Текст книги "Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник)"

– Вы удивитесь, мой дорогой мистер… гм… Эплби, но мне просто повезло. Я имел терпение внимательно выслушать сплетни хозяйки этого заведения. Все остальное стало лишь вытекавшим из ее слов результатом.

– В самом деле?

– Возьмите, к примеру, совершенно фантастический слух об изуродованном трупе! Неужели столь необычная история могла возникнуть сама по себе или в результате простого недопонимания? Какое-то время я был достаточно глуп, чтобы поверить в это. И только потом догадался, что источником стал некто злонамеренный, скорее расчетливый, нежели просто болтливый. И что же выяснилось? Сплетня могла иметь под собой самые серьезные основания, превратись она в факт. А Хардкасл демонстрировал подозрительный интерес к состоянию тела и начал делать странные заявления, еще даже не изучив его, намекая на виновность Линдсея. Отсюда для меня оставался всего лишь шаг к разгадке преступного сговора.

– Поистине необычный план, мистер Уэддерберн. Сомневаюсь, что у него есть аналоги в истории современной криминалистики. Конечно, люди совершали самоубийства, чтобы вину за них возложили на других, но никто, если память мне не изменяет, не принадлежал к одному с Гатри типу. Они могли пребывать в депрессии и меланхолии, граничившими с помешательством, но никто не смог бы похвастаться такой же мощью интеллекта.

– Я не обладаю столь обширными познаниями об образе мышления преступников, как вы, мистер Эплби. Но мы должны делать психологические выводы на основе фактов, а не подгонять факты под известные из истории психологические типы.

Я вспомнил, как чуть ранее сегодня Уэддерберн буквально уничтожил своих оппонентов, и не испытывал желания подвергать сомнению его методы ведения расследования, оказавшиеся столь эффективными. И лишь проговорил:

– Совершенно справедливо. А факт преступного сговора против Линдсея доказан неопровержимо.

– Но знаете… – вдруг подал голос Гилби, с некоторой опаской покосившись на Уэддерберна, прежде чем продолжить. – Кристин сказала сегодня одну очень странную вещь. Я немного задержался в доме священника, чтобы оказать посильную помощь. И вдруг совершенно неожиданно и без видимой причины она заявила: «Не могу во все это поверить. Мой дядя обладал гораздо более утонченным умом». А потом посмотрела на меня так, словно ожидала, что я располагаю альтернативным объяснением происшедшего и, как фокусник кролика, могу достать его из шляпы.

Уэддернберн принялся пристально разглядывать осадок на дне своего опустевшего бокала.

– Не вижу здесь ничего странного. Подобные чувства со стороны племянницы и воспитанницы мерзавца вполне естественны и даже неизбежны. Но нас не должны вводить в заблуждение семейные пристрастия.

– Боюсь, сэр, вы не совсем верно меня поняли. Кристин имела в виду вовсе не полное оправдание своего дяди. Она как раз считала его способным на величайшее зло. Но, по ее мнению, его интеллектуальные способности позволяли ему совершить нечто гораздо более изощренное, нежели описанное вами преступление.

– Как, еще более изощренное? Боже спаси и сохрани!

– И она добавила: «На самом деле он мыслил очень рационально. Он бы пошел на крайние меры, только если бы сам был доведен до крайности».

Сибила Гатри, крошившая хлеб в тарелку, отхлебнула глоток кларета, недовольно скривилась и спросила:

– Будет ли она теперь размышлять над этим? Скорее всего, будет. Мистер Эплби, что происходит в головах у людей, которым доводится проходить через столь ужасные испытания?

Я постарался избежать обобщений.

– Да, мисс Гатри, она будет размышлять над обстоятельствами дела до тех пор, пока не поймет, что выяснила истину окончательно.

– Но истина установлена! Нам всем уже известна правда.

– Каждый из нас знает лишь часть правды. Но не уверен, что нам удалось собрать ее в единое целое.

