Текст книги "Наука сознания. Современная теория субъективного опыта"

В случае явного внимания, которое я описал в предыдущей главе, мозг может отслеживать его, наблюдая за определенными частями тела, – скажем, глазными яблоками, которые вращаются и направляются на различные предметы. Но в скрытом внимании не участвуют части тела. Когда скрытое внимание смещается с одного предмета на другой – с яблока на звук, а с него на воспоминание, – не происходит физического движения в пространстве. Но неуловимым образом меняется состояние миллиардов нейронов. На микроскопическом уровне скрытое внимание является тоже физическим процессом, но практичная схема внимания не станет моделировать подробности отдельных нейронов, тормозящих связей, раундов соревнований на выбывание, корковой иерархии или нейронных сетей, распределенных по теменной и лобной долям. Мозгу не нужно знать все мелкие внутренние механистические детали, описанные ранее в этой главе. Чтобы приносить пользу, схема внимания должна отображать нечто упрощенное, сводящееся к практической сущности скрытого внимания.

Вот, наконец, мы и дошли до центрального положения теории. Мы с коллегами предполагаем, что корковая схема внимания имеет определенный вид. Информация, содержащаяся в ней, дает карикатурный пересказ того, как высшие формы коркового внимания завладевают своими предметами. Нет простого физического движения глазного яблока, как в случае явного внимания. Этот карикатурный пересказ описывает сущность, у которой нет конкретного физического воплощения, но есть расположение – где-то внутри вас, там, где она может временно завладевать объектами (яблоками, звуками, мыслями и воспоминаниями), – и которая беспрестанно движется в поиске, захватывая одни объекты и бросая другие. Когда упомянутая эфирная ментальная сущность берется за что-то, она делает это что-то ясным, видимым, несомненно присутствующим для вас, – другими словами, превращает его в опыт, переживание. И от нее есть мощный эффект. Эта сущность позволяет вам понять объект, отозваться на него, поговорить о нем или запомнить его, чтобы иметь возможность действовать в связи с ним позже. Она дает полномочия реагировать.

Эта аморфная сила внутри вас – лишенный подробностей отчет о корковом внимании. Не низкоуровневом, вроде состязания зрительных сигналов в V1, а высшего его уровня, на котором предмет, например яблоко, может победить в корковом Супербоуле и повлиять на поведение.

Когда я спрашиваю: “Каково ваше мысленное отношение к этому яблоку?”, ваши механизмы вербализации могут обратиться к информации, доступной в ваших корковых сетях, – тем сведениям, что достигли глобального рабочего пространства. Я имею в виду не только зрительную информацию о яблоке, но и ту, что находится в схеме внимания и сообщает об аморфной силе внутри вас. Эти два комплекса информации связаны в единое целое, типа полного досье на яблоко в данный конкретный момент. Основываясь на обобщенных данных, вы можете сказать: “Глядя на это яблоко, я мысленно присваиваю, сознательно переживаю его красноту”.

Предположим, я спрошу: “Но что такое сознательное переживание? Каковы его характерные физические свойства?” Вам будет непросто ответить на подобные вопросы. Схема внимания, лишенная подробностей, не содержит никакого описания физических свойств внимания как такового.

Я продолжу вопрошать: “Можете ли вы поцарапать ваше сознательное переживание, чтобы измерить его твердость? Определить его вес? Нагреть и измерить его температуру сгорания? Какие физические измерения вообще можно с ним провести?” Вы, наверное, ответите: “У него нет никаких из перечисленных физических свойств. В каком-то смысле оно нефизическое, или метафизическое. Это просто мысленный опыт – способ моего разума что-то постичь. А вы не знаете, что такое сознание?”

Логически мозг не может сделать утверждение, если в нем не содержится информации, на которой это утверждение основано. Теория схемы внимания обращается к комплексу информации, на котором основано утверждение о субъективном опыте. Поскольку ваш мозг строит схематическую модель коркового внимания, вы знаете, что такое сознание, и считаете, что оно у вас есть. Вы можете отвечать на вопросы о нем, а читая про него книгу вроде этой, вы более-менее представляете себе, о каком свойстве идет речь. Без схемы внимания у вас не было бы информации, необходимой для любого из этих действий, и вы бы не имели понятия, что такое “сознание”.

