Текст книги "Степные рубежи России"

Религия

Вскоре после падения Византии под ударом турок в 1453 году московский царь оказался единственным суверенным монархом православного христианского государства. Лишь в 1589 году, после весьма долгих дипломатических усилий, Москва сумела добиться согласия других православных патриархов на то, чтобы царь назначал своего собственного патриарха, независимого от них. В следующем году находчивые русские посланцы к грузинскому царю расписали все в совершенно иных красках. По версии послов, константинопольский патриарх Иеремия приехал в Москву, чтобы умолять царя от собственного лица и от лица патриархов Антиохийского, Александрийского и Иерусалимского назначить в России собственного папу взамен еретического папы в Риме. Они все будут молить Бога помочь царю освободить христиан и одолеть мусульман[82]82
  Сношения России с Кавказом. № 12. С. 208.


[Закрыть].

Сообщение послов отражает тщеславие Москвы, а также ее взгляд на мир и ее политику. Подразумевалось, что православные патриархи, подобно коренным жителям региона, будут бить челом верховному правителю, дабы он благосклонно отнесся к их смиренным ходатайствам. Московский царь и московский патриарх имели бесконечную власть, а освобождение других православных христианских братьев руками Москвы было только делом времени. Сколь бы отличной ни была реальность, официальная московская риторика ее удачно маскировала.

Даже до взлета православной христианской Московии, с ее версией божественной миссии, казавшиеся безликими степные просторы, «дикое поле», отделяли христиан от мусульман и крестьян от кочевников. Не случайно само русское слово «крестьянин» имело двойное значение. К концу XVIII века, когда «дикое поле» стало более «цивилизованным и христианским», религиозное противостояние еще больше утвердилось.

Конечно, с обеих сторон звучали призывы к религиозной солидарности, на самом деле исходившие из сиюминутных политических соображений. В 1487 году хан Золотой Орды упрекал Нур-Девлета, брата крымского хана Менгли Гирея, за то, что тот служит великому князю. Он пригласил его присоединиться к Орде, потому что, по его словам, «ты живешь промеж неверных, непригож ся видеть так»[83]83
  СИРИО. Т. 41. № 19. С. 69.


[Закрыть]. Столетием позже крымский хан Мухаммед Гирей использовал тот же самый аргумент в письме к ногайцам, приглашая их принять участие в его походе против шиитов в Сефевидской Персии, поскольку ему подобает вместе с ними бороться за дело ислама. Впрочем, как будто понимая, что одной ссылки на религию недостаточно, он предложил деньги за этот поход и пообещал им снабжение от османского султана[84]84
  РГАДА. Ф. 127. Оп. 1. Ногайские дела. 1579. Кн. 9. С. 95–96.


[Закрыть].

Турки и крымские татары неоднократно стремились объединить мусульман – ногайцев, казахов, каракалпаков и башкир – в широкую антирусскую коалицию. В не получившем подтверждения докладе описывалась первая подобная попытка, якобы предпринятая османским султаном Сулейманом Великолепным в письме, отправленном им ногайскому мирзе Исмаилу в 1551 году. Султан, как сообщалось, обвинил Ивана IV в высокомерии и надменности по отношению к мусульманам и посетовал на войну Ивана с Казанью и на его власть над степью и реками, на которые заявлял претензии сам Сулейман. В письме звучал призыв к исламской солидарности: «А ведь-де наша ж вера бусурманская. И мы-де смолылись все бусурмане, и станем от нево боронитца за один. Ведь-де ведаете, что ныне на Крыме мой посажен царь, как ему велю, так делает. Из Астарахани присылали жо ко мне царя просить. ‹…› И ты бы, Исмаил мирза, дружбу мне свою учинил великую, чтобы еси поберег Казани, людей своих послал на помочь Казани, до куды яз царя пришлю. Да ты бы, Исмаил мирза, пособил моему городу Озову от царя Ивана казаков. И станешь пособлять; и яз-де тебя на Озове царем учиню»[85]85
  ПДРВ. Т. 8. С. 266–267; Khodarkovsky М. Where Two Worlds Met. Р. 98, 113, 145–146.


[Закрыть].

Но религиозные разногласия не могли предотвратить сотрудничество между христианской Москвой и ее мусульманскими соседями, и призывы единоверцев часто играли второстепенную роль по сравнению с более срочными политическими и военными целями. Письма ногайских вождей Ивану IV часто начинались со следующих уважительных слов: «Бог сотворил вас христьяны, а нас сотворил мусулманы», указывавших на то, что религиозные разногласия не должны мешать русско-ногайскому союзу[86]86
  ПДРВ. Т. 8. С. 102–103, 233, 270.


[Закрыть]. Когда сложившаяся ситуация требовала лести, ногайские правители, вопреки всякой сообразности, называли царя «всево хрестьянства государем» и даже потомком Чингисхана[87]87
  Там же. Т. 8. С. 316–317. Более подробно этот вопрос рассматривается в параграфе «Идеология и дипломатия».


[Закрыть]. В конечном счете, впрочем, московский правитель оставался неверным, и Белек-Булат-мирза откровенно высказал это в письме к царю. Его письмо началось такими словами, одновременно учтивыми и снисходительными: «Хотя он нечестив, а мы хотя мусулманы; кой же есмя в своей вере» (хотя Иван IV неверный, а мы мусульмане, у каждого своя вера)[88]88
  Там же. Т. 9. С. 17.


