Текст книги "Земля, вода и небо"

Майк Гелприн
Земля, вода и небо

До Береговой гряды парламентеры добрались на закате. Старый Дронго описал над похожей на изогнутый клюв скалой полукруг и плавно приземлился на выступ. Сапсан и Зимородок опустились на камни поодаль.

Со стороны моря гряда была отвесной, а значит, неприступной. Однако со стороны суши горные склоны спускалась в низины полого. Это означало, что на Береговой гряде поднебесникам жить заказано: взять гнездовья приступом для равнинников не составило бы труда. Сапсан, прищурившись, вгляделся в прилепившееся к подножию скалы селение равнинников. Уродливые, под стать обитателям, тесные жилища. Кривые проходы между ними, слякоть и грязь. Несколько строений размером побольше, в них равнинники собираются вместе, если следует принять важное решение – к примеру, когда собирать урожай, чтобы уплатить водникам дань, и сколько его приберечь, чтобы не сдохнуть с голоду.

Старый Дронго, отдышавшись, поднялся на ноги. С силой тряхнул крыльями раз, другой, затем сложил их за спиной и принялся освобождаться от поклажи.

– Завтра будет нелегкий день, – напомнил он. – Надо выспаться.

Сапсан кивнул, стянул через плечо перевязь с мечом, аккуратно уложил на камни. Умостил рядом лук, колчан со стрелами. Отцепил с пояса берестяную бутыль с ядом горной змеи, тщательно укутал в льняную тряпицу и прикрыл мешковиной. Зимородок раздал вяленую баранину и, пока сородичи насыщались, сноровисто расстелил в местах, пригодных для ночлега, постели – перины и покрывала из овечьей шерсти.

Сапсан долго не мог заснуть. От предстоящих назавтра переговоров с водниками зависит многое, если не все. Захотят водники помочь, и горные племена будут жить. Не захотят – всеобщая гибель лишь вопрос времени. Равнинников в десятки раз больше, их кузнецы и оружейники искусны, а воины злы и безжалостны. Вот уже третьи сутки равнинные орды стягиваются к предгорьям. Гнездовья на отвесных склонах неприступны, но длительной осады поднебесникам не выдержать. Не уберечь овечьи отары и козьи стада, а значит, не избежать голода. Тогда не помогут ни ядовитые стрелы, ни стремительные налеты: равнинников слишком много, они попросту одолеют горцев числом.

Дронго считает, что с водниками удастся договориться. Вернее, с водницами, поправился Сапсан, у них же верховодят женщины. За свои неполные двадцать четыре Сапсан видел водников лишь однажды. Год назад, когда летал на разведку в ничьи земли. Издалека видел, с уступа прибрежного холма на самой границе с этими землями, бесплодными и безжизненными. Водники были даже уродливее обитателей равнин. Сапсан отчетливо помнил охватившие его отвращение и брезгливость. Равнинники хотя бы скрывают уродство под одеждой, а эти расхаживают как ни в чем не бывало нагишом, выставляя напоказ хрящеватые плавники, растущие прямо из плеч на том месте, где подобает быть крыльям.

Наутро на скорую руку позавтракали, и старый Дронго велел собираться. Сапсан нацепил на пояс бутыль с ядом, перекинул через плечо перевязь, подвесил на нее меч и лук с колчаном. В своем племени он был первым воином, вожаком стаи, и с оружием управлялся лучше любого сородича. В отличие от Зимородка, который воинскими умениями не блистал, зато был вынослив в полете.

Взлетели, едва солнечные лучи вызолотили восточный горизонт. Дронго занял место в голове клина, медленно, натужно набрал высоту и устремился солнцу навстречу. Остров был в полутора часах лета. Сапсан на мгновение позавидовал птицам, в честь которых в горных племенах матери традиционно называли детей. Покрыть расстояние до острова для птиц было пустяком. Людям же дальние безостановочные перелеты давались с трудом, особенно, когда человек был уже немолод, как Дронго, или тяжел и при оружии, как Сапсан.