По моему мнению, теория сознания как схемы внимания несет в себе некоторую неизбежность. Во-первых, мы знаем, что кора пользуется скрытым вниманием. Во-вторых, мы знаем, что ей нужно управлять этим вниманием. В-третьих, мы знаем, что мозгу необходима внутренняя модель внимания, чтобы им управлять. В-четвертых, мы знаем, что подробная, точная внутренняя модель в лучшем случае бесполезна, в худшем же – вредна для работы, поэтому внутренней модели внимания придется отказаться от механистических подробностей. Следовательно, и это в-пятых, схема внимания будет отображать личность как содержащую некую аморфную, нефизическую внутреннюю силу – способность знать, испытывать и реагировать: блуждающий мысленный фокус, суть скрытого внимания без мелких подробностей. Исходя из изначальных утверждений, получается, что, если бы вам нужно было построить исправно работающий мозг с мощным корковым скрытым вниманием, вы бы сконструировали машину, которая, пользуясь созданной в ней информацией, утверждала бы, что обладает нефизическим сознанием.

Эта корковая машина, конечно, не знала бы, что ее субъективный сознательный опыт – конструкт или упрощение. Она бы приняла нефизическую природу сознательного опыта за реальность, поскольку – простите за тавтологию – мозг знает лишь то, что он знает. Он заложник своей информации.

Поразмышляйте обо всех описанных в предыдущих трех главах аспектах функционирования мозга: самих по себе их недостаточно, чтобы объяснить сознание. Сложность – это еще не все. Самый сложный в мире мозг может не содержать информации, относящейся к сознанию. И явного внимания, управляемого тектумом лягушки, недостаточно. Лягушка может поворачивать голову в сторону мухи или хищника, но не иметь в мозге никакой информации о сознании. Но недостаточно и даже более изощренного коркового внимания. Когда информация о яблоке побеждает в корковом соревновании и достигает глобального рабочего пространства, само по себе это состояние не дает сцепления с сознанием. По-прежнему нет логических причин, почему такая машина должна что-то знать о сознании, или считать, что у нее оно есть, или делать о нем утверждения. Нужно еще кое-что. А именно – внутренняя модель, описывающая корковое внимание. Схема внимания выглядит как просто крошечное дополнение, но только с ней у системы есть необходимая информация, чтобы утверждать наличие субъективного опыта. Когда в картине появляется схема внимания, сознание наконец обретает смысл для корковой машины.

Все хотят знать, у каких животных есть сознание. Выше я рассказывал, что отдельные компоненты сознания, возможно, существовали уже полмиллиарда лет назад. На рис. 4.2 показано, как эти компоненты могли в ходе эволюции собираться воедино. Если теория схемы внимания верна, то сознание (в том виде, в котором мы, люди, его понимаем), вероятно, появилось уже давно – примерно 300 млн лет назад. Необходимые для него мозговые структуры начали возникать у рептилий, скорее всего, они есть у птиц и уж точно – у млекопитающих. Эти три группы могут различаться по сложности и разнообразию скрытого внимания и схем внимания, но у всех у них в том или ином виде может наличествовать то, что мы зовем сознанием.

Но я не закончил с эволюцией. Самая человеческая часть еще впереди. Мы не только строим богатые описательные модели самих себя, но и безотчетно приписываем сознание друг другу, создавая социальную экосистему. Мы видим сознание в других людях, домашних животных, игрушках, в обширном и невидимом мире богов и духов, которых проецируем в окружающее нас пространство. В следующей главе я обращусь к этому важнейшему социальному применению сознания, которое так масштабно расширилось у нашего вида.