[Закрыть].

Москва не собиралась обсуждать, кто является неверным и чья вера выше. Крестоносный дух Москвы явствует из документа 1552 года, в котором митрополит Макарий благословлял Ивана IV и его «христолюбивое воинство» на бой против казанских татар, «твоих изменников и отступников, иже всегда неповинне проливающих кровь християнскую и оскверняющих и разоряющих святые церкви»[89]89
  Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссиею (далее АИ): В 5 т. СПб., 1841–1843. Т. 1. № 160. С. 291.


[Закрыть]. Завоевание этим христолюбивым воинством Казани и Астрахани еще больше укрепило религиозную рознь между христианской Московией и ее нехристианскими соседями.

Впрочем, христианская солидарность все равно играла вторую скрипку по сравнению с геополитическими интересами Москвы. Подобно русским князьям, никогда не стеснявшимся использовать монголов против своих соперников, Москва обращалась к услугам своих нехристианских народов в войнах против христианских монархов Запада. Незадолго до подписания Андрусовского перемирия с Польшей в 1667 году царь написал польскому королю письмо с призывом заключить мир, поскольку оба разделяют единую христианскую веру. Возможно, слова царя прозвучали столь лицемерно, что король ответил с иронией: сначала, сказал он, необходимо посовещаться с крымским ханом[90]90
  Российская Академия наук. Архив. Ф. 1714. Оп. 1. Новосельский А. А. № 66. Л. 105.


[Закрыть].

Продвижение московитов на Северный Кавказ, где позади линии, разделявшей христианство и ислам, можно было найти других православных христиан, служит живейшей иллюстрацией взаимодействия религии и политики. C середины XVI века, когда Россия пришла в этот регион, христианская идентичность Российского государства играла важнейшую роль в его экспансионизме. Единственные христиане с государственным образованием, оказавшиеся по ту сторону границы, были грузины. Окруженные мусульманскими народами Кавказа и вынужденные платить дань то персам, то туркам, грузины часто жаловались на надругательства над христианством, чтобы добиться помощи русских. Они просили Москву избавить их от турок, захвативших значительную часть их земли, а также от шамхала и его людей, которых они называли «неверные собаки горские люди Шамкалски тадбою крестьян ночью пленит и ясыри в полон ведут да от хрестьянские веры в бусурманскую веру нудят христиан»[91]91
  Сношения России с Кавказом. № 6. С. 53–62. С аналогичным призывом обратился армянский епископ Мартин, просивший защитить дербентских армян, которых, по их словам, насильственно обращали в ислам; см.: Центральный государственный военно-исторический архив (далее ЦГВИА). Ф. ВУА. Д. 18472. Л. 3. Как грузины, так и армяне искали защиты у России; см.: Suny R. G. The Making of the Georgian Nation. Bloomington: Indiana University Press, 1988. P. 56–59.


[Закрыть].

Христиане были не единственными, кто обращался к могущественным единоверцам за помощью и вмешательством. В то время как грузины умоляли Россию о помощи, дагестанский шамхал, встревоженный быстрым продвижением русских в регионе, писал в 1589 году османскому султану. Он рассказывал, как русские захватили его реку, построили крепость и готовятся послать против него большую армию. Он предупреждал, что русские завоюют его страну и обратят его народ в христианство, и «Дербени твоей и Шамахе и Ширвани и Гонже и всем городом, что ты поимал у Кизылбашского [персидского шаха] и у Семена Олександрова зятя [грузинского царя] – как устояти? Все те городы будут за царем за Московским; а бусурман в тех городех высекут – и за те души Богу тебе ж ответ дати. А как те городы поемлет, а государева рать будет в соединенье с Кизылбашским шахом и с Олександром царем и с Семеном Олександровым зятем, – и ты не удержишь тое рати и до Царягорода. И толко та рать придет на Царьгород с сее стороны, а фрянки и Шпанской король [короли Франции и Испании] придут з другие стороны, – и тебе как усидети и самому в Царегороде? Поймают тебя, а бусурман всех высекут, а иных в свою веру крестьянскую приведут – и наша бусурманская вера вся розоритца от тебя, толко [если] не вступишся за нас»[92]92
  Сношения России с Кавказом. № 12. С. 203. Шамхал вновь обратился к султану через сто с лишним лет после того, как в 1696 году русские взяли Азов, самую значительную османскую крепость в регионе. Шамхал попросил прислать ему османские войска, пушки и боеприпасы, чтобы выбить русских из новопостроенной крепости Татартуп на берегу реки Терек в Кабарде. Султан отправил войско, но куда меньшее, чем рассчитывал шамхал. Так и не достигнув Кабарды, войско разместилось в недавно построенной османской крепости Ачу в устье Кубани; см.: Fındıklılı, Silahdar Mehmed Ağa. Nusretnâme / Еd. İ. Parmaksızoğlu: 2 vols. Istanbul, 1962–1966. Vol. 1. P. 323–324. В 1750‐е, поняв, что на султана рассчитывать бесполезно, шамхал одновременно обратился за покровительством к Персии и России; см.: Бутков П. Г. Материалы для новой истории Кавказа, с 1722 по 1803 год: В 3 т. СПб., 1869. Т. 1. С. 254. В 1770–1780‐е годы, оказавшись перед лицом русско-грузинского союза, правители Дагестана и Азербайджана вновь обратились за помощью к Стамбулу; см.: Başbakanlık Arşivi. Istanbul, Hatti Hümayun Tasnifi. № 73, 94; Osmanlı Devleti ile Azerbaycan Türk. Hanlıkları arasındaki Münasebetlere Dair Arşiv Belgeleri. 1578–1914. Ankara, 1992. Vol. 1. P. 62–93. Такое же беспокойство испытывали ногайцы, столкнувшись с экспансией России в Поволжье. ПДРВ. Т. 9. С. 267.


