ежи.

Ян со злостью выплюнул травинку.

– Не знаю, с чего начать, – неуверенно проговорил он. – Ладно. Скажи, как в Институт поступает хабар?

– Хабар? – удивился Ежи. – Никак не поступает, откуда сейчас хабар?

– А раньше? Когда он ещё был.

– Киберы кое-что приносили, – недоумённо ответил Ежи. – Наши, из лаборатории, кто посмелей. Я один раз тоже ходил, ты ведь помнишь? Кое-что перепадало по договорённости с криминалитетом, но тут я совсем не в курсе, этим занимались другие люди.

– Другие люди, – механически повторил Ян. – А такое имя «Смазливый Пит» тебе не говорит ни о чём?

Ежи наморщил лоб. Имя явно было ему знакомо.

– Слыхал про такого, – сказал он. – Но убей не помню откуда.

– Это тот парень, с которым я проходил по одному делу, – напомнил Ян. – Питер Керри, помнишь?

– Конечно, – Ежи кивнул, – но я не знал, что он и есть Смазливый, хотя откуда-то эту кличку точно слыхал. Почему ты спрашиваешь меня об этом?

– Ежи, а в тот, в первый раз, когда меня замели с «лампой», – проигнорировал вопрос Ян. – Кто, кроме тебя, мог знать, что я пойду в Зону?

– Да никто, – растерялся Ежи. – Мы же вдвоём всё решили, никого с нами не было, это я помню прекрасно. Я собирался идти сам, но ты сказал, что на себе гипотезы проверяют только те, у которых нет старших братьев, или что-то наподобие.

– И ты никому не говорил?

– Нет. Или постой… – Ежи сосредоточился. – Нет, не говорил, что же я буду посторонним рассказывать о таких вещах… В чём всё-таки дело? Или ты… – Ежи побледнел, до него дошло. – Ты что же, думаешь, это я? Что я тебя… – Он поперхнулся и закашлялся.

Ян рывком встал на ноги, шагнул к брату, поднял его с шезлонга, притянул к себе, обнял.

– Прости меня, – сказал он негромко. – У меня, наверное, началась старческая паранойя. Понимаешь, я в последние дни ночами не сплю, мучаюсь, в голове всё это верчу, – Ян махнул рукой. – Прости, – повторил он. – Сволочь я, гнида, что на тебя подумал. И что сказал об этом – тоже. Держать в себе стало невмоготу.

– Спасибо, что сказал, брат, – выдохнул Ежи. – Иначе стояло бы оно между нами. Позволь, я поклянусь. Памятью родителей клянусь, что…

– Не продолжай, – Ян шагнул назад. – Я и на самом деле старый дурак. Но кто-то пас меня все эти годы, Ежи. Кто-то, знавший обо мне. Тогда, не вытащи я «смерть-лампу», сел бы всё равно, за «рачий глаз». Не на пять лет, но на полгода бы, наверное, присел. Ладно, что говорить. А насчёт хабара – вскоре его будет много. Его уже сейчас хватает, только ещё мало кто знает об этом.

– Точно? – переспросил Ежи. – Так же, как тогда?

– Нет, не так, – Ян отрицательно помотал головой. – По-другому. На этот раз Зона проголодалась изрядно, на этот раз урожай она соберёт богатый, вот увидишь. Сотнями жрать их будет.

– Кого «их»? – не понял Ежи.

– Таких, как я. Сталкеров.

Слова Яна не шли у Ежи из головы всю дорогу из Хармонта в Рексополис и остаток воскресного вечера. Смазливый Пит, бормотал он себе под нос, вот же привязалось имечко, чёрт бы его побрал. Сетевые поисковики выдали ссылки на дюжину-другую газетных статей, в которых господин Смазливый упоминался, и на фотографии этого типа на скамье подсудимых, по левую руку от Яна. Ежи проходил тогда по делу свидетелем, но Пита особо не запомнил. Уголовник и уголовник, не о чем говорить. Однако он явно знал это имя, слышал от кого-то, давно, и едва ли не шкурой чувствовал, что, от кого слышал и при каких обстоятельствах – важно. И для Яна важно, и для него.