Уэддерберн весьма демонстративно поставил на стол свой бокал, сложил перед собой салфетку и сказал:

– Мистер Эплби! Гилби успел заверить меня, что ваше мнение в делах подобной важности всегда многое значило. Тогда не сочтите за труд пояснить заявление, только что прозвучавшее из ваших уст.

– К примеру, сама мисс Мэтерс обладает частью информации, которая, насколько мне известно, даже не упоминалась при расследовании. Кто был с ней в учебном классе, а потом выскочил из него и скрылся в темноте за мгновение до того, как Гилби и Хардкасл начали подниматься по лестнице в башню?

– Черт, действительно интересный вопрос! Но она наверняка обо всем сообщила Стюарту. Хотя потом я взял руководство расследованием на себя. И пренебрег этой информацией. Иначе мы бы обо всем узнали.

– Это не просто интересный вопрос. В отрезанном от мира замке Эркани ночью появляется таинственный мужчина, но нам ничего о нем не сообщают. Если, конечно, речь не идет о бедняге Таммасе.

В ответ Гилби решительно покачал головой.

– Только не Таммас. Его впустили в дом значительно позже. И это не мог быть Гэмли.

– Что ж, допустим. Но тогда дело предстает в совершенно ином свете, а подобная деталь приобретает особое значение, если допустить, что в башне побывал еще один посетитель, пусть мисс Гатри убеждена в обратном. Кому-то ведь известно, кто открыл люк в полу балкона, проник в него, а потом запер на задвижку снизу. Записи Гилби подтверждают, что состояние снега по краям люка наглядно свидетельствовало: им пользовались совсем недавно. Люк открывали. Кто? И зачем?

На мгновение за столом воцарилось молчание, которое прервал Уэддерберн с неожиданно шутливой интонацией:

– Мистер Эплби, вы действительно устроили здесь некое избиение младенцев. И боюсь, в этой малопочетной роли выступаем я сам и ваш коллега инспектор Спейт. – Он сделал паузу. – Какой бы ясной ни представлялась нам картина в целом, несомненно, остались детали, которые мы упустили из вида. Что ж, они потребуют проведения дополнительных следственных действий.

– Безусловно, потребуют. А истина еще не установлена окончательно. Вы согласны со мной, мисс Гатри?

Она задумчиво посмотрела на меня, прежде чем ответить.

– Если вы обнаружите доказательства присутствия в башне еще одного человека, мне придется согласиться: правда нами еще не полностью установлена. Поезжайте в Эркани, мистер Эплби.

Уэддерберн поднялся из-за стола.

– Кстати, мы с мисс Гатри намеревались отправиться туда сегодня же. Похоже, у покойного не было личного поверенного в делах, и в сложившихся обстоятельствах я посчитал необходимым вместе с молодым мистером Стюартом провести осмотр в поисках любых документов и бумаг, которые он мог оставить после смерти. Желаете поехать с нами? Но только сначала нам, вероятно, следует вернуться в дом священника, где временно остановилась мисс Мэтерс, и попросить ее объяснить, кем был ее ночной гость.

– Я, конечно, поеду с вами, хотя вы должны понимать, что в этом деле у меня нет никаких официальных полномочий. Любая наша находка должна быть передана в руки Спейту. Что касается мисс Мэтерс, то, с моей точки зрения, благоразумнее повременить с беседой. Есть еще один вопрос, который позже мне необходимо ей задать.

Уэддерберн, помогавший мисс Гатри надеть пальто, резко повернулся.

– И что же это за вопрос?

– Занимался ли ее дядя зимними видами спорта.

– Весьма загадочно. В чем здесь смысл?

Ноэл Гилби предусмотрительно набил карманы бисквитами и поднял на него взгляд.

– Вы еще увидите, – сказал он, – что у Эплби найдутся самые неожиданные вопросы для каждого из нас. Интересно, что вы спросите у меня?

– Только одно. Мы знаем о сообщении, принесенном Ученой Крысой. Но что хотел сообщить Незнакомый Филин?