[Закрыть].

В то время, когда между религией и государственным суверенитетом не было четкой границы, да и невозможно ее было провести, важнейшие государства региона часто заявляли претензии на земли и народы, исходя из общей религии. Русские послы всегда были готовы заявить о российском суверенитете над Западной Грузией, потому что «Иверская земля изначала православные хрестьянские веры греческого закона». Они слышали аналогичные аргументы от турок, настаивавших, что черкесы и кумыки – мусульмане, а следовательно, подданные Османской империи[93]93
  Кабардино-русские отношения. Т. 1. № 6. С. 14–15; № 12. С. 23–25; Сношения России с Кавказом. № 33. С. 572.


[Закрыть]. В 1645 году один из правителей Южного Дагестана, уцмий Кайтагский, отвергнув притязания Москвы на то, что два правителя в Северном Дагестане являются российскими подданными, недвусмысленно высказал свой взгляд на вещи: «И вам буди ведомо: Казаналп и Бурак мусульманы, а мусульманом у хрестьянского государя как в холопех быть, они холопи государя нашего шаховы»[94]94
  Русско-дагестанские отношения XVII – первой четверти XVIII в.: Документы и материалы. Махачкала: Дагестанское кн. изд-во, 1958. № 79. С. 174.


[Закрыть].

Конечно, подобная бескомпромиссная риторика была своекорыстной и лживой одновременно. К середине XVII века многие мусульмане оказались в пределах Российского государства, а многие христиане стали подданными Османской империи. Многочисленные требования крымских ханов вернуть им Казань и Астрахань, потому что два ханства были мусульманскими со стародавних времен и принадлежали династии крымских ханов, были неубедительны для Москвы[95]95
  РГАДА. Ф. 123. Крымские дела. Кн. 13. 1567; Щербатов М. М., кн. История Российская: В 11 т. СПб.: Имп. Академия наук, 1789. Т. 5. Ч. 2. С. 54.


[Закрыть].

Невзирая на всю риторическую мощь религиозных призывов, подобную солидарность часто приносили в жертву более прагматическим нуждам. К примеру, грузины, чтобы получить помощь Москвы против шамхала, чьи регулярные набеги разоряли грузинские деревни, непрестанно жаловались, что христианство попрано и страдает. Но когда военной помощи не было, грузины не колеблясь сотрудничали с персами или турками. Лучшими информаторами России среди местного населения нередко были представители исламского духовенства. Наконец, как христиане, так и мусульмане использовали пилигримов в качестве шпионов, а вопросы веры – как прикрытие для политических целей[96]96
  Казахско-русские отношения в XVI–XVIII вв. № 88. С. 211; Khodarkovsky М. Where Two Worlds Met. Р. 182, 193; Сношения России с Кавказом. № 4. С. 26–27, 37. В 1775 году российский чиновник в Астрахани предложил под предлогом защиты веры и восстановления разрушенных церквей начать заселение города Татартуп, стратегически расположенного рядом с Грузией, что позволило бы лучше контролировать Кабарду; см.: Кабардино-русские отношения. Т. 2. № 220. С. 314.


[Закрыть].

Религиозные и политические соображения приводили к постоянным столкновениям и порой затрудняли примирение. Во время российского вторжения в Дагестан в 1722 году крымский хан писал шамхалу Адиль-Гирею, чтобы тот не верил словам московитов, а вместо этого объединил всех мусульман против неверных во имя ислама[97]97
  Русско-дагестанские отношения. № 131. С. 261–262.


[Закрыть]. Пятнадцатью годами позже, вскоре после того как дагестанский правитель Эндери был вынужден поклясться в верности России, он получил инструкцию отправить свои войска на войну России против Османской империи. Он ответил, что ему неприлично помогать гяурскому царю против царя мусульманского[98]98
  РГАДА. Ф. 248. Оп. 113. Д. 1257. Л. 14 об.


[Закрыть].

Все региональные державы – Россия, Османская империя и Персия – использовали религию для геополитических целей. Часто сообщалось, что на Кавказе появились турецкие агенты с письмами от султана, призывавшими местное население взбунтоваться против притеснений со стороны русских. Петербург тоже посылал своих агентов к христианам, жившим под властью турок или персов, подстрекая их к восстаниям. В 1724 году русские агенты были отправлены к армянам Карабаха и Карадага, чтобы убедить их, что империя их защитит, если они пожелают избавиться от персидского ига[99]99
  ЦГВИА. Ф. 52. Оп. 1. Д. 350. Ч. 4; Д. 72. Ч. 1. Л. 1.


[Закрыть].

