Текст книги "Хармонт. Наши дни"

Желание расстаться с жизнью у Яна прошло, лишь когда на третий год отсидки в «Сталкер хауз» приземлился взятый с поличным на передаче хабара Чероки. Получил Чероки три года и срок принял по-философски невозмутимо, как принимал и все прочие жизненные невзгоды. Голливудскую звезду Мяснику из него и вправду сделать не удалось, изуродованное «жгучим пухом» лицо Чероки походило на индейскую ритуальную маску больше, чем на человеческую физиономию.

– Держись, Джекпот, – сказал Чероки, едва они впервые обнялись в тюремном дворе. – Хочешь, я, как выйду, опять присяду? Будем тянуть вместе.

Ян растрогался так, что едва удержал готовую уже рвануться из глазниц влагу.

– Я буду держаться, – сказал он. – Не волнуйся, и спасибо тебе.

– За что? – удивился индеец.

– За дружбу.

– Мужчины за дружбу не благодарят, – медленно произнёс Чероки. – Так говорил мой отец и отец моего отца, а они были вождями и мудрыми людьми.

Вскоре истёк срок у Стилета Панини. За два дня до освобождения Стилет пришёл к Яну прощаться.

– Джекпот, – сказал он. – Я слыхал, ты здесь потому, что прикончил моих соотечественников. Я хотел отомстить за них и поэтому поднял на тебя руку. Я был неправ, среди итальянцев тоже встречаются всякие люди. Теперь слушай: у меня есть свой бизнес в Хармонте. Пока я был здесь, о нём пеклись мои друзья. Это опасный бизнес, рисковый, но очень прибыльный. Ты, возможно, догадываешься, о чём я толкую.

Ян кивнул. Догадаться было несложно. Дела, связанные с наркотиками, в Хармонте контролировали итальянцы.

– Так вот, за то время, что я здесь парился, дела пошли в гору. Очень сильно пошли в гору, Джекпот. Скоро здесь наверняка появятся люди, от которых ты сможешь узнать подробности. Я пришёл, потому что хочу предложить тебе долю. Ты можешь войти в дело в любой момент. Хочешь – прямо сейчас. Если у тебя нет денег, я дам тебе в долг сколько скажешь и вложу эту сумму в свой бизнес. Когда ты выйдешь отсюда, она уже не раз обернётся.

Ян задумался. Деньги у него были, они так и остались закопанными под сосной с расщеплённым стволом. Молчал Ян долго, потом сказал:

– Спасибо тебе. Но я не могу это принять. Не по мне это.

Стилет Панини развёл руками.

– Ты сказал, я услышал. Но если передумаешь, дай мне знать.

Подробности, о которых говорил Стилет, действительно вскоре стали известны от новоиспечённых сидельцев. Поначалу бывалые сталкеры отнеслись к новой информации скептически. Однако, когда её подтвердил третий по счёту заключённый, а за ним четвёртый и пятый, сомневаться не осталось причин. Выяснилось, что, в отличие от изначальной, первичной, Зоны, на которой не росло ни единого земного растения, кольцо, новообразованный участок шириною в три сотни футов между старой границей Зоны и нынешней, плодородно. И не просто плодородно, а более чем. В частности, на кольце прекрасно прижились конопля и опиумный мак. Также выяснилось, что опиум и марихуана, добытые из взращенных на кольце посевов, существенно отличаются от производимых в любом другом месте. И отличаются весьма выгодно – в сторону улучшения качества. Другими словами, высочайшей чистотой итогового продукта.

На периферийных участках Зоны появились конопляные и маковые плантации, не принадлежащие, казалось бы, никому. Попытки властей уничтожить всходы успеха не имели. Химикаты через границу Зоны не проникали, огнемётные струи на ней гасли, а взрывчатые вещества не воспламенялись. Армейский спецотряд, посланный уничтожить плантацию вручную, в считаные минуты потерял троих и откатился.

Появились сталкеры нового толка – кольцевые плантаторы, или, как их стали называть, героинщики. Импорт наркотиков в Хармонт сменился на экспорт из него. Вслед за героинщиками в тюрьме появились заключённые новых криминальных профессий – скупщики и контрабандисты.