Глава 5
Социальное сознание

Нам, людям, действительно дано догадываться о душевном состоянии друг друга. Но при этом мы не занимаемся какими-то намеренными наблюдениями, которые можно свести воедино для интеллектуального понимания, что происходит с другими. (Впрочем, иногда мы пытаемся это делать, но не достигаем особых успехов.) Взамен этого у нас есть тщательно настроенная интуиция. Мы словно знаем, что думают и чувствуют другие люди. Иногда это знание так осязаемо, что мы будто напрямую ощущаем мысли и чувства других как некое излучение. Конечно, на самом деле этого не происходит. Но миллионы лет эволюции подарили нам возможность считывать тонкие намеки и строить подробные модели психического состояния друг друга, – причем делаем мы это скорее интуитивно, нежели явно.

Мы приписываем друг другу весь спектр содержаний психического мира: эмоции, намерения, интересы, убеждения. Блистательный в своей сложности процесс воссоздания чужого внутреннего мира называется построением модели психического[92]92
  В русскоязычной научной психологической литературе термин “Theory of Mind” принято переводить как “модель психического”. – Прим. науч. ред.


[Закрыть], или модели психического состояния, Theory of Mind[93]93
  M. J. Doherty, How Children Understand Others’ Thoughts and Feelings (New York: Psychology Press, 2008); U. Frith and C. D. Frith, “Development and Neurophysiology of Mentalizing,” Philosophical Transactions of the Royal Society of London, B, Biological Sciences 358 (2003): 459–73; D. Premack and G. Woodruff, “Does the Chimpanzee Have a Theory of Mind?” Behavioral and Brain Sciences 1 (1978): 515–26.


[Закрыть]. Это не теория в интеллектуальном смысле, это процесс, происходящий автоматически, неизбежно, – мы просто не можем этого не делать. Но в построении моделей психики друг друга особенно важен один компонент: воссоздание чужого внимания.

Как узнать, потянетесь ли вы за этим яблоком, если неизвестно, обратили ли вы на него внимание? И даже если знать, что вы уделили яблоку внимание, разве можно предсказать, что вы дальше скажете или сделаете, если не понимать последствий этого внимания? Мой первый шаг в воссоздании вашего психического мира – понять, что психические процессы могут быть на чем-то сфокусированы, что этот фокус в зависимости от обстоятельств может быть узким или широким, он в состоянии перемещаться от предмета к предмету, у него есть предсказуемые последствия. Без этого никакой модели психического состояния не получится. Мне нужно не просто построить модель содержания психики, мне необходима модель того, что представляет собой эта психика.

Если я стою напротив вас, то вижу, куда вы смотрите. Целая научная область выросла вокруг того, как мозг обрабатывает направление чужого взгляда[94]94
  S. Baron-Cohen, Mindblindness: An Essay on Autism and Theory of Mind (Cambridge, MA: MIT Press, 1997); C. K. Friesen and A. Kingstone, “The Eyes Have it! Reflexive Orienting Is Triggered by Nonpredictive Gaze,” Psychonomic Bulletin and Review 5 (1998): 490–95; E. A. Hoffman and J. V. Haxby, “Distinct Representations of Eye Gaze and Identity in the Distributed Human Neural System for Face Perception,” Nature Neuroscience 3 (2000): 80–84; L. A. Symons, K. Lee, C. C. Cedrone, and M. Nishimura, “What Are You Looking At? Acuity for Triadic Eye Gaze,” Journal of General Psychology 131 (2004): 451–69.


[Закрыть]. Но для воссоздания вашего внутреннего мира мне недостаточно знать, куда направлено ваше явное внимание. Еще нужно разобраться со скрытым. Я должен уловить все возможные подсказки из контекста, в который входят ваши движения, выражение лица, слова и мое знание вас в целом. Не так важно, куда направлен ваш взгляд и видны ли мне ваши глаза, – нужно воссоздать информацию, которая просочилась по вашей корковой иерархии и достигла высших уровней обработки, и понять, как эти высшие уровни обработки могут повлиять на ваше поведение.