По факту другие мусульмане большую часть времени находились дальше, чем русские, и самые различные правители региона добивались помощи от «гяурской» России против своих местных соперников-мусульман, с которыми они вели нескончаемые междоусобные войны. Самой по себе исламской идентичности было недостаточно для объединения народов Кавказа, и это стало еще более очевидно в 1780‐е годы, в ходе первого крупного восстания против русских под предводительством шейха Мансура. В ходе этого восстания один исламский клирик написал российским властям и предложил убить Мансура, если ему выплатят 2000 рублей и сохранят его имя в тайне. Российские власти сочли предложение достаточно внушающим доверие, чтобы заплатить духовному лицу 500 рублей аванса за предложенное убийство. Другие отказывались присоединиться к восстанию: авары подтвердили свою верность России, а кабардинцы приняли решение сохранить нейтралитет[100]100
  Там же. Д. 72. Ч. 1. Л. 197, 203 об.


[Закрыть].

Кабардинским аристократам часто была нужна русская помощь против разрушительных набегов их единоверцев из Крыма и Северо-Восточного Кавказа. Василий Бакунин, проницательный и знающий русский чиновник на Кавказе, в 1748 году успокоил правительство, что у кабардинцев нет иного выбора, кроме как быть в добрых отношениях с Россией. Он сообщил, что, хотя кабардинцы практикуют ту же религию, что и крымские татары и кубанские ногайцы, они часто страдают от их набегов и никогда не покинут Кабарду, чтобы поселиться на другом берегу Кубани и стать крымскими подданными[101]101
  Кабардино-русские отношения. Т. 2. № 119. С. 161.


[Закрыть].

Ярким примером крымско-кабардинских отношений служит одна история. Став в 1708 году крымским ханом, Каплан Гирей потребовал, чтобы к его двору было доставлено 3 тысячи кабардинских рабов (есир, ясырь) в честь его восшествия на престол. Таков был древний обычай в регионе, традиционно служившем главным поставщиком рабов в Крымское ханство и Османскую империю. Кабардинцы ответили, что в былые годы крымский хан сменялся раз в пятнадцать – двадцать лет. Теперь же, в силу общей неустойчивости крымской политической ситуации, чуть ли не каждый год на престоле оказывается новый хан, и кабардинцы не в состоянии предоставлять столь многих рабов столь часто. Они добавили, что большинство кабардинцев приняли ислам, что их дети учатся в деревенских школах и мечетях, и «разве можем мы посылать эту молодежь в рабство, как если б они были какими-нибудь неверными?». Но призыв к мусульманской чуткости не сработал. Вскоре после этого армия Каплана Гирея вторглась в Кабарду. Кабардинцы пообещали вручить рабов, но затем обманули крымских татар и уничтожили все их войско. Каплан Гирей еле-еле избежал плена, нашел убежище среди ногайцев и так и не вернулся в Крым[102]102
  Fındıklılı, Silahdar Mehmed Ağa. Nusretnâme. Vol. 2. P. 247. Несмотря на эту победу, кабардинцы были вынуждены в скором времени возобновить выплату дани рабами. Кабардинская знать немало сетовала на неспособность России защитить Кабарду от нашествий крымских татар; см.: Астраханский областной государственный архив (далее АОГА). Ф. 394. Оп. 2; Астраханская губернская канцелярия. Д. 12. Л. 100–103. В 1755 году кабардинцы вновь отказались предоставить рабов Крымскому ханству; см.: Центральний державний iсторичний архiв Украïни в мiстi Киiвi. Ф. 59. Оп. 1. Д. 2668. Л. 6.


[Закрыть].

Несмотря на разногласия среди нерусских народов, имперские чиновники продолжали считать, что религиозная идентичность или отсутствие таковой у местного населения диктует их поведение и их мораль. В начале XVI века русские чиновники объясняли неспособность местных жителей соблюдать клятву верности тем, что они мусульмане и, стало быть, не заслуживают доверия[103]103
  Сношения России с Кавказом. № 20. С. 305. Об обращении в христианство см. главу 4.


[Закрыть]. Двумя столетиями позже генерал-губернатор П. С. Потемкин пришел к прямо противоположному выводу, доложив в 1784 году, что коварная природа кабардинцев связана с их недостаточным пониманием догматов ислама[104]104
  Кабардино-русские отношения. Т. 2. № 256. С. 360, 362.


[Закрыть].

Действительно, к концу XVIII века российские власти начали видеть в исламе средство для борьбы с языческим варварством и лучший способ укротить нехристианских подданных и сделать их частью империи. В 1780‐е годы Екатерина II предложила опираться на пророссийское исламское духовенство в распространении ислама среди казахов в противовес исламскому духовенству Бухары и Хивы. Поскольку казахи были незнакомы с самыми базовыми исламскими обрядами и считались слишком дикими и невежественными для обращения в христианство, Екатерина полагала, что они будут более покорными и цивилизованными, если для начала станут добрыми мусульманами[105]105
  Казахско-русские отношения в XVIII–XIX вв. № 70. С. 129–130; Дневные записки путешествия капитана Николая Рычкова. С. 26.


[Закрыть]. План императрицы состоял в том, чтобы набрать лояльных мулл среди казанских татар, обеспечить их наличностью и отправить к казахам «к удержанию киргисцев в верности к нам, и к удалению их от набегов и хищничества в границах наших». Она представляла себе казахов в роли иррегулярных российских войск, а Степь – преображенной в результате строительства новых городов, мечетей, школ и рынков[106]106
  ПСЗ. Т. 22. № 16292. С. 493–495; № 16400. С. 604–606. В 1780‐е годы правительство построило две мечети в городах Троицк и Оренбург. Однако ни новые мечети, ни мусульманская школа, построенная в Оренбурге, не привлекли казахов. В школе в среднем было не более одного-двух учеников в год, часть из которых умерли от кори и иных болезней; см.: Добросмыслов А. И. Заботы императрицы Екатерины II о просвещении киргизов // Труды Оренбургской ученой архивной комиссии. 1902. № 9. С. 51–63.