Однообразной тягостной вереницей тащились друг за другом и уплывали в прошлое дни, месяцы, годы. Места в камерах, освобождённые отбывшими срок и выпущенными на свободу заключёнными, долго не пустовали и заселялись новыми сидельцами. Вместе с ними поступали в «Сталкер хауз» криминальные, завязанные на Зону новости, которые незамедлительно распространялись по камерам и принимались к сведению теми, кто временно вынужден был отойти от дел. Фактически, обитатели «Сталкер хауз» были осведомлены о происходящем в Хармонте лучше его законопослушных жителей. Осведомлены, правда, несколько однобоко, зато в подробностях.

В сотне миль к северу от Хармонта, в долине, что за горным хребтом, стремительно разрастался Рексополис, некогда унылый фермерский посёлок на берегу Чёрного озера. Там выросли новые корпуса Международного института внеземных культур, и туда же, подальше от Зоны, стали перебираться хармонтцы, испуганные расширением девяносто первого года. Цены в питейных заведениях и весёлых домах в Рексополисе были значительно ниже хармонтских, поэтому расслабляться после удачной ходки новые обитатели «Сталкер хауз» рекомендовали именно там. С самими же удачными ходками дела с каждым годом стали обстоять всё хуже. Хлынувшие в Хармонт сразу после расширения рисковые парни хабар по краям Зоны довольно быстро выбрали. И сами во множестве остались там – кучками пёстрого тряпья на серой безжизненной земле. Вглубь, в ещё богатые хабаром места, соваться рисковали немногие. А те, что рисковали, возвращались нечасто.

Особо рисковые и особо везучие вскоре составили новую сталкерскую элиту. Их имена и поступки живо обросли легендами, которые прибывшие в «Сталкер хауз» менее удачливые «коллеги» с придыханиями излагали в тюремном дворе. Ливанец Махмуд, набредший на россыпь «синей панацеи». Лохматый Эдди, четверо суток пролежавший в разрытой могиле, скрываясь от патрулей, и выбравшийся всё-таки, когда его успели уже оплакать. Китаец Ю, Одноглазый Майлстоун, Косой Дрекслер, Голландец Ван Камп…

Последние годы дались Яну особенно тяжело. Тягомотное однообразие тюремных будней, скверная пища, особый, затхлый камерный смрад давили на него, выматывали, высасывали жизненные соки. Спасал лишь спортзал, где Ян каждодневно до изнеможения толкал штангу, терзал боксёрскую грушу и крутил педали тренажёра, на месте наматывая бесчисленные мили. Когда десять лет срока разломались, наконец, пополам и превратились в пять, Ян открыл для себя нового спасителя – библиотеку. Он внезапно пристрастился к чтению, глотая всё подряд – классику, беллетристику, детективы и научные труды в популярном изложении. Когда пять лет усохли до двух, в ход пошёл совет Мясника. Подшивки докладов Института внеземных культур занимали на библиотечных стеллажах шесть полок. Ян начал с самой верхней, где зарастали пылью отчёты тридцатилетней давности. Поначалу терминология, которой он не владел, и законы физики, которых не знал, издевались над Яном, бесили его и приводили в ярость. Потом, мало-помалу, с гидромагнитными ловушками, гравиконцентратами и временно-пространственными аномалиями он свыкся. Термины перестали казаться издевательски бессмысленными и срослись с привычными понятиями – «пустышками», «комариными плешами», «булавками», «чёрными брызгами»… Перпетуум-мобиле оказался попросту «белой вертячкой», вечный аккумулятор – «этаком», а «синяя панацея» – инопланетным мумиём.

Начальник тюрьмы застал Яна за штудированием статьи некоего Ежи Пильмана, посвящённой некоторым парадоксальным свойствам «объекта М-254», известного Яну под названием «сучья погремушка». Учёный, чьё имя царапнуло Яна по сердцу, высказывал предположение, что «объект М-254», испускающий электромагнитные волны в ультракоротком диапазоне спектра, возможно, является не чем иным, как неким передатчиком, эдакой аналогией мобильного телефона. Телефоны в Зоне не действовали, равно как не передавали передатчики и не принимали приёмники. В конце статьи учёный с польским именем и знаменитой фамилией первооткрывателя «радианта Пильмана» предлагал использовать «сучьи погремушки» для связи между находящимися в Зоне объектами.