Море раскинулось внизу бескрайним серо-зеленым ковром со стелющейся по поверхности белой вязью. Водники наверняка заметили парламентеров, едва те прошли над береговой кромкой, и теперь наблюдали. Наблюдателей, однако, было не разглядеть на глубине. Интересно, думал Сапсан, сколько их сейчас, разрезая воду, скользит попутным курсом.

Острова достигли, когда солнце проползло уже половину пути от горизонта к зениту. На подлете старый Дронго выбился из сил и стал терять высоту. Зимородок, легкий, тонкий в кости, извернулся в воздухе, поддержал старика за плечи. Сапсан, хотя сам порядком выдохся, зашел снизу и подстраховал, так что на кряжистые, отвесно дыбящиеся из воды камни все трое опустились одновременно.

* * *

Мать Барракуда, сопровождаемая свитой из молодых акульщиц, неспешно ступала по дну вдоль коралловых заграждений. Мужчины-дозорные при виде процессии кланялись, Мать Барракуда отвечала легким кивком. Заграждения строились и укреплялись поколениями водников. Они опоясывали сушу и отделяли обитаемые прибрежные воды от населенных морскими чудовищами глубин.

Процессия миновала плантацию донных водорослей, обогнула рыбные вольеры и выбралась к крабовому питомнику как раз к началу утренней кормежки. Мать Барракуда остановилась, благосклонно наблюдая за неторопливо расправляющимися с пищей боевыми крабами. Свита приблизилась, акульщицы, оттолкнувшись от дна, всплыли, чтобы лучше видеть. Восемнадцатилетняя Сайда завороженно смотрела, как хватают запущенную в питомник кормовую рыбу тысячи и тысячи клешней. Боевые крабы были силой, главным оружием водников, грозным и непобедимым.

– Матушка!

Мать Барракуда оглянулась, властным жестом приказала остановиться спешащему к ней дозорному. Сайда вгляделась: молодой Спинорог, пытавшийся ухлестывать за ней со времен прошлогодней Акульей охоты. Сайда пренебрежительно хмыкнула: у ухажера не было никаких шансов. Если она кого и приблизит к себе, это будет гарпунщик, охотник на китов, а не дозорный, планктонщик или какой-нибудь бездельник из крабовой обслуги. Впрочем, зачать от гарпунщика, то есть от ровни себе, мечтает большинство водниц, только вот неробких и сильных мужчин рождается крайне мало.

– Говори, – велела Мать Барракуда дозорному.

– На восходе три человека-птицы взлетели с прибрежных скал, – дозорный развел плавники в стороны и сложился в поклоне. – Летят, направляясь к Острову.

Мать Барракуда удивилась, но внешне осталась невозмутимой. В последний раз крылатых жителей гор она видела полвека назад, когда была еще девчонкой-акульщицей, и Мать Мурена, тогдашняя предводительница, затеяла поход в пресные воды. Они тогда поднялись вверх по реке вдесятером и добрались до самых предгорий. Вернулись не все: стычка с равнинниками на обратном пути унесла шесть жизней…

Мать Барракуда презрительно скривила губы: в те времена равнинники еще были уверены, что властелины мира – они. Береговая война сорокалетней давности с этой уверенностью покончила.

– Сайда, Макрель, – позвала Мать Барракуда. – Поплывете со мной. Приготовьтесь: поднебесники уродливы, и от них смердит, как от каждого, кто живет на суше. Эти трое, однако, явно летят к нам с умыслом. Мы выслушаем их, постарайтесь не выказывать отвращения.

Сайда невольно залюбовалась Матушкой. Подводным языком жестов та владела в совершенстве, с легкостью выражая любые мысли синхронными движениями рук и плавников. Сама Сайда по молодости предпочитала язык надводный, голосовой, хотя для разговора на нем и приходилось всплывать на поверхность.

Мать Барракуда оттолкнулась от дна и неторопливо поплыла по направлению к Острову. Отставая на предписанные ритуалом полтора корпуса, акульщицы последовали за ней.

* * *

У окраины селения Ласка осадила коня. Ее сотня пылила по проселочным дорогам и петляла по лесным тропам вот уже пятые сутки. Всадники подустали, и коням не мешало бы день-другой попастись в лугах, но на отдых времени не было. Общий сбор воевода назначил на послезавтра, и сейчас к предгорьям стекались ополченческие отряды со всех равнинных земель.