2

Как вскоре выяснилось, Стюарта вызвали по неотложному делу в Данун, но он обещал присоединиться к нам в Эркани при первой возможности. Пока мы ехали, окруженные ночной тьмой, я получил от Уэддерберна большую часть информации из его повествования, которая пока оставалась мне недоступной, и, полагаю, мне удалось привести свои мысли в относительный порядок к тому моменту, когда мы прибыли в замок. Из отдельных фрагментов событий, происшедших здесь в канун Рождества, Уэддерберн сумел ранее тем днем составить картину, выглядевшую правдивой и убедительной. Но вот что ему не удалось – если снова прибегать к уже затертой аналогии с головоломками Гатри, – так это найти место для всех кусочков мозаики, отчего она и оказалась в итоге далеко незавершенной. И хотя не всем желалось в это верить, существовала вероятность, что недостающие фрагменты могут коренным образом изменить общие очертания картины, казавшиеся уже незыблемыми. Как если бы запоздало обнаруженное место для фигуры наемного убийцы в самом уголке могло бы придать совершенно иной и весьма зловещий вид тому, что прежде виделось невинной композицией красивого дворцового зала. События в Эркани едва ли обещали принять еще более зловещий характер, но я был уверен, что чем больше пропущенных пока деталей лягут на свои места, тем большую глубину и сложность приобретет общая картина. В чем я не осмеливался признаться даже себе самому, так это в том, что метафорическое сравнение с головоломкой было изначально ошибочным. Мы скорее имели дело с химической реакцией, сложной и нестабильной смесью в пробирке, способной показать свой окончательный вид и цвет только после добавления в нее последнего из необходимых ингредиентов. И, видимо, потому что сравнение с головоломкой так долго затуманивало мое зрение, теперь, когда я оглядываюсь на загадку Эркани, мне приходят на память слова Эвана Белла: самоуверенность в оценках часто приводит к ошибкам.

И миссис Хардкасл и слабоумного Таммаса на время приютили у себя либо действительно милосердные, либо излишне любопытные жители Кинкейга, и мы приехали в совершенно опустевший замок. Ночь выдалась безлунная, зато на небе высыпали мириады звезд. Когда мы миновали подъемный мост и оказались в главном дворе, я смог различить сначала темную и угрожающую с виду громаду дома, окружившую нас со всех сторон, и лишь потом устремленные к зениту, где небесная сфера светилась особенно ярко, четкие и мощные контуры башни. Мне подумалось, что, должно быть, Рэналду Гатри с раннего детства была знакома пропасть, обрывающаяся в ров. Наверняка не раз и не два перегибался он через парапет балкона, причем в соответствии с темпераментом порой очень далеко, чтобы испытать крепость своих нервов этой головокружительной и гибельной высотой. И, вероятно, мысленно ему часто рисовалась картина падения беспомощно кувыркающегося тела, постепенно набиравшего скорость пушечного ядра, прежде чем гулко удариться о твердую землю внизу.

– Мне бы хотелось начать с осмотра рва, – сказал я Уэддерберну.

Гилби взял фонарь, и мы с ним спустились путем, показанным прежде Гэмли. Снег просел и обмяк от оттепели, стал мокрым, и потому передвигаться по нему оказалось теперь легко. Скоро мы обнаружили углубление там, где упало тело. Оно все еще оставалось легко различимым, настолько велика была сила удара. Какое-то время мы молча разглядывали его. Потом я сказал:

– Если говорить о недостающих фрагментах головоломки, то один из них следует искать где-то рядом. Вы можете найти лопату?

Гилби ушел, но вскоре вернулся, чавкая ботинками по слякоти, с двумя лопатами в руках.

– Вот необходимый инструмент, – весело произнес он. – Приступим к поискам черепа Йорика?

Мы начали копать вокруг места падения. Разумеется, эту работу лучше было бы выполнять при свете дня, и можно назвать чистейшим везением, что моя лопата в какой-то момент звякнула о нечто, лежавшее глубоко в снегу. Еще минута возни, и я извлек на свет божий небольшой, но очень острый топорик. Гилби тщательно осмотрел его.