– Заключённый Квятковски, – оторвал Яна от чтения голос начальника тюрьмы.

Ян отложил «доклады» в сторону, поднялся с тюремной койки.

– Пройдёмте со мной, Квятковски. Через два с половиной часа истекает ваш срок.

Карл Цмыг, 39 лет, финансист

С удобством усевшись в кресле и скрестив на груди руки, Карл задумчиво разглядывал миниатюрную светловолосую и зеленоглазую журналистку с ямочкой на подбородке. Лет двадцать, определил Карл, плюс-минус один-два. Держится уверенно, явно знает себе цену, впрочем, с такой внешностью это неудивительно. Ну и рекомендации у неё подходящие, от Ричарда Г. Нунана, собственно, благодаря рекомендациям Карл и согласился журналистку принять.

– Мелисса Нунан, – вслух прочитал Карл имя на визитной карточке. – Родственница моего старого знакомого, надо понимать?

– Ричард Герберт Нунан мой отец, – простецки улыбнулась посетительница. – Именно он рекомендовал мне обратиться к вам.

– Что ж, рад, – в ответ улыбнулся Карл. – Последний раз я видел вашего папеньку лет эдак десять назад, если не двенадцать. Он тогда был заметной фигурой в городе, но покинул его однажды и почему-то забыл вернуться. С ним всё в порядке, надеюсь?

– Не имею ни малейшего понятия, – невозмутимо ответила журналистка. – Так получилось, что мы с ним виделись редко. А с некоторых пор и вовсе видеться перестали.

– Печально, печально, – пробормотал Карл. – Так какое же издание вы представляете, мисс Нунан?

– Можно просто Мелисса. Знаете, никакое. Я, с вашего позволения, стрингер, вольная журналистка, предлагающая собранный материал в любое издание, которое его купит. Послушайте, у вас выпить есть? Или вы так и будете держать тут меня в трезвости?

Карл хмыкнул и кликнул Сажу.

– Смешай ей что-нибудь позабористее, дочка, – попросил он.

Мелисса наморщила носик.

– Стопку водки, – небрежно бросила она. – И, если не затруднит, что-нибудь закинуть в рот. Скажите, господин Цмыг…

– Можно просто Карлик, – прервал Карл и подмигнул визитёрше. Девица ему понравилась.

– Спасибо. Это что же, ваша дочь? – Мелисса залпом опрокинула в себя содержимое стопки и в два приёма расправилась с принесённым Сажей сэндвичем с ветчиной.

– Приёмная. На самом деле она дочь моего покойного друга.

– Красивая девочка.

Карл хмыкнул. Назвать Сажу красивой надо было умудриться. Шесть с половиной футов роста в сочетании с двумястами фунтами мускулов эталонам женской красоты, мягко говоря, не соответствовали. Перед Сажей робели даже давние знакомцы Карла, люди, привыкшие играть со смертью и не раз с нею раскланивавшиеся. О молодёжи и говорить нечего. Карл вспомнил, как пару лет назад у Сажи завёлся ухажёр, здоровенный чёрный детина, дальний родственник Дядюшки Бена, бывшего полицейского, из которого как начал десять лет тому сыпаться песок, так до сих пор и сыпется, высыпаться никак не может.

Детина зачастил в гости к родственнику и принялся оказывать Саже недвусмысленные знаки внимания, заключавшиеся, в основном, в непристойных шуточках с намёками. Сажу эти ухаживания забавляли, но, когда детина, наконец, заявил, что пора бы уже от слов переходить к делу, та ответила, что согласна при одном условии. Детине предлагалось вытащить из Зоны десяток «пустышек» или два десятка «чёрных брызг», на выбор. В награду за такой подвиг Сажа соглашалась раздвинуть ноги, о чём напрямую детине и сказала, в присутствии Карла и дюжины его гостей. На следующий день родственник Дядюшки Бена покинул Хармонт, а сам Дядюшка ещё долго сетовал, что хотел как лучше, а получилось эвон как.