Ручаюсь, что никому и никогда при взгляде на другого человека не приходила в голову немедленно интуитивная мысль типа такой: “Корковые зрительные пути моего визави в данный момент вовлечены в обработку множественных стимулов; нейроны, отражающие форму яблока, развили повышенную активность, реагируя на сигналы из зон лобной доли; как следствие этого, повышенная активность нейронов частично затормозила соседние нейронные репрезентации путем латерального торможения, основанного на локальных промежуточных нейронах, которые используют гамма-аминомасляную кислоту в качестве нейромедиатора…” Можно и дальше продолжать в том же духе. Но на самом деле никто никогда не приписывает другому человеку истинное, физиологическое, нейронное внимание. Нам это не нужно, особенно в таких подробностях. Вместо этого мой мозг строит намного более схематическую и эффективную модель. Я интуитивно понимаю: “Прямо сейчас сознание этого человека воспринимает яблоко, у чего может быть много разных последствий”.

Мы снова возвращаемся к сознанию как к упрощенной, практичной модели внимания. Но теперь схема внимания используется в режиме социального интеллекта: мы моделируем не себя, а другого человека.

Салли и Энн пришли в парк с двумя закрытыми корзинами для пикника и расположились на отдых. Через некоторое время Салли убрала свой бутерброд в корзину А и отошла в туалет. Пока ее не было, Энн тайком переложила бутерброд в корзину Б и закрыла крышки обратно. В какую корзину сначала заглянет вернувшаяся Салли в поисках своего бутерброда? Этим простым вопросом привыкли проверять способность человека к построению модели психического состояния другого[95]95
  S. Baron-Cohen, A. M. Leslie, and U. Frith, “Does the Autistic Child Have a ‘Theory of Mind’?” Cognition 21 (1985): 37–46; H. Wimmer and J. Perner, “Beliefs about Beliefs: Representation and Constraining Function of Wrong Beliefs in Young Children’s Understanding of Deception,” Cognition 13 (1983): 103–28.


[Закрыть].

Чтобы пройти этот тест, нужно учитывать сведения, имеющиеся во внутреннем мире Салли. Ее знание о расположении бутерброда верно, когда она кладет его в корзину А, но становится ложным, когда бутерброд перекладывают в корзину Б. Эту задачу невозможно решить без представления о психическом мире Салли как об отдельной сущности, которая содержит информацию (возможно, ложную), определяющую действия девушки. Из-за этого тест иногда называют задачей на понимание ложных убеждений. Правильный ответ: она заглянет в корзинку А и увидит, что ее бутерброд пропал.

Дети младше пяти лет далеко не всегда дают правильный ответ[96]96
  H. M. Wellman, D. Cross, and J. Watson, “Meta-Analysis of Theory-of-Mind Development: The Truth about False Belief,” Child Development 72 (2001): 655–84.


[Закрыть]. В их представлении, если бутерброд в корзине Б, то там Салли и должна его искать. Зачем ей открывать корзину, в которой бутерброда нет? Когда дети перешагивают пятилетний рубеж, их социальное мышление настраивается и задача оказывается для них интуитивно понятной. Когда мы становимся взрослыми, нам обычно уже неплохо удается следить за психическими состояниями других людей.

Некоторые успехи в решении задачи на понимание ложных убеждений показывают и шимпанзе[97]97
  C. Krupenye, F. Kano, S. Hirata, J. Call, and M. Tomasello, “Great Apes Anticipate That Other Individuals Will Act According to False Beliefs,” Science 354 (2016): 110–14.


[Закрыть]. Разыграем перед ними сценарий Энн и Салли. Салли кладет фрукт в коробку, уходит, Энн перекладывает его в другую коробку. Салли возвращается забрать фрукт. По движениям глаз шимпанзе видно, что они больше смотрят на коробку А (в которой оставила фрукт Салли и куда она скорее всего заглянет, вернувшись), чем на коробку Б, в которой на самом деле находится фрукт. Судя по всему, шимпанзе учитывают содержание психики Салли и предвосхищают ее действия.

Похоже, что вороны тоже способны к решению подобных задач[98]98
  N. S. Clayton, “Ways of Thinking: From Crows to Children and Back Again,” Quarterly Journal of Experimental Psychology 68 (2015): 209–41.


[Закрыть]. Они часто прячут пищу, но не любят, когда другие птицы крадут сохраненные ими лакомства. Вот одна птица прячет вкусненькое на глазах у другой. Затем подсматривающая птица улетает. И тогда первая ворона аккуратно перепрятывает еду – наверное, чтобы ее потом не украли. Запасливая птица будто понимает, что вторая ворона подсмотрела, где спрятана еда, – так что, когда она вернется, ее убеждение окажется ложным и она будет искать не там.