Вот же удивительно, рассуждал Ежи, ворочаясь, не в силах уснуть, на постели. Связанные с работой технические проблемы он помнит в деталях. Разбуди его посреди ночи и спроси, под каким углом испускает квазитепловые электроны «объект К-23», будучи облучён рентгеном под углом в двадцать семь градусов, Ежи ответит, не думая. Или какова флуктуация магнитной индукции при помещении «объекта 77-Б» в восьмидесятипроцентный раствор хлорноватистой кислоты при температуре в тридцать шесть по Цельсию. Ему даже высчитывать эти величины не придётся, он и так их помнит – наизусть. А бытовые вещи умудряется забывать, даже бытовые вещи, косвенно связанные с работой. Сейчас он не может вспомнить, откуда ему известно о скупщике хабара Смазливом Пите, а чёртову дюжину лет назад в критических обстоятельствах не сумел вспомнить, что серебристая паутина – предполагаемая причина смерти Кирилла Панова, учёного с мировым именем. И этот непростительный провал в памяти стоил жизни Антону.

Ежи охнул и сел на постели, свесив ноги на пол. Лоб вдруг пробило испариной. Он вспомнил. Антон, конечно же! Именно покойный Антон и говорил о том уголовнике со скользкой, слащавой кличкой. Антон вернулся с вечеринки, где повздорил со Смазливым Питом, морду ему едва не набил, потому что тот нагло приставал к девушке, с которой Антон пришёл. Неделю спустя он умер – погиб, вступив в проклятую паутину. А был Антон на вечеринке с Мелиссой, осталось только спросить её завтра, что там между ними произошло. Ежи облегчённо вздохнул, утёр со лба пот и через минуту уже храпел.

В понедельник утром, едва Ежи появился в офисе, его вызвал к себе директор хармонтского филиала Института доктор Бергер.

– Из лаборатории поступили новые сведения, – сказал директор, – и, судя по всему, важные. За последние две недели отмечается повышение активности в непосредственной близости от предзонника. Также отмечается появление новых предметов внеземной культуры, в том числе на расстоянии прямой видимости с границы. Аналогичная информация поступает и из остальных Зон.

– И что? – спросил Ежи. – Хабар взяли? Извините, я имел в виду предметы внеземной культуры.

Доктор Бергер усмехнулся.

– Мне самому слово «хабар» нравится больше, – сказал он. – В пятницу в Зону отправилась команда кибернетических проходчиков, восемь единиц. Ни один из восьми не вернулся, причём пятеро были уничтожены ещё на кольце.

– Следовало ожидать, – кивнул Ежи. – На конференции двухмесячной давности коллега Лавров предсказывал очередное расширение. Он…

– Я помню, что было на конференции, – перебил доктор Бергер. – Меня интересуют ваши соображения. Ваши личные, без оглядки на коллег.

– Какие тут могут быть соображения, – развёл руками Ежи. – С Зоной никакая логика не работает. Мы можем лишь предполагать, что новое расширение не за горами. И что оно будет более интенсивным, чем старое. Возможно, увеличится радиус. Возможно, значительно. Насколько это предположение верно, кто знает. Так или иначе, я предлагаю принять к исполнению план, о котором докладывал на конференции. Эвакуацию гражданского населения из примыкающих к Зоне жилых районов предлагаю начать, не откладывая.

Доктор Бергер поднялся и подошёл к окну.

– Дождь будет, – сказал он. – К вечеру наверняка, если верить не олухам-синоптикам, а моему ревматизму. Легко сказать – эвакуацию. Вопрос – каким радиусом. В радиусе полутора миль от границы и так, кроме нашей лаборатории, ничего нет. Сомнительно, что длина скачка превысит это расстояние. Особенно если учесть размеры предыдущего скачка и попросту экстраполировать.

– Экстраполяция к Зоне неприменима, – напомнил Ежи. – Я по-прежнему предлагаю эвакуировать Хармонт.

– Весь Хармонт? – не оборачиваясь, спросил доктор Бергер. – Целиком?