В селение сотня въехала на закате. Здесь в избах остались лишь старики и дети, молодежь ушла в ополчение поголовно, как всегда бывало во время войн. Впрочем, о войне Ласка знала лишь со слов деда, да и тот не любил о ней вспоминать. Как и всякий старик, заставший времена, когда на равнины хлынули из прибрежных вод полчища клешнястых чудовищ, погоняемые умостившимися на панцирях бесстыдными уродинами, голыми, словно собирались на случку.

У коновязи Ласка спешилась. К ней, сгорбившись, семенил старик в латаной белесой рубахе, по всему видать, староста.

– Приветствую тебя, сотница.

– Привет и тебе, старик. – Ласка бросила поводья подоспевшему десятнику и шагнула старосте навстречу. – Мы нуждаемся в ночлеге, еды не прошу, питаться будем тем, что осталось в торбах.

Еды в селении не было, как и в любом другом. С тех пор как водники обложили равнины данью, люди жили впроголодь, наедаясь досыта от силы раз пять в году, по праздникам. Ничего, победа над горцами положит голоду конец.

– Дикобраз! Оцелот! – подозвала Ласка обоих полусотников. – Разведите людей по домам.

Она стремительно зашагала к ближайшей избе. Война будет кровопролитной, это понимали все. Поднебесников мало, на земле они неуклюжи, неповоротливы и едва ковыляют на своих коротких слабых ногах. Их изнеженные малахольные женщины не воюют. Но мужчины тверды и отважны, а от пущенных с воздуха отравленных стрел не спасает даже кольчуга.

Так или иначе, война с поднебесниками неизбежна. И не только оттого, что заливные луга и черноземы предгорий жителям равнин необходимы. И даже не оттого, что пограничные селения стонут от разбойничьих ночных налетов, и люди из них бегут, и залежные поля не засеяны. А в основном потому, что перед новой войной против водников следует избавиться от врага в тылу, и это понимает любой ополченец.

С горцами необходимо покончить, пускай это будет стоить жизни множеству равнинников. Пускай даже каждому второму. Да хоть и ей самой.

* * *

Потупив глаза в землю, Сапсан старался не смотреть на голую старую каргу, лохматую, с обвислой морщинистой грудью и дряблым телом. За спиной карги маячили еще две нагие «красотки», и от всей троицы нестерпимо разило несвежим.

– Пойдем, – велел старый Дронго.

Он поднялся и заковылял по прибрежным камням к крошечному галечному пляжу, на котором дожидались водницы. Сапсан, сглотнув, двинулся следом, запах с каждым шагом становился все более отвратительным.

– Приветствую вас, – донесся до Сапсана булькающий надтреснутый голос, глухой, будто карга говорила в сложенные ковшом ладони. – Вы проделали долгий путь. Зачем?

Старый Дронго резко остановился, Сапсан едва не налетел на него. Скосил и быстро отвел глаза – наполовину расправив крылья и гордо задрав голову, старик смотрел на водниц в упор. Ну и выдержка у него, уважительно подумал Сапсан, вновь упершись взглядом в галечную россыпь под ногами.

– Меня зовут Дронго, – представился старый вожак. – Со мной поднебесные воины Сапсан и Зимородок. Могу ли я узнать ваши уважаемые имена?

– Тебе они ни к чему.

Сапсан вздрогнул и наконец поднял глаза. Кровь прилила Дронго к лицу, старческая рука метнулась к заткнутому за пояс кинжалу. И застыла на рукояти. Сапсан вновь позавидовал выдержке вожака: старый Дронго сумел стерпеть оскорбление.

– Как скажешь, – проговорил он медленно. – Ты права: мы проделали неблизкий путь. И мы здесь для того…

В этот момент Сапсан вздрогнул, метнулись за спиной крылья и враз замерли. Замер и он сам. Дронго продолжал говорить, но Сапсан больше его не слышал. По правую руку от уродливой старой карги стояла… он смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд. Белокурая голубоглазая красавица с высокой грудью, впалым животом и…

Сапсан отшатнулся. И с хрящеватыми полупрозрачными плавниками там, где у людей крылья. Взгляд метнулся ниже, на секунду замер на том, что стыдливые и робкие женщины гор прячут под одеянием, прошелся вниз по стройным длинным ногам и застыл на бесформенных, перепончатых утиных ступнях.