В принципе решить задачу на понимание ложных убеждений способны немногие из нечеловекоподобных животных. Даже описанные выше исключения вызывают вопросы. Но, по-моему, было бы преждевременно делать вывод, что у остальных животных отсутствует модель психического состояния. Дело в том, что задача на понимание ложных убеждений – слишком высокая планка. Наблюдать за несколькими коробками с разнообразным содержимым – интеллектуально сложное задание, сравнимое с игрой в наперстки. Неудивительно, что лишь люди способны раз за разом с этим справляться. Меня интересует кое-что попроще: понятие о внутреннем мире. Мы знаем, что у Салли есть внутренний психический мир, а внутренний мир – это нечто, в чем содержится информация и что будет управлять поведением на основании этой информации. Есть ли у других животных такое же интуитивное понимание? Знают ли они, что для другого значит “осознать что-то”?

Ученые, которые изучают поведение животных, предпочитают простые объяснения. Вместо допущения, что у животного есть представление о чужом сознании, проще предположить, что животное попросту выучило набор несложных правил. К примеру, зебре необязательно знать, что ее заметил лев. Ей достаточно просто убегать от всего большого и зубастого. Стимул на входе, реакция на выходе. Если у зебры накоплена достаточно большая база таких ассоциаций, ей удастся выжить. Стоит, однако, отметить, что подобная гипотеза, столь типичная для психологии “стимул-реакция”, на самом деле весьма наивна. Обширная база выученных ассоциаций – не самый простой и не самый эффективный метод ориентирования в сложной среде. С вычислительной точки зрения подход, основанный на моделях, был бы проще, поскольку одна модель может обслуживать большое разнообразие обстоятельств. Для зебры, возможно, окажется проще и вычислительно дешевле построить схематическую модель, в которой у льва есть психическое содержание, туда попадают предметы из окружающего мира, а когда это случается, модели психического мира могут управлять поведением хищника.

Предположение, что зебра “понимает” сознание другого животного, кажется нам неправдоподобным, но это лишь потому, что мы считаем сознание благородной характеристикой – связанной с культурой, присущей исключительно людям. Зебрам не хватает сложности и поэтичности. Но подобные мысли подсовывает нам эго. Я считаю, что сознание – древняя составляющая модели психического состояния, простая и эффективная модель, нужная, чтобы предугадывать поведение других животных, и, скорее всего, она развилась задолго до человечества. Не удивлюсь, если зебры, прочие млекопитающие, птицы и, может быть, даже некоторые рептилии используют этот удобный конструкт – сознание (разной сложности), чтобы предугадать, как себя поведет другой.

Излюбленный стереотип – считать, что высшим сознанием обладаем именно мы, люди. Мы полагаем, что у других животных сознания вообще нет или оно менее развито. Такая точка зрения согласуется с распространенным предположением, что сознание возникает от сложности. Раз среди всех животных именно у человека самые сложные мозги, значит, у него должно быть и самое лучшее сознание. Но из тех умственных талантов, которыми мы любим похваляться, – язык, математика, использование инструментов и т. д. – сознание, пожалуй, самый примитивный и наименее выделяющий нас среди других. Готов признать, что содержание сознания – мысли, идеи, убеждения, озарения, знание о смерти – у людей, вероятно, сложнее, чем у других животных. Но сам факт наличия сознания, способности переживать субъективный опыт чего-либо и приписывать подобный опыт другим – настолько базовая необходимость, что ее могут разделять с нами многие другие представители животного царства. Если теория схемы внимания верна, то сознание точно есть не только у людей.

Если я хочу в чем-то разобраться получше, то обычно нахожу полезным использование инженерного подхода. Давайте продумаем, как бы мы конструировали машину, предсказывающую человеческое поведение в каждый конкретный момент. Это упражнение покажет нам, насколько трудную задачу решает мозг, и в то же время раскроет принципы, лежащие в основе его работы. Оно также укажет направление к дальнейшим главам этой книги, в которых я буду рассуждать, в состоянии ли мы построить искусственное сознание.