После этого случая ухаживать за Сажей пытались ещё четверо, включая отпрыска разорившегося британского аристократа, недомерка, в полтора раза ниже её ростом. Намерение породниться с Карлом и запустить лапу в его добро легко читалось на лицах всех четверых, а у аристократа в особенности. Карл не вмешивался. Он лишь смеялся вместе с Сажей всякий раз, когда очередной ухажёр получал от ворот поворот.

В последние годы, однако, такое положение вещей стало его беспокоить. Приёмную дочь Карл любил искренне, не делая различия между ней и рождённым от Дины сыном. Не вечно же ей пребывать на подхвате у отца, выполняя обязанности секретарши, личной телохранительницы и порученки одновременно. К тому же нанятый Карлом для Сажи преподаватель, бывший профессор Кембриджского университета, уверял, что у девочки немалые способности…

– Простите, Мелисса, отвлёкся, – повинился Карл, вернувшись из прошлого в настоящее. – Так что вы спросили?

– Не страшно. Я спрашивала, насколько достоверны слухи, что вы собираетесь на следующий год баллотироваться в мэры Хармонта.

– А что, ходят такие слухи? – слукавил Карл.

– Ну разумеется. Даже я наслушалась их вволю за четыре дня пребывания в городе.

– Что ж, не стану отрицать, я подумываю, не пора ли послужить обществу.

На сегодняшний день семейству Цмыг официально принадлежала половина хармонтской недвижимости, банк, дюжина строительных и транспортных компаний, десятки фабрик и мастерских, сотни отелей, ресторанов, кинотеатров, баров и увеселительных заведений, ежедневная газета, два телевизионных канала и радиостанция. Неофициально деньги Карла были вложены и в более доходные предприятия. Добытым в Зоне хабаром работающие на империю Цмыга скупщики делились с Институтом и с организацией, представляемой в Хармонте господином Лемхеном. Растущими с каждым годом доходами от контрабанды наркотиков Карлу приходилось делиться со многими. Капитан полиции Ленни Уильямс, не последнее лицо в организации, на долю от этих доходов отстроил в Хармонте трехэтажный каменный особняк и владел приличным пакетом акций в принадлежащем семье Цмыг банке. Полковник Харрингтон, командующий дислоцированным в округе воинским гарнизоном, жил поскромнее, а деньги предпочитал хранить в Европе, но доля его в доходах семейства не уступала капитанской.

Основной проблемой Карла на сегодня стала Дина. Согласно брачному контракту, ей принадлежало семьдесят пять процентов семейного имущества. В дела Дина не вмешивалась, она вообще ни во что не вмешивалась, предоставив мужу полную свободу во всех сферах его деятельности, включая интимную. До поры Карла это устраивало, но сейчас положение вещей изменилось. Баллотироваться в мэры с такой женой бессмысленно, он попросту не наберёт нужного количества голосов. Репутация Дины, усердно обсуждаемая независимыми газетчиками и телевизионщиками, издавна была в Хармонте притчей во языцех. Её бесстыдные фотографии красовались на обложках фривольных журналов, а нескольким удачливым папарацци удалось заснять Дину не просто обнажённой, но и во время занятий любовью с юнцами, которых, как Карл подозревал, на роль жиголо наняли.

С другой стороны, развод означал потерю большей части официальных доходов и необходимость жениться вновь – кандидатуру мэра-холостяка не одобрит хармонтская баптистская церковь, а значит, забаллотируют и прихожане, которых в городе не меньше сорока процентов от общего количества населения. Оставался ещё один выход, тот, который десять лет назад предлагала Сажа. Проблему новой женитьбы он не решал, но на старой ставил крест раз и навсегда. Пойти на убийство матери собственного сына Карл, однако, не мог. А скорее, не отваживался, в чём нередко признавался самому себе.

– Напоследок традиционный вопрос, – вывела Карла из состояния задумчивости журналистка. – Видимо, его задают любому жителю Хармонта. Итак, что вы думаете о посещении?

О посещении Карл не думал ничего. Его оно безоговорочно устраивало, независимо от причин и возможных последствий для человечества. Неведомым пришельцам Карл Цмыг был благодарен: кто бы они ни были, именно они сделали из него, нищего бродяги без особых талантов и достоинств, известного и состоятельного человека. Признаваться в отсутствии гражданской позиции по вопросу посещения кандидат в мэры, однако, позволить себе не мог. Поэтому Карл отбарабанил ряд заученных фраз, почерпнутых из телевизионных передач и рекламных статей, остался собой доволен и приготовился распрощаться с посетительницей.