– Что с твоим спутником, пришлый? – насмешливо спросила старуха. – Кость проглотил?

Сапсан тряхнул головой, отгоняя морок. Лохматая карга скалилась на него. Рослая черноволосая воительница по левую ее руку хихикала в кулак. А белокурая девушка с высокой грудью, закусив губу, не мигая, смотрела ему в лицо ставшими вдруг огромными глазами цвета полевой незабудки.

Их взгляды встретились, и Сапсан перестал воспринимать окружающее. О чем-то настойчиво и размеренно басил старый Дронго, клокочущий надтреснутый голос ему отвечал, но Сапсан больше не слышал слов, не обонял запахов и не видел ничего вокруг.

Он не знал, сколько времени простоял недвижно. Он пришел в чувство, лишь когда старый Дронго с силой хлопнул его по плечу.

– Что? – вскинулся Сапсан. – Что ты сказал?

Водницы одна за другой уходили по мелководью прочь. Вот присела и скрылась под поверхностью лохматая карга. Изогнулась дугой и с шумом вонзилась в воду рослая. Сапсан подался вперед и, не ухвати его за локоть Зимородок, помчался бы к замершей на отмели, вполоборота оглядывающейся на него белокурой красавице с высокой грудью и полупрозрачными крыльями.

– Плавниками, – вслух сказал, словно сплюнул, Сапсан. – Жабрами, – со злостью добавил он. – Ластами.

Плевать, понял он миг спустя, когда девушка, грациозно качнувшись, ушла под воду. Какая разница, что у нее: плавники или крылья. Она…

– Очнись, – донесся наконец до Сапсана ворчливый голос старого Дронго. – Знал бы, что ты такой чувствительный, взял бы кого-нибудь другого. Что, противно? Тоже мне – вожак стаи. Ладно, можешь проблеваться, только отойди за камни, чтоб эти не увидели.

Сапсан на нетвердых ногах побрел по берегу прочь. Обогнул каменную осыпь, тяжело опустился на землю и закрыл глаза.

«Неужели… – беспорядочно думал он. – Неужели я…»

Ни одна поднебесница подобного остолбенения не вызывала и близко. Даже Чайка, самая смелая, самая отважная из всех, даже красавица Оляпка, даже Пустельга, от которой у него сыновья.

– Что с тобой? – присел рядом на корточки Зимородок.

– Видимо, подурнело от смрада, – солгал Сапсан. – Пора в путь?

– В какой еще путь? – изумился Зимородок.

– Прости. О чем Дронго с ними договорился?

Зимородок укоризненно покачал головой и стал рассказывать. Выяснилось, что просьбу о помощи старая карга обещала обсудить с приятельницами, наверняка такими же уродинами, как сама. Поэтому ночевать предстоит на острове, а завтра карга явится вновь. Но толку точно никакого не будет, да и с чего бы ему быть – что можно ждать от народа, где вожаками голые зловредные старухи поганого вида.

* * *

Сказавшись больной, Сайда улизнула из свиты. Забравшись в самую гущу коралловых насаждений, уселась на рыхлый песок, подтянула к себе колени и, свернувшись в клубок, попыталась выбросить из головы этого мускулистого горбоносого атлета с хищным лицом и властным взглядом. А еще с крыльями за спиной и скрюченными когтистыми пальцами на ногах.

Ничего у Сайды не выходило, чужак упорно не шел из головы. Как он на нее смотрел… Пристально, жадно, безотрывно, словно она застила ему свет. А может, так и было, заполошно думала Сайда. Может, он действительно потерял голову, так же как и она. Сайда вскочила на ноги, заметалась, распугивая снующие между кораллами стайки мелкой рыбешки. Она внезапно представила себя с чужаком, как с мужчиной. Мгновение спустя ее заколотило: вместо ожидаемого отвращения она почувствовала вдруг слабость в низу живота. Ту слабость, о которой рассказывали более опытные подруги и которую сама Сайда не испытывала ни разу.