– Целиком. Оставить только военных. Ограниченный контингент, на случай спасательных операций для отказавшихся от эвакуации.

– Что ж, – директор, наконец, повернулся к Ежи лицом. – Я доложу о ваших соображениях наверх. Но могу заранее сказать – ничем хорошим это не кончится. Приедет какая-нибудь шишка из администрации президента, привезёт с собой команду бездельников. И будут тут вместе с нами заседать с утра до ночи. Но доложить доложу – чтобы прикрыть задницы. Вы, доктор, можете идти.

А ведь серьёзное что-то готовится, думал Ежи вечером, неспешно ведя машину в научный городок. Предсказанный директором дождь усердно барабанил каплями по лобовому стеклу. Восемь киберов – и ни один не вернулся, а пятерых из восьми Зона сожгла ещё на кольце. И брат пророчит сотни жертв. А хармонтское радио заливается о небывалом притоке нового населения. Можно биться об заклад, какого сорта это новое население. Какая тут, к чертям, эвакуация, когда хабаровая лихорадка вот-вот начнётся, если уже не началась.

Кстати, не исключено, что кто-то из новичков найдёт «рачий глаз». И, возможно, извилистыми окольными путями, которыми ходит вынесенный из Зоны хабар, «глаз» попадёт в Институт. Тогда можно будет подкатиться к тому же Бергеру и бить челом. На этот раз, если удастся завладеть «глазом», Ежи пойдёт в Зону проверять свою гипотезу сам. Его по крайней мере не закроют за это в камеру, как Яника. И подозревать никого не придётся – на всякий случай он никому не скажет о ходке, даже Мелиссе.

Ежи вдруг передёрнуло, а миг спустя и заколотило. Он резко затормозил, притёр машину к тротуару, ошарашенно потряс головой и додумал только что пришедшую в голову мысль до конца.

О том, что Ян пойдёт с «рачьим глазом» в Зону, знала Мелисса. Точно: он сам сказал ей в тот же день, что они с братом это решили. Мелисса ещё тогда, к удивлению Ежи, стала задавать вопросы, обычно служебными делами мужа она не интересовалась. А потом похвалила. Или одобрила. Или и то и это.

Ежи закрыл глаза. Мелисса была знакома со скупщиком по кличке Смазливый Пит. Это её тот пригласил танцевать на вечеринке и, наверное, лапал, иначе с чего бы Антону втемяшилось надавать Смазливому Питу по роже.

– Ерунда, – вслух сказал Ежи. – Чушь собачья.

Он заставил себя успокоиться. Мало ли кого этот тип приглашал на танец. У него и так наверняка знакомых девиц полгорода. Ну пускай не полгорода, но явно немало. Да и потом, с чего бы Мелиссе… Ну недолюбливает она его брата, это понятно. Избегает, не хочет рисковать карьерой из-за отсидевшего восемнадцать лет уголовника. Но это ведь не означает, что она… Ежи вновь заколотило. А если Мелисса не просто недолюбливает Яна и не просто не хочет рисковать, а до такой степени, что дважды расстаралась упечь его в тюрьму.

Что он, собственно, знает о своей жене. Кроме того, что любит её. Красивая, элегантная, эрудированная, деловая, раскованная, в том числе в спальне. Практичная, независимая, работящая, с бойким пером, что ещё? Они прожили вместе тринадцать с лишним лет. О своём прошлом Мелисса практически не рассказывала. Разве что упоминала об отце, которого толком не знала, и о студенческих годах в Оксфорде – и о том, и о другом скупо, если не сказать «ничтожно мало». Даже о детстве во Флориде она рассказывала чаще: о море, куклах, крокодилах, ещё о каких-то девчачьих радостях. О маме, школьной учительнице. Надо же, у домработницы Кэти тоже учительница. Ежи хмыкнул – сговорились они, что ли. Так или иначе, по сути он о жене толком ничего не знает. Хорошенькие выводы иногда приходится делать, огорчённо подумал Ежи. Хотя не та ли у него старческая паранойя, на которую вчера жаловался Ян.