– Было неимоверно приятно познакомиться, – сказала та. – Знаете, я пока что живу в «Метрополе», но подумываю переехать в более тихое и скромное место. Не порекомендуете ли какое-нибудь? По возможности такое, где, если кому-нибудь придёт в голову приватно меня навестить, об этом не стало бы назавтра известно всему городу.

Карл откинулся в кресле. Предлагает она себя, что ли, подумал он. Не похоже, впечатления доступной девицы дочь Дика Нунана не производила. Охотницы за щедрым спонсором тоже. К чему же тогда это заявление о приватном визите…

– Я подумаю, Мелисса, – осторожно сказал он. – Я владею парой отелей, возможно, в одном из них вам бы понравилось. Могу попросить кого-нибудь подыскать вам приличный и не очень дорогой номер.

Мелисса вздохнула, закинула ногу на ногу и подалась вперёд.

– Карлик, – сказала она негромко. – Я не нимфоманка, поверьте. Не продажная девка и не любительница чужого добра. Но мне нужна протекция, Карлик. Например, взять интервью у действующего сталкера или героинщика мне без помощи влиятельного человека наверняка не удастся. Больше, Карлик, мне от вас ничего не нужно, но воспитана я так, что за услуги привыкла платить. Вы понимаете? Со мной легко, любопытно и нескучно. Я достаточно откровенна или хотите в подробностях?

Карл задумчиво потёр подбородок.

– Я вышел из того возраста, когда интересуются устными подробностями подобного рода, – сказал он. – Я подумаю и свяжусь с вами.

Попрощавшись с Мелиссой, Карл спустился в сад. Надо сменить дом, в который раз подумал он, рассеянно наблюдая за хлопочущим вокруг розового куста садовником и вышагивающими по подъездной аллее охранниками. Когда-то, ещё при покойном Стервятнике, особняк был лучшим в городе: безногий старик роскошь любил и толк в ней знал. Теперь, в лучшем случае, дом заслуживал эпитета «неплохой». У Носатого Бен-Галлеви и то престижнее, да и построен по новомодному проекту, архитектора Носатый выписывал из Европы. К тому же многие уверяют, что Хармонт доживает свой век, а деловая и культурная жизнь смещаются из него в Рексополис. Возможно, имеет смысл перенести резиденцию туда, а особняк оставить в качестве загородного дома.

А лучше подарить его Саже, подумал Карл секундой позже. Не годится, что девочка живёт с отцом, и собственного дома у неё нет.

– Сажа, – позвал Карл.

Та, как бывало всегда, не прошло и пяти секунд, выросла перед ним, будто материализовалась из воздуха.

– Как ты смотришь на то, если я отсюда съеду?

– Что значит «съеду», Карлик? – удивилась Сажа. – Ты хотел сказать «мы съедем»?

– Разумеется. Я вот что имел в виду: тебе нравится это место?

– Конечно, – заулыбалась Сажа. – Я ведь здесь выросла. Хотя ко мне слово «выросла» не очень-то применимо. Но если ты хочешь переехать, я не против. И вообще, как скажешь, Карлик, слушаюсь, Карлик, ты, Карлик, можешь идти.

– Тогда решено, – потрепал приёмную дочь по плечу Карл. – Давай вы вместе с Носатым этим займётесь. Он подберёт в Рексополисе место, найдёт толкового архитектора, а ты у нас будешь ответственная за интерьер. Картин Сезанна, Ван Гога и остальных, как там их, нам не надо, а так в деньгах я тебя не ограничиваю.

– Конечно, Карлик. Спасибо, мне уже не терпится этим заняться.

– Ну и славно. А этот дом я оставлю тебе. В полное и единоличное владение. И никаких возражений! – погрозил Карл пальцем. – В конце концов, может отец сделать подарок собственной дочери? Ладно, иди, иди, нечего тут, – проворчал он, глядя на потёкшие у Сажи по щекам слёзы.