Она с силой оттолкнулась от дна, всплыла, глотнула черный вечерний воздух. Слабость ушла. Раскинув руки, Сайда легла на спину. Это чудовищно, отчаянно думала она, невозможно, немыслимо. Она мечтает о крылатом уроде, словно о храбреце-гарпунщике, которого готова приблизить к себе.

Он не урод, поняла Сайда мгновением позже и вновь представила себя с чужаком. Слабость тотчас вернулась и пошла гулять внутри ее жаркими волнами. Сайда едва не закричала, сама не зная, от страха или от наслаждения. Выдохнула, перевернулась, головой вниз ушла под воду и, вытянувшись в струну, ни о чем уже больше не думая, стремительно понеслась к острову.

Она ни мгновения не сомневалась, что чужак с хищным лицом ее ждет, и ничуть не удивилась, увидев его, нервно расхаживающего вдоль берега. Полная луна серебрила вздыбившиеся за спиной крылья. Сайда вынырнула, в рост поднялась на мелководье, и чужак, разбрызгивая воду, бросился к ней. С ходу прижал к себе, так крепко, что у нее перехватило дыхание. Отстранил, придержал за талию, и долгое растянувшееся мгновение они смотрели друг другу в глаза, и Сайда вдыхала исходящий от него запах облаков и неба, еще утром казавшийся ей отвратным и гнилостным, а ныне сладостным и пьянящим. А потом чужак стал срывать с себя одежду, и Сайда неумело помогала ему, пока он не стал полностью обнаженным, как она. Тогда он подхватил ее за бедра, рывком приподнял, она закинула руки ему на плечи, и мгновение спустя он с силой надел ее на себя.

Сайда вскрикнула от пробившей ее боли и попыталась вырваться, но крылатый чужак не позволил, удержал ее в мускулистых руках и стал ритмично насаживать на себя, и боль ушла. А затем покачнулась и рухнула с неба луна, и посыпались вслед за ней звезды…

Матери-предводительницы соседних племен прибыли под утро, каждая со своей свитой. Молодые акульщицы привычно сбились вместе посплетничать. Сайда улизнула в водорослевые заросли и по плечи зарылась в песок. То, что произошло этой ночью, до сих пор кружило ей голову и заставляло таиться от сверстниц. Это было постыдно. И это было прекрасно, так прекрасно, как ничто в целом подводном мире.

Сапсан, повторяла Сайда хлесткое, похожее на звук, издаваемый пробившим китовую шкуру гарпуном, имя. Сапсан, Сапсан, Сапсан…

Они расстались еще затемно, когда Сапсана окликнул с берега его сородич. Поднебесник на мгновение выпустил Сайду из рук, обернулся, и она скользнула на глубину. Она не простилась, прощаться было ни к чему, и слова были ни к чему, все, кроме тех немногих, которыми они успели обменяться в перерывах между тем яростно прекрасным, что у них было.

Что же теперь, подытожила наконец разрозненные мысли Сайда. Она перевернулась на спину и рывком села. Если матери-предводительницы откажут чужакам в помощи, то они с Сапсаном больше никогда не увидятся. А возможно, он погибнет, потому что жестокие и многочисленные равнинники затевают войну.

Войну! Сайда вскочила на ноги. Устройство мира было знакомо каждому воднику с детских лет, с первой пары сменившихся перепонок. Три человеческие расы испокон заселяли воду, землю и небо и испокон враждовали друг с другом. Так было до тех пор, пока жадные и жестокие люди равнин не смастерили страшное оружие, которое взорвало мир. Людей в мире почти не осталось, и появились ничьи земли и ничьи воды, бесплодные, мертвые, где ничего не растет и никто не живет. Появились чудовища. Знания предков были утеряны, города, в которых они жили, превращены в прах. Много поколений расы боролись за то, чтобы выжить, и им было не до войн. Но потом люди суши истребили чудовищ, а люди воды отгородились от них, и войны начались вновь. Равнинная раса одерживала в них верх до тех пор, пока водникам не удалось приручить самых страшных чудовищ – исполинских панцирных крабов. С их помощью сорок лет назад водная раса перекроила мир. Крабовые фаланги вторглись на сушу, в Береговой войне разбили ополчение и клешнястым валом прокатились по равнинам, добравшись до самых предгорий. Равнинники были вынуждены заключить позорный мир, с тех пор раса победителей не знает нужды.