– Отличный подарок получится, – сказал он и пояснил: – Для Спейта.

– Спейт не виноват, что не обнаружил его. До второй половины сегодняшнего дня он даже не подозревал о его существовании. И, конечно же, этот тесак, упав с огромной высоты, утонул в снегу. Но вот Уэддерберн будет очень рад: подходящий топорик для рубки пальцев – отличная улика, подтверждающая его версию событий. – Я попробовал большим пальцем острый край. – «Чтобы свести счеты с самой большой крысой». Не могу сказать, что наш друг Гатри стал мне хоть немного симпатичнее. Давайте вернемся в дом.

Уэддерберна и мисс Гатри мы застали посреди небольшого островка из горящих свечек в огромном главном зале замка. Я подумал, что еще несколько дней назад это помещение могло кое-как сойти за жилое. Но теперь, хотя оно пустовало по-настоящему всего несколько часов, в нем висела густая атмосфера исторического памятника архитектуры или музея. Только существование Рэналда Гатри оставалось тонкой нитью, связывавшей зал с настоящим временем. Едва нить оборвалась, он немедленно стал частью прошлого с такой же неизбежностью, с какой падает на землю перезревший абрикос. Мы могли бы почувствовать себя группой туристов, совершавших увлекательную вечернюю экскурсию, если бы над нами не довлел тяжкий груз воспоминаний о недавних смертях. Часы, ставшие объектом столь пристального внимания Гилби, продолжали громко тикать в казавшемся зловещим ритме.

Я глубоко втянул в себя холодный и темный воздух. Все-таки именно здесь, а не в Кинкейге слонялось сейчас, должно быть, привидение Гатри в сопровождении тени Хардкасла и в обрамлении бесконечно подвижного венка из призрачных крыс. И хотя я никогда не верил в восставших из гроба мертвецов, мне вдруг почудилось, что я готов покориться внезапному и мощному импульсу самых банальных предрассудков. Сегодня Уэддерберну словно бы удалось похоронить тайну Эркани навсегда, и лучше было бы не начинать копаться в могиле заново, дабы не случилось чего-то похуже. Причем чувство это оказалось таким сильным, что мне пришлось внутренне воззвать к основному принципу своей профессии – всегда содействовать правосудию, – прежде чем я смог стряхнуть с себя суеверный страх и предложить своим спутникам:

– Не могли бы мы подняться в башню прямо сейчас?

Мы молча прошествовали длинным коридором и прошли через первую из массивных дверей, которую Гилби столь предусмотрительно запер, лишив Хардкасла возможности уничтожить о многом говорившие улики в виде протянутых к телефону проводов. Потом мы стали подниматься. По мнению психологов, всякая башня символизирует амбициозность, а ее опасная высота – это подобие высшей точки на колесе Фортуны. Твердая земля, столь покорно лежащая внизу, воспринимается как олицетворение безопасности. И человек, подчиняющийся сумасшедшему порыву броситься с одного к другому, всего лишь ищет путь избавления от угрозы и к обретению успокоения. Его подводит предательски искаженная логика больного ума. Не приходилось сомневаться, что это не вполне осознанные амбиции заставили Гатри свить себе гнездо в столь отделенном от всего мира месте. Но могли ли психологические теории символов пролить свет на случившееся в канун Рождества? Не означало ли это падение на глубоко подсознательном уровне обретение безопасности – добровольно или в виде насильственного дара? Не в этом ли заключалась самая большая головоломка, о завершении работы над которой так грустно сообщил Гатри своей племяннице? Но я отложил эти сугубо академические вопросы для более позднего рассмотрения: мы добрались до двери кабинета.