Осталось решить, как быть с Диной, думал Карл, с неприязнью глядя на неё, разлёгшуюся на обычном месте у бассейна. Годы не тронули точёной фигурки с плоским животом и высокой грудью, но у Карла внешность жены давно не вызывала ничего, кроме брезгливости. Ей придётся переехать с ним в Рексополис, чтобы в угоду общественной нравственности и дальше изображать семейную пару. С минуту Карл стоял недвижно, рассеянно теребя пальцами бархатный белый цветок на розовом кусте. Затем решительно направился к бассейну.

– Давай поговорим, – предложил он, присев рядом с женой на корточки. – Я хочу получить развод.

Дина лениво потянулась к ведёрку со льдом. Извлекла бутылку с шампанским, плеснула в бокал. Щурясь от удовольствия, пригубила.

– Зачем? – спросила она.

– Ты сама прекрасно понимаешь зачем.

– Допустим, – Дина разжала пальцы, бокал упал в траву. – Это не в твоих интересах, Карлик. Развод со мной обойдётся тебе по полной.

– Финансовые вопросы обсудят между собой адвокаты, – сказал Карл спокойно. – В принципе ты согласна?

– Конечно, нет, – фыркнула Дина. – Я вовсе не для того выходила замуж за энергичного и перспективного человека, чтобы он мог, когда ему заблагорассудится, выбросить меня на манер использованной салфетки. И знаешь что, давай обойдёмся без семейных скандалов, жили же мы как-то без них всё это время. Развод будет стоить тебе положения, Карлик. И мне тоже. Я готова пойти тебе навстречу и несколько умерить… ну ты понимаешь что. Даже на какое-то время отказаться от встреч на стороне, чтобы не препятствовать твоим планам. Разумеется, не навечно.

– А о детях ты не думаешь?

Дина фыркнула.

– У меня есть сын, – сказала она. – О нём я в любом случае позабочусь. Что касается чёрной сучки, будь любезен, избавь меня от разговоров о ней, к чему бы мы ни пришли. Называть это отродье дочерью у меня не поворачивается язык.

Карл поднялся.

– Достаточно того, что она моя дочь, – сказал он. – Я подумаю над твоим предложением.

За последние годы Носатый Бен-Галлеви заплыл жирком, отрастил двойной подбородок и передвигался теперь медленно, солидно, опираясь на трость. Мозги и деловая хватка, однако, у него остались прежними – дела Носатый помнил в деталях. Большинство мелких проблем он до сих пор решал сам, не доверяя заместителям. Карлу же Носатый теперь докладывал исключительно о том, что считал важным.

– Есть одна проблема, Карлик, – мясистая продувная рожа Бен-Галлеви приняла озабоченное выражение. – У Джекпота истёк срок. Десять лет прошло, но всё же…

Карл задумался. Пачкать руки кровью без нужды не хотелось, но рисковать хотелось ещё меньше. С одной стороны, самое лучшее решение любой проблемы – решение кардинальное. С другой…

– Сам что думаешь? – поднял Карл глаза на управляющего.

Бен-Галлеви почесал переносицу.

– Приручить парня вряд ли удастся, – сказал он. – Знаю я эту породу. Я бы с ним решил, Карлик. По-тихому, без пальбы.

Карл закурил.

– Кому думаешь поручить? – спросил он. – Повторения давнишней истории я не хочу. Хватит с нас Киприота с Прощелыгой и Картавым.

Носатый согласно кивнул.

– Китайцу поручу, – ответил он. – Человек надёжный, проверенный, да и подозрений не вызовет. Пошёл сталкер в Зону и не вернулся, дело обычное.

Ежи Пильман, 25 лет, аналитик хармонтского филиала Международного Института Внеземных Культур

Ежи в последний раз вгляделся в распечатанную на принтере карту в красную пунктирную линию, которую они с Антоном на неё нанесли, и резко выпрямился.

– Ну что, сталкер, – сказал он. – Готов?

Антон привычно гонял во рту незажжённую сигарету.

– Страшно, – невпопад ответил он. – Тебе не страшно?

– Да как сказать…

Спал ночью Ежи спокойно. А вот с утра, когда рулил по городу к институтским корпусам, нервы расшалились: дважды едва не угодил в аварию на перекрёстках. Томила и донимала неизвестность: он не знал, как будет там, в Зоне. Антон уже ходил однажды, когда вытаскивал Кена, сам ходил, без подготовки. Из принципа, как потом сказал.