Допустим, человек (назовем его Кевином) входит в комнату. Скрытая камера наблюдает за ним, а микрофон подслушивает. Камера и микрофон подключены к компьютерной системе, Предсказателю-5000, задача которой – все время выдавать предсказания того, что Кевин сейчас сделает.

Вот что есть в комнате: на столе в ее центре – пончик, посыпанный сахарной пудрой, ярко освещенный лампой с потолка; лужица воды на полу перед столом; мобильный телефон на полке в углу, где мало света.

Первое задание, которое мы дадим предсказательному устройству, – определить в комнате аффордансы. Термин “аффóрданс” ввел психолог и натуралист Джеймс Гибсон в 1970-х гг.[99]99
  J. J. Gibson, The Ecological Approach to Visual Perception (Boston: Houghton Mifflin Harcourt, 1979).


[Закрыть] Он понял, что, когда человек или животное смотрят на мир, настоящая задача их зрительной системы – не вобрать в себя мир таким, какой он есть (будто фотографируя), а определить возможности для действий. Подобные возможности он назвал аффордансами. Муха создает аффорданс для лягушки: муху можно поймать и съесть. Ветка дает аффорданс птице: на ветку можно сесть. Дверная ручка – аффорданс для человека: ее можно повернуть.

Сразу видна колоссальная сложность задачи – построить работающий механизм предсказания поведения. Предсказателю-5000 нужно знание человеческого поведения, чтобы увидеть человека, увидеть лужу – и извлечь информацию о том, что тот способен переступить через лужу. Представьте, что эта задача повторяется для каждого объекта, который может встретиться человеку. Эффективное устройство предсказания должно иметь обширные знания о повадках людей. Хотя такое знание в принципе не слишком сложно воплотить в искусственном интеллекте (это вопрос распознавания объектов и ассоциирования их с возможными действиями), но нужно же выучить огромное количество ассоциаций.

Чтобы дополнительно усложнить Предсказателю-5000 задачу, добавлю, что у каждого объекта может быть много аффордансов. Обстановка комнаты на первый взгляд кажется спартанской – всего-то три предмета, – но в ней скрывается огромный набор возможностей. Кевин может переступить через лужу, шлепнуть по ней (чтобы разбрызгать воду), достать платок и вытереть ее. Он может в гневе перевернуть стол, или аккуратно передвинуть его в другую часть комнаты, или залезть на него, или спрятаться под ним. Он может взять пончик и съесть его, или же бросить на пол и растоптать, либо, забавляясь, приложить к глазу и посмотреть сквозь дырку, как в монокль. Он может взять телефон и попробовать позвонить, или исподтишка припрятать телефон в карман, или просто подойти к телефону и рассматривать его. Механизм предсказания сталкивается с огромным количеством возможных аффордансов.

Упростим задачу и дадим Предсказателю-5000 некоторую информацию об априорной вероятности – общее знание о том, как ведет себя среднестатистический человек. Большинство людей не шлепают по лужам, не переворачивают столы и не топчут пончики. Это события низкой вероятности. Намного выше вероятность того, что человек переступит через лужу и съест пончик. Имея достаточно данных о поведении людей, мы можем вычислить вероятность того, что “усредненный” человек поступит так-то или так-то, встретив на пути лужу или увидев пончик.

Но предсказательный механизм не заработает даже после того, как мы загрузим в машину все эти справочные сведения. Информация, имеющаяся у нас, описывает стандартного, обычного человека. Мы не знаем, как поведет себя в данном случае конкретный экземпляр, Кевин. Давайте еще поможем Предсказателю-5000 и дадим ему совокупный инструментарий традиционной модели психического состояния. Например, если мы знаем, что Кевин десять часов не ел, можно предположить повышенную вероятность пожирания пончика. Если знать, что у него диабет, можно предположить, что пончик он есть не станет. Если известно, что у Кевина проблемы с самоконтролем или он сильно рассержен, можно предположить, что повышена вероятность топанья по луже. Уже упоминавшийся философ Дэниел Деннет называет такие знания о человеке интенциональными установками[100]100
  D. C. Dennett, The Intentional Stance (Cambridge, MA: Bradford Books/MIT Press, 1987).