Совещание матерей-предводительниц завершилось незадолго до полудня. Едва солнце перевалило через зенит, Сайда вслед за Матерью Барракудой ступила на островную отмель. Трое поднебесников стояли рядом, плечом к плечу, на берегу и ждали, что она скажет. Сайду вновь омыло изнутри сладостной жаркой волной, стоило Сапсану встретить ее взгляд своим.

– Слушайте меня, чужаки, – медленно проговорила Мать Барракуда. – Наши предания говорят, что расы воды и неба никогда не враждовали друг с другом. Но никогда не были и союзниками. Пускай так остается и впредь, воевать за чужой интерес мы не будем. Теперь прощайте.

У Сайды внезапно подломились колени, она бессильно опустилась в воду по пояс.

– Матушка, – едва слышно прошептала Сайда. – Но ведь равнинники истребят их.

Мать Барракуда пожала острыми старческими плечами.

– Нам нет до этого дела, – бросила она и ушла под воду.

* * *

Лагерные костры красными языками сполохов лизали сгущающиеся вечерние сумерки. Исполинскими безмолвными часовыми застыли горы. Там, на отвесных склонах, готовились к войне крылатые стаи. Ласка, ощупывая взглядом острые, словно наконечники копий, вершины, медленно двигалась вдоль костров. Завтра подтянутся последние ополченческие сотни, и воевода отдаст приказ. Предгорья опустели, поднебесники отогнали стада на склоны. Если ополчению удастся прорваться к горным подножиям, обороняющиеся будут вынуждены зарезать овец и коз, и начнется осада – долгая, на измор.

– Ласка!

Сотница обернулась через плечо. Оцелот, рослый, рыжебородый силач и храбрец, ее полусотник и отец двух ее дочерей, манил Ласку рукой. Она нерешительно переступила с ноги на ногу. Приказ о воздержании отдан, за беременность во время войны наказывают, как за трусость – плетьми и позором. Если забеременевшая выдает виновника, то обоих. Желание, однако, раздирало Ласку по ночам, подчас становясь нестерпимым, а Оцелот сильный мужчина, он не потеряет голову и не допустит бесчестья.

Ласка коротко кивнула на чернеющий за лагерными шатрами лес. Оцелот кивнул в ответ, растворился в набухших чернотой сумерках. Когда из-за горных вершин поднялась полная луна, Ласка, намертво стиснув, чтобы не заорать, зубы и вцепившись Оцелоту в плечи, вбирала и вбирала в себя его естество, копьем пронзающее ее нутро и сладостью терзающее сердце…

Она проснулась посреди ночи, осторожно выбралась из мужских объятий, бесшумно поднялась на ноги. Постояла, любуясь залитым лунным светом суровым, мужественным лицом. Нагнувшись, сдула у Оцелота со лба травинку. Счастливо улыбнулась и легко зашагала к лагерю.

* * *

Сапсан оглядел скопившуюся на плоском карнизе стаю. Сорок семь воинов, оставшихся от полутора сотен. В других племенах не лучше – за шесть месяцев осады равнинники выбили две трети способных держать оружие мужчин. Но и сами дальше горных подножий не продвинулись. Семь раз конные и пешие лавины накатывались на склоны. И всякий раз были отбиты и отброшены вспять, так и не добравшись до мест, где заканчивались пастбища и начинались рудные залежи и где, вмурованные в породу, таились кузницы и оружейные мастерские. Сейчас, судя по суете далеко внизу, у подножий готовилась новая атака.

Сапсан кинул взгляд вверх, на гнездовья – прилепившиеся к отвесному склону над головой известняковые хижины, жилые пещеры и гроты. Остались в них лишь женщины, дети и старики. В гнездовьях голод – с гибелью стад не стало молока и сыра, а порции мяса урезаются с каждым днем. Зерно и мука еще есть, но их запасы тоже стремительно тают.