Антон выплюнул сигарету в ладонь, смял и запустил в пластиковое ведро.

– Переодеваемся, – сказал он. – Нечего тянуть.

Они сменили одежду на спецкостюмы, спустились по лестнице на первый этаж, махнули корочками перед лицом вытянувшегося в струнку сержанта и выбрались наружу. Начальник охраны, прибывший по такому поводу из Рексополиса, грузный красномордый усач с характерным прозвищем Боров, махнул рукой. Трое служивых, рослых, кровь с молоком, погнали на рысях к вертолёту, ещё шестеро расселись по машинам неотложной помощи, остальные застыли за спиной начальства, руки по швам.

Ежи оглянулся. «Галоша» медленно плыла к ним от гаража, пять «мальчиков» вышагивали за ней, подгоняемые лаборантом. Выглядела процессия уморительно, если бы не обстоятельства, Ежи бы, наверное, посмеялся.

Начальник охраны вразвалку приблизился, молча протянул толстый, словно амбарная книга, журнал с эмблемой Института на обложке, потёртым матерчатым корешком и страницами в линейку.

Десяток листов в журнале были заполнены фамилиями и стоящими напротив них подписями. Ежи задержал взгляд на странице под номером один. Кирилл Панов, Рэдрик Шухарт, что ж, в такой компании оказаться не стыдно. Он перелистал журнал. Последней стояла подпись Антона, прямо над ней – Кеннета Лабрада, обе месячной давности. Надо как-нибудь посмотреть, в чём именно мы расписываемся, подумал Ежи, бюрократические занудные инструктажи по технике безопасности он, как и все остальные, пропускал мимо ушей. Какая там, к чертям, техника безопасности в Зоне. Ежи проставил напротив своей фамилии закорючку и не глядя сунул журнал за спину Антону.

«Галоша» неспешно подплыла, замерла в пяти шагах. Из неё выскочил очкастый лаборант, суетливо обежал вокруг, застыл у входа.

– Вольно, – сказал очкастому Антон. – Спиннинг не забыл?

Очкастый отчаянно замотал головой, словно его только что заподозрили во всех семи смертных грехах.

– Ну тогда грузи, что ли, «мальчиков».

Лаборант с энтузиазмом принялся орать на киберов. Один за другим те скрылись в «галоше».

– Всё, что ли? – полуутвердительно спросил Ежи. – Он оглянулся и неожиданно увидел спешащую через институтский двор девушку, в которой с удивлением узнал Мелиссу Нунан.

– А она тут зачем? – озадаченно повернулся Ежи к Антону.

– Надо, – важно ответил тот. – Синдром Голикова – Пильмана будет освещаться независимой прессой.

Ежи хмыкнул и полез в «галошу». Снаружи Антон, встав в позу древнегреческого героя, принялся любезничать с независимой прессой.

– Антон! – прикрикнул Ежи строго. – Давай залезай, интервью откладывается.

– Слово напарника закон, – шутливо отрапортовал прессе Антон.

Он запрыгнул в «галошу» и, перегнувшись через борт, замахал рукой. Грузный краснорожий начальник охраны аж подскочил на месте и, переваливаясь, припустил к «галоше».

– Руки прими! – сипел он на ходу. – Руки прими, говорю, сучий сын!

Антон удивлённо захлопал глазами.

– В чём дело? – спросил он.

– А ты не знаешь, в чём? – Красная рожа начальника охраны стала багровой. – Кто идёт в Зону, не прощается, дурак ты дурацкий. Герой, тоже мне, так тебя и растак! Напарника хотя бы пожалел, если самому невтерпёж на тот свет.

Антон покрутил пальцем у виска и уселся рядом с Ежи.

– Болван какой-то суеверный, – сказал он. – Одно слово – Боров. Тоже мне, охрана. Попрощаться с девушкой, видите ли, нельзя – тебя, видите ли, от неё охраняют. Давай поехали.

– Как у тебя с ней? – спросил Ежи, тронув «галошу» с места.