[Закрыть]. Глядя на других, мы всегда автоматически задаем себе вопрос: “Могу ли я разгадать мотивацию этого человека, чтобы предсказать, что он будет делать дальше?”

В последнее время исследователи стали строить искусственные системы в попытке решить задачу предсказания поведения, используя интенциональные установки[101]101
  C. L. Baker, R. Saxe, and J. B. Tenenbaum, “Action Understanding as Inverse Planning,” Cognition 113 (2009): 329–49; N. C. Rabinowitz, F. Perbet, F. Song, C. Zhang, S. M. Ali Eslami, and M. Botvinick, “Machine Theory of Mind,” Computer Science arXiv (2017): 1802.007740; R. Saxe and S. D. Houlihan, “Formalizing Emotion Concepts within a Bayesian Model of Theory of Mind,” Current Opinion in Psychology 17 (2017): 15–21.


[Закрыть]. Чтобы угадать чью-то такую установку, предположительно требуется накопить затейливые знания о человеческой природе – о типичных мотивациях и особенно о выражении эмоций через мимику. Однако я хочу отойти от интенциональных установок и обратить внимание на кое-что попроще, но, как мне кажется, принципиально более важное.

Предположим, я возьму доступную статистическую информацию о человеческом поведении в целом, добавлю к ней сведения о конкретном Кевине и его особой интенциональной установке на сегодняшнее утро и все это загружу в общий набор цифр. Тогда можно будет вычислить вероятность реализации каждого аффорданса в комнате. Съесть пончик: 30 %. Осторожно переступить через лужу: 50 %. Забрать чей-то забытый на полке телефон: 3 %. Я проделал всю подготовительную работу, которая обычно считается сущностью социального познания, и выдал эту информацию Предсказателю-5000. Кажется, я выполнил за него его должностные обязанности.

Тем не менее даже со всей этой загруженной в нее полезной информацией машина все еще не в силах предсказать поведение Кевина в каждый конкретный момент. Ей нужны данные по определяющей скрытой переменной, которая варьирует во времени: куда Кевин направляет внимание. Ресурсы Кевина по обработке данных постоянно перемещаются, двигаются по комнате. В результате этого вероятности действий с пончиком, лужей и телефоном постоянно меняются.

Вот, скажем, пончик. Априорная вероятность того, что его бросят на пол и растопчут, настолько мала, что предсказательный механизм отбрасывает этот вариант. Так же как и вариант с пончиком в роли монокля. Нам остается лишь один реалистичный вероятный аффорданс: пончик съедят. Но вероятность этого действия меняется во времени. Чтобы попытаться ее предсказать, понадобится немножко математики: я воспользуюсь системой, которая называется байесовской статистикой. Если вы математикой не интересуетесь, пропустите эту часть, но я обещаю объяснить как можно проще.

Предположим, что, с учетом всех наших знаний о людях в целом и о Кевине в частности, мы считаем вероятность поедания пончика равной примерно 30 %. Это число называется априорной вероятностью: именно его мы загрузили в нашего Предсказателя. Обозначим это число P_{априори}. Теперь предположим, что машина высчитала второе число, которое тоже лежит между 0 и 100 %, – примерную оценку объема внимания, которое Кевин направляет на пончик. Назовем это число C₁, где индекс 1 означает объект 1 – пончик. Позже мы рассмотрим C₂ и C₃, говоря об объеме внимания, которое Кевин обратит на лужу и телефон. С₁ постоянно меняется во времени. Бóльшую его часть Кевин обращает на пончик мало внимания и значение C₁ близко к нулю. Иногда внимание к пончику может усилиться, и C₁ чуть возрастет; или же почти все внимание обратится к пончику, и тогда C₁ временно окажется близко к отметке 100 %.

Чем больше внимания Кевин обращает на пончик (т. е. чем выше значение C₁), тем больше вероятность, что он с ним как-то поступит. C₁ – что-то вроде разрешительной переменной, которая открывает возможности к действию. Сейчас будет единственное уравнение, которым я вас нагружу. Допустим, вы спросили Предсказатель-5000: “Какова вероятность в этот конкретный момент времени (назовем ее P_{действия}), что Кевин съест пончик?”