[Закрыть].

Время для осуществления великого екатерининского плана преображения казахской степи еще не настало, но правительство сделало важный шаг в деле укрепления и легитимизации своей власти над растущим числом мусульман Российской империи. В 1788 году указом Екатерины в Уфе было создано Духовное магометанского закона собрание (впоследствии Оренбургское магометанское духовное собрание). Главой собрания был исламский клирик с титулом муфтий (наивысший ранг среди улемов, официальных толкователей исламского закона), назначаемый российским правительством. Собранию была вручена власть над всеми мусульманами Российской империи, за исключением крымских татар[107]107
  Azamatov D. D. Russian Administration and Islam in Bashkiriia (18th–19th Centuries) // Muslim Culture in Russia and Central Asia from the 18th to the Early 20th Centuries / Еds. М. Kemper, А. von Kügelgen, D. Yermakov. Berlin: Klaus Schwarz Verlag, 1996. Р. 100–111; Frank A. J. Islamic Historiography and «Bulghar» Identity among the Tatars and Bashkirs of Russia. Leiden: Brill, 1998. P. 35–38.


[Закрыть].

Собрание и муфтий неоднократно защищали российские интересы. В 1790 году, надеясь успокоить волнения среди казахов, правительство отправило к ним муфтия Мухаммеджана Хусаинова (Мухаммед Джана аль-Хусаина). После переговоров несколько именитых лиц признали, что местное мусульманское духовенство пыталось поднять казахов на борьбу за освобождение мусульман от угнетения неверной России, но муфтий, исходя из своей интерпретации Корана, сумел убедить их, что мусульмане могут быть подданными Российской империи, это отнюдь не противоречит их закону[108]108
  Вяткин М. П. Батыр Срым. М.; Л.: АН СССР, 1947. С. 274–287.


[Закрыть].

Однако не каждый поддавался на такие аргументы, и религия чаще не успокаивала российских мусульман, а, напротив, поднимала их на совместную борьбу против неверных русских. Хотя в конце XVIII века власти проявили готовность принять мусульман в качестве подданных Российской империи, существовало четкое понимание, что империя является христианской и православной, и полноправными в ней могут быть только христиане и те, кто обратится в христианство. Религия оставалась важнейшим маркером идентичности для всех народов, живших в Российской империи.

Идеология и дипломатия

Тщетным будет любой поиск меморандумов, излагающих внешнюю политику России ранее середины XVIII столетия, – и вообще каких-либо попыток обсудить и сформулировать отношение России к людям, жившим на ее южных границах, и российскую стратегию по отношению к ним. Нет ничего удивительного в том, что в высокоцентрализованной Московии никто не спрашивал мнения чиновников на местах, а любое обсуждение подобных вопросов ограничивалось узким и тайным кругом царских советников. Тем не менее эволюция российского восприятия южных соседей и отношения к ним становится совершенно очевидной, если проанализировать изменения в использовании титулатуры и дипломатических процедур[109]109
  Чарльз Хальперин предположил, что московская «идеология молчания» на границе была необходима, чтобы найти компромисс между религиозным противостоянием и прагматической необходимостью сосуществования; см.: Halperin C. The Ideology of Silence: Prejudice and Pragmatism on the Medieval Religious Frontier // Comparative Studies in Society and History. 1984. Vol. 26. № 4. P. 442–466. Титулы московских правителей рассматриваются в статье: Szeftel М. The Title of the Muscovite Monarch Up to the End of the Seventeenth Century // Canadian-American Slavic Studies. 1979. Vol. 13. № 1–2. P. 59–81. Самая недавняя работа, посвященная российским придворным церемониям и титулам: Wortman R. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Princeton: Princeton University Press, 1995. Vol. 1. P. 22–41 (см. рус. пер.: Уортман Р. С. Сценарии власти: мифы и церемонии русской монархии. М., 2002. Т. I). О дипломатике в исламском мире см.: Encyclopaedia of Islam. New ed. Leiden: E. J. Brill, 1965 ff. Vol. 2. P. 301–316; о монгольской дипломатике см.: Усманов М. А. Жалованные акты Джучиева улуса, XIV–XVI вв.; об османской и крымской дипломатике см.: Reychman J., Zajaczkowski A. Handbook of the Ottoman-Turkish Diplomatics. The Hague: Mouton, 1968.


[Закрыть].

Иван III был первым, кто присвоил себе титул «царь», но за пределами Московии этот титул никто не признал, и Василий III вернулся к менее спорному титулу «великий князь». Тщательно продуманная коронация Ивана IV царем всея Руси в 1547 году показала, что Москва вновь чувствует себя уверенно. В католической Европе лишь папа мог пожаловать королевский титул, а в Степи ханом мог стать только потомок Чингисхана. Присвоение титула «царь» указывало на огромные дипломатические и политические амбиции: это означало, что московский правитель заявляет о своем равенстве с королями Европы и степными ханами.