Сапсан с тоской переводил взгляд с одной горной хижины на другую. В каких-то из них были женщины, которых он когда-то любил, а на самом деле лишь думал, что любит. Которые хотели его, отдавались ему и рожали от него сыновей. Ни одна из них не сумела подарить ему того, что он испытал тогда, на островной отмели, с белокурой длинноногой водницей по имени Сайда. И никогда, видимо, не испытает вновь: им не выстоять в этой войне, не уцелеть, всеобщая гибель лишь вопрос времени.

Третьего дня старый Дронго предложил безумный план. Всем вместе сняться с насиженных мест и улететь на ничьи земли, бросив утварь и скарб и забрав с собой лишь то, что можно унести в руках. Отсидеться, сколько возможно, и оттуда нанести по равнинным селениям ответный удар.

– На ничьей земле жить нельзя, – возразил Бекас, вожак стаи из соседнего племени. – Предания говорят, что ничьи земли убивают всякого, кто рискнет задержаться на них.

– У нас нет другого выхода, – насупился старый Дронго. – Если остаться здесь, вскоре всех мужчин уничтожат, а женщины и дети умрут с голоду. Предания много о чем говорят, но они слагались в давние времена. Кто знает, не изменилось ли кое-что с тех пор.

С последним замечанием Сапсан был согласен. Предания были древними, они передавались поднебесниками из уст в уста, из поколения в поколение.

Когда-то, очень давно, человеческая раса была едина. Люди были богаты, могущественны, жили высоко в горах и звались богами. Потом произошел раскол, и боги низвергли с гор самых жадных и жестоких из них. Те заселили равнины, потеряли способность летать и размножились числом несметным. Тогда произошел новый раскол, и победившие в нем равнинники вновь низвергли отколовшихся, на этот раз под воду. Поднебесников по-прежнему почитали и называли богами, но потом та раса, что осталась жить на равнинах, научилась изготовлять оружие, и начались войны. Одна из таких войн взорвала мир и на долгое время погрузила в хаос. После нее и остались земли-убийцы, называемые ничьими – порождающие чудовищ и убивающие людей.

Суета у подножия закончилась. Это было Сапсану знакомо – равнинники построились для атаки. Сейчас там отдадут приказ, и конные отряды метнутся в прорыв вверх по склонам, поддерживаемые сзади пешими ордами.

– Готовьтесь! – хрипло крикнул Сапсан.

Он оглянулся через плечо на напряженные, суровые лица сородичей. Зимородок, Кондор, Вальдшнеп… Кто-то из них умрет еще до полудня. Возможно, с ними умрет и он.

Человеческая масса у подножия пришла в движение. Сапсан дождался, когда передовые отряды преодолели треть расстояния до оружейных мастерских, и, сложив крылья, бросился с карниза вниз.

Он камнем падал на накатывающиеся по вытоптанному войной горному лугу цепи. На расстоянии полета стрелы распластал крылья и сдернул с плеча боевой лук. Стая клином прошла над атакующими, сорок семь отравленных стрел разом обрушились на прикрывшихся щитами всадников. Внизу хватала добычу смерть. Встал на дыбы и сбросил седока конь. Запрокинувшись в седле, сползла на землю черноволосая ополченка. Ткнулся лицом в гриву и выронил не уберегший его щит русый копейщик.

Стая прошла над конными, новый залп проредил цепь наступающих вслед за ними пеших. Сапсан взмыл, увернулся от встречной стрелы, описал петлю и повел сородичей в новый заход. На этот раз смерть не забыла и их. Завертелся в воздухе и рухнул вниз пронзенный метнувшимся от земли копьем Вальдшнеп. Пал на крыло и, теряя высоту, потянул прочь подбитый стрелой Зимородок. Не дотянул, сломался в воздухе и камнем полетел вниз.

Стая вновь взмыла, и Сапсан, наметив себе рослого рыжебородого всадника в голове уцелевшего отряда, выдернул из ножен меч.

* * *

– Матушка!

Мать Барракуда оторвалась от созерцания крабовой кормежки и обернулась к Сайде.

– Матушка, я хотела бы поговорить с тобой наедине.