Машина оценивает эту вероятность с помощью простого вычисления:

P_{действия} = C₁ × P_{априори}.

Вот и все. Умножьте априорную вероятность на предполагаемый объем внимания – и вы сможете предсказать поведение Кевина в каждый конкретный момент. Пока он не уделяет внимания пончику, C₁ = 0, а значит, и P_{действия} = 0, и машина предсказывает, что сейчас есть он не будет. По мере того как внимание к пончику возрастает, возрастает и оценочная вероятность того, что Кевин его съест. Но даже на пике внимания вероятность поедания лакомства никогда не превысит P_{априори}, которая может быть не так уж и велика, – просто потому, что люди в принципе не так часто хватают и съедают случайно попавшиеся им на глаза пончики. Когда внимание к пончику снова падает, стремится к нулю и вероятность его поедания. Удобство таких вычислений в том, что они применяют стандартный подход к построению модели психического состояния (который требует рассматривать один за другим статичные моменты во времени: если дать Кевину пончик, съест ли он его?) и помещают его в систему, которая способна учитывать динамические изменения внимания во времени.

Задача машины – оценивать постоянно меняющееся число C₁. Но наше искусственное предсказательное устройство не имеет прямого доступа к мозгу Кевина. Внимание исследуемого – результат ряда сложнейших нейронных взаимодействий, спрятанных в его черепной коробке. Машина всего лишь направляет на Кевина камеру и микрофон. Ей нужны какие-то простые правила, которые могут превратить данные ограниченных наблюдений в оценку состояния внимания Кевина.

Чтобы помочь нашей машине, привлечем некоторые хорошо обоснованные научные данные о том, как работает внимание. Во-первых, пончик белого цвета и расположен под яркой лампой: это стимул перцептивно значимый, он бросается в глаза. Пончик высокой насыщенности означает, что Кевин с большей вероятностью обратит на него внимание. Следовательно, машина может повысить оценочную величину C₁. Во-вторых, пончик – единственный предмет на столе, а внимание находится в обратной зависимости от зашумленности, или зрительной конкуренции. На основе этой подсказки машина опять же может повысить оценку C₁. В-третьих, полезную информацию дает направление взгляда Кевина. Взгляд – не точный индикатор, Кевин может смотреть прямо на пончик, но думать о чем-то другом – скажем, прислушиваться к шуму из коридора или строить планы на завтра. Но в общем и целом, если вы хотите оценить чье-то внимание, направление взгляда стоит учитывать. В-четвертых, подсказкой способно оказаться выражение лица. Если взгляд останавливается на пончике и лицо быстро меняет выражение с нейтрального на более сосредоточенное, – у машины есть все основания, чтобы вычислить резкое повышение значения C₁.

Учитывая все эти данные – взаимосвязь внимания с насыщенностью стимула, зашумленностью среды, направлением взгляда и выражением лица, – машина может оценить меняющееся во времени значение С₁, объем ресурсов обработки, которые Кевин направляет на объект 1. Эта оценка меняется во времени по мере того, как наше устройство получает новые сведения. Используя значение C₁, машина может для каждого момента времени вычислить вероятность того, что Кевин съест пончик: сейчас – может быть; сейчас – нет; точно нет; нет; сейчас – опять готов.

История становится еще интереснее, когда мы вспоминаем, что в комнате есть и другие объекты. Скажем, лужа на полу. Машина вычисляет значение C₂, отражающее оценку объема внимания, которое Кевин уделяет объекту 2. Лужа находится не в самой очевидной позиции. Она в тени стола, поэтому не бликует на свету. Другими словами, этот стимул не перцептивно значимый. Предположим, Кевин не направит взгляд на пол. Пока еще остается вероятность, что он заметит лужу периферическим зрением, но в первом приближении Предсказатель может обоснованно оценить значение C₂ как низкое – т. е. малую вероятность того, что Кевин перешагнет через лужу по дороге к столу. Если он не обратит на нее внимания, то прямо туда и угодит.