Более того, бросив вызов Священной Римской империи и папе, Иван IV показал, что московский властитель считает себя наследником Византии, является императором и единым христианским правителем, который сохраняет истинную христианскую веру. Кроме того, принятие титула царя и последующее завоевание Казани и Астрахани недвусмысленно бросали вызов крымскому хану, претендующему на роль единственного наследника Золотой Орды. Москва должна была стать столицей Вселенной, как она являлась московитам, где правил царь, повелитель всех христиан, «белый царь». Другими словами, Москва была одновременно Третьим Римом, новым Иерусалимом и новым Сараем[110]110
  Идея, что московские князья были наследниками Чингизидов, правивших Золотой Ордой, была впервые разработана одним из основателей «евразийской» школы, князем Трубецким: Трубецкой Н. С. Наследие Чингисхана. Берлин, 1925. Различные аспекты этой идеи были впоследствии рассмотрены Вернадским (Vernadsky G. A History of Russia. 6th rev. ed. New Haven: Yale University Press, 1969) и Майклом Чернявским (Cherniavsky М. Khan or Basileus: An Aspect of Russian Mediaeval Political Theory // Journal of the History of Ideas. 1959. Vol. 20. № 4. P. 459–476). Москва недвусмысленно выразила свое отношение к Риму во время переговоров с иезуитом и папским послом Антонио Поссевино в 1582 году. Когда русские упоминали папу, как если бы он был обычным священником, Поссевино решительным образом возражал. Он убеждал их, что император и другие монархи считают папу представителем Бога и учителем всех христиан; см.: Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. / Пер. Л. Н. Годовиковой. М.: Изд-во МГУ, 1983; Possevino А. S. J., The Moscovia / Transl. H. F. Graham. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1977. P. 128–129, 173. Об идее Москвы как Нового Израиля см.: Rowland D. B. The Third Rome or the New Israel? // Russian Review. 1996. Vol. 55. № 4. Р. 591–614.


[Закрыть].

Поздно явившись на международную арену, Москва очень сильно беспокоилась о своем статусе и престиже и, не жалея сил, убеждала соседних монархов, что она является законной обладательницей равного с ними, а то и высшего статуса. Одним из самых откровенных примеров являются инструкции, полученные московским посланником, отправлявшимся в 1553 году к польскому королю Сигизмунду III. В случае если бы его спросили, почему Иван называет себя царем, посол должен был ответить, что еще великий князь Владимир Святой был назван царем, когда он вместе со всей Русской землей был окрещен греческим царем и патриархом, а затем и великого князя Владимира Мономаха называли царем и, наконец, потому что он, Иван, захватил Казанское ханство[111]111
  Соловьев С. М. История России. Т. 3. С. 515.


[Закрыть]. Хотя собственное кредо Москвы сформулировано не было, инструкции посланнику отчетливо показали, что Москва черпала свою легитимность сразу из нескольких источников: традиции христианской Византии, Киевской Руси и Золотой Орды.

Ставкой в борьбе за царский титул был сам суверенитет Московского государства, в его законных и признанных границах, а также имперские замыслы московского властителя. Польского короля и христианский Запад было нелегко убедить аргументами Ивана IV. В 1582 году Антонио Поссевино, папский посол и посредник, отказался называть Ивана царем без согласия папы. В конце концов был достигнут компромисс – титул царя содержался лишь в русской версии польско-московского мирного договора[112]112
  Possevino А. The Moscovia. Р. 135–136.


[Закрыть].

Убедить мусульманских соседей, Крым и Османскую империю, в том, что Москва – суверенное государство, равное своим западным соседям, тоже было нелегко. В 1474 году Иван III отправил посла в Крым для переговоров и подписания мирного договора (ярлыка докончательного). Посол получил инструкции попросить у крымского хана текст договора с Речью Посполитой и настаивать, чтобы имя российского монарха в мирном договоре было указано в точности так же, как имя польского короля, то есть «се яз Менли-Гирей царь пожаловал есмь, взял есми с своим братом, с великим князем Иваном, братство и любовь»[113]113
  СИРИО. Т. 41. № 1. С. 1–2. В целом посол получил указания согласиться на условия Менгли Гирея лишь после того, как он поторгуется по каждому вопросу и исчерпает все отговорки.


[Закрыть].

Правильную титулатуру московского властителя нужно было защищать любой ценой. В 1515 году московский посол в Османской империи должен был внимательно следить за тем, чтобы титул его царя не умалялся и чтобы султан называл великого князя Московского «братом» на основании того, что великий князь – брат римского императора Максимилиана и других славных властителей. Чтобы убедиться, что титул передан правильно, посол должен был попросить русский перевод османского текста и взять его с собой в помещение русского посольства, чтобы сравнить с версией, привезенной из Москвы[114]114
  Там же. Т. 95. № 7. С. 113.


[Закрыть].

Дипломатический протокол тоже должен был отражать новые завоевания московских правителей, что было непростой задачей. В 1655 году Крымское ханство отказалось признавать титул царя, описывавший его как повелителя Литвы, Малой и Белой Руси, Волыни и Подолья. В ответ на протесты московского посла крымский чиновник заявил, что, даже если это некогда было правдой, теперь титул устарел и не соответствует реальности. Москва не только требовала, чтобы ее монархов правильно титуловали, но и инструктировала своих послов разговаривать напрямую с крымским ханом или султаном и отказываться преклонять перед ними колени. Не один московский посол был изгнан из присутствия различных мусульманских властителей и китайских императоров за дерзкое и неуважительное поведение[115]115
  Российская Академия наук. Архив. Ф. 1714. Оп. 1. Новосельский А. А. № 66. Л. 21; СИРИО. Т. 41. № 50. С. 231–236; № 58. С. 264.