Эта комната была уже не раз описана, и мне осталось добавить лишь несколько подмеченных особенностей. Многие башни подобного рода возводились веками, этаж за этажом, поскольку рост вверх представлялся наиболее экономически целесообразным способом создания дополнительного жизненного пространства. Но вершина башни в Эркани, несомненно, была изначальной частью задуманного сооружения. Стены здесь намеренно утончили примерно на четыре фута, чтобы устроить круговой балкон с парапетом, а потому толщина их равнялась едва ли половине того, что лежало в основании, но я тем не менее остался под большим впечатлением как от прочности, так и от полной изолированности этого места. Две комнаты – кабинет и примыкавшая к нему крошечная спальня – относились к тому периоду, когда замки еще являлись реальными оборонительными сооружениями, а не просто демонстрацией статуса своих хозяев. И здесь все хранило дух неприступной средневековой твердыни.

Пол в кабинете «украшали» сразу несколько дохлых крыс, а в остальном здесь ничто не изменилось с тех пор, как Гилби в последний раз запер комнату на ключ. Я догадывался, что Спейт, переварив за ночь информацию, полученную во время следствия, захочет основательно покопаться в башне завтра утром, и был рад возможности изучить все первым. Взломанное бюро, имитация телефонной связи – все это выглядело делом рук дилетанта, но все же сработано было просто и аккуратно. И книги на столе. Я тщательно просмотрел их и перешел в спальню. Там я сначала перебрал набор деревяшек, стоявших в углу, и вернулся в кабинет, прихватив с собой том, который прежде заметил в спальне Уэддерберн: «Экспериментальная радиология» Флиндерса.

– Занимательная книга, – сказал я. – Хотя гораздо больший интерес представляет ее форзац. Вы обратили на него внимание?

Но, как признались мои спутники, никто ничего не заметил, и я положил раскрытую в нужном месте книгу на стол. На форзаце опрятным почерком были выведены чернилами слова:

«Ричард Флиндерс

Профессор Королевского хирургического колледжа

Родился в Южной Австралии в феврале 1893 года

Умер…»

Уэддерберн уставился на эту оборванную памятную запись в совершеннейшем изумлении.

– Боже всемогущий! Как же я мог пропустить это? Весьма таинственная надпись. Не может ли она быть связана с колониальным периодом жизни Гатри?

Я указал на третью строчку.

– Родился в тысяча восемьсот девяносто третьем году. Мы можем сделать из этого какие-то выводы?

Повисло тягостное молчание, нарушенное Сибилой Гатри:

– Кристин сообщила мне, что ее дядя вернулся домой и унаследовал Эркани в тысяча восемьсот девяносто четвертом году. Всего через год после рождения этого человека.

Я кивнул.

– Отлично! Весьма значимый факт, не вписывающийся в общую картину. Зачастую именно такие факты и оказываются наиболее важными. Гилби, не могли бы вы проверить, не было ли среди последних приобретений Гатри биографического справочника известных медиков? Думаю, вы его непременно обнаружите.

После непродолжительных поисков Гилби подтвердил мою правоту, и я начал быстро листать страницы справочника.

– Ага, вот и он! Ему посвятили большую статью, каких удостаивают только подлинных знаменитостей. Бакалавр медицины, докторская лицензия, работа в Аделаиде, потом в Сиднее. Далее последовало длительное пребывание в Соединенных Штатах. Именно в это время он не только становится членом Американской академии наук, но и ее почетным пенсионером. Возвращается в Сидней. В разное время несколько раз приезжает в Лондон. Ведущий хирург, в какой-то момент занявшийся научными экспериментами – вот для чего ему пригодилась американская пенсия! Написал два вполне стандартных учебника, один из которых лежит перед нами. Опубликовал десятки статей в журналах и монографий. Послушайте названия. «Радиология сердечной деятельности», «Радиология и дифференцированная диагностика заболеваний пищеварительного тракта», «Исторический анализ применения радия в медицине», «Исследование случая долговременной амнезии», «Сирингомиелия с точки зрения радиологии», «Техника быстрого рентгеновского снимка», «Современное состояние радиологии», «Радон и его роль…»

– Неужели это представляет для нас интерес, мой дорогой Эплби? – перебил меня Уэддерберн.