– Да так. Никак. Давай уже жми быстрее, раньше начнём, раньше гробанёмся.

Ежи рванул ручной тормоз, «галоша» дёрнулась и встала.

– Придержи язык, – сказал Ежи жёстко.

– Ладно, извини, – Антон насупился. – Не думал, что ты суеверный.

«Галоша» тронулась. Миновала институтские корпуса, вдоль парковой решётки добралась до поворота и, качнувшись, поплыла к Зоне. В трёх шагах от границы кольца Ежи притормозил. Отсюда в глубь Зоны разбегались вешки четырёх провешенных трасс. К гаражам вела самая старая, по которой ходили ещё первые институтские смельчаки.

У Ежи внезапно затряслись руки, лоб пробило испариной. Он утёр его рукавом спецкостюма и вопросительно посмотрел на Антона.

– Угу, – кивнул Антон в ответ на не заданный вслух вопрос. – Мне тоже страшно. Поехали.

Первые десять минут молчали. «Галоша» неторопливо перебиралась от вешки к вешке, по левую руку медленно проплывали мрачные дома Чумного квартала с обшарпанными фасадами, чёрными провалами выбитых окон и грязно-серыми глазницами уцелевших. Ежи оглянулся. Сзади уныло съежились покорёженные первый и второй корпуса Института. Выцветший плакат с надписью «Добро пожаловать, господа пришельцы!» левым краем ещё держался на фасаде первого корпуса, правым, рухнувшим, утыкался в землю. Был плакат по периметру обнесён «мочалом», словно траурная лента увядшим лавровым венком.

– Напьюсь вечером, – сказал Антон. – Ох и напьюсь. Договорились уже.

– С этой? – без особого интереса спросил Ежи. – С Мелиссой?

– С ней.

– Так что у тебя с ней всё же?

– Поначалу думал – влюбился, – Антон насупился, – а потом пригляделся – та ещё штучка. Понимаешь, вроде бы и своя девка. В доску своя, у нас так говорят. За словом в карман не лезет, не жеманится, не выделывается, пьёт как мужик. Но знаешь, что-то в ней не то, а что именно, пока не пойму.

– Что ж ты тогда с ней встречаешься?

Антон махнул рукой.

– Потом расскажу, – буркнул он. – Когда вернёмся. Сколько там вешек осталось?

Ежи вгляделся. В двадцати шагах прямо по ходу в землю был врыт железный крест с красным кругом на нём.

– Двадцать третья, – ответил он, разглядев номер на круге. – Наша двадцать шестая, готовься.

У двадцать шестой Ежи остановил «галошу». Грузовики перед гаражом отсюда видны были прекрасно. Выглядели грузовики словно новенькие, только что с конвейера, а от бензовоза в сорока футах от них осталась лишь вычурной формы горка ржавого, искорёженного металла.

– Пошли, – выдохнул Ежи.

Он ухватил за удилище спиннинг и спрыгнул из «галоши» на землю. Посторонился, давая дорогу «мальчикам». Пять киберов послушно выстроились в ряд. Маршрут был загодя задан каждому из пятерых и проложен в обе стороны. До точки назначения киберы добирались частенько. В исходную возвращались редко и не все, будто Зона присматривалась к ним, решая, кого угробить, а кого оставить про запас.

– Вперёд, – приказал Антон.

Киберы, рассыпавшись цепью, тронулись. Второй справа, преодолев полтора десятка шагов, нагнулся, порылся в земле, выкопал из неё «булавку», опустил в нагрудную сумку и побрёл дальше.

– Теперь мы, – бросил Ежи. – Давай я пойду первым.

Не дождавшись ответа, он двинулся вслед за крайним слева «мальчиком», держась в полусотне шагов. Шёл, медленно переставляя ноги, не отрывая взгляда от яично-жёлтого заднего фасада кибера и слушая мерное дыхание Антона за спиной. Через четверть часа добрались до точки, в которой «мальчики» сворачивали вправо, к гаражам. Здесь пути расходились, куча строительного мусора лежала слева по ходу.

Ежи вытянул из кармана спецкостюма гайку, запустил её перед собой и, удерживая взглядом место падения, двинулся к нему. Он успел бросить ещё две гайки, прежде чем за спиной в первый раз громыхнуло.