[Закрыть].

Конечно, упрямство московских чиновников и послов за границей отнюдь не объяснялось исключительно бюрократической негибкостью. Речь шла о чести, престиже и достоинстве, которые Москва стремилась обрести. Честь, впрочем, была продуктом определенной политической культуры, и нет ничего удивительного в том, что взгляды Москвы часто отличались от взглядов ее соседей. Одним из постоянных камней преткновения был христианский обычай московитов снимать головной убор в знак уважения. Мусульманский же обычай требовал, чтобы голова была покрыта. Ряд конфликтов по этому поводу свидетельствует об удивительном упрямстве и бескомпромиссности московитов. Например, в 1536 году ногайский правитель Шейдяк горько жаловался, что великий князь приказал ногайскому послу в Москве снять шапку. Чтобы снизить напряженность в московско-ногайских отношениях, Шейдяк предложил дозволить ногайским послам оставаться с покрытой головой, но и русским послам тоже не обнажать головы в его присутствии[116]116
  ПДРВ. Т. 7. С. 309. О чести и ее важности в русском обществе раннего нового времени см.: Kollmann N. S. By Honor Bound: State and Society in Early Modern Russia. Ithaca: Cornell University Press, 1999 (см. рус. пер.: Коллманн Н. Ш. Соединенные честью. Государство и общество в России раннего нового времени. М., 2001).


[Закрыть]. В 1604 году два соперничающих ногайских правителя получили приглашение приехать в Астрахань уладить свои разногласия. Во время обеда, когда гостей обносили чашей в честь великого государя Московского, один из соперников-ногайцев, Иштерек, фаворит Москвы, снял шапку и преклонил колено, чтобы выпить чашу. Другой ногайский мурза, Джан-Араслан, отказался снять шапку, объяснив, что таков мусульманский обычай и что мусульмане не обнажают голову даже во время молитвы. Русских его доводы не убедили, и он был вынужден последовать примеру Иштерека[117]117
  Акты времени Лжедмитрия 1 (1603–1606), Ногайские дела / Под ред. Н. В. Рождественского // ЧОИДР. 1918. Т. 264. Ч. 1. С. 119–120.


[Закрыть].

Снимать шапку в честь русского государя стало прежде всего проявлением подчинения, и этого требовали как от мусульман, так и от немусульман. К забавному компромиссу в 1661 году пришли русский посол у калмыков, дьяк И. С. Горохов, и калмыцкий тайши Дайчин. Во время приема Горохов предложил Дайчину встать и снять шапку, когда он упомянет имя царя. Когда Дайчин ответил, что у калмыков нет такого обычая, Горохов упрекнул его, сказав, что все монархи так поступают и, если Дайчин продолжит сидеть в шапке, он тем самым выкажет неуважение. Смущенный Дайчин объяснил, что не хотел оскорбить царя. В качестве компромисса он приказал переводчику встать и продолжать переводить, сняв шапку. На этом Дайчин и Горохов и сошлись[118]118
  Khodarkovsky М. Where Two Worlds Met. Р. 69.


[Закрыть].

Наблюдательные люди из числа местных жителей обратили внимание, что в Москве обнажить голову означает признать свое подчиненное положение. Один из них, кабардинский князь Сунчалей Черкасский, провел несколько десятилетий на московской службе в пограничной Терской крепости (Терки) и был хорошо знаком с московским политическим словарем. В 1618 году, пытаясь убедить Москву не принуждать уцмия Кайтагского Рустем-хана приносить присягу царю, Сунчалей рассказал, что уцмий – независимый властитель, который не платит ясак и никому не дает заложников. Чтобы русские не ошибались по поводу статуса Рустем-хана в отношении других местных правителей, он добавил, что Рустем-хан не обнажает голову в присутствии шамхала[119]119
  Русско-дагестанские отношения. № 17. С. 64–65.


[Закрыть].

Честь соответствовала статусу, а статус – подаркам, игравшим важнейшую роль в степных обществах. Циклы взаимного бесчестья порой казались бесконечными. С русскими послами при ногайских дворах обошлись плохо, когда они отказались предоставить ожидаемые подарки и денежные выплаты, и в ответ ногайских послов вышвырнули из Москвы[120]120
  ПДРВ. Т. 10. С. 210–211; РГАДА. Ф. 127. Оп. 1. Ногайские дела. Кн. 9. Л. 24.


[Закрыть]. Иллюстрацией того, насколько чувствительными были эти вопросы, служит обмен письмами между Иваном IV и ногайским бием Урусом. В сентябре 1580 года Урус сообщил Ивану, что ногайцы находятся в состоянии войны с Москвой, потому что Иван отправил к нему посла в ранге служилого татарина, чей низкий социальный статус означал, что Урус получит лишь небольшое количество подарков и денежных выплат. Москва ответила, что пошла на такой шаг, потому что ногайцы задержали русских послов[121]121
  РГАДА. Ф. 127. Оп. 1. Ногайские дела. Кн. 9. Л. 151–152.