– Так это вам неинтересно? Тогда, быть может, ваше любопытство больше привлечет другой момент? Этот Флиндерс не только был светилом науки, но и вундеркиндом.

– В каком смысле? Не может быть!

– Но он им был определенно. – Я указал на надпись в книге. – «Родился в Южной Австралии в тысяча восемьсот девяносто третьем году». Если мы возьмем эту дату за точку отсчета, то диплом врача он получил в возрасте семи лет.

– Но это чепуха какая-то! – нетерпеливо воскликнул Уэддерберн.

– Напротив. Здесь мы впервые начинаем прозревать истину. И теперь нам пора установить правду в ее окончательном виде. Мисс Гатри, разве эти новости не помогут вам наконец перестать лгать?

– Помогут, разумеется.

– Тогда послушайте. Я могу дать вам такое же обещание по поводу судьбы Линдсея, какое дал мистер Уэддерберн. Нами установлена его роль в этой истории. Линдсей чист перед законом. Так что позвольте мне снова задать вам вопрос, уже прозвучавший из уст Гилби. Как вы узнали, что Гатри покончил с собой?

– Я сказала неправду. На самом деле я видела, как его сбросили вниз через парапет.

Уэддерберн тяжело вздохнул и принялся усердно протирать стекла своих очков.

– Думаю, – предложил я, – нам будет полезно всем вместе подняться на галерею.

3

Поблекший старый глобус, сотрясаясь, вращался вокруг своей оси, когда мой палец отслеживал по нему долгий морской маршрут из Австралии через Суэц и до Саутгемптона.

«Это узы крови, и, клянусь всеми силами небесными, он станет!..»

Мы шли вдоль галереи. Наши масляные лампы и электрические фонарики высвечивали вереницу портретов давно почивших членов семейства Гатри. Я задержался у портрета работы фламандского мастера шестнадцатого века, а затем резко повернулся к висевшему напротив изображению лорда Гатри, созданному Реборном[38]38
  Генри Реборн – шотландский художник (1756–1823).


[Закрыть] в восемнадцатом столетии. На меня смотрело одно и то же лицо. И я тихо повторил:

– «Разве это нам не пригодится, друг мой? Скажи мне, приятель, разве не пригодится?»

Некоторое время мы молчали.

– Гилби, вы можете повторить окончание стихотворения Данбара?

Ноэл Гилби процитировал:

 
Ушли уже и мастер Хендерсон,
И Кеннеди забылся вечным сном.
Она пришла, своей косой звеня,
И Смерти страх преследует меня.
 
 
Смерть вскоре посетит жилье мое.
Тогда не лучше ль мне не ждать ее?
Возможна после смерти жизнь иль нет,
 

Timor Mortis conturbat me.

Наступило новое продолжительное молчание.

– Рэналд Гатри, – нарушил его я, – обладал редкостным даром видеть ироническую сторону в самой мрачной средневековой поэзии. Смерть угрожает. Так примем свои меры и продолжим жить. Вот как он трактовал строки Данбара. И Рэналд Гатри сейчас жив и невредим. А погиб его брат Йен – он же Ричард Флиндерс, австралийский медик и экспериментатор. Историю Рэналда Гатри нам теперь удастся проследить полностью. Но вот повороты судьбы Йена, боюсь, так навсегда и останутся загадкой.

Уэддерберн мучительно старался подобрать слова, чтобы ответить мне, когда раздался жуткий крик Сибилы. В темноте послышалась какая-то возня. Я опустил лампу ниже и понял, что мощнейшая отрава миссис Хардкасл записала на свой счет еще одну жертву – огромная серая тварь по какому-то недоразумению приползла, чтобы подохнуть у наших ног. На мгновение мне показалось, что это одна из так называемых ученых крыс Гилби с крохотными записками, привязанными к лапкам. Но потом стало понятно: данный экземпляр явно превосходил ученостью остальных, потому что даже в предсмертной агонии зверек не выпускал из сжатых зубов небольшой черный блокнот.