Мать Барракуда отплыла в сторону.

– В чем дело? – спросила она, окинув акульщицу взглядом и задержав его на мгновение на округлившемся животе.

– У меня будет ребенок, Матушка.

Мать Барракуда пожала плечами. Она не слепая, чтобы не видеть подобных вещей.

– Легких родов, – пожелала Мать Барракуда. – Что-нибудь еще?

– Его отец… – Сайда осеклась и замолчала.

Вот оно что, поняла Мать Барракуда. Она уже забыла, как все это бывает, а у девчонки-несмышленыша первая беременность, и та хочет похвастаться мужчиной, который ее обрюхатил. И наверняка ждет от Матушки бурного восторга по поводу совершенно заурядного жизненного события.

– Кто же он? – вежливо поинтересовалась Мать Барракуда.

– Он, он… – Молодая акульщица замялась. – Он один из тех, кто прилетал на Остров семь месяцев назад. Его зовут Сапсан.

– Что? – опешила Мать Барракуда. – Что ты сказала сейчас?

Девчонка потупилась и не ответила. Мать Барракуда ошеломленно смотрела на нее. Расы не скрещиваются, это она знала точно. На том стоит мир – не скрещиваются даже разные породы рыб, а уж о том, что можно скрестить подводных обитателей с поднебесными, нечего и говорить. Более того – отвращение, которое расы питают друг к другу, само соитие делает невозможным. Мать Барракуда вспомнила историю времен Береговой войны, когда несколько гарпунщиков решили было изнасиловать пленниц. У них ничего не вышло, над гарпунщиками немало после этого потешались.

– Ты шутишь со мной? – строго спросила Мать Барракуда. – Знай, что твои шутки глупы.

– Нет! – девчонка вскинула взгляд. – Клянусь, у меня не было другого мужчины. Матушка, мне страшно подумать, что может произойти из моего чрева.

Мать Барракуда в задумчивости скрестила на груди руки. Если девчонка не врет и зачатие от поднебесника возможно, то… У Матери Барракуды закружилась голова, стоило ей осознать, насколько важно то, о чем она услышала. Было это, однако, невозможно, немыслимо, это противоречило не только преданиям подводного народа, но и самой природе вещей.

– Как это случилось? – бросила Мать Барракуда. – Каким образом этому уроду удалось соединиться с тобой?

– Он не урод, – выпалила в ответ акульщица. – Он, я… Мне кажется, мы с ним полюбили друг друга.

– Что-о-о?! – Мать Барракуда изумленно ахнула. – Ты, девочка, в своем ли уме?

* * *

Ласка приняла на щит пущенную с неба стрелу. Припав к холке, пустила коня в намет навстречу налетающей стае. Поднебесник с искаженным яростью лицом и клинком в отведенной за спину руке несся прямиком на нее. Ласка осадила коня на скаку, вздернула его на дыбы, наотмашь рубанула перед собой. Горец увернулся, взмыл в небо, но на его месте тотчас очутился другой и нанес удар. Завалился на круп зарубленный жеребец, Ласка вылетела из седла, покатилась по лугу. Вскочила на ноги, в десяти шагах слева могучий поднебесник с дерзким и хищным лицом рубился на мечах с Оцелотом. Отбил выпад, клинок вылетел у полусотника из ладони.

– Оцелот! – зашлась в отчаянном крике Ласка. – Оцелот!

Поднебесник взмахнул клинком, развалил Оцелота пополам и взмыл в небо. От горя Ласка на миг потеряла голову, бросилась за ним вслед. Опомнилась, метнулась к жеребцу Оцелота, хрипом заходясь от ярости, вскочила в седло. Мимо промчался конь, волоча за собой запутавшегося в стременах убитого седока.

– Вперед! – хриплым, сорванным голосом закричала Ласка. – Вперед!

Во главе трех десятков всадников и спешащей вслед за ними пехотной полусотни она погнала жеребца вверх по склону. Впереди стая группировалась в воздухе для новой атаки. Ласка плохо помнила, что было дальше. Храпели кони, умирали люди, кто-то истошно орал за спиной «Отбой!», но она, не обращая внимания, гнала и гнала коня.