[Закрыть]. Урус снова попытался объяснить свою обиду, заявив, что считает великим бесчестьем, когда к его братьям и племянникам посылают детей боярских, а к нему лишь служилого татарина. Он спросил царя, разве не счел бы тот оскорблением, если бы иностранная держава прислала посла к его сыну, но не к нему. Именно этой обидой, а также тем, что московский посол обратился к нему, не слезая с коня (и заявил, что таков был приказ царя), Урус объяснил то, что задержал московского посла у себя на целый год. Иван, уверенный в зависимости ногайцев от Москвы, не был тронут призывом Уруса. Он ответил, что русский посол не спешился, потому что Урус и его люди тоже были верхом, и напомнил Урусу об унизительном обращении с русским послом, которого насильно стащили с коня и затем, подобно пленнику, пешего доставили к Урусу[122]122
  РГАДА. Ф. 127. Оп. 1. Ногайские дела. Кн. 10. Л. 3–6, 24–25.


[Закрыть].

Московская дипломатия опиралась на подробнейшие инструкции, была негибкой и в высшей степени централизованной. Посольство должно было регулярно писать в Москву по мере продвижения к своей цели[123]123
  СИРИО. Т. 95. № 16. С. 269–270.


[Закрыть]. Посол, которому запрещалось проявлять какую-либо личную инициативу в переговорах, вез с собой несколько версий (списков) предлагаемого мирного договора. Он должен был представить первую версию и настаивать на том, чтобы другая сторона ее приняла. После долгих переговоров посол должен был, дав понять, что готов пойти навстречу, попросту заменять один готовый текст договора другим, пока другая сторона не согласится на один из вариантов[124]124
  Там же. Т. 41. № 1. С. 5–7; Т. 95. № 7. С. 118–123.


[Закрыть].

Дипломатическая терминология, которой придерживалась Москва при подписании договора с южными соседями, была разнообразной и включала в себя термины, частично совпадающие друг с другом по смыслу. Некоторые из них были русскими по происхождению (например, рота, термин, используемый во времена Киевской Руси, означал клятву и присягу быть в дружбе; впоследствии на смену ему пришел термин правда), другие были унаследованы от Золотой Орды (например, ярлык, монгольское слово, обозначающее любой письменный документ), а некоторые, позаимствованные у Крымского ханства, были очевидно исламского происхождения (например, шерть, от арабского слова шарт, изначальное обозначение договора между Москвой и Крымом). Термин «шерть», означавший договор между российским правительством и мусульманскими или прочими нехристианскими народами на южных и восточных рубежах России, распространился в начале XVI века и продолжал использоваться до середины XVIII века.

Согласно традиции, стороны, подписывавшие шерть, должны были принести клятву в соответствии со своими религиозными ритуалами. Язычники призывали своих духов, мусульмане приносили клятву на Коране, а калмыки-буддисты – на своем молитвеннике, в то время как великий князь целовал крест, положенный сверху на соглашение[125]125
  Бахрушин С. В. Остяцкие и вогульские княжества в XVI и XVII вв. // Научные труды: В 4 т. М., 1952–1959. Т. 3. Ч. 2. С. 152; СИРИО. Т. 95. № 36. С. 666. В XVI веке в Кремле хранилась копия Корана, чтобы татары и другие мусульмане могли приносить на ней клятву (Keenan E. L. Muscovy and Kazan: Some Introductory Remarks. P. 553).


[Закрыть]. Впрочем, на протяжении XVI века значение слова «шерть» постепенно эволюционировало: если в начале века речь шла о симметричных дипломатических отношениях, то в конце века это был договор о подчинении царю. С точки зрения Москвы шерть теперь была присягой верности новых подданных царя. В полной мере осознавая свое новоприобретенное могущество, Москва считала, что многочисленные наследники Золотой Орды придерживаются отвратительной религии, не имеют важнейших признаков суверенных государств и все больше зависят от экономической и военной мощи Москвы. К середине XVI века христианская Московия при помощи дипломатического языка демонстрировала, что обладает более высоким статусом, не дожидаясь, пока сможет подтвердить его военными победами.

Впрочем, честолюбивые претензии Ивана IV не были достаточно убедительны ни для христианских правителей Запада, ни для крымских ханов. Антонио Поссевино советовал папе Григорию XIII пойти навстречу русскому князю и называть его царем, несмотря на то что он сам присвоил себе этот титул, «принимая во внимание обширность владений этого государя и надежду приобщить его к лучшему: ведь перо от лишних взмахов не сотрется»[126]126
  Поссевино А. Исторические сочинения. С. 32; Possevino А. The Moscovia. Р. 57.


[Закрыть]. Крымские ханы продолжали считать себя единственными и верховными наследниками Золотой Орды и в переписке с великим князем всегда титуловали себя «великой орды великий царь». Впрочем, великий князь не возражал против этого и не пытался настаивать на статусе царя в своих контактах с Крымским ханством. Когда московские великие князья и крымские ханы не воевали друг с другом, они называли друг друга братьями и друзьями, не забывая, впрочем, о религиозном водоразделе: «Многого христианства государю, брату», как писал крымский хан Ивану IV в 1580 году[127]127
  РГАДА. Ф. 123. Крымские дела. Кн. 15. Л. 396. См. также: Кн. 9. Л. 2, 30.


[Закрыть].